Было у отца два сына,
Русо-пепельных блондина.
Старший умный был детина,
младший - форменна скотина.
Средний - не было его.
Два сынка было всего!
Слушать внимательнее надо. Так вот жили они, не тужили. Младший - Иван - сущее наказание. То штакетник сломает. Соседу. То куру-несушку отпинает, то козёл его боднет, то лошадка лягнет, то собака куснет, бестолочь чумазую. И ведь не признается ни в чём, охламон! Уж отец его и хворостиной охаживал, и ухватом, и метлой поганой - всё ему нипочём. Насупится, ирод и ну пыхтеть!
- Не я это, - говорит. - Это Федя всё.
А нет такого в деревне, Феди-то!
Кабы поумней был, на соседского Митьку всё свалил бы. Но умишком-то не силен. Вот и достаётся ему.
То ли дело старший! Пётр сызмальства грамоту шибко любил, газетки очень уважал, что с города привозили. Газетки-то вещь всяко полезная, тут тебе и почитать-поплеваться на то, что в мире творится, да на стыдобу столичную, и на растопку, и в сортире за милую душу идут. А Петя не таков был. Самокруток не крутил, печку безо всяких бумажек растапливал, а подтереться и лопухом можно, ежели лето на дворе, так он считал. Неча, понимаешь, прессу на говно изводить. Доставалось и ему за такую любовь к печати. И всё больше по мягкому месту. А то как же! Столько поджопников получить - у любого мягким станет. Даже у такого костлявого, как Петька. Виданое ли дело – в сортир без бумажки ходить? А всё его, старшенького, стараниями. Хотя родители Петенькой гордились, что и говорить. Токмо ему самому об энтом не говорили. Чтобы, значит, не зазнавался. Но не о том сказ.
А вот о чём. То было лето жаркое, засушливое. Колодец чудь до дна не вычерпали всей деревней. Боялись, что урожая не будет совсем. А не будет урожая - на что жить? Что в город отправлять? Бабы причитали, мужики ругались, а дети носились как ни в чём ни бывало. А что им? Всю работу по дому справят и убегают кто куда. Кто на речку до утра, кто на сеновал - дело молодое, кто по грибы - дураков-то хватало. Сказано же было. Лето засушливое. Какие, к бесам, грибы?
Вот и отец так Ваньку бестолкового допрошал.
- Какие ещё грибы, валенок? Месяц ни капли не упало. Куда намылился, говорю?
- Так Федя говорит, что полянку сыскал. Там опят - море.
- Опять Федя! - всплеснула руками мать. - Да когда ж ты сам за себя отвечать будешь, ирод?!
- А чего? - отвечал ей младшенький, шмыгая носом. - Я ничего. Федя говорит. Я проверить хотел.
- Ох, как же ты уже замучил нас своим Федей, - устало молвил отец. - И в кого такой дурной пошел?
Иван насупился и промолчал, а глава семейства исподлобья глянул на супружницу и повторил уже громче:
- В кого, говорю, ты такой уродился у нас с матерью?
- Хорош на мальца орать-то, чурбан бесчувственный! - крикнула матушка. - Вон, глянь, опять ребёнка довёл. Сейчас чуть отвернешься и лови его. Опять в лес сбежит. Забыл уже как в тот раз всей деревней искали? Глотки посрывали себе, а Степана вообще чуть медведь не задрал.
- Не задрал, а убежал он от Степки-самогонщика тогда. Медведь твой! От этого умельца так перло, что цветочки вяли и хвоя с ёлок осыпалась. Он же не самогон гонит, а ракетное топливо. В позатом чуть избу не спалил, пока рецепт дедовский не вос-соз-дал. Экс-пе-ре-мен-ти-ро-вал всё. Тьфу, пропасть! И как у него спьяну такие словечки без запинки вылетают? Язык сломать можно, - отец смахнул испарину со лба и продолжил. - А ещё он в штаны навалил, когда мишку увидал. А как ветерок-то подул, тут мишке и поплохело. Так себе букет. Не очень. Заревел и давай, значит, улепётывать. И ревёт, зараза, будто в капкан угодил. Ну и вот. А со Степки-то как ступор спал, так и он ходу оттуда. Баба Маня говорила, что вернулся исцарапанный весь, грязный. Глаза дикие. Что-то про лешего мычал. Зато с тех пор не пьёт, как отрезало! И гонит только на продажу в соседнее село.
- Э-э-эх! - выдохнула мать. - Вот в тебя, дурака, и пошёл младшенький-то! Я ему про Фому, а он мне про Ерёму!
- Иди руки мой, - обратилась она к сыну. - И Петьку позови. Скоро ужинать сядем. А в лес, если хочешь, сходи, только кого постарше с собой зови. Один не смей!
- Ладно, - буркнул Иван и поплелся исполнять матушкин наказ.
Петя, ясное дело с Варей на сеновале милуются. Ну как милуются? Она к нему и так и эдак - и грудью прижимается, и голову на плечо ему склонит, глазами васильковыми стреляет, а он знай ей за космос задвигает. Дескать, будут ещё люди к звёздам летать и по Луне пройдут и на Марсе побывают, да не токмо космонавты какие. А туристы летать станут. Такие как мы с тобой. Вот балабол, даром что начитанный. А Ваньке что? Ваньке брата бы нормального. Как Федя. Вот было бы здорово. С Федей-то хорошо, он Ваню с полуслова понимает. И рыбачить с ним интереснее, чем одному, и по грибы ходить. Не то, что с Петей. Скучный он. Заумный больно. С Федей они в начале лета познакомились. Ваня тогда соседу ставню оторвал, катался на ней, да грохнулся. Ну да, нечем гордиться. Ну кто ж знал, что она на соплях держится? Ох, и досталось ему потом от дяди Макара. А потом и отец ремнем добавил. Ну а Ванька что? Затаил обиду, да как рассвело, в лес сбежал. Ну и как водится, не заметил сам, как заплутал. Страшно стало. Кричал полдня, пока не охрип. На сосну влезть пытался, да куда там… Ободрался только весь и в смоле извозился. Вот тогда-то он Федю и повстречал. Испугался сначала, думал - лешего встретил. Федя-то весь грязный был, волосы спутанные, на лбу ссадина здоровенная, лицо чумазое. Такого и взрослый испугается. Но потом ничего, разговорились. Познакомились. Хотя, как познакомились? Оказалось, что не помнит Федя ни кто он такой, ни откуда взялся. Маму и папу не помнит. И имени своего не помнит тоже. В себя пришёл - голова трещит, тошнит, перед глазами всё плывет. Потом вроде как полегче ему стало. В лесу подножным кормом питался, воду из ручья пил. Ванька тогда его про себя Лешим назвал. Это уже потом Федей окрестил. Был у него воображаемый друг-бедокур, а теперь вроде как настоящий сыскался. Почему бы не Федя? Леший тогда даже обрадовался. С именем оно всяко легче, чем без него, но и на «Лешего» не обижался. А сам Ваню всё больше «братишкой» звал. Долго они тогда плутали. А кабы не случай, то может и вовсе в лесу бы пропали.
Так за размышлениями и добрался младшенький до сеновала. А там Федя сидит. Семечки лузгает, улыбается шербатым ртом, Ваню завидивши.
- Здорово, братишка! - говорит. - Ну что, отпросился у мамки с папкой по грибы?
- Здорово, Леший. Отпросился, - вздохнул Иван. - Да только со старшими идти придётся.
- Тьфу! - только и плюнул Федя. - Я ж тебе говорил, чтобы никого больше!
- Да я что? - Иван шмыгнул носом и потупился. - Батя вообще пускать не хотел. Мама вступилась.
- Понятно... - протянул Леший. - Тогда сам пойду.
- Погоди, Федь, я тут тебе поесть припрятал. Вчера ещё. Вот, держи.
Мальчишка взял завёрнутую в газету краюху черного хлеба с зеленью и парой варёных картофелин и улыбнулся. Тепло так улыбнулся, искренне.
- Спасибо, братишка! - сказал он. - Век не забуду.
- Да ладно тебе, - смутился Иван. - Ты жуй давай, а я Петьку пойду поищу.
- Долго ифкать будеф, - ответил Федя с набитым ртом. - Я его фпугнул. Ты же знаеф. Я могу.
Иван знал. Когда они вместе шатались по лесу, навстречу им попался дядька Степан. Ванька-то обрадовался поначалу, вот он, спаситель наш. Теперь-то не пропадем, Степан хоть и алкаш, но к деревне вывести сможет. Но радовался он рано. Что-то не то было с местным самогонщиком. Он постоянно оглядывался назад и ломился сквозь кусты и валежник так, что треск стоял на весь лес. Глаза безумные, бледный как стенка. Знатно струсил тогда Ванька, он же прямо на них несся. А вот Федор не сплоховал. Заревел раненым медведем и к дядьке этому навстречу побежал. У Ивана тогда от этого звука волосы дыбом встали и мурашки побежали по всему телу. До того жутко было. Такой рев он только раз слышал. Когда деду Прохору какие-то залётные сарай подпалили. Говорили потом что, дескать, дед Прохор мульёнером был и деньги в том сарае хранил, капиталист недобитый, вот и ревел белугой. Врут, конечно. Степан тогда от Феди шарахнулся и ну орать, и ещё быстрее побежал. Жутко было тогда за ним в след идти, спятил мужик, по всему видно. Но и на месте оставаться ещё страшнее было. А вдруг не спятил? И оно, это самое страховидло, от которого Степан спасался, сейчас на них из кустов выпрыгнет? Схватил тогда Ваня своего нового знакомца за руку и – бежать оттуда. За безумным самогонщиком хорошая просека осталась, будто лось ломился, не разбирая дороги. Так они тогда к деревне и вышли.
- Зря ты так, – насупился Иван. - Петька с Варей сейчас пораскажут всякого, мужики засаду ночью устроят на тебя. Да пристрелят ненароком.
- Ага, и про то, чем на сеновале занимались тоже расскажут, - усмехнулся Леший. -
Не бзди. Никому они нечего не расскажут. А миловаться в другом месте теперь будут. А мне того и надо.
- И долго ты вот так хорониться думаешь? – гнул своё Ванька. - Лето кончится - где жить будешь?
- Ой, хорош умника строить! – огрызнулся друг. – Не идет тебе. Пока что-нибудь о себе не вспомню - не вылезу. Разве что в лес поутру или на речку вечерком. А к людям - ни-ни. А то правда, пошли, может на речку сейчас? Я место проведал одно. Там никого не бывает.
- Не могу я, Федь, - понурился Ваня. – Мне брата найти надо, а потом на ужин топать.
- Ну как знаешь, - Леший поднялся и протянул другу руку. – Бывай тогда. Ты знаешь где меня искать.
- Бывай. Я с ужина постараюсь что-нибудь стянуть.
- Спасибо, братишка!
Мальчишки пожали друг другу руки и отправились каждый по своим делам.
Петька обнаружился дома. Сидел за столом и лихорадочно кропал что-то в своем засаленном блокнотике огрызком карандаша. Тарелка вареной картошки с зеленью перед ним была не тронута. Мать с отцом, по всему видать уже поужинали. Вместо приветствия он получил звонкий подзатыльник от главы семейства. Мать, увидев немытые руки и грязную шею, только рукой на него махнула. Мол, неисправим. Тарелку перед ним поставила и за водой ушла. Отец побурчал ещё недолго и задремал, свесив голову на грудь. Ваня поковырялся в остывшей картошке и незаметно припрятал тарелку подальше.
Этой ночью ему не спалось и потому довелось услышать разговор родительский. Странный какой-то разговор. По нему выходило будто был у Вани брат страший, да не Петя который, а близнец. Да не повезло брату евоному, недолго прожил совсем. И трех дней не протянул. Умер. Похоронили как положено. Батюшка приходил, молитву читал. А документы выправлять не стали. Будто и не было у Ивана брата. Горько Ваньку стало, противно. Как же так? Жил человек, недолго жил, ну и пусть! А сейчас так выходит, будто и не было его никогда. Поворочился он так полночи, да заснул-таки. А утром его осенило. Федька!
Леший обнаружился на прежнем месте. Сидел, повесив голову, хмурился. Увидев спешащего у нему Ваню, встал и пошел навстречу.
- Вань, слушай, - начал было он, но друг его перебил.
- Обожди, Леший, разговор есть, - Ваня согнулся и тяжело дышал, уперев руки в колени. - Я это...Ух... Сейчас. Короче, мамка с батей ночью разговаривали. А мне не спалось и я подслушал. Ну и вот.
Ваня как мог пересказал содержание разговора и выжидательно уставился на друга.
- И что? - недоуменно вопросил Федя.
- Как "что"? - в свою очередь удивился Ваня. - Ты и есть мой брат, понимаешь? Тот самый, который умер. Близнец!
- Ты мухоморов наелся, братишка? - спросил Леший. - Я, блин, живой. Я ем, я сплю, я боль чувствую. Счас вот как дам по шее, чтобы дурь из тебя вышла!
- Ну может ты и не умер тогда, - неуверенно начал Иван.
- Ага, откопался, вылез и в лес убежал. А там меня стая волков воспитала. Ты меня ни с кем не перепутал? - начал закипать Федя.
- Ладно, извини, глупость ляпнул. Просто ночью так всё складно у меня выходило. А сейчас и правда понимаю, что бред это. А ты что сказать хотел?
- Да я всё вспомнить пытаюсь. Маму, отца, дом, друзей, хоть что-нибудь. Не выходит ничего. Может они меня ждут домой, ищут, с ума сходят. А я тут. По лесу непонятно сколько плутал пока тебя встретил. И тут уже месяц торчу.
Федя тяжело вздохнул и уселся обратно на сено.
- Так как же они тебя найдут, ежели ты от всех таишься? - удивленно воскликнул Ваня.
- А потому и таюсь, что неместный я. Коли покажусь кому - тут же участковому донесут, что беспризорник объявился. В город увезут и в детдом определят. Я же не помню ничего о родителях. И где жил тоже не помню. Дороги до села, про которое ты говорил, не знаю.
- Не бывает так, чтобы выхода не было - так мой батя говорит, - вставил Ваня. - Может я всё как есть своим расскажу? Они не выдадут. Глядишь, отца уговорим нас в село свозить. А там поспрашиваем. Авось и признает кто.
- Не знаю, братишка. Страшно мне как-то. А вдруг участковому сдадут?
- Не сдадут, - уверенно сказал Иван. - Пойдём со мной. Вместе не так страшно будет.
Федя ещё немного поотпирался, но, в конце концов сдался, и они двинулись в сторону ванькиного дома.
Утро было раннее, отец собирался на работу, мать возилась на кухне, Петька всё так же что-то писал в блокнотике.
- Папа, мама, Петя, знакомьтесь - это Федя, - заявил Иван с порога.
Отец удивленно приподнял брови и застыл, не застегнув верхнюю пуговицу спецовки. Из кухни показалась мать в засыпанном мукой переднике. Даже Петя от своей писанины оторвался.
- Тот самый Федя, значит, - первым вышел из ступора отец. - Который заборы ломает, ставни с мясом выдирает, кур по двору гоняет, да?
- Нет, это... Это всё я, - промямлил Ваня. - Я тогда Федю выдумал, чтобы на него всё сваливать, если чего натворю. А это и правда Федя. Ну... Настоящий. Живой. Я его встретил тогда, когда в лесу плутал. Он не помнит о себе ничего. Ему бы помочь. Родителей найти бы. Поможете, а?
- Так, давай по порядку, - сказал отец, потирая лоб. - Ещё раз и с самого начала. Да вы проходите давайте, не стойте в дверях.
Мальчишки пошли в дом, уселись за стол и начали рассказывать. Сначала робко и сбивчиво, а потом живее и громче, перебивая друг друга. Под конец так разошлись, что почти кричали.
Примерно в середине рассказа в дом вошёл Степан с фразой, адресованной отцу семейства: "Саня, ты идёшь? Сколько ждать можно?" Но на него зашикали, замахали руками, мол, потом, и усадили за стол. Степан пожал плечами и стал слушать рассказ мальчишек вместе со всеми. А что ему ещё оставалось? Под конец Ваня выдохся, поэтому солировал Федор. А Степан как-то странно на него смотрел. Пристально, не отрываясь.
- Дела! - протянул отец, когда мальчишки закончили повествование. - Ну что ж. Хорошо, что хоть сейчас пришли, рассказали всё. А ты Ванька нашего, значит, братишкой зовёшь?
Федя только кивнул.
- Ну а что? И правда похожи. А мать?
- Правда, - отозвалась матушка. - Оба светленькие, щупленькие, и глаза серые у обоих и зубов передних нет.
Она смотрела на мальчишек с почти физически ощутимой нежностью. Тогда Федя и понял: они - не выдадут. А вот бывший алкаш вполне может. Вон как на него пялится.
- Ага, похожи. Только чего ж вы месяц-то ждали? Сразу надо было рассказать всё как есть. Ладно, что уж теперь. Будем думать, как тебе помочь, - сказал отец, глядя на Федю.
- Вы только не наказывайте бра... Ваню, - попросил Леший. - Он меня кормил всё это время. Заботился. Это я его просил не рассказывать вам ничего. Он слово дал, что молчать будет. И сдержал его. Я всё надеялся вспомнить что-нибудь. Да вот, не вышло.
- Ну, это уже нам решать, как с сыном поступить. Тут уж не обессудь, - веско сказал отец. - Но одно меня радует - непутёвый-то наш, слово данное не нарушил, заботился вот, говоришь, кормил, убедил тебя перестать прятаться. Будет толк из Ваньки-то нашего!
Александр улыбнулся и взъерошил сыну волосы. Ваня покраснел и смутился. Похвала, тем более от отца была приятной, но не о том он говорит сейчас. Другу помочь надо. Зря что-ли глотки рвали?
- Так свози ты их в соседнее село, - сказала мать отцу. - Там у людей поспрашиваете. Может, кто что и знает.
- Не надо никуда ехать, - вдруг подал голос молчавший доселе Степан. Я знаю что это за паренёк.
- Откуда? - хором крикнули Ваня и Федя.
- Оттуда, - мрачно откликнулся Степан. - Я ж с тех пор как это Лешего повстречал - тут он кивнул на Федю - ни капли. На дух не переношу. А продукт пропадает. Вот и вожу на продажу в соседнее село. Тайком конечно. Только Сашка и знает. Поэтому в курсе событий тамошних. Ты малец, извини, но нет у тебя родителей. Сам не рад, что мне такое говорить приходится, но и промолчать не могу.
Мама твоя ещё зимой померла. Добрая была женщина, говорили. Учительницей работала в сельской школе. Русский язык и литературу преподавала. Дети её любили, родители уважали. А тут, голова у неё разболелась прямо на уроке. Отпросилась домой. Да дома и померла, бедная. Говорили потом, что мол, жилка какая-то в мозгу лопнула. Так вот и остался ты без матери. А отец... Да что отец. Горевал, говорят, сильно. Пил как не в себя. Ты совсем без присмотра остался. Пытался с отцом говорить, да он не слышал ничего.
А как лето пришло, так совсем ему худо стало. Разговаривать стал сам с собой, кричать на кого-то, всё в доме разнёс и пошел в поле. Идёт, значит, спотыкается, рыдает и грозит небу кулаком. А небо-то хмурое, того и гляди гроза начнётся. Дошёл до середины, встал, руки раскинул и стоял так, голову запрокинувши. Будто ждал чего. Дождался. Мужики за ним ломанулись, да не успели. Первая же молния по нему пришлась. Посреди поля до сих пор проплешина выжженая.
А тебя, парень, потом долго искали, да не нашли. И в лесу тебя кричали и поле всё вдоль и поперек перешли. Нет и всё, как сквозь землю провалился. Думали и ты сгинул. А ты - вот он. Живой.
- Федя, ты как? - спросил Ваня обеспокоенно заглядывая в глаза другу. Глаза были стеклянные. Федя сидел глядя в одну точку.
- Не лезь ты к нему сейчас. Шок у мальца, - одёрнул Ивана отец.
- Ну и что теперь с ним делать думаете? - спросил Степан.
- А что тут думать? - вмешалась мать. - Было два сына, будет три. С Петей они общий язык найдут. Федя - мальчишка смышленый, по всему видать. С младшим они и так уже сдружились. Может и Ваня через него поумнее станет. Вон, за поступки свои уже отвечать научился.
Мать потрепала Ваню по волосам и обратилась к Феде:
- Ну а сам-то что думаешь?
Мальчишка медленно повернул голову и посмотрел на улыбающуюся женщину. Добрые у неё были глаза. И улыбка добрая. История Степана, вопреки ожиданиям, не пробудила воспоминаний. Просто Федя теперь знал, что он сирота. И идти ему некуда. Он сглотнул ком в горле и сказал:
- А я что, я не против. Ванька мне всё равно как брат. А за кормёжку не беспокойтесь, я немного ем. И я это... Я отработаю. Я сильный. Воду таскать могу, дрова рубить...
В тот момент он не понял, почему после этих его слов, добрые глаза этой милой женщины наполнились слезами. А ещё она почему-то крепко его обняла и долго-долго не отпускала. Гладила по голове и плакала. Она пахла выпечкой и чем-то цветочным. Федя зажмурился и стиснул зубы, чтобы не разреветься. Ему было одновременно и хорошо, и горько. А ещё стыдно, что, не смотря на рассказ дяди Степана, он так не вспомнил маминого лица…
***
Рассказчик сделал паузу и посмотрел на притихших детей, сидящих вокруг костра. Каждому не больше 13-14 лет. Уже не дети, но ещё и не взрослые. Сложный возраст, переходный период. Буйство гормонов, ломка психики, формирование стержня, осознание себя как самостоятельной личности, с вытекающим из этого чувства одиночества и несовершенства. Эти глаза - такие разные: удивлённо распахнутые, недоверчиво прищуренные, светящиеся надеждой и даже скептически усмехающиеся - нельзя их сейчас упустить, нельзя обмануть, нельзя дать прокрасться в них… нет, не недоверию, равнодушию. Сейчас они все: лидеры и ведомые, жёсткие и податливые, любящие и нуждающиеся в любви - ждали окончания этого незамысловатого рассказа. Рассказа, начинавшегося легкомысленным эпиграфом и заканчивающегося нравоучительной притчей.
Вожатый показательно зевнул, прикрыв рот ладонью.
- Ну что, ребята, я вижу вы уже устали и вам не интересно...
Разноголосый хор, убеждающий вожатого в обратном не заставил долго ждать. Когда гомон утих, послышался голос самого "трудного" подростка - Николая:
- А Вы обещали, что страшилка будет...
Рассказчик улыбнулся и ответил:
- Страшилка, значит? Ну, будет вам страшилка. История ещё не закончилась.
Леший стал жить в новой семье. Родители не делали различий между родными детьми и приемным сыном. Так что и похвалу и нагоняй получали сыновья без оглядок на кровное родство. И всё у них было хорошо. Да вот только мысль, что родителей он своих не помнит, не давала мальчику покоя. Однажды, он втайне от приемных родителей наведался-таки в соседнее село. Ему вот как вам сейчас было - 13 лет от роду. Поспрашивал о матери, об отце. И... Да, их помнили, отвечали, мол, были такие. И история в точности такая произошла, как дядя Степан рассказывал. У них в селе этот случай уже легендой местной стал. Да вот только, легенде этой в том году как раз 20 лет исполнялось.
Подростки притихли, ожидая мистического завершения истории. Что-то наподобие: "…а зубки у неё всё равно розовые были". Нет уж, ребят, додумывайте сами. Развивайте фантазию, так сказать.
- Тут и сказочке конец, а кто слушал - молодец, - сказал вожатый. - А вместо эпилога:
Было у отца три сына
Русо-пепельных блондина.
Старший журналистом стал.
Младший север покорял.
Ну а средний брат сейчас
Зачитал вам сей рассказ.
Педагогика ему оказалась ближе,
Потому что любит он вкусненьких детишек!
Дети посмеялись, а потом подала голос самая тихая девочка в отряде:
- Алексей Александрович, скажите, пожалуйста, это же история про Вас?
- Про меня, Оля.
- А почему же тогда, ну... - она явно была смущена, но всё таки продолжила. - Почему Вас не Федором зовут?
Надо же, тихая-то тихая, а наблюдательная. Молодец.
- Потому что меня в основном все лешим звали. Было за что. Я в лесу как дома себя чувствовал. Все тропинки знал и не плутал никогда больше после того случая. По ягоду, по грибы, шишку бить и даже на охоту без меня не ходили. Вот так. Сам не знаю, откуда у меня такой талант взялся. Ну а что до имени - тут всё просто. Леший и Лёша. Созвучно? Ну вот. Когда паспорт получал, сменил имя с Федора на Алексея. А ещё у нас традиция в семье была специфическая: того, кто набедокурит, всю неделю Федей звали. Как-то само сложилось. С лёгкой руки младшенького – Ивана.
После были и ещё вопросы, но уже попроще. Когда любознательные подростки иссякали, Алексей объявил отбой. В тот вечер он ещё долго сидел и смотрел на догорающие поленья, а потом на тлеющие угли. На душе было тепло и хорошо. Впервые за долгое время он не задавал себе вопроса кто он на самом деле. Здесь и сейчас он был на своём месте. Говорят чужая душа - потёмки, а то и вовсе тёмный лес. В лесу Леший ориентировался прекрасно, а чтобы чаща перестала пугать своей темнотой достаточно совсем небольшого огонька.