"Товарищ комиссар"
"Товарищ комиссар" (2/2)
Узнав, что пленники стали союзниками, сержанты Курченко и Лацин начали вытаскивать экипаж поверженного гиганта с бОльшим тактом, уже не тыча в лицо стволами «ППШ». Конечно, особо вежливо у них все равно не получилось, но дипломатический конфликт удалось немного сгладить. Вскоре возле гусеницы уже выстроились шестеро американских танкистов.
«Не отличить от наших, - подумал лейтенант Шевченко, разглядывая их, - Морды такие же закопченные, комбезы потрепанные… А еще говорят, комфортно у них в танках, как в «Форде» каком…»
- Извините, - сказал он офицеру в большой малиновой фуражке, искренне надеясь, что широкая улыбка и виноватый вид помогут преодолеть языковой барьер, - Ошибка вышла. Сами виноваты, вообще-то. Катаетесь тут в тумане, как у себя по этому… Пикадилли. А тут война. Скажите спасибо, что болванкой вас угостили, и целы все… Могли и сжечь к черту. Ах, неудобно как… Ни бельмеса же не понимает интурист проклятый. И, главное, политика. Классовый товарищ, а тут такое, можно сказать, социальное неравенство…
Как выяснилось, за социальное неравенство лейтенант Шевченко волновался зря. Потому что «классовый товарищ», крякнув, сноровисто треснул его небольшим, но очень увесистым кулаком в подбородок, да так, что искры на несколько секунд разогнали плотный туман лучше плеяды осветительных ракет.
Лейтенант Шевченко пошатнулся, но не упал. Спасибо хорошей подготовке и прочной, как у всех танкистов, голове.
- Все, теперь честно. Мир! Каждый по роже получил.
Американский комиссар хоть и выглядел разъяренным настолько, что, казалось, способен сожрать танк целиком, быстро остыл. По крайней мере, в драку больше не лез и за пистолет не хватался. Поправив малиновую фуражку с орлом, разразился быстрой и резкой речью, в которой мехвод Михальчук разбирал отдельные английские корни, а лейтенант Шевченко не разбирал ничего.
- Еретики… Что-то про еретиков бормочет, товарищ командир… Ругается, будто.
- Какие еще еретики? А! - лейтенант Шевченко хлопнул себя по лбу, едва не сбив наземь шлемофон, - У них же там, за океаном, клерикальное мракобесие. Папа Римский, опять же. Вот он нас антихристами и клянет, как большевиков при старом режиме… Ну-ну, товарищ, не бузи. Сказано же – ошибка вышла. И вообще, хотел бы я знать, как этих американцев сюда занесло. Ротный говорил, они в полутора тысячах километров от нас. Может, передовой дозор, в тумане заплутал… Ну, Михась, переводи, что он там дальше несет.
- Не понять, товарищ командир. Отдельные слова понимаю, а вместе – никак. А, хаос.
- Что – хаос? – не понял лейтенант Шевченко.
- Про хаос какой-то чесать пошел. Повторяет постоянно.
- Хаос… Хаос… Ах ты ж, это он про фашистов!
- Ну да?
- Как по писаному. Помнишь, что политрук Мальцев третьего дня говорил?.. Фашистская, говорил, военная машина несет на наши земли смерть и хаос. И этот хаос, товарищи бойцы, мы призваны остановить, встать на его пути неприступной стеной, бить немецкого гада винтовкой, гранатой и…
- А, помню. И в самом деле, похоже, будто.
- Все комиссары на одном языке, видно болтают, - лейтенант Шевченко повернулся к терпеливо ждущему американцу и четко, усиливая жестами искренность, произнес, - Хаос – фу! Нельзя хаос! Гитлер капут!
Он даже сплюнул для красноречивости. Американца это отчего-то проняло – вдруг улыбнулся, хотя на его скуластом бледном лице улыбка выглядела странно, как полотно художника Шишкина на танковой броне.
«Дошло до дурака, что одно дело делаем, - с облегчением понял лейтенант Шевченко, - Уже легче. Все-таки свой брат, боец, хоть и американец».
- Извини за танк, товарищ, - лейтенант ткнул пальцем в лениво дымящийся стальной корабль, - Сам понимаешь…
- А? – комиссар явно не понял смысла сказанных слов, но когда речь коснулась его танка, отрывисто произнес, - Леман-Русс!
- «Танк это французский, русак», - складно перевел Михальчук.
- Допустим, не русак, а хохол… А с чего это танк французский?
- Леман же. Есть, говорят, такое местечко во Франции, - пояснил мехвод, - Вот и выходит, что французская у них машина.
- А, ну понятно. Французы им, значит, свой хлам списывают. Так и думал…
Американский комиссар вновь произнес что-то непонятное, резкое. Но в этот раз помедленнее, ждал, когда Михальчик переведет.
- Это… - мехвод почесал в затылке, - Спрашивает, товарищ командир. Мол, не гвардия ли? Не Вальхальцы ли?
Лейтенант Шевченко просиял.
- Эк он, черт такой, сразу просек-то, а? Скажи ему, мол, да, гвардия. Семьдесят четвертая гвардейская стрелковая дивизия. Она же в девичестве – сорок пятая, только правильно говорить не Вальхальская, а Волынская.
Михальчук попытался перевести, но американский комиссар его не понял. Кажется, и сам мехвод себя тоже не понял.
Экипаж подбитого танка тем временем не мешкая принялся за полевой ремонт. Слаженно у них это выходило, быстро. Сняли опоясывающую корпус гусеницу, взялись за катки, открыли крышку моторного отделения… Пожалуй, если болванка «ИС»а не натворила дел, у американцев даже был шанс уйти своим ходом.
Комиссар тем временем перешел на новый уровень общения – называл какие-то имена, после некоторых плевал на землю. Получалось доходчиво, но как-то странно, по большей части оттого, что имена сплошь были незнакомые:
- Хорус! Тьфу! Фуллгрим! Тьфу! Агрон! Тьфу! Хаос! Хаос! Альфарий! Тьфу! Кёрз!..
- Наверно, генералы немецкие, - пояснил Михальчук, - Бес его знает… На нашем фронте про таких не слыхал. Но про хаос, это он верно все подметил, конечно.
Закончив плеваться, комиссар перешел к следующему списку, читая его почтительно и даже благоговейно:
- Робаут Жиллиман! Феррус Манус!
Михальчук скривился, а лейтенант Шевченко, послушав, вдруг рассмеялся.
- Это же он про нас! – пояснил он ничего не понимающему экипажу, - Послушайте сами. Робаут Жиллиман – это ж он Жукова так! Робаут – это по-ихнему Роберт, Георгий, то есть. Натурально, Жуков Георгий Константинович. А Манус – это, наверно, он Малиновского помянул. Это язык у них такой дурацкий, вот и перевирает… Все правильно, товарищ комиссар! Это наши маршалы, которых мы чтим и уважаем как сознательные бойцы Красной Армии.
- Лев Эль-Джонсон!..
- А вот это ты зря, - расстроился лейтенант Шевченко, - По политической части есть еще у вас пробелы. Лев-то он – Лев Давыдович, а фамилия его – Троцкий. Может, у вас там в Мексике его Эль-Джонсон и прозвали, а у нас он Троцкий, предатель и подлец…
Комиссар не очень-то понял про Троцкого, но главное – общение было налажено. Дальше пошло глаже, хоть и не без затруднений. Благодаря старанию мехвода, а также жестам и гримасам переговаривающихся сторон, скоро этот процесс уже можно было назвать хоть сколько-нибудь осмысленным общением.
- Хаос! Кхорн! Кровь!.. – переводил Михальчук.
- Да, проклятый Кох много у нас крови выпил, - кивал лейтенант Шевченко, - Это он верно говорит.
- Эльдар! Зло!
- Ну, тут ничего не понимаю. Есть у меня во взводе Эльдар один, Джавадзаде фамилия, хороший малый, из Азербайджана…
Иногда, когда общение пробуксовывало, комиссар вытаскивал из планшета блокнот и старательно и рисовал в нем картинки. Картинки тоже были странные – держать в руке саблю американцу явно было привычнее, чем карандаш. Когда лейтенант Шевченко жестами и гримасами изобразил ему войска СС, комиссар изобразил в блокноте ряд харь самого жуткого вида, при взгляде на которых сплюнуть захотелось даже советским танкистам. Хари были чудовищные, лишь отдаленно напоминающие людские. В их жутких оскалах топорщились длинные клыки, из голов торчали рога, а в когтистых лапах они сжимали непривычное оружие… Лейтенант Шевченко понимающе кивал – он видел карикатуры на гитлеровцев в газете «Красный воин», где они изображались схожим образом, и ничего необычного в это не замечал. Знать, нагорело и у американцев…
Под конец комиссар намалевал что-то еще более чудное. Долго старался, едва не высовывая язык, и нарисовал-таки – фигуру сидящего человека. Пропорции у человека были от Адама, богатырские, а лик прямо-таки светился. А еще он был неразрывно связан со своим стулом или, если учитывать массивность и роскошь, троном, пучком проводов. Странная вышла картинка. Судя по тому, с каким чувством комиссар указал на нее и прижал к груди оба кулака, этот субъект заслуживал самого искреннего уважения и почитания.
- Не пойму, кто это, - нахмурился лейтенант Шевченко, разглядывая сидящего, - но нарисовано с чувством.
- Рузвельт, - неожиданно сказал сержант Лацин, обычно молчаливый, - Президент американский. Он же парализованный, к стулу прикован.
Это все объясняло.
- Хороший человек, - уважительно сказал лейтенант Шевченко, - И тоже прижал кулаки к груди, - Хотя и буржуй порядочный, между нами…
Американский комиссар в ответ состроил мрачно-торжественное лицо и изобразил мертвеца, после чего сам себе козырнул. Лейтенант Шевченко эту пантомиму встретил без энтузиазма.
- Нет у вас, товарищ комиссар, понимания нашей советской истории. Это правда, что Владимир Ильич умер, и он – величайший человек из всех, живших на свете. Но это совершенно не значит, что мы подчиняемся мертвецу, мы лишь в некотором роде чтим его заветы и строим коммунистическое будущее… Меньше слушайте буржуазную пропаганду!
- Ехать бы нам… - сказал Михальчук нерешительно, - Смотрите, туман как будто расходится. Да и американские товарищи свою колымагу уже починили.
И в самом деле, подбитый танк, хоть и зиял внушительной дырой в корме, уже рычал двигателем. Быстро управились. Ну, теперь не пропадут. Доползут как-нибудь до своих.
Американский комиссар, выслушав доклад подчиненных, стал собираться. Поправил фуражку, положил руку на свою странную саблю. Было видно, что он торопится к своим. Лейтенант Шевченко отлично его понимал, он и сам собирался возвращаться к роте, благо проклятый туман, несколько часов висевший вокруг густыми клубами, стал редеть, размываться, таять…
- До встречи, товарищ комиссар, - он пожал протянутую ему руку и улыбнулся, - Я вот что думаю. Мы с вами разные, да выходит, что дело одно делаем. Бьем фашистского гада в хвост и гриву, мир от него спасаем… У вас своя форма, у нас своя. Да и какая разница? Важно же то, что внутри, - он прижал кулак к сердцу, - а не снаружи. Может, свидимся с вами вскоре – в городе Берлине, а может, никогда не свидимся. Жизнь солдатская коротка, товарищи… Да ведь не километрами же ее мерить. Главное – то, что эту самую солдатскую жизнь мы можем возложить на алтарь подвига. Вот что главное и основное. Вот это умение заслонить грудью мир, сберечь его, и есть то, что делает нас людьми, вне зависимости от того, какая форма на нас надета и на каком языке мы говорим. Так ведь? Поэтому мы, люди, всегда поймем друг друга, даже если встретимся случайно и странно. Потому, что такие уж мы, настоящие люди…
Получилось сумбурно, скомкано и, как заметил бы политрук Мальцев, социально-неграмотно. Но других слов в эту минуту лейтенант Шевченко отчего-то не смог найти.
Американский комиссар едва ли понял что-то в этой импровизированной речи, но все равно тепло улыбнулся, даже лицо на миг стало не таким бледным и острым. Он махнул рукой на прощанье, поправил саблю – и вот уже легко заскочил в чрево своего стального корабля, звякнув тяжелым люком. Старый танк, изборожденный тысячами снарядов и осколков, медленно развернулся и пополз куда-то в туман. Через минуту был слышен лишь лязг гусениц и натужное гудение мотора, через две не осталось вовсе никаких следов его присутствия.
- Поедем, Михасик. Вези нас домой. Навоевались на сегодня. Главное, чтоб в роте не узнали, а то позору не оберемся. Встретили единственного союзника на тысячу километров в округе – и того чуть не прихлопнули. Ну, вези…
В роту они добрались как раз к обеду. Осточертевший туман пропал быстро, словно сдуло его, и вот уже открылась знакомая балка, которую они тщетно искали столько времени. Довольно порыкивая, «ИС» шел домой, подминая молодые деревца и потряхивая в своих горячих стальных внутренностях четырех человек. Рация, заработавшая еще на подходе, сообщила, что можно не спешить – никакого ДОТа разведчики на самом деле не нашли. Перестраховщики, чтоб их…
После ужина лейтенант Шевченко забрался под свою плащ-палатку, чтобы полежать немного перед сном. Небо этой ночью было удивительно звездное, не хотелось закрывать его пологом палатки. Звезды горели ярко и празднично, как вырезанные из фольги снежинки на детском утреннике. Эти снежинки образовывали в небесной темноте узоры, которые невозможно было прочесть человеческим глазом - слишком уж сложны. Но все равно, дух перехватывало от подобной красоты.
В свет далеких светил лейтенант Шевченко не верил.
«Не может быть, чтоб там была такая уйма планет, как говорят, - сонно думал он, чувствуя, как смыкаются сами собой веки, - Ведь получится, что на каких-то из этих планет тоже идут войны, как у нас. И воюют там какие-нибудь инопланетники, точь-в-точь похожие на нас. И тоже сейчас, выбравшись от горящего танка, думают, что только они – самые-самые настоящие люди…»
Под полночь заявился ротный, капитан Рыбинский. Осторожно остановился рядом.
- Шевченко… Спишь?
- Умхуу, трищ… командир.
- Ну спи, боец, - капитан Рыбинский улыбнулся где-то среди звезд, в ночной темноте, - Я вот что спросить хотел… Правду говорят, вы сегодня американца встретили?
- Так точно, встретили. Своими глазами видел, даже болтали немножко.
- Ну и ну. А говорили – полторы тысячи километров… Вот тебе и полторы… Фантастика!
- Не фантастика, товарищ капитан, - пробормотал сонный лейтенант Шевченко, - А самая настоящая социалистическая быль.
- Ну, спи, спи. Завтра расскажешь.
Подчинившись приказу, лейтенант Шевченко мгновенно заснул. И всю ночь видел сон про то, как он, вооружившись удочкой, ловит в знакомом пруду хитрую, ловкую и сильную плотву…
