И как только Клава догадалась, что пути будет три дня. Шли они Лесом, то смешиваясь меж собой, то рассыпаясь врозь. Прошагали мы так долго, показалось даже что не три дня прошло, а все тридцать. Стервецы не общались друг с другом и вообще казались как не живые. А пришли мы к странному месту, я так далеко никогда не заходил.  Путь подошел к завершению где-то к полудню. Лес резко закончился и стервецы стали выходить как вши в пустошь. Я притаился и огляделся. Деревья заканчивались и четко по этой границе начинался песок, посмотрев вдаль, увидел, что эта пустыня, тянется метров на пятьсот до места где вновь начинали расти деревья. Я стал красться по границе, прячась в деревьях, наблюдая как эти задеревенелые тела медленно выходили неспешно ил леса и двигались к центру. Оказалось, что пустыня представляет из себя большое широкое кольцо в середине, которого находился большой около леса, но деревья в нем были совершенно другими. Даже издали это было видно. Дождавшись пока последние паскудцы скрылись в этом околке, я вышел и бегом направился к центру.

Добежав до начала леса, я остановился. Было необычайно тихо там внутри. Ступив внутрь, почувствовал, что температура намного ниже, чем вокруг, даже пар, мелкими облачками вырывался то из рта, то из носа.  Все земля была пустой, то есть не росло на ней ничего, кроме этих здоровенных деревьев странной породы с совершенно гладкими высокими стволами. Было очень сумеречно, пообвыкнув, глаза все стали четко различать, но все равно было непривычно, что среди бело дня здесь так по вечернему. Продвигаясь дальше, наткнулся на красивое озеро почт правильной круглой формы. Гладкая поверхность воды отражала тяжелые тенистые ветви и неярко мерцала. Спокойное свечение то всеми оттенками желтого цвета, то зеленого, освещало пологий берег, вдоль которого были как будто разбросаны большие темные валуны. Некоторые из них были глубже в лесу, прочие почти касались воды. Подобравшись к одному из них, заметил, что вокруг него обнимая лежит стервец, вжавшись так, что я сначала его и не заметил. Посмотрев на другие, увидел и остальных, также в обнимку лежащих с камнями, как со своими супружницами. Видимо все они спали или умерли… В этой тишине шум от моих ног по песку казался чужеродным и неестественным. Печально здесь было. Побродив еще немного вокруг и не найдя больше ничего примечательного, я отправился домой, к Клаве, к теплой печи, к звукам, к знакомым запахам и видам. Да и борода меня склоняла как можно скорее отсюда убираться. Но перед уходом я, добравшись до знакомого Леса и найдя там удобное место, улегся и уснул. Сон выворачивал меня наизнанку, как вязаную варежку и уже не понятно было где я находился и что со мной происходит.

***

Зовут меня Карлом, это жуткое, напоминающее чавканье грязи имя, дал мне мой дед, наверно в отместку за то, что его дед тоже в свою очередь назвал его Карлом и так далее. И как давно это простиралось никто не знал, и получалось, что с этим вороньим клекотом все мои предки были связаны либо именем, либо отчеством. Даже на нашем родовом гербе изображен четырехглавый ворон, где вторая голова выходит из первой, третья из второй, а четвертая из третьего. И последняя голова, как говорил дед Карл Петрович, царство ему небесное, держит в клюве тот самый философский камень, а смысл этого камня для каждого свой. Как-то я спросил деда, какой он видит смысл в этом камне и он слегка замявшись ответил, что этот камень для него один из его четырех зубов мудрости. А про остальные три он никак не говорил, сколько его не выспрашивал, и не допытывал.

В школе конечно, у меня была кичка Ворона, с которой я прожил до самого художественного училища имени Иеронима Босха, откуда выпустился с отличием и как мне говори преподаватели, подавал весьма большие надежды стать большим серьезным художником. Но судьба распорядилась иначе, вот и спешу, изложить все, чтобы хоть что-то от меня осталось, если не дай Бог, что произойдет.

Я пишу музыку, знакомым нравиться, иногда даже выступаю с местным коллективом, который трепетно и досконально разбирает мои закорючки на репетициях, но по большому счету, музыка моя никому не нужна. Поэтому я нашел весьма эффективный способ зарабатывать себе на жизнь. Вот с этого момента и начинается то, что привело меня к нынешнему состоянию. Исследуя архивы своей семьи, которые чудом сохранились с советских времен, я наткнулся на формулу, которая позволила мне стать одним из самых продаваемых художников и очень ценимым в среде богатых коллекционеров. Получилось все как всегда случайно, роясь в фамильных дагерротипах, я тогда хотел нарисовать всех известных своих потомков на одной картине, я наткнулся на удивительную формулу, она была представлена в виде деревянного механизма. В определенные окошки нужно было подставлять определенные слова, буквы, слоги или цифры, в зависимости от ответа на вопрос, который был написан прям над этим окошком и затем необходимо было провернуть ручку определенное количество раз, и после этого на бумаге выдавалось подробно написанный ответ на загаданное. И так балуясь с этим механизмом-формулой я запросил сюжет картины, который бы понравился исключительно всем и то в какой технике он должен быть выполнен. Два пожелтевших листочка вывалившихся из прорези меня поразили, я читал и  таки в восторге от того что мне предлагалось изобразить. В тот же вечеря я засел за работу и проторчал в свой каморке наверно дня два пока, на холсте не стало проявляться, то что стало моим первым триумфом. После недельной прорисовки деталей и фона, я покрыл картину лаком. Сделав приемлемые снимки, я разослал их во все возможные сайты, связанные с продажей картин. В этот же день меня просто завалили предложениями. Ответив нескольким самым выгодным предложениям, в конце концов договорились о том, что на ближайшем аукционе в Осло будет выставлена моя картина.

Через месяц я был богат и имел столько предложений от коллекционеров, что мог совершенно не бояться о своем будущем. Так прошел год, я усердно писал картины по заданным формулой сюжетам, успешно продавал их и надеялся к концу следующего года перебраться в какой-нибудь домик в деревне и осесть там до окончания своего века. Но одним утром, когда солнце полностью вышло из-за горизонта и осветило всю комнату, застав меня потягивающимся под темно-зеленым одеялом на ярко желтой подушке с красными петухами, раздался звонок. Его звук раздробил воздух и чтобы этого больше не слышать я как можно быстрей взял трубку. На очень плохом русском языке, мне представился некий Ульрих  Шоненберг, который имел счастье приобрести одну из моих картин.

- Господин Можайский, мне много надо сказать, но я все написал и потому прошу Вас прочитать письмо, отправленное недавно…

Я заверив его, что непременно прочту его, нажал кнопку отбоя.

По немецки я читал плохо, но воспользовавшись переводчиком, прочитал как мне тогда показалось несусветную чушь. Если объяснять вкратце, то Ульрих сообщал, что моя картина исполняет желания, но немного по-особому, со своими корректировками, которые не всегда совпадают с ожиданиями владельца картины.  В ответ, я написал, что не вкладывал в картину подобных функций и что если ему картина не нравиться, то он может вернуть ее мне и получить полное возмещение потраченных средств. Ульрих, видимо все это время не отходил от компьютера и тут же мне ответил, что возвращать картину он не собирается и просто сообщил мне об этом факте, потому как решил, что мне будет не без интересно об это узнать. Я поблагодарил его за эту любезность и думал, что забуду об этом эпизоде, но почти неделю спустя мне позвонила его супруга и сообщила, что бедный хер Ульрих пропал, как и моя, вернее его картина.

Потом мне посыпались письма с угрозами о том, чтобы я перестал рисовать и все в таком духе. После чего мне пришлось спешно бежать в один очень укромный городок, о которым я никогда прежде не слышал ничего. Снял там маленький домик на окраине, окнами в Лес выходящий и заболел… В тяжелом мутном мареве помню как кто-то приходил ко мне и поил меня, кормил, помню сквозь грязную желтую пелену как порывался рисовать и что кто-то меня останавливал укладывал в постель, помню как один раз очнулся в снегу и замерзая кто-то очень нежный и заботливый, как мама, увел меня, кричащего в бреду в дом и растопив печь согрел и убаюкал… баюшки бабаюшки баюшьки баю…

Когда очнулся от этой одури, то увидел мою спасительницу, это была соседка, живущая в доме напротив — Астафьева Арина Афанасьевна. Как я позже узнал, в городке ее звали госпожа А. Была она очень хороша собой и после моего выздоровления все как-то быстро завертелось, закружилось и оказалась Арина брюхатой от меня, а к концу мая мы узаконили свои отношения. И потекла спокойно моя супружеская жизнь, Арина благополучно разрешилась мальчиком, которого нарекли Матвеем, а еще спустя полтора года госпожа А ходила на сносях уже с моей дочерью — Алиной Карловной. Все бы ничего, да две напасти были у меня. Первая — это нездоровая подозрительность, я все также как и раньше боялся, что до меня доберутся и укокошат, благо, что денег было достаточно, чтобы мои дети и жена могли ни в чем не нуждаться. А вторая неприятность состояла в том, что я пристрастился ко сну. Как только выпадала возможность, в любое время суток я засыпал, мгновенно и почти в любой позе. Эта зависимость была как наркотик, я мучился, чем приносил страдание своим домочадцам, если в течении четырех часов не мог где-нибудь приклонить свою голову и уснуть хоть на полчаса. Таки росли мои детишки почти все время видя меня в постели.  Сон выворачивает тебя наизнанку, как вязаную варежку и уже не понятно где ты и что с тобой.

Я часто видел удивительные сны, путешествовал по различным мирам, видимо придуманным мною, но одно сновидение перевернуло мою жизнь и заставило существовать по-другому. Было это по-моему осенью, я как обычно после обеда устроился в нашей спальне, собираясь благополучно уснуть, но этого у меня не получалось. Спать очень хотелось, но сон увы, не приходил. Промчавшись и проворочавшись с час, я решил просто успокоиться и лежать с закрытыми глазами. И вот тогда мне предстало оно. Едва сомкнув веки, в самом центре моего восприятия стало вырисовываться огромное красивое, совершенно правильной формы ухо. Оно немного подрагивало, как будто дышало. Я, не шевелясь просто смотрел на него, наслаждение от его созерцания было сравнимо с непрекращающимся сексуальным оргазмом. Через какое-то время я стал замечать, что по поверхностям выступающих кривых уха, едва заметно движется тихое свечение, выписываю своеобразный узор. И когда это свечение двигалось по часовой стрелке, ухо становилось бледно розовым, как зачинающая утренняя заря, а когда этот же узор строился в другую сторону, ухо также подрагивая, меняло окраску на светло желтую. Я протянул руку и коснулся уха, а потом стал легко пальцем следовать за светом. Когда я закончил узор в правую сторону, то все как бы взорвалось и мне стоило больших усилий в сложившемся найти ухо. Отыскав его среди разноцветных брызг и орнаментов, я успел вновь проследить за свечением в левую сторону и когда оно закончился, я выпал из сна.

С тех самых пор моя страсть ко сну закончилась, я стал как обычный здоровый мужчина спать по семь часов ночью и полностью бодрствовать днем, стал больше времени проводить с детьми и женой, устроился на работу в местный дворец культуры художником и теперь все спектакли сопровождались моими декорациями. Но случилась другая напасть. Теперь я как безумный стал коллекционировать и рисовать ушные раковины. Купив фотокамеру с телеобъективом, я фотографировал уши везде, где только мог, иногда выкрав свободный день и зарядив все аккумуляторы, я уходи и по несколько часов в городе и в окрестных деревнях фотографировал уши, а потом дома, рассматривая их перерисовывал. Я искал то самое совершенное ухо, пытался его скомпилировать из тех фрагментов, что сфотографировал или придумал, но увы, ничего не выходило. Зато мне удалось в точности запомнить узор, который  рисовал свет на совершенном ухе. Иногда я Арине рисовал его, и она, проваливалась в глубокое забытье, выйдя из которого ничего не могла вспомнить, но была полна сил и чувствовала себя отдохнувшей и полностью спокойной.  Вместе с этим, так сказать необычным увлечением, я стал ее более мнительным и как показало время не без основательно. Прошло лет пять как моя жизнь вошла в нормальное русло, но все чаще я стал ощущать, что кто-то непрерывно за мной наблюдает. На улице чаще стали попадаться странные люди во внешности которых было что-то не человеческое. То отсутствовали брови, то зрачки глаз пугали своей неправильно формой. Обращая внимания на их уши, я находил их не настоящими, как будто наклеенными и мертвыми. Я так их про себя и окрестил Мертвые уши. А еще спустя год, счет с которого мы кормились закрылся, и я больше не смог ничего снять, никаких объяснений в банке не давали. На предъявляемые документы говорили только одно, такого счета нет и не было. Хорошо, что дети к этому времени подросли, а Арина смогла устроиться в библиотеку. Я рисовал изредка местные пейзажи и продавал их на рынке. В общем на жизнь хватало, но Мертвоухие были теперь повсюду.

Конечно, я ничего не говорил семье, чтобы не расстраивать и был с ними весел и приветлив. Мы много гуляли по выходным, иногда отправлялись несколько дней в лес. И даже несколько раз добирались озера Чугунок, где с удовольствие купались до самого заката.

Тогда стояла зима, холода были такими, что почти никто не выходил на улицу, городок замело плотным снегом и передвигаться было почти невозможно. Все питались старыми запасами и чем попало. Развлекали себя чтением давно прочитанных книг, телефонными разговорами и частыми посиделками с соседями. Помню Арине кто-то из знакомых принес большую кипу журналов, и мы Матвеем и Алинкой сидели подолгу и их пересматривали с разными комментариями.  Журналы были разные и «Техника - Молодежи» и «Юный натуралист», «Работница», «Юный техник», «Вокруг света», «Знание сила», «Советский экран», «Крестьянка», «Моделист конструктор» и много еще чего. Очередным пасмурным днем, когда снег валил так словно весь скопился над нашим городом, мы с детьми сидели и наугад доставая журналы старались находить статьи и картинки, которых еще не видели. И я случайно зацепился взглядом, а одно фото, где была большая воронка, наверно метра полтора в диаметре, к концу которой приложился ухом солдат, в старинной дореволюционной немецкой форме наверно времен первой мировой войны. К сожалению статья, которая следовала под фотографией была оторвана и мы так и не смогли узнать для каких точно целей служила эта воронка. Скорее всего с помощью нее пытались услышать приближение войск или танков… Меня это фото подоткнуло к тому, чтобы сделать большие уши. К тому времени у меня уже почти получись нарисовать эскиз идеального уха, которое я и хотел воплотить в таком большом масштабе. Но я пошел дальше и решил сделать это ухо из маленьких ушных раковин, каждое из которых имело бы канал — трубочку, которые в свою очередь соединялись бы в один большой канал. Я поведал свою идею домочадцам и все конечно уже устав от безделия загорелись, и мы начали делать. Сначала я слепил несколько одинаковых глиняных маленьких ушей. Затем мы сделали из них папье-маше в огроменном количестве, у нас почти весь дом был усеян ушами, все пустующие коробки и банки были ими заполнены. Соседи тоже приходили и подключались к работе. И где-то за неделю мы наделали нужное количество. Потом я решил покрыть поверхности серебряной краской, чтобы поверхность была более однородной. Самым же утомительным было прикреплять к маленьким раковинкам трубочки. Федор Степанович, живущий напротив нас, где-то раздобыл списанную капельницу, а я в оном из журналов прочитал как изготовить клей, который бы накрепко прикрепил трубочки к нашим ушкам. Не помню сколько прошло времени, но дошла очередь все собирать в большие уши. В большой комнате я сделал макет из бумаги, к которому постепенно, тем же клеем мы стали прикреплять детали. Когда все было готово мы трубочки соединили в одну воронку на конце которой сделали удобную насадку для обычного уха из какого-то каучукового пористого шланга. Таки же действие проделали и с другим ухом. В конце я все немного оформил, окантовав уши и еще раз прошелся серебрянкой. Так получилось, что, когда мы закончили работы, зима успела отступить и уже почти весенние погоды стояли за окнами. Город оживился, люди беспрерывно сновали по улицам, ездили в автобусах не понятно зачем и куда. Когда стало тепло, и поздняя весна уже стала совсем похожей на лето, мы решили ночью опробовать наши уши. Специально днем все выспались и к двенадцати, когда город уже почти угомонился, мы взобрались на крышу нашего дома. Для ушей я сделал специальные стойки на колесиках, чтобы можно было регулировать их направление. Набрав с собой еды и раскладных стульев, мы еще некоторое время сидели и смотрели в темноту, поедая бутерброды и запевая их чаем из термоса.

- Дети предлагаю первой послушать маме.

Матвей, отрываясь от бутерброда посмотрел на сестру.

- Может быть бросим жребий?

Алина посмотрела на меня.

- Да, пусть будет первой мама.

Арина поулыбалась и села возле ушей. Я как мог приладил их к ней, и она закрыла глаза.

- Ну, мам что там? Что слышишь? Ну?

- Дети тише, сейчас каждый попробует.

Арина посидев минут десять с закрытыми глазами, улыбаясь встала, уступая место следующим. Матвей с Алиной толкаясь вскочили со своих стульях, потом Матвей потупился и уступил. Алинка быстро вставила воронки в уши и замерла. Я  трепливо ждал своей очереди. Посидев, она тоже расплылась в улыбке и долго не пускала Матвея, который потихоньку толкал ее в бок, от чего та немного морщилась, но все же не переставала улыбаться. Наконец и Матвей дождался и стал слушать.

- Пап, это …. пап это какая-то … музыка, очень красивая….

Он просто взрывался от восторга, но вскоре замолчал и тоже закрыл глаза. Моя очередь наступила не скоро. Дети выхватывали воронки друг у друга и несколько раз поссорились. Потом Арина сказала, что нужно слушать по времени чтобы не было ссор и сама уселась слушать, пока Алина толкала Матвея. Я тихо смеялся, глядя на все это, доедая уже третий бутерброд. Наверно через часа два, когда ажиотаж на крыше прошел, уселся и я. Сначала было какое-то шуршание и шум, видимо от моих ерзаний, а потом, потом как по волшебству выплыл необычный тихий звук, потом еще и еще. Они сливались друг с другом, догоняли и отставали, меняли тембры, стихали и возникали вновь. И казалось, что это все раздается внутри головы, а не несется из серебряных ушей. Глаза невольно закрылись, и я чуть не заснул.

Так мы проводили почти все свои вечера. Соседи приходили к нам семьями, и все уходили восхищенные. Так продолжалось все лето, пока не похолодало. За это время все те кто слушал небо, мы это так называли, стали совершенно здоровыми умиротворенными. Ушли в прошлое скандалы, проблемы и прочие невзгоды.

А время шло, и мы прожили еще один год вместе. 

К середине осени режиссер местного театра планировал поставить спектакль «Ох ты воля вольная, где же ты? Где Свет найти под землей сырой?». Он пригласил почти весь состав областного драматического театра и нескольких актеров из столицы и получалось вместе с нашей труппой около семидесяти человек. Сценарий для спектакля из двух действий писал, какой-то Кирилл Пелпеткин, говорили, что очень популярный современный писатель. Музыку, какой-то приемник Энжело Бадаламенти. В общем планировалось небывалых масштабов событие, чуть ли не морового уровня. Я днями и ночами пропадал во Дворце, рисуя эскизы, согласуя их и воплощая в полном размере. Дети с Ариной часто приходили посмотреть на всю эту суматоху. Алина часто хлопала в свои маленькие ладошки и так заразилась всем этим, что стала говорить, что когда вырастит тоже станет актрисой. Матвей же на самом деле много помогал, таскал за мной альбом с зарисовками, сумку с красками и инструментами. Сюжет спектакля сводился в в общем к тому, что главные герои Маринка Краснопёрова и Георгий Первородов, долго борясь за свою любовь в злобном и жестоком мире, наконец находят долгожданное прибежище в в виде съемной квартиры на окраине Санкт Петербурга, но за нерадивость и за вовремя не оплаченные коммунальные услуги, свергаются хозяйкой однокомнатного дворца в Ад, где пытаются наладить отношения с местным демоническим обществом и доходят в своих скитаниях до самого Бафомета, который выслушав их историю, решает им помочь и собирает армию для того чтобы прорваться наружу в мир людей. Затем начинается война и в конце концов Гергий и Маринка оказываются на берегу синего моря со сломанной стиральной машиной в маленьком облезлом домике где-то на отшибе Сочи или Феодосии. И таким образом обретают свое счастье. В финале у них рождается сын — Мудросвет, который повзрослев, должен стать новым спасителем Мир. Планировалось несколько десятков смен декораций, свет заказывался из Германии, куда в Дрезден, летал и все самолично осматривал режиссер — Саморуткин Петр Ильич, а весь звук должен был прийти из Японии, но почему-то все время дату поставки откладывали и ответственный за оборудование Вениамин Венедиктов поэтому всегда ходил грустный и раздражался по любому поводу. Казалось, что весь наш городишко вращается вокруг этого спектакля. Все в предвкушении этого вывешивали городские флаги на свои окна, открылось несколько гостинец, построили три развлекательных центра, завезли кучу сувенирных товаров и множество продуктов, о которых местные жители никогда и не слышали.

Но как всегда бывает в России, премьера состоялась значительно позже. Прошла зима и как только закончился март, когда все еже устав от долгого ожидания и почти не надеясь на то, что что-то может случиться, руководство решило, что все готово и можно объявлять дату спектакля.

За неделю до этого назначили генеральную репетицию, и я решил побывать и все увидеть сам, потому что билетов на спектакль было не найти еще три месяца назад.

Сняв запятнанный халат и оставшись в свитере с высоким воротом, который мне связала Арина, я отправился в зал. Еще в фойе я заметил множество людей, какое-то столпотворение в буфете и небольшую очередь у входа в большой зал. Аккуратно протиснувшись сквозь многоголосную шумную толпу, я приютился с краю около микшерского пульта звукооператора, который почему-то был вынесен из будки в конец зала. Кулисы были закрыты, их массивные высокие темно бардовые складки слегка подергивались и казалось, что они дышат. Прозвенел долгий звонок, все смолкли, встали со своих мест и обернулись ко мне. Это было как в каком-то нездоровом сне. Я сидел в полной тишине, в такой, когда уши закладывает и пересыхает в горле и все зрители все те, что еще недавно галдели по коридорам, толкались в буфете, доедая заветренный бутерброд с лососиной, сейчас нависали надо мной в молчаливом озлоблении. Занавес стал медленно ползти в стороны, бесстыдно оголяя сцену, на которой стоял один стул возле одинокой микрофонной стойки, из которой торчал небольшой купленный за баснословные деньги микрофон с коротким огрызком антенны. Головы стоящих также медленно, как и занавес отвернулись от меня к сцене. И только сейчас, но почему только сейчас, я заметил, что у них у всех без исключения и у мужчин и женщин нет ушей!! Апофеоз моей параной случился, я не мог пошевелиться, прикованный и опустошенный сидел и смотрел как на середину, к микрофону вышел неопределенной гендерной принадлежности субъект и усевшись обратился ко мне.

- Карл Афанасьевич, как вы уже успели заметить, мы уже долго следим за вами. Садитесь все, мы уже близимся к финалу. Начну сначала, что бы вы могли все осознать и свое положение и то, что от вас требуется. Так вот, ваша картина, которая смогла многое для нас сделать была уничтожена группой повстанцев и мы не смогли закончить начатое, но потом поразмыслив поняли, что это и к лучшему, так как можно будет найти вас и заставить нарисовать несколько таких картин, которые будут усиливать силу друг друга и как в зеркальном коридоре создадут бесконечные возможности, которыми мы и воспользуемся.

Он замолчал, вопросительно глядя на меня. Все что я смог из себя выдавить было:

- Кто вы?!..

Голос как бы проскрипел и вопрос вылетел из меня как пуля…