Подлинная мать
Здание городской больницы помнило многое. Столичного архитектора с бакенбардами; сестёр милосердия в белоснежных платках; солдат, с лицами, обожжёнными германскими газами; смешливых революционных матросов.
Каменную кладку стен точили дожди, секли снегопады, в подвале украдкой гнездилась плесень. Крышу множество раз перестилали. Однажды, во время второй войны – тоже с немцем – на неё упала зажигательная бомба.
Крыша полыхнула, и молоденькие санитарочки вместе с ходячими ранеными суетились, таская вёдра с песком. Потом они погрузились на потрёпанные грузовые машины и уехали, брызнув грязью из-под колёс. На их место пришли другие люди, в другой форме. Наглые и крикливые. «Немцы» – догадалась больница.
Со временем и они спешно ретировались. Пять долгих лет больница слушала зубовный скрежет раненых бойцов, сдавленные ругательства на родном и чужом языках. Пять долгих лет она тосковала по мукам рожениц и плачу младенцев – такое тоже случалось, но редко.
Строения, как деревья, способны прожить долгую жизнь. В те годы почти все они пали. В рёве пламени и грохоте разрывов захлёбывался треск лопавшегося стекла, рушились этажи, разлетались деревянные балки.
Больница выстояла. Постепенно всё вернулось в привычное русло. Катаракту выбитых стёкол вылечили, заменив их на новые. Ожоги стен зажили после побелки. Завезли новую мебель и жуткое эхо ушло.
В больнице снова стали рождаться люди. Новые жизни появлялись подобно грибам после дождя. Новые жизни будоражили своим криком. Маленькие человечки возвещали миру о себе. Больница всеми своими этажами слышала их вызов. «Смотрите – кричал каждый из них – Я пришёл! Я уникальна!»
Встречая неокрепшие души, больница была больше, чем повитухой, больше, чем матерью, больше, чем Богом.
А потом её бросали. Почти все. Новорожденная душа спустя короткий срок покидала родное лоно.
Тогда больница скрипела створками дверей, стелилась сквозняками по полу, заставляя ёжиться постовых медсестёр. Тогда в коридорах витали запахи крови и пороха. Тогда плесень в подвале ползла чуть выше, и вечно пьяный сторож Василич морщился.
В такие минуты больница вспоминала свист, несущийся с неба, и желала, чтобы он погубил людишек, копошащихся в ней, подобно паразитам: врачей, санитаров, сторожа. И матерей. Особенно матерей. Они пользовались ей, нагло принимали её безропотную помощь, а потом уходили, забрав свои чада.
Многим этого было мало. Точно в насмешку, бессовестные мамаши навещали её, приводя с собой подросших отпрысков. Им щупали горло, меряли температуру, просили показать язык. Отпрыски не помнили больницу и не слышали, как она скулила.
Порой, они возвращались и оставались насовсем. Кто-то седой, кто-то в расцвете лет. Им не позволяли уйти внутренние кровотечения, метастазы, проникающие ранения. Их очерствевшие души не помнили родства.
Иногда больнице везло. Случалось, так что маленькие сердца, едва поприветствовав мир, прекращали биение. Врачи кричали, метались, ночью пили спирт в смотровой.
Те, кто проработал здесь десятки лет, отмечали одну странность. В подобные дни зимой не было сквозняков, летом не скрипели открытые окна. В коридорах ничем не пахло. Василич клялся, что в подвале было не так сыро.
Это больница радовалась. Её птенец остался с ней. Хотя бы один, зато навсегда.
