Моя Семья

Когда, наконец, нужный дом был найден, настроение журналистки стало улучшаться. Она набрала номер квартиры, мелодия из динамика домофона проиграла, но никто не открыл. Таня позвонила снова, на этот раз послышался пожилой, скрипучий женский голос: «Кто?»

– Здравствуйте, Сталина Владимировна, я журналистка! По поводу ваших кошек.

– Что? Соседи опять нажаловались? Проходите!

Таня, осматриваясь, поднялась на третий этаж этой типовой пятиэтажки. Подъезд был чисто убран и на втором этаже на стенах висели кашпо с цветами. Всегда приятно приходить в такие дома. Жаль, что их так мало.

Пока женщина поднималась, она поняла, что старушка уже открыла дверь, потому как стало вдруг слышно, как замяукали кошки.

На пороге хрущёвки журналистку встречала согнувшаяся в силу преклонного возраста Сталина Владимировна. На её сутулых и хрупких плечиках была белая шаль, на ногах вязаные тапочки. Об эти тапочки отиралась пара кошек. Синенькое платьишко в цветочек смотрелось на ней очень неуклюже. Белые волосы тщательно зачёсаны назад и подколоты гребёнкой.

Прежде чем преодолеть последнюю ступеньку, Таня достала свои документы и, поднявшись, протянула их бабушке. Та внимательно присмотрелась и прочитала, кто к ней пришёл.

– Татьяна Юрьевна, проходите, – пригласила бабушка.

– Вы всех незнакомых так пускаете? – поинтересовалась Таня, намереваясь отчитать за такое отношение к собственной безопасности.

– Настроение сегодня такое, разувайтесь, раздевайтесь и на кухню проходите.

Сталина Владимировна закрыла дверь за Таней и, не дожидаясь пока та разденется, ушла на кухню.

Пока Таня раздевалась, старалась рассмотреть обстановку в квартире.

Жила Сталина Владимировна очень скромно: старые пожелтевшие обои; окна прикрывала скромная тюль ещё советских времён, секретер, старый шифоньер с огромным зеркалом и потрескавшимся от времени лаком.

Кошек действительно было много, но запаха и шерсти практически совсем не было. Всю скромность обстановки нивелировало огромное количество цветов на окнах, стенах и различных подставках.

– Проходите на кухню, – позвала Сталина Владимировна. Она доставала варенье из холодильника и разливала чай.

– Да вы не беспокойтесь, я не голодна, – постаралась оградить от хлопот старушку журналистка.

– Вы может и не голодны, а я хочу горячего чая и не намерена его пить одна. Расскажите лучше, кто из моих соседей нажаловался в очередной раз, да так, что журналистка приехала.

– Я про жалобы ничего не знаю, – пожала плечами Таня. – Я по поводу наследства для кошек.

– Аааа! Вот оно что! Я-то думала.

– На вас жаловались соседи? На что? Тараканов вроде не видно, и запаха я практически не ощущаю.

– Они жалуются на шум. Кошки, они ж такие, иногда носятся, иногда дерутся и все это на ночь глядя, а стены у нас сами знаете какие.

– Что, так уж сильно шумят?

– Да не знаю я, мне со стороны не слышно, – бабушка присела на старенький венский стул напротив Тани.

– Когда они музыку включают им ничего, а вот если кошки урчат, то это громко. Мы раньше с их родителями мирно жили, а теперь большинство моих соседей уже на кладбище, остались их дети и тут я начала мешать. Только Любка, она внизу живёт, меня поддерживает и помогает если нужно, она и в соц. службу меня помогла оформить и вообще.

– А вам сколько лет, Сталина Владимировна?

– Мне уж восемьдесят пять. Ты чуть громче говори, я за последние два года туга на ухо стала.

– А какое наследство вы решили кошкам оставить?

– Ооо, – многозначительно протянула старушка. – У меня есть, что им оставить.

– Квартиру?! – предположила Таня.

Старушка задорно рассмеялась.

– Квартира государству отойдёт!

– Как так?

– А она не моя. Когда все кинулись приватизировать, я не стала, пусть отойдёт государству. Я пожила, пусть другие поживут.

– А как же родня? – удивилась Таня.

– Да какая у меня родня?! Детей нет, муж уж давно в земле, а племянники помогать не захотели, а когда узнали, что приватизировать не буду, вообще дорогу ко мне забыли. Не знаю, может мало я их любила, а может народ мельчать начал. Они вон даже из-за родительской квартиры как перегрызлись, только и ждали, как побыстрее распилить всё. Так неприятно мне было. А потом мне котёнка соседские мальчишки подбросили, а через год Мурзика на свалке подобрала, ещё одного от собак защитила и обрела счастье и покой.

– Счастье? Кошки ваше счастье?

– Да! – твёрдо ответила старушка.

– Я думала, что счастье это немного другое.

– Танечка, у каждого своё счастье. Вот вы счастливы?

– Ну, не знаю...

– Человек если счастлив, всегда сомневается, потому что не чувствует другого. А вот если он несчастлив, он так не задумываясь и ответит, что несчастлив. Я раньше так и отвечала, а с ними мне хорошо, спокойно. Уж настолько мы с ними сроднились, что и они счастливы. Они даже плохих людей ко мне не пускают. Мурзик одного особо наглого, желающего воды, так отоварил когтями, что тот насилу отбился. Теперь даже соседи дальше порога не проходят, кроме Любки.

Таня почувствовала как кто-то из кошек улёгся ей поверх ступней. Стало так тепло, что прогонять не захотелось.

– Я могу узнать, что за наследство вы кошкам оставляете?

– Танюш, я им деньги оставляю. Любка с приютом договорилась. После моей кончины они заберут кошек, и ежемесячно будут получать деньги за содержание. Любка проследит, чтобы с кошками всё хорошо было.

– А может лучше на детский дом потратить?

– Я на сироток и так постоянно денег перечисляю. Вон по телевизору постоянно же...

– Так это фонды, а детский дом это другое.

– Ничего не другое! Везде одинаково тащут! Я им за пятнадцать лет столько наперечисляла, что вам лучше не знать. А мою семью выкинут, если не позабочусь, – на глазах старушки навернулись слёзы.

– Что вы, Сталина Владимировна! Не плачьте, все правильно делаете, – Таня живо взяла за руку старушку и слегка погладила её.

– Вы знаете, я, наверное, не буду публиковать о вас материал, – заявила Таня.

– Почему? – удивилась старушка.

– Мошенники… Слишком уж их много вокруг.

– Нет, ты напишешь! – твёрдо заявила бабушка. – Только напиши через полгода как уйду. Не хочу чтобы племянникам что-то досталось, а то знаете ли...

– Нотариус сразу поставит в известность родственников, если я правильно понимаю.

– Тогда пиши сразу, как только я преставлюсь. Пусть народ знает, что они могут поступить нечестно.

– Кто они?

– И племянники и приют. Чтоб понимали, что народ об этом знает, чтоб поступать нечестно им неповадно было. Я давно за твоими статейками наблюдаю, знаю, что не оставишь бабку.

– Это вы сами нашему редактору сообщили? – вдруг догадалась Таня.

Старушка медленно кивнула глядя прямо в глаза Тане.

После этого разговора Таня стала частой гостьей Сталины Владимировны, они о многом говорили.

Бог отмерил бабушке ещё три года. За это время никто из племянников так у неё и не появился. Наследство кошкам досталось немалое, на приличное содержание в приюте им хватает с лихвой. Немало досталось и соседке. Правда, произошло это после многочисленных судов с племянниками.

Скорее всего я хотел посмотреть телевизор, почитать или во что-то поиграть (других вариантов не было технически), а отец категорически запрещал мне это делать, ссылаясь на какие-то свои доводы. Я пререкался с ним, настаивая на своём. Происходящее меня сильно задело, и я продолжал спорить и спорить. И тут у отца забегали желваки, стиснулись зубы, глаза сжались в узкие щёлки, и он вдруг неожиданно спокойным и тихим голосом очень отчётливо произнёс – УХОДИ ИЗ ДОМА КУДА ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ Я ТЕБЯ БОЛЬШЕ НЕ ВИДЕЛ. Меня очень напугало поведение отца, было в нём что-то такое, что не вписывалось в стандартные схемы. Обычно он орал на меня, мог больно ударить по голове, обозвать, пригрозить. Но здесь меня поразило его спокойствие, резко контрастировавшее с налитыми кровью глазами и скрежещущими зубами. Я интуитивно почувствовал серьёзную угрозу своей жизни. Что-то здесь было не так, как обычно. Шестое чувство подсказывало, что нужно немедленно бежать.

В футболке и шортах я выскочил из дома и пошёл по улице. Все мои приятели давно сидели по домам и смотрели телевизор под жареную картошку, деревенская улица была совершенно безлюдна. Сразу созрел план –заночевать на дереве. Около дороги росла огромная ветла, и я решил, что лучшего места для ночлега не найти. Я залез на середину дерева и опёрся на толстые ветки. Вдруг из дупла ветлы вылетело нечто, похожее на маленькую птицу, чёрного цвета и полетело как-то странно, напоминая больше бабочку. За первой тварью последовали другие. Чёрт, это, наверное, летучие мыши. Я раньше с ними никогда не встречался, и не знал, чего от них ждать. Больше всего пугала мысль, что они меня будут кусать, когда я усну. Лето близилось к концу, и с заходом солнца заметно похолодало. Да уж, зябко, а я в одних трусах, летучие мыши вокруг, и стоя спать совсем неудобно, можно запросто упасть с немаленькой высоты. Теплилась надежда, что отец испугается, что выгнал меня и пойдёт искать. Но он почему-то не шёл.

Похоже придётся идти домой… Я уверял себя, что всё будет хорошо, что папа давно успокоился и забыл про меня. Еле слышно я пробрался в дом, свет был погашен, все спали. Я бесшумно разделся и прокрался в постель. Через некоторое время вдруг неожиданно с кровати встал отец и подошёл вплотную ко мне. Что ему нужно от меня? Сердце ушло в пятки от страха. Не знаю почему, наверное, из-за странности происходящего, но в тот момент я подумал, что нужно притворится спящим. Отец минуты две стоял надо мной, а я лежал словно парализованный, даже боясь дышать.

- Уснул… Ну ладно, бог с тобой, живи..., - тихо сказал отец и вернулся к себе в кровать.

Я не знаю, что у него было тогда в голове и зачем он подошёл ко мне. Такого никогда не было ни до, ни после того случая. Он мог вести себя со мной как угодно, но только не так, как в тот вечер. Наорав, наказав, обозвав, ударив, отец терял ко мне всякий интерес, и не разговаривал со мной по нескольку дней. А здесь зачем-то подошёл и долго стоял, вглядываясь мне в лицо. И эта фраза – бог с тобой, живи…

Я понимаю, многим покажется абсурдным, что отец вот так запросто решил убить ребёнка. Но как раз в то время в семье творился сущий ад. Мать регулярно устраивала инфернальные истерики. Зимой она выгнала меня из дома, были аномальные истерики из-за тряпочек, сгущёнки, шампуня и других пустяков. После истерик она по нескольку дней умирала от головной боли, проклиная меня и обвиняя в своей скорой смерти из-за того, что я её «довожу». Я не знаю точно, какие у них с отцом велись разговоры насчёт меня, и к какому выводу они приходили. Вполне возможно, что я был отнесён в разряд «неудачного ребёнка», который доставляет семье серьёзные проблемы, тогда как у них подрастают ещё два прекрасных добрых и талантливых мальчика, над которыми я время от времени издевался и выбешивал мать. Также не стоит забывать, что на дворе стоял 90-й год, был разгул преступности, бал правили криминальные авторитеты, а милиция была у них на побегушках. Люди пропадали без вести и их никто не искал. По весне вырастали «подснежники». Поэтому решение отца избавить семью от меня, создающего одни только проблемы, мешающего всем и каждому в семье, сжирающему материальные ресурсы, которых не хватает из-за меня двум любимым мальчикам, не выглядит столь уж абсурдным. Рядом с домом глухой лес – ушёл погулять, что-то не вернулся, ай-ай-ай, караул, милиция, места себе не находим! Кто там меня будет искать, когда страна трещит по швам, люди боятся по вечерам выходить из дома, а про милицию никто и доброго слова не скажет.

Это всё только догадки, и всей правды уже не узнать. Отец будет всё отрицать и объявлять меня сумасшедшим. Но, повторюсь, слишком уж необычно он вёл себя в тот злополучный вечер, уж очень не вписывалось его поведение в многолетнюю парадигму. И тот животный страх, то предчувствие смертельной угрозы, которые я неожиданно испытал, наводят на определённые размышления. Может меня спасло только то, что отец колебался, а я притворился что сплю, и он не смог придушить спящего ребёнка. Но факт остаётся фактом - отец сознательно караулил меня для чего-то.