Он смотрел на группу молодых риддян, идущих от садков к самолету. Риддяне оживленно болтали, смеялись и явно не думали, не вспоминали даже о потомстве, оставленном на произвол судьбы. Отложили клубки голубоватой икры, оплодотворили их отцовским семенем и все – долг перед обществом выполнен, можно дальше жить в свое удовольствие и ни о чем не заботиться.
- Это потому, что вы – млекопитающий. Ваши дети – это, можно сказать, произведения искусства, а у нас – массовое производство. Выжить должен сильнейший. Чистая биология, естественный отбор, и ничего больше. У вас тоже так было.
- Да, - сказал Юрий, - было. Но мы давно ушли от этого.
- Давно и далеко, - согласился риддянин, и в его словах отчетливо прослеживался второй смысловой уровень.
Человек, даже оснащенный самой современной лингвистической аппаратурой, ничего бы не услышал, а вот галатор Юрий Воробьев услышал и понял, что его старый знакомец Шубах на что-то решился, на что-то очень важное, небывалое, что он не на шутку взволнован, но колебаний не испытывает и обязательно сделает то, ради чего устроил эту встречу.
Шубах был стар. Горловой его мешок обвис сухими шелушащимися складками, крупная, некогда яркая чешуя поблекла и поредела, обнажив тонкую, покрытую бледно-голубыми старческими пятнами кожу, а глаза затянуло плотной мутноватой пленкой. Шубах давно утратил способность к линьке, но вернуть ему прежнюю ясность зрения можно было и хирургически. Только вот знаменитый ученый не хотел тратить свое драгоценное время на эти пустяки. Зато он тратил время, безвылазно сидя на Родительском Плато и приглядывая за личинками, которые, с точки зрения любого риддянина, в пригляде не нуждались.
Компания молодых риддян скрылась в самолете, и тот взмыл в воздух, беря курс на север.
- Мы вам очень благодарны, - сказал Шубах, прислушиваясь к затихающему басовитому гудению. – Вам, человечеству. Вы открыли для нас Вселенную.
- Ничего подобного! – возразил Юрий. – Вы прекрасно осваивали космос самостоятельно. Мы просто предложили вам более совершенные… э-э-э… средства передвижения, только и всего. Рано или поздно ваш народ и сам бы додумался до гипердвигателей, это был только вопрос времени.
- Вы открыли для нас Вселенную, - повторил Шубах. – Обитаемую Вселенную, полную разумной жизни. Вы же знаете, до встречи с вами мы искренне полагали, что одиноки в этих бескрайних просторах. Наш дом был огромен и пуст. Сейчас же он уменьшился в размерах и наполнился шагами и голосами друзей.
Юрий промолчал – в словах Шубаха звучала печаль, и Юра не знал, как на это реагировать. Риддяне представляли для него загадку, как для человека представляли, так и для галатора. Как человек, Юрий Воробьев ничего не мог сделать – риддяне были скрытны и неохотно посвящали новообретенных братьев по разуму в тонкости своей биологической, социальной и политической жизни. Как галатор он был, если так можно выразиться, еще более беспомощным – вся мощь его нечеловеческого разума пасовала, разбивалась о мораль, запрещающую без приглашения хозяев вламываться в чужой дом и шарить там в поисках спрятанных сокровищ. Оставалось скромно ждать у порога и надеяться на приглашение. Может быть, когда-нибудь…
Впрочем, в распоряжении галатора было все время мира, и торопиться ему было совершенно некуда.
- Скажите, Юра, вы – человек?
Вот оно, понял Юрий. Вот то, ради чего Шубах, умница, авторитетный ученый, геронт риддян назначил мне встречу.
- Трудно сказать, - тщательно подбирая слова, проговорил Юрий. – Разумом, душой, если хотите, я – человек. Я не отделяю себя от своей расы, и мое будущее полностью связано с будущим человечества. Но тело мое подверглось самым серьезным изменениям… и в этом смысле я не совсем человек. Даже, наверное, не человек вовсе… хотя обладаю способностью быть человеком.
- Ну, до какой-то степени, - осторожно согласился Юрий.
- Я в этом, собственно, не сомневался. Ни один человек не может воспроизвести речь риддян: у людей нет легочного пузыря и носового клапана, поэтому большинство звуков вам просто недоступно. Но вот передо мной стоите вы – внешне обычный человек, типичный представитель вашей расы. И свободно говорите со мной по-риддийски. Более того, говорите прекрасно, безо всякого акцента. И я уверен: стоит вам захотеть, и вы с легкостью примете облик риддянина… мой, например… Да так, что ни одна экспертиза не сумеет найти различия. Я прав?
- Нет, - сердито сказал Юрий. – То есть, да, могу, чисто физически. Но никогда этого не сделаю! Во-первых, это неэтично…
- Вы можете быть человеком, - продолжал Шубах, не слушая Юрия. – Риддянином. Деревом, птицей… камнем… Вы – оборотень, Юра. Вы и такие, как вы. Не обижайтесь. Ведь это правда, а на правду не обижаются. Ну, хотите, я буду называть вас полиморфом? Суть такая же, но звучит солидно, по-научному. И знаете что? Я вам завидую. Честное слово, завидую! Я бы хотел стать таким, как вы… одним рывком перемахнуть эволюционную пропасть, разделяющую примитивные белковые существа и высший разум. Шагнуть на новую ступень, и не когда-нибудь, в необозримом будущем, повторяясь в потомках, а прямо здесь, прямо сейчас, той личностью, которой я являюсь в данный момент. Но мне это не дано.
- Шубах, - чувствуя неловкость, пробормотал Юрий. – Ну, вы же понимаете, Шубах…
- Вы мне нравитесь, Юрий Воробьев, землянин и галатор. Мы, риддяне, трудно приобретаем друзей, но вас я, пожалуй, могу назвать своим другом.
- Спасибо! – с чувством сказал Юрий. Ему было приятно.
- И поэтому я хочу обратиться к вам с одной просьбой.
- Все, что в моих силах, - решительно сказал галатор.
- Хорошо, - сказал Шубах. – Пойдемте.
Они спустились с невысокого каменистого холма в заболоченную долину, и риддянин повел Юрия к садкам. Он шел каким-то замысловатым зигзагом, двигаясь в рваном ритме, то замирая на одном месте, то пускаясь чуть ли не бегом, и землянин покорно следовал за ним. Под ногами хлюпало и чавкало, ботинки быстро промокли, и брюки до колен тоже. Солнце палило нещадно, и снизу поднимались тяжелые душные испарения; можно было бы мгновенно преодолеть эти несколько сот метров, но Юрию это и в голову не пришло, он, вполголоса чертыхаясь, продолжал месить грязь, отмахиваясь от кусачей мошкары.
Они прошли мимо садка со свежеотложенной икрой; мимо садка, где в крупных, с кулак, икринках, вертелись и дергались уже сформировавшиеся личинки; мимо садка, где только что вылупившиеся полупрозрачные личинки гонялись друг за другом в мутно-коричневой торфяной жиже… Поначалу Юрий стеснялся, но Шубах не обращал на него внимания, и Юрий осмелел, с любопытством разглядывая потомство риддян, так непохожее на своих родителей. Он чувствовал волнение и гордость – ведь он был первым землянином, допущенным в святая святых риддийского общества.
Они остановились у очередного садка. Личинок здесь было немного, штук тридцать или около того, и напоминали они крупных толстых аксолотлей с акульими зубами. Увидев взрослого риддянина, малыши заволновались, запищали почти членораздельно; некоторые, самые крупные и толстые, попытались вскарабкаться по отвесной, облицованной гладким камнем стенке садка. Одному это удалось и он повис, уцепившись острыми коготками за верхний край рва. Юный риддянин возбужденно щебетал и все пытался дотянуться до взрослого сородича. Шубах наклонился, отцепил малыша и небрежно кинул его обратно в садок. Остальные словно только этого и ждали – торфяная жижа вскипела вокруг упавшего, и не успел Юрий ахнуть, как несчастный малыш был разорван на части своими братьями и сестрами.
- Господи ты боже мой, - хрипло сказал Юра, не в силах отвести глаза от кровавого каннибальского пиршества. – Это зачем? Это что, необходимо… вот так?
- Естественный отбор, - бесстрастно ответил Шубах. – Выжить должен сильнейший… Вы умный человек, Юра, вы должны понимать – Ридда не в состоянии прокормить такое количество разумных. Каждая кладка - это две-три сотни яиц. Вы представляете, что будет, если выживут все?
Бушево внизу прекратилось, от погибшего не осталось ни клочка плоти, а довольные сытые личинки сбились в плотную стайку и, казалось, задремали.
Это не мое дело, сказал себе Юра. Чужая раса, чужой эволюционный путь, я не имею права их судить и уж тем более осуждать… Зато их матери не умирают в родах…
Шубах положил легкую костлявую руку на плечо Юры.
- Вы расстроены, - мягко сказал он. – Это потому, что вы не понимаете… не знаете… Не надо, Юра, не переживайте. Этот малыш… вы уверены, что он погиб, а он жив. Их останется не больше десятка, остальные будут точно так же съедены – и продолжать жить. По-настоящему, а не метафорически. Я знаю, в это трудно поверить, но я очень надеюсь, что мне удастся вас убедить. Для меня это очень важно.
- Да, - деревянным голосом сказал Юра. – Да, наверное.
Он был так потрясен увиденным, что не выдержал и раскрылся. Точнее, приоткрылся, на крохотное мгновение, на миллисекунду, позволяя окружающей среде со всеми ее излучениями, полями и волнами прикоснуться к нечеловеческому разуму галатора. И с наслаждением погрузился в мощный поток информации, хлещущий со всех сторон.
Смерти не было. Совсем. Была жизнь. Двадцать восемь жизней, которые только что сытно поели и теперь занимались важной трудной работой, усваивая не только плоть, но и разум погибшего. Двадцать восемь жизней, которые десять минут назад упорно лезли вверх по стене, привлеченные новым; лезли, цепляясь когтями за камни, а потом летели вниз, навстречу гибели; двадцать восемь жизней, которые в то же самое время снизу наблюдали за происходящим, а потом бросились, чтобы… Нет, не для того, чтобы просто убить и съесть, а чтобы подобрать упавшую сверху информацию и биологический материал.
Разум погибшего, со всеми его индивидуальными особенностями, со всем своим индивидуальным опытом, был поглощен множественным разумом живых, но не растворился в нем, а занял свое, строго определенное место. «Их останется не больше десятка» И каждый из этого десятка будет не только собой, индивидуальной неповторимой личностью, но и теми, кого он поглотил в процессе роста и развития. А те, кто «погиб», станут своими «убийцами», досконально помня все, что произошло, и не ощущая в этом ни малейшего противоречия.
За невообразимо короткое мгновение галатор многое успел узнать и понять. Он узнал, что ждет молодых риддян в будущем и какова дальнейшая судьба личинки, которую утащила хищная птица. Он понял, почему риддяне считали себя единственными разумными существами во Вселенной; почему они так недоверчивы к чужакам и почему сделали исключение для людей. Еще немного, и он бы понял конечный результат эволюционного механизма этой странной расы, но это было бы нечестно по отношению к риддянам, и Юрий Воробьев, человек по происхождению и галатор милостью сверхцивилизации, приказал себе: хватит! Возвращайся и забудь!
И он вернулся. Неимоверно сложная, многомерная и логичная картина под названием «Риддяне» распалась на отдельные фрагменты, на факты, зачастую не связанные между собой; это было похоже на книгу, увлекательную книгу, захватывающую, в которой не хватало страниц, и приходилось лишь догадываться о том, как связаны между собой ее герои и сюжетные линии…
Утраченного было жалко до слез, но Юра твердо знал – он поступил правильно. Только так, наступая на горло собственным желаниям, усмиряя рвущуюся на свободу природу галатора, он мог оставаться человеком. В том числе и человеком.
Шубах, мысленно позвал Юра. А вы знаете, Шубах, что я только что совершил подвиг во имя нашего общего будущего? Правда, никто его не оценит, даже вы.
Юрий полностью овладел собой. Он был уверен, что ни один бит информации не просочился из него наружу, что тайное его знание так и осталось тайным, но, очевидно, что-то с ним было не так, потому что Шубах вдруг попятился, раскрыв зубастую пасть и нервно взбивая фонтанчики грязной воды тощим старческим хвостом.
Идиот, ты же его напугал, с отчаянием подумал Юра. Не знаю, как, не знаю, чем, но напугал до полусмерти… и что теперь с этим делать, совершенно непонятно!
Но Шубах уже справился со своим страхом. Он перестал пятиться, выпрямился и вдруг с достоинством поклонился.
- Я рад, - скрипуче сказал он. – Это было страшно, но я рад, что увидел всё… вот здесь. – Он прикоснулся когтистым пальцем к голове. – Вы доказали мне, что я могу вам доверять. Это большая честь для меня.
Юрий промолчал, а Шубах, призывно махнув рукой, быстрыми шагами направился куда-то. Он больше не петлял, двигался целеустремленно и уверенно, и уже через десять минут они подошли к садку, ничем не отличающимся от других.
- Вот, - сказал Шубах. – Познакомьтесь, Юра. Это мой сын.
Юра заглянул в садок. Он увидел двух личинок, двух огромных, сантиметров по семьдесят, личинок, которые медленно плавали вдоль стен садка, не спуская друг с друга глаз.
- Сын? – переспросил Юра.
- Да. Это – последняя стадия, очень скоро останется только один.
Шубах пристально, без малейшей любви или хотя бы приязни смотрел… на сына? на сыновей? Пусть будет «на сына», решил Юра. Это будет биологически верно и логически непротиворечиво.
- Они уже большие, - продолжал Шубах. – Многое понимают, хотя не так, как вы или я. Они уже почти личности… во всяком случае настолько, чтобы осознавать, что такое жизнь и смерть. Боюсь, драка предстоит страшная. Они могут убить друг друга – такие случаи бывали. А я не могу так рисковать. У меня должен быть сын!
Он схватил себя рукой за горло, словно в порыве отчаяния и горя. Его рука исчезла между складок горлового мешка, а когда появилась снова, в ней уже было оружие. Настоящее огнестрельное оружие, семизарядная убийственная штука, состоящая на вооружении риддийской полиции. Юра все понял. Юра ужаснулся. И быстро шагнул вперед, вставая между отцом и детьми.
- Погодите, Шубах, - торопливо проговорил он. – Не надо! Почему именно – сын? Пусть будут два сына! Это же так здорово – сыновья! Вы же сами говорили: десять из выводка это нормально, это допустимо. А здесь всего двое! Ну, пускай они живут! Ладно? Надо только их разделить, и никакой драки не будет!
Не допущу, подумал Юра. Сыноубийство? Нет, не допущу! Вмешиваться нельзя, это их, риддийские дела, но я вмешаюсь. Иначе до скончания веков буду чувствовать себя убийцей!
Риддянин с удивлением взглянул на человека.
- Я был уверен, что вы все поняли. Наверное, я ошибся. – Шубах опустил пистолет дулом вниз. – Хорошо, я попытаюсь вам объяснить. А вы постарайтесь понять.
- Я постараюсь, - с облегчением сказал Юра. Разговор, это хорошо, это значит, что убийство откладывается. А там посмотрим. Может быть, я сумею его переубедить.
Черт его знает, какой жизненный опыт был за плечами старого ученого, в каких переделках он побывал. Но стрелял он хорошо – от бедра, «по-ковбойски». И ничего сделать Юра не успел. Человек Юрий Воробьев – нет, не успел.
- Поразительно, - сказал Шубах с восхищением. – Даже не думал, что такое возможно.
Всё застыло вокруг: и летящая пуля, и юные риддийцы, и воздух. Само время застыло, давая участникам событий передумать, переиграть все заново.
- Зачем? – мрачно спросил Юра, еле сдерживаясь, чтобы не набить этому уроду физиономию. – Давайте, объясняйте. Что вы там хотели мне сказать?
- Вам – человеку? – уточнил Шубах.
- Жаль, - вздохнул Шубах. – Не обижайтесь, Юра, как человек – вы очень молоды… во всяком случае, добры и наивны по-юношески. С рациональным галатором мне, старику, было бы проще. Хотя… Ладно, слушайте, выбора у меня все равно нет.
До сих пор достоверно неизвестно, что за условия привели к такому эволюционному выверту, но факт оставался фактом – риддяне появлялись на свет с головным мозгом, объема и массы которого не хватало для полноценного интеллектуального развития особи. И восполнить дефицит нервной ткани можно было лишь на стадии личинки, поедая себе подобных – в пищеварительном тракте юного риддянина нейроны лишались аксонов и дендритов, закапсулированные тела нейронов попадали в кровеносное русло, с током крови достигали мозга и там оседали, без проблем встраиваясь в нервную систему нового хозяина, выводя того на более высокий уровень развития. Никакой другой вид, даже очень близкий, для этого не подходил, так что каннибализм был заложен в риддян самой природой.
Брат поедал брата, сестра – сестру; для остальных жизненных форм, исключая некоторые виды адаптировавшихся паразитов, тела риддян были токсичными. Только очень молодой или очень голодный хищник решался на подобный риск, и редко кто из них выживал после такого обеда.
… У нас нет естественных врагов, говорил Шубах, и наши природные ограничители – это мы сами. Точнее, наш уникальный мозг. Чем больше личинка сожрет себе подобных, тем «умнее», условно говоря, она станет в будущем. И тем меньше взрослых получится в результате... И хотя эти взрослые, конечно же, будут незаурядны в интеллектуальном плане, они не смогут обеспечить необходимый рост населения.
… Вот такая зависимость, говорил Шубах. Страшная зависимость, если честно, и страшный выбор: или гениальная, но немногочисленная раса, обреченная на вымирание именно в силу своей немногочисленности. Или демографически благополучная раса туповатых особей, не способная на сколь-нибудь значимые достижения, обреченная на прозябание у обочины истории и, в конечном счете, на вымирание тоже.
… К счастью, мы научились регулировать этот процесс, говорил Шубах. Тридцать процентов выживших из каждой кладки вполне достаточно для существования жизнеспособного благополучного общества. Этакие крепкие середнячки, которые фундаментальных открытий, конечно, не совершат, но в прикладном плане способные на многое.
… Ну и что? – сказал Юра. У нас точно так же. По-настоящему талантливых людей немного, а гениев и того меньше. Девяносто процентов людей те самые крепкие середнячки, о которых вы говорили, и это нормально. Не понимаю, зачем делать из этого трагедию?
… Не понимаете, согласился Шубах. Потому что интеллект вашего потомства не зависит от его количества. Мне неприятно, мне тяжело об этом говорить, но я скажу: средний человек в умственном плане гораздо выше среднего риддянина… во всяком случае, на сегодняшний день. Мы можем искусственно повысить интеллектуальный уровень нашего общества, но для этого придется сильно сократить количество населения. А это значит – отказаться от экспансии, отказаться от Вселенной, снова оказаться в маленьком замкнутом мирке.
… Но дело даже не в этом, продолжал Шубах. Сейчас вы узнаете то, чего не знает ни один человек в мире, и я надеюсь, что вы сохраните это знание в тайне. Хотя бы на какое-то время. Вы – галатор, у вас и своих тайн хватает, что для вас значит еще одна?
Мы, риддяне, бессмертны. В самом прямом, практическом смысле. Мы повторяемся в своих детях не только генетически, но и ментально, как личность, со всеми воспоминаниями, с накопленным знанием. Для этого нужно лишь спуститься в садок и позволить своему ребенку убить себя.
Я не просто хороший ученый, продолжал Шубах. Я – гений, достояние расы, и я не могу позволить себе просто умереть. Мои ментальные особенности уникальны, и я обязан их сохранить. Точно так же, как в свое время сохранили их мой отец и мой дед. Они стали мной, я – ими, и мыслительный процесс не был прерван. Теперь настала очередь моего сына. Не сыновей – сына! Он должен остаться один, чтобы стать хорошей основой для меня. Для нас. Примерно через пять-шесть месяцев я спущусь в садок, и в результате появится новая личность – с опытом и знанием старика и с неуемным любопытством юноши. Мои коллеги предупреждены, в назначенный день, когда завершится метаморфоза, они заберут меня отсюда. И я продолжу свою работу, в которой уже достиг немалых успехов.
- Я хочу, чтобы вы знали об этом, Юра, - сказал Шубах. – И очень надеюсь, что наша дружба продолжится. Я буду работать в том же университете, вы легко сможете найти меня. Через год, через сто лет, через тысячу. Я намерен помнить о вас во всех своих жизнях… надеюсь, и вы обо мне не забудете…
- Да, - сказал Юрий. – Конечно… Я найду вас, Шубах, обещаю. И – простите меня, я не знал.
Время рвануло вперед. Девятиграммовая пуля ударила в крестец маленького риддянина, фонтаном брызнула кровь, и малыш страшно завизжал, забился в агонии. Его брат сперва шарахнулся в сторону, но тут же вернулся, возбужденно принюхиваясь, а потом раскрыл зубастую пасть и вцепился в лапу умирающего. Юра отвернулся, он не хотел видеть, что будет дальше.
- Да, - с сочувствием сказал Шубах, - это неприятно. Но другого пути – увы – нет. И – дважды увы – поедаемый риддянин должен быть в сознании. Превентивная эвтаназия или анестезия не позволят запустить механизм ментального переноса, это будет просто пища, вроде котлеты, и ничего более. Это подтверждено опытным путем.
- Угу, - сказал Юра, борясь с тошнотой и изо всех сил стараясь не прислушиваться к хрусту, чавканью и слабеющим крикам. – Слушайте, Шубах, вам же будет больно. Очень больно, Шубах.
- Не думайте об этом, - ласково сказал старый риддянин. – Я же не думаю. И у меня есть еще время. А последние мои дни мы проведем вместе – считайте это моей последней просьбой. Мы будем пить вино, есть разные вкусности и беседовать. А потом вы улетите, и мы встретимся снова. Лет через пять, а еще лучше – через десять: к тому времени я уже буду похож на себя-прежнего… только, конечно, намного моложе… Но нам ведь это не помешает?
- Нет, - сказал галатор. – Ни в малейшей степени.
