svoemnenie

Тито осторожно шёл в кромешной тьме.

Город окутала сырая туманная ночь. Единственным источником света были облака, багровые от огней Господского города и сами здания – стена исполинских сверкающих небоскрёбов. Изящные громадины вырастали над тёмным Гетто высоко-высоко и, казалось, подпирали небеса, где медленно плыли, перемигиваясь, яркие точечки самолётов.

Глаза, привыкшие к темноте, различали малейшие её оттенки – чёрный не везде был одинаков. Где-то светлее – асфальт, а где-то тени становились густыми и непроницаемыми. Это могло означать всё, что угодно – лужу, тень, провал в асфальте или каменную глыбу, вывороченную из земли, либо не убранную после обстрела.

Комендантский час начался уже давно и на улицах было полно красномундирных полицейских – таких же жителей Гетто, как Тито, но облечённых властью и полномочиями пресекать беспорядки. Каждую ночь патрули бродили по тёмным улицам, выискивая, вынюхивая и поддерживая власть Господ, появлявшихся в здешних краях редко – лишь для того, чтобы забрать на трудоустройство ещё одну тысячу человек.

Связываться с полицией хотелось в последнюю очередь – скорее всего, пойманного юнца просто поставят к стенке, особенно, учитывая, что он нёс с собой.

Буквально несколько часов назад он по совету знакомого пришёл в подсобку к омерзительно жирному директору булочной, сжимая в потной ладони старинные золотые часы покойного отца. В магазине пахло так, что Тито, последние несколько месяцев ужасно страдавший от недоедания, чуть не сошёл с ума. Сознание помутилось и ужасно, нестерпимо захотелось есть. Юноша задрожал, рот заполнился слюной – и директор это заметил. Неудивительно заметить, когда таких же ободранных и отощавших до дистрофии визитёров к тебе в день ходят десятки.

В кабинете пахло шоколадом и этот аромат, на который раньше Тито не обращал внимания, окончательно выбил из колеи. На зарешеченном окне, узком, как бойница, и расположенном под самым потолком, стоял потемневший от времени бронзовый бюст. На полу в углу были составлены картины, поверх которых было наброшено изящное меховое манто. Из огромной шкатулки, больше похожей на маленький сундук, на мир смотрела целая россыпь драгоценностей – серьги, цепочки, кольца...

- Давай сюда, - директор сел и требовательно протянул руку. – Что там у тебя?

Тито, предварительно проинструктированный Натаном, показал часы издалека. Толстяк растянул губы в ухмылке, и юноша понял – это ещё не конец игры.

- Ладно. Одна буханка.

- Сколько?! – простонал Тито. – Как одна буханка? Они же золотые!

- И что? – парировал директор, медленно раскачиваясь в кресле, которое жалобно скрипело под его тушей. Самоуверенный сукин сын, знающий, что просителю деваться некуда. – Ты знаешь, сколько мне такого барахла уже притащили? Если хочешь – жри свои часы, мне всё равно, – пухлая рука с массивным золотым перстнем скользнула к картонной коробке под столом. – На! Держи.

Хлеб. Настоящий, чёрный, без суррогатов. И свежий – запах на весь кабинет. Прямо перед лицом. От его аромата потемнело в глазах, отчего юноша едва не закричал: «Да!» и не выхватил буханку. Больше всего на свете он сейчас хотел вцепиться в хлеб руками, вырвать его из жирных пальцев и есть, есть, есть. Наконец-то наесться досыта – впервые за несколько лет.

Но нет – делать это было категорически нельзя. Воспоминание о родне отрезвило.

- Ну и ладно, - пожал плечами Тито. Он не удержался от испепеляющего взгляда и повернулся, чтобы уйти. В конце концов, часы были последней ценностью, последней памятью об отце и продать их так дёшево было бы просто свинством.

- Стой ты, - лениво отозвался директор. – Ладно, давай две.

- Пять, - развернулся Тито. – И три банки тушёнки.

- Что?! – теперь настала очередь директора удивляться. – А харя не треснет?..

Юноша хотел ляпнуть: «У тебя же не треснула», но сдержался.

И вот теперь, после долгого и изматывающего торга, он быстро шёл по тёмной улице, а в мешке по тощей спине при каждом шаге ударялись три буханки хлеба и всего одна банка тушёнки. Это уже была победа. И именно поэтому встречаться с патрулём сейчас было никак нельзя. По нынешним временам такое количество еды было огромной ценностью и нарушителя, скорее всего, просто поставили бы к стенке, отобрав мешок.

Силы быстро покидали истощённое тело. Дыхание сбивалось, сердце стучало в груди так, словно кто-то колотил изнутри тяжёлым кузнечным молотом. Перед глазами плясали цветные круги.

Тито остановился, тяжело дыша, и оперся на стену, согнувшись в три погибели. Мешок вывалился из ослабевших пальцев и банка стукнулась об асфальт – в тишине комендантского часа просто оглушительно. Хорошей новостью было то, что до дома оставалось совсем немного – ещё пара кварталов. Плохой – то, что тёмные переулки закончились и двигаться дальше придётся по широкому проспекту, где вероятность наткнуться на патруль вырастает во множество раз. К тому же, как с ужасом понял Тито, у него почти не осталось сил. Держась за осклизлый камень стены и отчаянно борясь с подступающим головокружением, он добрался до чёрного проулка, из которого воняло гнилью, и тяжело осел на землю, вцепившись в драгоценный мешок. Грубая ткань слабо колола пальцы, а под ней чувствовался хлеб – мягкий, свежий и такой душистый, что головокружение только усиливалось. Проулок между домами оказался совсем узким – Тито вытягивал ноги и доставал до фундамента соседнего дома, - и совершенно тёмным. Только узкая расщелина багрового света, уходящая в небеса, обозначала выход обратно на улицы.

В этой кромешной тьме выделялись только бледные ладони юноши – тощие и костлявые, как у фарфоровой марионетки.

Он наблюдал отстранённо и безучастно, как его рука ползёт к горловине мешка, как пробирается внутрь (пальцы шевелятся сами по себе, отвратительные, похожие на паука), как нащупывает хрустящую шершавую горбушку и, судорожно вцепившись, отламывает большой кусок. Тито понимал, что не имеет права это делать, что надо донести всё до дома, разрезать и распределить по дням – строго по двести граммов и ни крошкой больше. Но это понимал его разум, а тело, измученное голодом, не могло остановиться и доводам разума не подчинялось.

Сознание помутилось и стало так хорошо, как никогда раньше. Молодой человек жевал медленно, откусывая по маленькому кусочку, рассасывал, наслаждаясь вкусом и оттягивая момент конца трапезы. Он уже не помнил, когда последний раз ел за раз так много.

«Ещё один кусочек!» - требовал желудок. А Тито не соглашался: уговаривал, убеждал, требовал, ругался, оскорблял сам себя – но не мог остановиться. За первым куском последовал второй, потом третий и остановился юноша только тогда, когда от одной из буханок не осталось и следа.

Когда она закончилась, он почувствовал ни с чем несравнимый стыд и обругал себя последними словами. Поддался слабости. Не сдержался. Умял – как и не было ничего. А ведь дома его и этот хлеб ждут…

Впрочем, силы всё равно нужны. Остаться тут, потерять сознание, и тихо умереть было бы ещё хуже. А такие случаи бывали часто – ослабевшие от голода жители Гетто умирали прямо на улицах, на виду у всех.

После еды Тито почувствовал себя намного лучше, даже настроение поднялось. Он ещё посидел какое-то время, собираясь с силами, и вскоре, всё так же придерживаясь за стену, поднялся. «Да, определённо лучше».

Осторожно выглянув из переулка, прислушавшись к звенящей тишине и далёкому гулу Господского города, Тито вышел и неторопливо, озираясь, двинулся к дому. Шаги, шелест мусора под ногами и даже скрип песка казались оглушительными, не говоря уже о тяжёлом дыхании. Каждая клетка в теле Тито напряглась до предела, лоб покрылся испариной. Юноша вертел головой во все стороны, задерживал дыхание и старался слиться с чёрными каменными стенами, вдоль которых шёл, но…

- Ага! – на плечо обрушилась тяжёлая рука.

У Тито едва не остановилось сердце. Бросило в жар, колени задрожали.

Трое. «Красные мундиры».

Словно из-под земли появились. Стоят, смеются. Сытые, довольные. На одежде ярко сверкает начищенный до блеска металл – пуговицы, звёздочки, петлицы, жетоны.

Широкие галифе, тяжёлые сапоги. В руках короткие и массивные пистолеты-пулемёты, на головах – лакированные шлемы с забралами и громоздкие приборы ночного видения, похожие на морские бинокли.

- Куда идём? Чего несём? – издевательски поинтересовался молодой голос.

Тито хотел что-то ответить, но в горле внезапно пересохло и получилось лишь издать дурацкий писк.

- Да ясно уж, чего, - равнодушно ответил напарнику центральный. – Давай мешок, орёл. Ты сегодня долетался.

Третий без слов ухватился за ткань и толкнул Тито. Полицейский не прикладывал много сил, но дистрофичному юноше хватило и этого – пальцы сами собой разжались, из губ вырвался стон и молодой человек рухнул на холодный сырой асфальт, угодив спиной в ледяную лужу.

- С-стойте! – заверещал он, заикаясь. – Не надо!.. Не надо!

- Ну как же это не надо, когда надо? – спросил равнодушно центральный и указал пальцем на Тито. – Давайте.

Третий полицейский тут же полез в мешок и довольно присвистнул, а второй – с молодым голосом, - поднял оружие.

- Три! – вскрикнул кто-то за спинами патрульных, и в ту же секунду они попадали на землю. Со стороны это выглядело так, словно на полицейских с неба упали жилистые мужики в старой одежде и армейских сапогах. Сверкнули длинные ножи, запахло железом. Тито вскрикнул, прикрываясь руками, но поздно всё уже закончилось. Четвёрка практически невидимых в темноте мужчин уже закончила своё дело, а его никто не тронул.

- Тихо, сучонок! – процедил один из нападавших в то время, как его подручные подхватили тела и потащили в сторону. – Ты ничего не видел, ты ничего не знаешь!.. А не то!.. – нож с лезвием, заляпанным чёрными пятнами, заблестел прямо у лица. – Понял?

- Понял, - выдавил Тито, отстраняясь как можно дальше от смертоносного металла, и в тот же миг наступила тишина.

Совершенная и абсолютная тишина – словно и не было ничего. Ощущение было настолько сюрреалистичным, что юноша всерьёз задумался, не привиделось ли ему это в бреду?.. Из-за этого он не мог ни обрадоваться толком своему спасению, ни почувствовать страх из-за того, что только что чуть не погиб.

«Мешок!» - пронзила юношу страшная догадка. Едва ли не всхлипывая от паники, он принялся шарить по холодной брусчатке руками, с каждой секундой отчаиваясь всё больше и больше.

- Нет, нет, нет!.. – его охватывал ужас от перспективы заявиться домой с пустыми руками.

Пальцы нащупали знакомую колючую ткань и это вызвало настоящий приступ ликования – запустив руку внутрь, Тито пересчитал добычу. Всё на месте.

А значит, самое время подниматься на ватные от нехватки сил и страха ноги – и как можно скорее уносить ноги. Двух чудес за одну ночь в Гетто точно не произойдёт.

P.S для подписчиков: это ещё один "пилот", который может стать моим новым проектом и дорасти до книги. Поэтому каждый комментарий в духе "Хочу продолжения!" увеличивает вероятность принятия решения в его пользу.

Ночь опустилась на город, но никто этого не заметил. Темнота так и не наступила, вечный смог не давал рассмотреть небо даже днём, так что – какого чёрта? Ночь-день, какая, в сущности, разница, когда на многие мили вокруг, вниз и вверх простирается огромный город? Он распластался на теле планеты, словно серая раковая опухоль, вгрызался в землю подвалами, подземными парковками и канализацией, ощетинивался иглами недосягаемых небоскрёбов.

На узкой улице китайского квартала горело множество вывесок-иероглифов и воняло ужасной уличной едой, которую выращивали на «помойных фермах».

Гомон голосов не стихал тут никогда – кто-то всегда с кем-то ругался, кому-то били морду, кого-то трахали, не удосужившись даже увести куда-нибудь в темноту. Мегаполис жил своей странной жизнью и, как обычно, загнивал.

Загадочные неоновые загогулины бросали красные, зелёные и фиолетовые отсветы на выщербленный асфальт, усеянный горами мусора, по которым бегали крысы – на коммунальное обслуживание тут уже давно был положен огромный болт. В принципе, как и на всё остальное: медицина, полиция и образование давно находились в частных руках, а у жителей было слишком мало денег для того, чтобы всё это оплачивать. Да и не нужно им это было – чем больше мусора, тем больше можно вырастить овощей; образование давно никому не приносило ничего, кроме головной боли; а место полиции давным-давно заняли «Драконы» - банда головорезов с впечатляющей численностью, но совершенно шаблонным названием.

Девушка в коротком красном плаще с капюношом, шла, низко опустив голову. Из-под одежды виднелись стройные аппетитные ножки, на которые истекали слюной все встречные мужчины.

Несмотря на то, что глаза были скрыты капюшоном, от внимания девушки не укрывалась ни одна деталь окружающего мира: ни измотанные батраки в дешёвой одежде, сидящие под навесом из драного полиэтилена на деревянных лавках и поедающие палочками лапшу; ни проститутки с разноцветными волосами, в яркости могущих поспорить с неоновыми вывесками – поспорить и выиграть; ни странные взгляды тёмных личностей, прячущихся в тёмных углах.

Неприметный бар приютился в одной из подворотен. Вывеска у него была по местным меркам совсем скромная – небольшой иероглиф, который обвивал красный дракон.

Девушка целенаправленно шла именно сюда, несмотря на то, что были тут заведения и получше. Нарочитая скромность заведения скрывала нечто очень важное.

Два коротких стука в железную дверь с потёками ржавчины, скрипит открываемое окошечко, в которое видны только два раскосых глаза, обрамлённые жёлтой морщинистой кожей.

- Кто? – недружелюбно осведомился охранник.

- Хрен в пальто, - резко ответила девушка. – Как будто сам не видишь. Открывай, дебил, - процедила она.

Окошечко закрылось, зато открылась дверь, за которой обнаружилась тёмная и узкая лестница вниз, а также небольшой тамбур, полностью занятый огромным китайцем. Он был одет в кожаную жилетку, открывавшую вид на руки, где светящимися красками были вытатуированы два дракона.

- Передай хозяину, что я иду, - приказала девушка, спускавшаяся вниз практически наощупь.

- Уже, - кивнул громила. – Он ждёт.

После лестницы теснота никуда не делась – за деревянной дверью с отверстиями, подозрительно похожими на пулевые, начинался небольшой зал, похожий из-за длины и низкого потолка на пенал. Или гроб – кому какое сравнение больше по душе.

Никуда не делась и темнота – освещена была только полка с элитным алкоголем, расположенная за пустой барной стойкой – фиолетовый неон выжигал глаза и, казалось, лишь усугублял темноту. Из всех столиков был виден только один, расположенный ближе всего к источнику света. За ним сидели двое - огромный громила и щуплый мужичонка. Оба в кожаных жилетках, оба с раскосыми глазами, оба с пучками волос на головах, оба с флуоресцентными татуировками.

- Привет, - сказала девушка, проходя внутрь и откидывая назад капюшон. Даже в уродском фиолетовом свете её лицо было красивым – безупречные черты лица, огромные глаза, короткие светлые волосы.

- Здравствуй, дорогая, - ожил мужичонка. – Проходи. Садись. Товар у тебя?..

- Пока я не увижу уведомление о переводе, считай, что у меня ни хрена с собой нет.

Мужичонка откинулся на спинку и погрозил указательным пальцем.

- Так может у тебя и правда ничего нет? По крайней мере, я ничего такого не наблюдаю…

- Просканировал, сукин сын? – ухмыльнулась девушка.

- Просканировал, дорогая, конечно просканировал.

- Хреновый у тебя, видимо, сканер, не рентгеновский. Потому что прячу я товар не под одеждой, а в одном укромном месте.

- О-о, - протянул «Дракон» и сально усмехнулся. – Так тем более доставай.

- Не дождёшься, козёл, - огрызнулась красотка. - Итак, мы говорили о деньгах.

- Деньги-деньги-деньги, - китаец пробарабанил пальцами по грязному столу. – Везде одни деньги. Показывай, что у тебя есть. И не мешкай, в противном случае… - в темноте раздались красноречивые звуки – несколько взведённых курков.

Девушка огляделась.

- Ладно-ладно, - она очаровательно улыбнулась и добавила томным голосом. – Уж и пошутить с вами нельзя, мальчики. Достаю.

«Дракон» чуть слюной не захлебнулся.

- Только сначала один вопрос, - улыбка стала ещё очаровательней, чем была. – Почему у тебя такие большие глаза?..

В тот же миг девушка молниеносно бросилась вперёд.

Выстрелы прозвучали, пули рассекли воздух в том месте, где она стояла ещё долей секунды раньше – но поздно, безнадёжно поздно. Стол полетел к чертям и громила с татуировками вместе с ним. Отдельно тело, отдельно голова. Словно ракета, гостья в красном сбила главного «Дракона» на пол, но и не подумала останавливаться – наоборот, взревев и укрываясь за телом лидера банды, как за щитом, бросилась вперёд, на пули и звуки шокированных криков.

Что происходило в темноте – доподлинно неизвестно. Но оттуда доносились чрезвычайно отвратительные звуки – хруст, бульканье, выстрелы, жуткие вопли и треск дерева. В зал ворвался громила, стоявший на входе, и так же ринулся в бой…

Прошло пять секунд, не больше. Затем в круг, очерченный фиолетовым светом, вылетела голова главного «Дракона», с вырванными глазами – и всё стихло.

По дереву пола отстучали каблуки и девушка, с ног до головы покрытая чем-то чёрным, вышла из тьмы, прикладывая указательный палец к уху.

- Да, Мам. Не получилось. Нет, «пирожки» всё ещё у меня. С «бабулей» проблемы, - она обернулась в тёмную часть зала, откуда на свет уже начал вытекать странный чёрный ручеёк. – Что-что... Волк съел.

Огни Москвы постепенно гасли, уступая место беспощадной ночной тьме. Лишь высоко-высоко в небе сияла, переливаясь оттенками синего и зелёного защитная печать – древний купол, установленный ещё во времена Ивана Грозного от какой-то жуткой напасти. В небе медленно проплывали странные символы, линии и узоры, вплетавшие в себя созвездия и облака. Красивое зрелище, что ни говори. Из-за этого Мирону было даже немного жаль простых смертных – ходят целыми днями, ездят в машинах и в метро, не замечая ни печатей, ни заклятий, ни демонов, ни прочей фентезийной живности – словом, ничего из тонкого мира.

На парапет рядом сел воробей и гневно воззрился на молодого парня с взлохмаченными светлыми волосами, рыжей щетиной на щеках и наглыми голубыми глазами. Мятая кепка а-ля Гаврош висела на затылке лишь чудом не сваливаясь, а клетчатый пиджак, длиннющий белый шарф и расклешенные брюки придавали молодому человеку чрезвычайно эксцентричный вид. Не так давно его даже сфотографировали и выложили в паблик «Мода московского метро» с подписью «косплей Есенина» - и пришлось изрядно поколдовать, чтобы её оттуда вытравить. Впрочем, если бы Мирона так волновала незаметность, он одевался бы только в чёрное и серое или пользовался заклинанием отвода глаз.

- Всё готово, - недовольно сказал воробей. В Тонком мире он выглядел, как мелкий шарообразный красный бесёнок с кучей крыльев и одним-единственным глазом. – Надеюсь, ты умрёшь в мучениях.

- Спасибо, - улыбнулся Мирон и спрыгнул.

В паре метров от земли он резко выдохнул и плавно опустился на асфальт, подняв небольшое облачко пыли. Это выглядело как пижонство и, честно говоря, таковым и являлось. Бесёнок сверху выкрикнул оскорбление.

Фонари на Новой Басманной никак не хотели загораться – возможно, дело было в разгильдяйстве электросетей, а возможно, в склянке Тёмных Мотыльков – маленькой колбочке, из которой Мирон вытащил пробку и отпрянул назад, потому что оттуда хлынул поток комочков первозданной тьмы, еле слышно шелестящей миллионами маленьких хитиновых крыльев.

Старый купеческий особняк располагался в глубине неухоженного сада, заставленного паллетами с кирпичом и мешками цемента. У него на крыльце, привалившись к обшарпанной колонне, сидел усталый усатый таджик в перепачканном побелкой камуфляже.

Молодой человек прошёл во двор, жутко скрипнули петли старой калитки и таджик поднял голову.

- Нельзя сюда! – сказал он на ломаном русском, но Мирона это не остановило. Молодой человек смело двигался, прямо к строителю, подобрав по пути ржавую и закопчённую паяльную лампу и потрясая ей в воздухе.

- Хозяина позови! – прикрикнул он. – Что у вас тут за бардак? Я давно уже за вами наблюдаю! Устроили тут! Собянину нажалуюсь, что вы разрушаете памятник архитектуры!..

Таджик не слушал – поднялся и пошёл навстречу, размахивая руками и отрицательно качая головой:

- Нельзя! Нет! Нельзя! Назад! Нет хозяин! Завтра!..

Строитель подошёл совсем близко и резко поменялся в лице.

- Стой! Я тебя зна… - вскрикнул он, но было поздно.

Молодой человек резким движением бросил в строителя паяльную лампу, громко сказал странное слово на древнем лающем языке и таджик тут же словно оплавился – деформировался, уменьшался, собирался уродливыми комьями и оседал: его засасывала валяющаяся на земле паяльная лампа.

Джинны были практически всемогущи, но, если найти подходящий предмет и знать нужное слово… «Таджик» исчез и Мирону осталось лишь усмехнуться – вот тебе и лампа Алладина.

Двери были запечатаны одним из лучших заклятий – «гордиевым замком». Синие нити словно паутиной опутывали старые массивные двери, надёжно закрывая вход внутрь, но, к счастью, Мирон знал о том, что они существуют и подготовился заранее – широким жестом он кинул в стену особняка щепотку остро пахнущего порошка, громко выкрикнул короткое слово – и стена в месте, где стены коснулся порошок, кирпич оплавился и медленно потёк вниз, тускло светясь багровым. Со стороны эти куски напоминали выползающее из таза тесто – багровое, подёрнутое серым пеплом.

- Ай! Ай! Ай! – Мирон несколько раз вскрикнул, пока пролезал внутрь – несмотря на то, что после заклятия стены быстро остывали, кирпич всё ещё отдавал тепло. Можно было, конечно, постоять и подождать, но время дорого – скоро тёмные мотыльки разлетятся и всё окажется на виду.

Внутри пыль, мрак, паутина и следы ремонта. На деревянных поддонах и лесах, заляпанных побелкой, стоят грязные вёдра со шпателями, и банки краски. В углу свалены кучей деревянные рейки, рядом с которыми валяется распоротый мешок цемента, чьё нутро высыпалось наружу.

Коридор – пустой, пахнущий ремонтом, лестница – древняя, скрипучая. Искомая комната находилась на втором этаже, до которого ремонт ещё не дошёл. Мирон быстро шёл по мягким коврам из какой-то экзотической страны, оставляя на замысловатом рисунке белые следы. На небольших столиках здесь стояли вазы с засохшими цветами, стены, обшитые дубовыми панелями, приятно пахли древесиной. С картин на стене неодобрительно смотрели люди – насупленные, важные, с кустистыми бровями и крючковатыми носами. Даже самая обворожительная из женщин обитавшего тут некогда семейства была похожа на мужчину больше, чем Мирон.

Помимо картин, стены были украшены фрагментами доспехов, флагами и штандартами с длиннющими названиями на немецком. Обилие согласных делало их непроизносимыми – казалось, если прочесть все эти «нойштайнбергбургвайн» вслух, то можно вызвать в материальный мир нечто огромное, рогатое и ужасное.

Внимание Мирона привлёк штандарт со свастикой и двумя рунами. Под ним в стеклянном шкафу, надетые на манекены, находились два комплекта формы СС – мужской и женский.

- Электрики, - нервно хохотнул юноша и прошёл дальше со стойким ощущением, что сейчас, вот-вот услышит скрип захлопывающихся дверей и окажется в ловушке. Он уже понял, кому принадлежал особняк и испытывал огромное желание вернуться обратно. Этого не давала сделать только профессиональная гордость.

Мирон развёл руки в стороны, словно разворачивая невидимый свиток, и в воздухе соткалась карта, где красной пульсирующей пентаграмкой была обозначена нужная комната. Вот и она, уже совсем рядом.

За массивными деревянными дверьми скрывалась спальня – огромная кровать с балдахином, окна, завешенные плотными бархатными шторами и кромешная, хоть глаз выколи, тьма. Мирон щёлкнул пальцем, отправляя в комнату маленького «светляка» и осторожно вошёл следом за ним. Огляделся – никого. Кровать пуста, единственное, что лежит на ней – толстый слой пыли. На белоснежной простыне расплывалось застарелое бурое пятно, смятое одеяло лежало в таком виде уже, должно быть, несколько десятков лет, одна подушка в на полу, вторая – в уголке кровати, подбита так, будто кто-то читал сидя. Балдахин поддерживали четыре деревянные фигуры – тощие, вытянутые, с перепончатыми крыльями и оскаленными зубами.

А в углу, возле окна, рядом с огромным рыжим деревянным глобусом, чей бок тускло поблескивал, стоял полный комплект рыцарских доспехов.

Да, доспех был что надо – настоящий, не чета тем новоделам, которые любили покупать и выставлять напоказ некоторые особо эпатажные волшебники. В этом доспехе чувствовалась зловещая сила и древность происхождения. Царапины и вмятины говорили, что владелец побывал не в одной переделке и, судя по тому, что эти железки стояли тут, а не ржавели в кургане, вышел из них живым. Широкий нагрудник украшала очень детально выполненная летучая мышь с распластанными крыльями. От неё в разные стороны расходились узоры в виде драконов, гарпий, шипов, колючек, смертей с косами и прочей дешёвой готики, пригодной лишь для открыток на хэллоуин. Впрочем, в тёмной комнате загадочного упырьего особняка, они смотрелись действительно устрашающе.

Чёрный металл доспеха в холодном белом свете «светлячка» выглядел серебристым – лишь прорези для глаз в шлеме смотрелись, как бездонные провалы в ничто. Латные перчатки с острыми стальными когтями на пальцах сжимали необычный меч – воронёный, с кучей шипов, волнистым лезвием и резьбой – в этот раз ничего устрашающего, просто орнамент, но от взгляда на него становилось не по себе и хотелось отвернуться.

- Надо же… - Мирон знал, отчего возникает такой эффект и с заказчиком предстоял очень долгий и серьёзный разговор с матершиной и элементами шантажа.

Действуя как можно осторожнее и инстинктивно затаив дыхание, юноша попытался высвободить меч из цепких металлических пальцев, опасаясь, что сейчас доспех дёрнется и кинется на незадачливого воришку. Этого не произошло, зато случилось нечто не менее пугающее – едва рукоять скользнула в ладонь Мирона, доспех протяжно скрипнул, словно тяжело вздохнув, - и с оглушительным грохотом обрушился на пол, разлетевшись по всей комнате. Шлем упал самым последним и заехал Мирону по ноге, отчего юноша взвыл и отскочил назад... натолкнувшись спиной на кого-то. Ужас пронзил его сверху донизу, как копьём, и Мирон, вскрикнув, отскочил обратно, разворачиваясь и занося меч для удара… Но лучше бы он сразу бежал к двери, не оборачиваясь

Темнота позади него зашевелилась и, как оказалось, состояла она из десятков тел. Пугающе медленно, похрустывая и стряхивая пыль, распрямлялись фигуры-подпорки балдахина. С потолка на пол опускались тени, на глазах превращавшиеся в людей – с бледными лицами, чёрными глазами, лысыми шишковатыми черепами и теми самыми характерными крючковатыми носами.

- Ах ты ж!.. – Мирон громко выматерился, увидев, что в его сторону тянутся десятки бледных рук с тощими пальцами, увенчанными огромными когтями. Он отшатнулся и выкрикнул ещё два слова, от которых светлячок вспыхнул ярко-ярко, едва не выжигая сетчатку своему хозяину, не успевшему зажмуриться.

Вспышка, высветившая комнату, не оставила ни единой тени. Она была бесшумной, но со стороны выглядело так, словно многоголосое шипение было порождено ей, а не кучей лысых костлявых упырей в чёрных балахонах, корчившихся от боли и яростно свистевших самые чёрные ругательства.

Ничего не видя из-за застилающих глаза слёз, Мирон выскочил в коридор и помчался прочь, стараясь утереться рукавом. Он слышал за спиной шорохи, поскрипывания и ещё целую кучу звуков, напоминавших о детстве, когда ещё мальчиком волшебник ловил майских жуков и сажал в спичечные коробки. Сейчас звуки были точь-в-точь похожи – словно десятки маленьких коготков скребли по картону, разве что громкость была куда больше.

Мирон не питал иллюзий – он знал, что за его спиной сейчас по полу, стенам и потолку ползут, бегут и летят упыри – тощие, бледные, клыкастые. Изо ртов капает слюна, глаза покраснели от жажды крови и мести наглому выскочке.

Сердце Мирона заходилось, со лба стекал пот. Он хотел сбежать с лестницы, но в итоге не удержал равновесие и скатился с неё кубарем, лишь чудом не свернув шею и не напоровшись на чёртов меч.

- Давай же… - он лихорадочно нашаривал в кармане сигаретную пачку, заполненную маленькими разноцветными шариками Византийского огня. – Ну же!

Но пиджак словно ополчился против него и не давал пальцам проникнуть в карман. А царапанье приближалось – безжалостное, острое, сводящее с ума своей неудержимостью.

Наконец, раздался треск подкладки. Юноша, возликовав, зачерпнул столько шариков, сколько смог и, размахнувшись, швырнул за спину, выкрикивая слова заклятья. Вспышки, оглушительные хлопки, свист, жуткие проклятия на мёртвых языках.

Лишь добежав до двери, Мирон осмелился бросить взгляд назад – там, почти у самой лестницы, взрывались разноцветные Византийские огни – и вампиры, на полном ходу напоровшиеся на них, обжигались, шипели, отворачивались от яркого света и грозили тощими бледными кулаками вслед, но сделать, к счастью, уже ничего не могли.

Уже на улице, пробегая мимо паяльной лампы с заключённым в ней джинном, Мирон подхватил её и, обернувшись, не удержался от шутовского поклона.

- Бывайте! – он прикоснулся двумя пальцами к козырьку кепки, взял меч поудобнее и был таков.

* * *

Клуб на Сретенке было слышно издалека – звукоизоляция ни к чёрту, - и Мирону оставалось лишь догадываться, каково приходилось обитателям соседних домов.

Выбравшись из такси и захватив меч, замотанный в кусок ткани, юноша поправил висящую на бедре сумку с паяльной лампой и направился ко входу.

- Простите, извините, извините, простите, - тараторил Мирон, расталкивая длинную очередь и слыша из-за спины недовольные возгласы. – Я очень спешу и меня точно пустят, простите-извините…

На входе стояли два огромных мужика в чёрных футболках. В тонком мире были видны их бычьи головы с огромными рогами.

- Привет, бычары, - ухмыльнулся Мирон. Кто-то за спиной негромко хохотнул – и кажется, сегодня этому «кому-то» придётся ехать в другой клуб. – Открывайте свою богадельню.

Бычары, не поведя и ухом, отстегнули перегораживающую вход цепочку, впуская юношу внутрь.

Холл с гардеробом, в котором скучали две девушки в чёрных брючных костюмах, лестница наверх, накрытая красной ковровой дорожкой. Ритмичная музыка заставляла вибрировать всё тело.

Внутри оказалось, как обычно, шумно, громко и алкогольно. Яркие зелёные и фиолетовые лазерные лучи вспарывали пространство, в клетках под потолком извивались полуодетые девицы, бармен недоливал и обсчитывал, а на танцполе тряслись в танце молодые люди. Мирон, морщась от громкого звука, прошёл мимо и поднялся по лестнице, заполненной целующимися парочками, на второй этаж, где располагалась зона для тех, кто хотел отдохнуть, а не оторваться.

Кирпичные стены, чёрная полированная барная стойка с кранами. В шкафу за стойкой – ярко подсвеченный элитный алкоголь, а между ним и стойкой – девушка невообразимой красоты, от которой начинало щемить сердце.

- Привет, - поздоровался Мирон. – Ушастый у себя?

- У себя, - кивнула бармен. - Мне напомнить, что нам не нравится, когда нас называют ушастыми?

Мирон переключил зрение на тонкий мир, где эльфийские чары, делавшие носителя невероятно привлекательным, не действовали.

- Не надо. И вообще, почему нас? – Мирон изменил тон на нарочито возвышенный. – Ты же знаешь, что ты – не такая, как все. Ты – одна такая…

- Иди в задницу.

- Нет, лучше я пойду к ушастому.

- Он пока занят, - возразила девушка. - К нему всё равно не пустят. – она кивком головы указала на неприметную дверь с надписью «только для персонала». Её охраняли ещё два минотавра – вечные спутники и ударная сила эльфийских князей.

- Жаль, жаль… - сказал Мирон. – Тогда налей мне чего-нибудь выпить.

- Чего изволите? – улыбнулась эльфийка, в тонком мире выглядевшая, как обычная стройная девушка с тонкими чертами лица, заострёнными ушами и немного раскосыми глазами.

- Давай-ка мне лучшего вина из подвалов Ривенделла. И лембаса на закуску.

- Иди ты! – усмехнулась девушка.

- Тогда какого-нибудь вашего пойла покрепче.

- С мёдом?

- Да.

К моменту, когда минотавры разошлись в стороны, выпуская посетителя – невзрачного человечка в сером костюме, с красным и мокрым от нервов лицом, - Мирон едва-едва доцедил стакан. Эльфийская выпивка была хороша и не пьянила, а наоборот, бодрила и придавала сил. Магия тому виной или небольшая доля стимуляторов, которые они добавляли во всё, вплоть до печенья, - юноша так до сих пор и не разобрался.

- Ого, - слушала рассказ девушка-бармен. – И много их было?

- Много, - кивнул Мирон. – И прямо у моего лица.

- И что же было дальше?

- А дальше один подходит ко мне ближе и говорит… - юноша выдержал театральную паузу, девушка напряглась. – «Белла, я вампир».

Выражение лица бармена тут же поменялось

- Дурак ты!

Мирон хохотнул и вернул стакан:

- Спасибо. За счёт заведения.

- Вообще-то это должна была быть моя реплика.

- Да? – притворно удивился юноша. – Что ж, так тому и быть, можешь сказать её.

- Не дождёшься, - нахмурилась эльфийка, но Мирон знал, что она его простит. Как обычно.

Внутренние помещения клуба в пошлости могли бы посоперничать с каким-нибудь борделем. Много красного бархата, золотого шитья, хрустальной и серебряной посуды, цветов, ковров, подушек и мягких диванов. И повсюду громоздились предметы искусства – статуи, картины, древние книги занимали почти всё свободное пространство и нельзя было шагу ступить, чтобы не угодить в какой-нибудь старинный пергамент. В каждой комнате – кадки с живыми деревьями, лишь каким-то чудом не погибавшими без света, и приятно журчащие искусственные фонтанчики. На стенах много оружия – как сувенирного барахла, так и вполне приличного холодного – копья, мечи, луки, – всё с характерным эльфийским узором, состоявшим из многочисленных завитушек вокруг драгоценных камней (многие из которых, как подозревал Мирон, были всего лишь стразами).

Лаврик (на самом деле у хозяина клуба было другое имя, но его никто не мог произнести, не сломав язык, поэтому просто – Лаврик) восседал в кабинете, ничуть не отличавшемся от остальных внутренних помещений. Те же задрапированные красным бархатом стены, те же мещанские серебряные и хрустальные бокалы, те же книги и картины, лежащие стопками в углах, тот же фонтан и дерево в кадке. Отличие состояло лишь в том, что тут находился древний дубовый стол с очень детально вырезанными листьями. На столешнице – разноцветные офисные папки, монитор, мышь и клавиатура. Рядом со столом располагалось офисное кресло – ультрасовременное, кожаное, а за ним на глухой стене без окон висело копьё – и это совершенно точно не была какая-нибудь церемониальная хрень. Про это копьё в своё время ходили легенды одна другой краше. Мирон верил лишь одной – что в эту вещицу был заключён какой-то древний и кровожадный дух, который никак не мог утолить жажду.

На счету лезвия и его владельца было множество жизней.

Эльф восседал в кресле с поистине королевским достоинством. Светлая ухоженная бородка, длинные волосы собраны в пучок, на голове – венец из белого золота, на глазах – белые тёмные очки со стразами. Картину дополнял тёмно-синий пиджак с замшевыми заплатами на локтях и футболка с ярким принтом единорога.

Мирон остановился на пороге. Он волновался.

- О, великий повелитель Света, - Лаврик преклонил колено, - …владыка Востока, князь Запада...

Лаврик скривился.

- Не паясничай.

- Хорошо, не буду, - Мирон поднялся. – Тогда какого рожна?! – вскрикнул он. – Какого, я говорю, рожна, ты не предупредил меня, что упыри в особняке не спят крепким сном, а очень даже бодры?

- Послушай, я, - попытался вставить слово эльфийский князь, но Мирон его перебил.

- Хотел сэкономить? Так вот, не получится, ваше величество. Я требую утроить первоначальную сумму! Это будет достойная оплата моим…

- Я согласен, - негромко сказал Лаврик.

Мирон прервался на полуслове.

- Что? – удивлённо спросил он.

- Я согласен. Утраиваем твою оплату. Прими мои искренние извинения, я просто не знал, что тамошние кровопийцы активны. Мой информатор сообщал обратное. Он будет наказан.

В голове юноши пронесся табун догадок, мыслей и домыслов. Во главе него мчался белогривый скакун по имени: «Надо было умножать на четыре».

- Что ж… - сказал он. – Полагаю, умножив сумму оплаты на четыре, мы придём к консенсусу.

- И не мечтай, - отрезал эльф. Если б Мирон наблюдал за ним в обычном мире, а не в тонком, то сейчас рвал бы на себе волосы оттого, что оскорбил создание столь мудрое и возвышенное.

- Ла-адно, - недовольно протянул Мирон. – Пусть будет втрое. Забирай своё барахло, - с гулким стуком свёрток лёг на стол.

- На обычный счёт? – поинтересовался князь.

- Да, на обычный.

Князь достал айфон и принялся набирать смс.

- Лови.

- Ага, пришло, - кивнул юноша когда карман завибрировал, и больше почувствовал, чем услышал, как дверь позади него распахнулась.

- Ваше величество, я не мог уйти просто так!

Обернувшись, Мирон с удивлением увидел давешнего толстяка в сером – красного, замученного и…

И не настоящего.

В тонком мире толстяк сиял, как сверхновая – только излучал на свет, а безудержную, невыносимую черноту. Казалось, она забирала краски у предметов – просто сгусток первозданной ночи размером с человека.

Мирон вскрикнул – и это его спасло. На сочетание испуга и одного известного матерного слова им было запрограммировано защитное заклинание – самое мощное, которое он знал. Вокруг юноши соткалась защитная сфера – сияющая, состоящая из переплетённых древних символов, но и она была смята взрывом.

Тьма пронеслась по комнате как прилив, сметая всё на своём пути. Цунами из опалённых чернотой книг, рукописей, картин, осколков статуй и дерева, промчалось и врезалось в могучего эльфийского короля, который так и не успел произнести защитное слово.

В отличие от Мирона он мог бы полностью защититься – но не успел. Эльфийский язык был слишком сложен и многогранен, одно слово могло иметь несколько десятков значений – поэтому и магия древнего народа была могучей и сложной, но очень уж медленно творилась.

Сферу, в которой находился юноша, отбросило и смяло. Свет треснул под напором темноты и шар из символов осыпался на мешанину бумаги, камня, дерева и пластика. А следом за ними рухнул изувеченный Мирон. Рухнул – и закрыл глаза, видя, как рассеиваются и утекают клубы непроницаемо-чёрного жирного дыма, а в комнате на стенах, полу и потолке кристаллизуется, слегка дымясь, лёд, состоящий из чистейшей первозданной черноты.

P.S.: Для подписчиков - Я оклемался после праздников и релиза Совкопанка, поэтому пора начинать новый проект. Предлагаю вам принять участие в выборе темы новой книги. В ближайшее время я опубликую несколько рассказов-"пилотов", а потом устроим голосование, чтоб посмотреть, какой из них вас больше заинтересовал и у какого рассказа вы хотите видеть продолжение.

Всегда ваш,
Товарищ Силоч

Не так давно моя история об СССР будущего привлекла внимание пикабушников. Народ затребовал продолжения - и вот оно. Публикую уже шестнадцатую главу, черновик книги почти окончен.
Начало здесь: http://pikabu.ru/story/rassledovanie_4342310

Остальное - у меня в профиле. Приятного чтения!)

16.

Поехать на завод было заманчивой идеей, но от неё пришлось отказаться по нескольким причинам. Во-первых, слишком опасно – секретное предприятие, охраняемое, как на фронте, было настоящей ловушкой и, если я мог туда попасть, то шансы выбраться маячили где-то в бесконечности между одной десятой процента и полным нулём.

А во-вторых, мне там фактически нечего было искать. Найти Унгерна и вытрясти из этого казахского арийца всё, связывающее его с «Лебедями» было более разумной мыслью.

Дождь перестал, но небо всё ещё было пасмурным, а в воздухе витала сырость.

Улица, по которой я шёл, только называлась Плющихой – ядерные взрывы не оставили и следа от старого района. Не осталось ни высотных отелей, ни жилых домов и мрачный готический замок МИД-а возвышался над покатыми крышами ещё одной грязной заплатки бараков на теле многострадальной Москвы.

Это было похоже на клишированную Трансильванию из поп-культуры – высоченный дворец Дракулы, а у его подножия разваливающиеся халупы. Поначалу, после пробуждения, я никак не мог смириться с царящим вокруг безобразием, возмущался и спрашивал себя как люди могут ТАК жить, но потом пришло понимание, что это лучшее из возможного. То, что сделала советская власть и советский народ, было настоящим чудом.

Отгремели ядерные взрывы, вся инфраструктура, промышленность и цивилизация как таковая оказались отброшены в каменный век. Война, которая и не думала заканчиваться, гремела почти на всей территории тогда ещё России. Враг блокировал Санкт-Петербург, осадил Москву, почти дошёл до Астрахани на юге, а на востоке Китай оккупировал почти всю Сибирь. Карта России тогда напоминала «красное дерево» времён гражданской войны, людям казалось, что всё пропало, страна обречена и выстоять не удастся.

А потом пришла Идея. Вернее, не пришла – она никуда не уходила, оставаясь где-то на задворках национального самосознания – Идея вернулась в тот самый момент, когда была так необходима. Объединила десяток разрозненных бандитских республик и полуфеодальных городов-государств в единое целое. И русский солдат выстоял. Выстоял и погнал противника обратно, освобождая родные земли и в огне сражений закаляя и укрепляя новый, единый, многонациональный советский народ.

Война шла до сих пор – тяжёлая, отнимающая львиную долю сил и ресурсов, забирающая жизни, но, в тылу было ничуть не легче. Негде жить, нечего есть, нечем лечиться, негде учить детей – полная разруха. Но, несмотря на это Союз, верней, люди, которые его населяли, совершили ещё один подвиг: на пепелище старого мира сумели отстроить заново многое из того, что было разрушено – и не собирались останавливаться на достигнутом.

В военном смысле случилось очень многое. Через семь лет после освобождения территории страны от врага была возобновлена космическая программа. Через десять в космос поднялся первый корабль военно-космического флота. Через двенадцать – одержана первая крупная победа в орбитальном сражении и высажен десант на Луну, советские войска победным маршем идут по Европе, Азии, Африке, обеим Америкам и Антарктиде, а президент США и верховное командование стран НАТО эвакуировано на Марс.

Но помимо этого в тылу происходило нечто не менее важное. Была отменена карточная система. Выстроены заново промышленность, сельское хозяйство, наука, образование, медицина. Союз первым начали массово внедрять боевые и вычислительные имплантаты, компьютеризировать хозяйственную деятельность, использовать клонирование, «штампы» сознания и множество других вещей, куда менее впечатляющих.

На радиоактивных руинах вырастали новые города, рождались, пусть и не всегда здоровые, дети.

И то, что многим до сих пор приходилось ютиться в подобных бараках, было уже достижением. Людям было, где жить и что есть – а это после более чем полувековой войны было уже немало.

Я шёл по улице, над которой возвышалась громадина высотки МИД. Контраст разителен – могучая высотка высоко-высоко в небе и двух-трёхэтажные развалюхи, во дворах которых усталые пожилые мужики с чёрными электронными протезами пьянствуют и играют в домино, пока их жёны развешивают бельё на верёвках.

Дом номер восемь оказался нескладным и несимметричным строением, выкрашенным коричневой краской. Во дворе – залитая водой песочница, длинный сарай с десятком пронумерованных белой краской дверей. На вытоптанном пятачке земли – футбольные ворота, рядом с которыми две грубо сколоченные лавочки и кухонный стол с затёртым инвентарным номером. К калитке бежал тонкий ручеёк - от покосившейся ржавой колонки, заклиненной при помощи деревяшки.

Навстречу мне из некоей деревянной кабинки под крышей, крытой листом рубероида, вышел усатый старик в дырявой белой майке, галифе и сапогах. Подмышкой он держал газету без части обложки, на которой обычно печатали портреты первых лиц Партии.

- Здравствуйте! – я прошёл во двор, переступая через ручеёк. – А Тильман не тут живёт?

Старик остановился и достал из кармана галифе пачку папирос.

- А вы ему кто будете? – поинтересовался дед, доставая одну, сгибая в нужных местах и поджигая.

- С работы, - уверенно соврал я. – Не появляется, стервец. Думали в милицию заявлять, но решили сперва сами разобраться.

- А чего это, на Вычислительном уволить не могут этого оболтуса?.. – дед выпустил облако удушливого дыма. Судя по запаху, он курил старые покрышки.

- На каком вычислительном? – нахмурился я. – Я с «Лебедей».

- А-а, - протянул старик. – Запамятовал, бывает.

Я не поверил ни единому его слову.

- Так что? Где его носит?

- Не знаю я, - пожал плечами дед. – Запропастился куда-то.

- А давно?

- Да что-то около трёх-четырёх дней тому. Он и до этого пропадал на неделю, говорил, в командировку.

Я нарочито нахмурился.

- Та-ак. А куда ездил, не говорил?

- Да нет, - покачал головой старик. – Он вообще необщительный.

Я автоматически кивнул:

- Ну, это смотря с кем и где…

- Что вы имеете в виду, товарищ? – дед сощурил глаз.

- Да так, - я сделал неопределённый жест рукой. - Специфический он.

- Это да, - охотно подтвердил собеседник. – Впрочем, что это я? Пойдёмте в дом.

Я поблагодарил старика, который, высосав оставшуюся папиросу в два вдоха и откашлявшись, сказал следовать за ним.

- Осторожно! – запоздало предупредил он, но я уже успел выругаться, провалившись ногой в дырку на прогнившем и почерневшем от сырости крыльце.

Внутрь вела хлипкая дверь, сделанная, судя по весу, из картона. Внутри, в тёмном неосвещённом «предбаннике» стояли стеллажи, на которых блестели бережно закутанные в старые одеяла трёхлитровые банки с огурцами и помидорами. К стене рядом с выключателем были прислонены вездесущие лыжи с погнутыми алюминиевыми палками.

Жилище Унгерна, сумрачного тевтонско-казахского гения представляло собой обыкновенную коммуналку. Вошедший попадал в небольшую прихожую, заставленную обувью разной степени износа, увешанную с обеих сторон кучей курток, пуховиков, ветровок, котиковых шуб и освещённую тусклой-тусклой лампочкой. Старик, вытерев ноги о драную тряпку, прошёл дальше, я последовал его примеру и очутился в большой общей кухне, в которую выходили двери жилых комнат. Жарко. На большой дровяной печи стояло ведро, полное горячей воды, от которой шёл пар. Через всю кухню были протянуты во всех направлениях верёвки, на которых висело чистое бельё, приятно пахнущее хозяйственным мылом. На большом столе – чайник, печенье в стеклянной вазочке, кусок чёрного хлеба на разделочной доске. Рядом – пять деревянных стульев, на одном из которых висит серый пушистый пуховый платок.

- Проходите, присаживайтесь, товарищ. Давайте чаю!

- Да, наверное, не надо, - застеснялся я.

- Нет-нет, без никаких! – дед взял чайник и быстро заполнил его водой из ведра. – Кстати, Виктор Фёдорович.

- Очень приятно, - мы пожали друг другу руки.

Пока я сидел, дед сбегал к себе в комнату и принёс пачку чая – того самого, который «со слоном» и вскоре мы уже пили вкусный бодрящий напиток. Печенье оказалось каменным, поэтому старик отрезал пару кусков хлеба и посыпал их тонким слоем сахара. Я отказывался, зная, как трудно достать нормальный сахар, но дед решительно мои возражения отмёл.

- От Тильмана житья нет, - жаловался мне Фёдорович, оказавшийся бывшим фронтовиком, боевым офицером-разведчиком, который выжил лишь каким-то чудом и был комиссован по ранению и инвалидности. – Ночью всё болтает с кем-то, бу-бу-бу, бу-бу-бу, никакого сна. Сколько ни говорил ему – в глаза, вроде улыбается, а потом всё сызнова.

- А он общался с кем-нибудь странным? – поинтересовался я, пережёвывая вкусную чёрную горбушку и чувствуя, как хрустят на зубах сладкие кристаллики. Забытый вкус детства. Ещё бы маслица – но оно было в дефиците.

- Это например? – спросил старик.

- Ну, например, некий Андрей, - я вкратце описал покойного бывшего зэка. – Не захаживал?

Фёдорович округлил глаза:

- А захаживал! Точно-точно. Правда, в дом не заходил. Дней десять назад… Или нет? Ах, память чёртова, подводить стала, представляешь?.. Так вот, где-то с десяток дней назад приходил такой. А! – старик поднял указательный палец в воздух. – Сразу после того, как Тильман из первой командировки вернулся. Андрей тот стоял у забора, меня вот как ты поймал – на выходе из клозета. Попросил Тильмана позвать. Ну я и позвал. Говорили долго.

- А о чём не слышали?..

Старик уверенно покачал головой.

- Да ну, что ж я, подслушивать чтоль буду?..

Он был хорош – этот старый воин-разведчик, но меня обмануть не мог. Я помолчал, посмотрел ему в глаза и отхлебнул чаю. Слегка склонил голову набок и уловил, наконец, то, что хотел – глаза на секунду, но забегали.

- Ну Ви-иктор Фёдорович, - протянул я. – Тут человек пропал. Да не простой, а инженер, допущенный к секретной работе. Помогите, пожалуйста.

- Так чего ж милицию не подключите, если пропал? – спросил помрачневший разведчик, недовольно пошевелив усами.

- А вдруг обойдётся? – пожал я плечами. – Может, загулял. В запой ушёл. Всякое бывает. А если в милицию, то, - я понизил голос, - одними ими дело не обойдётся. Пойдёт… Сами знаете, куда.

- Знаю, - Фёдорыч опустил глаза и кивнул. – Ладно. Слышал я. Случайно! – добавил он сварливо. – Когда покурить выходил. Тот, который Андрей спрашивал, куда Тильман запропал, а тот отвечал, мол, ездил в командировку. Ругались, говорили про какие-то сети, про работу и так далее. Я ничего не понял, честно говоря, они всякими непонятными терминами так и сыпали, а я в компьютерах этих всяких ничего не понимаю, - он виновато посмотрел на меня.

- Ладно… - сказал я и, отхлебнув горячего чая, приятно согревавшего моё продрогшее нутро, задумался.

А задуматься было над чем. Командировки… Совпадение? Возможно, возможно...

- Так, это… - прервал мои раздумья Фёдорыч, - вы его не отправляли в командировки что ли?

- В том-то и дело, что нет, - я поставил кружку на стол. – Я могу посмотреть его вещи?

- Не-ет, - резко замотал головой старик. – Точно нет.

- Ну Виктор Фёдорович, - я сделал самое просительное выражение лица, которое только мог. – Я же не вор-карманник. Если что-то будет не так, сразу же вызываем милицию. Очень прошу!.. Под вашим присмотром!

Старик задумался.

- М-да, - цокнул он языком. – Ладно. Даю пять минут. И то лишь потому, что мне тут… этих, - он понизил голос так же, как и я минутой ранее, - не надо. В армии натерпелся.

Фёдорович, оставив меня на кухне, поднялся по уличной лестнице на второй этаж, к управдому, и взял у него запасной ключ.

Дверь старик отпер сам и заглянул внутрь – осторожно, словно на него мог оттуда выпрыгнуть тигр.

- Никого, - заключил, наконец, разведчик и отошёл, давая мне доступ.

Я прошёл внутрь и, нашарив не стене выключатель, включил свет, поскольку естественного дневного тут совершенно не хватало – мешал сарай, почти вплотную примыкавший к окну. За ним была видна лишь деревянная дощатая стена, к которой кто-то прислонил лопату.

Сразу в глаза бросался терминал – огромный экран, клавиатура, похожая на пульт управления космическим кораблём и огромное мягкое кресло, к которому шли провода и шлейфы. В изголовье торчали два металлических штыря, как вилка – я знал, что с помощью таких штук можно подключаться напрямую к терминалу и использовать его вычислительные мощности для кучи разных вещей. Ускорения сознания, например. Вполне возможно, что за несколько часов Унгерн проживал тут целую жизнь.

Много синих, зелёных и красных диодов. Да, машинка была мощной. Остальная комната смотрелась куда хуже. Серенькие обои, на полу вытоптанный коврик, на журнальном столике посуда, солонка с окаменевшим содержимым и заплесневевший хлеб. У стены – узкий шкаф, стул, выполнявший те же функции и потому заваленный одеждой, и солдатская металлическая койка, заправленная тем самым легендарным синим-одеялом-с-тремя-полосами. На столе с терминалом бардак: металлическая кружка, тарелка с крошками, паяльник, моток припоя и какое-то полуразобранное устройство. На полу – пустые жестяные банки из-под газировки и пива, старые тапки, грязное бельё и толстый слой песка.

И правильно, не баронское это дело – в квартире убираться.

- Я осмотрюсь? – решил я уточнить на всякий случай у Фёдоровича.

- Да, давай, - ответил воин-разведчик и встал в дверях, скрестив руки на груди.

Первым делом я прошёл к терминалу, но тот оказался ожидаемо запаролен. Я попытался ввести несколько самых распространённых комбинаций, но это, разумеется, не помогло, поэтому надежду запустить ручонки в информационную кладовую Унгерна пришлось оставить.

Перебирая вещи Унгерна я не чувствовал ничего, кроме брезгливости. Полная антисанитария – просто ужас. Прошло пять минут – и ничего, напоминавшего о том, куда паршивец ездил или каких-либо других улик. Я попытался всмотреться в устройство, которое он паял, но так ничего и не понял.

- Что это? – спросил Фёдорович, увидев, что я внимательно всматриваюсь в переплетение проводов.

- Да чёрт его поймёт… - с досадой ответил я.

Перекопав большую часть хлама – бумаг, запчастей, каких-то бумаг, я не нашёл решительно ничего.

- Может, всё-таки милицию?

Я стоял возле журнального стола, держа в руках пустую стеклянную бутылку из-под «Жигулёвского», которую Унгерн, очевидно, использовал, как пресс-папье.

- Да, - вынужден был согласиться я. – Давайте всё-таки милицию. Ну и помойка же у него тут, - сказал я, сморщившись.

Фёдорович поддержал:

- Ага, страшно подумать, что у него в мусорке творится… - он указав кивком головы на шкаф.

- Да ладно? – меня передёрнуло. – Он выбрасывает мусор в шкаф?

- Да. Я видел как-то. У него там ведро стоит.

Кошмар. Я посмотрел на бутылку в своих руках и, сделав шаг в сторону, открыл шкаф, откуда в разные стороны полетели мошки. Переполненное ведро стояло внизу, в отсеке, куда все нормальные люди ставили обувь. Выше лежал вытертый чемодан с кучей наклеек, над которым висело одно бесформенное серое пальто. Вокруг него в беспорядке валялись бумажки, обёртки, обрывки проводов и мусор калибром поменьше. Наклонившись и положив бутылку, я не удержался от искушения приоткрыть чемодан. Там лежал стандартный набор командировочного – полотенце, умывальные принадлежности в жестяном футляре, смена белья. У чемодана был потайной карман, в который я запустил руку и, нащупав сложенный пополам лист бумаги, замер в предвкушении.

«Только бы, только бы, только бы», - если бы я помнил имена богов, то молил бы каждого из них поименно.

- Что там? – Фёдорович вытянул шею.

Я достал лист и чуть не вскрикнул от радости. Это оказалась копия командировочного предписания. Быстрым движением века я сфотографировал листок.

- Командировочное, - показал я Фёдоровичу. – Со всеми подписями и печатями завода... Давайте-ка милицию сюда. Кажется, дело приняло интересный оборот. Простите, видимо, вам всё-таки придётся иметь дело с теми самыми ребятами. Я звоню на завод.

- А я в милицию! – кивнул старик и, закурив, отправился наверх.

Пока он ходил, я ознакомился с предписанием. Штрих-коды, номера и наклейка с магнитными полосками были настоящими, либо очень тщательно подделанными. Судя по документу, Унгерн ездил в город со странно знакомым названием «Загорск-9». Во времена оны, как я помнил, существовало всего два Загорска – с номерами 6 и 7, в одном из которых находился институт, создающий биологическое оружие, а во втором – ядерное. А вот чем занимался девятый номер, припомнить я так и не сумел.

Фёдорович вернулся:

- Готово. Сказали, выезжают.

- Хорошо, - кивнул я. – Моё начальство тоже скоро будет. Ох и дадут же нам всем… - я покачал головой. - По первое число. Нечего было его жалеть, сразу пропесочить и выгнать.

- Да таких песочь-не песочь…

- И то верно, - я вздохнул. – Ладно. Пойду встречать делегацию. Ещё увидимся. Если милиция приедет, документ этот им передайте, - я отдал листок Фёдоровичу.

Тот от осознания важности момента чуть ли не по стойке смирно вытянулся.

- Так точно, - ответил старик. Всё будет.

Я вышел из дома, снова чуть не угодив ногой в дыру на крыльце. Фёдорович, старый негодяй, опять предупредил меня с небольшим опозданием.

Топая по улице в сторону МИД-а, нависавшего над пейзажем, я просматривал только что сделанное фото предписания, стараясь зацепиться хоть за какую-нибудь деталь. Где же я слышал это название? «Загорск-9, Загорск-9», - повторял я про себя до тех пор, пока это сочетание букв не стало казаться бессмыслицей.

Я попытался зайти с другой стороны и начал вспоминать всю известную мне информацию о «Лебедях». Завод имени Лебедева работал по армейским заказам и производил в основном, протезы и аугментации для армии. Филиалов, по крайней мере, известных мне, у него не было – как-никак, предприятие союзного значения. Если документ – не подделка, что вряд ли, поскольку к печатям и магнитной подписи не подкопаться – то завод отправлял Унгерна куда-то по рабочему вопросу. Иначе никак – не на курорт же его посылали, в конце концов. А куда может поехать инженер крупнейшего в Союзе завода электроники по рабочему вопросу? Только на предприятие, с которым у «Лебедей».

Стоп! Я остановился, как вкопанный и, не сдержавшись, хлопнул себя по бедру, вызвав полный подозрения взгляд из-за забора - от толстой бабы в белоснежной косынке медсестры. Догадка была логичной до безобразия – стоило лишь немного подключить мозг. Всё сошлось в одной точке – профиль завода имени Лебедева, убийцы депутатов и командировка Унгерна. Нельзя было сказать наверняка, но я готов был отдать правую руку, что тот самый Загорск-9 был одним из так называемых «НИИ Кадров Советской Армии, Военно-Морского и Военно-Космического Флота». Именно там ковалась новая советская армия – в капсулах, полных зелёной питательной слизи. Именно туда шла добрая половина генетического материала, который собирали «доярки» по всему Союзу.

На полях Величайшей Отечественной уже давно не сражались обычные люди – их заменили клоны, которых с нами, КГБ-шниками, роднило использование штампов сознания. Не требовалось ни обучения, ни освоения техники – клон выходил из капсулы готовым стрелком, снайпером, гранатомётчиком, артиллеристом, водителем, механиком, снабженцем и так далее. Но, в отличие от сотрудников КГБ, для их создания использовали упрощённую технологию – не загружали личность полностью, а добавляли лишь определённые знания и навыки. Именно поэтому офицеров-клонов надо было доучивать, причём, зачастую, долго.

Позади меня кто-то засвистел.

Обернувшись, я увидел, что это Фёдорович – стоит на крыльце, машет мне рукой. А рядом с ним – я похолодел – два мужика в шляпах и серых плащах.

Моему рывку с места позавидовали бы все легкоатлеты.

Позади я услышал крики, но, разумеется, и не подумал останавливаться – мчался по лужам и грязи, увязая в глине и поскальзываясь. Идея бежать зигзагами пришла вовремя – рядом с плечом пронеслась пуля, затем ещё одна и ещё.

Одна из них проделала в доске забора передо мной огромную дыру и пролетела дальше, зазвенев стеклом где-то во дворе.

Сердце выпрыгивало из груди, нужно было скрыться с открытого пространства, поэтому я сделал первое, что пришло на ум – ломанулся в первый же попавшийся двор. Забежав внутрь, я перемахнул через остов «Запорожца», обежал горку напиленных берёзовых чурбаков, запутался в висевшем пододеяльнике, чуть не угодил ногой в сложенные стопкой застеклённые рамы и, со всего маху врезавшись в другой забор, проломил его и вывалился в соседний двор…

Забор за забором, двор за двором – я напугал бесчисленное количество женщин и немного меньшее – пожилых мужчин.

Загонщики больше не стреляли – похоже, боялись подстрелить кого-то из гражданских, плюс, одежда в каком-то роде сковывала их движения, даже усиленные мышечными стимуляторами, а значит – бежать, бежать, несмотря на мельтешащие перед глазами чёрные точки, заходящееся сердце и протестующие лёгкие.

Жизнь – в движении!

На оживлённую улицу я вырвался внезапно – только-только летел сквозь замусоренные барачные дворы, а тут – асфальт, машины, общественный транспорт и люди, недовольно косящиеся на меня.

Увидев, что к остановке, расположенной слева от меня метрах в тридцати, подходит жёлто-красный автобус, заполненный людьми, я сделал ещё один рывок – последний, отчаянный, пробуждающий все внутренние резервы и вычерпывающий их до самого дна.

Я успел вскочить на подножку в тот самый момент, когда двери закрывались – пассажирский навигатор был любителем подобных фокусов, поскольку время стоянки было строго ограничено.

- Стоя-ать! – огромный мужчина в рабочем комбезе и кепке широко улыбнулся и придержал для меня закрывающиеся двери. Навигатор что-то пропищал впереди.

- Спасибо! – сдавленно сказал я, тщетно пытаясь восстановить дыхание. Автобус тронулся.

Я вцепился в поручни и согнулся в три погибели. После пробежки во рту остался явственный привкус железа, а слюна стала до отвращения вязкой и мерзкой. Оказавшись в тепле, я тут же начал покрываться липким потом.

Поглядев в заднее стекло, я увидел, что две фигуры в плащах перемахнули через забор, огляделись кругом и, перебросившись парой фраз, помчались в сторону к счастью незамеченного мной пешеходного перехода.

Сердце бешено колотилось. Скрылся. Похоже, эти оперативники пришли расследовать то же дело, что и я. Быстро, однако, они добрались до Унгерна, даже завидно. Только сейчас я в полной мере осознал, как важно иметь полный доступ ко всей базе Конторы – был бы я всё ещё сотрудником, уже допрашивал бы Унгерна и сверлил дырку для ордена.

Но, видимо, не судьба.

Оставалось лишь надеяться, что и в следующий раз я смогу опередить сотрудников КГБ и продолжить расследование.

Следить за новостями, касающимися выхода книги можно в моём паблике: https://vk.com/tovarish_siloch
Спасибо за внимание! Всегда ваш,
Товарищ Силоч

Не так давно моя история об СССР будущего привлекла внимание пикабушников. Народ затребовал продолжения - и вот оно. Публикую уже пятнадцатую главу, всего готово двадцать с половиной)

Начало здесь: http://pikabu.ru/story/rassledovanie_4342310

Остальное - у меня в профиле. Приятного чтения!)

15.

Сырость под метромостом забиралась под одежду. Сверху низвергались потоки воды – снова зарядил дождь. Искрила электрическая ограда Москвы-реки, гремели проходящие надо мной поезда и стремительно неслись по набережной машины, то и дело обдающие меня водой из луж.

На том берегу сиял восстановленный из руин белоснежный Дом Советов, с высокого флагштока которого уныло свисало мокрое багровое полотнище флага. Я находился совсем рядом от места убийства первого депутата и потому в очередной раз перебирал в памяти события последних дней, время от времени шмыгая заложенным носом. Нужна была тёплая и непромокаемая одежда, причём, срочно.

Компанию я заметил издалека – кто ещё будет идти по набережной в такую погоду? Два парня – неопрятные, с длинными сальными патлами, в странной одежде. И девушка – должно быть, та, что вышла со мной на связь. Если бы я должен был её искать и заполнял графу «особые приметы», то мне не хватило бы места и пришлось зайти на поля.

Короткая стрижка под мальчика, волосы, выкрашенные в красный цвет, смешно торчат во все стороны. Ярко-алые губы и густо накрашенные глаза, которые потекли от дождя, из-за чего девушка стала похожа на панду. Клетчатые брюки и массивные ботинки заводского рабочего. На шее – металлический ошейник золотистого цвета.

Да уж, явно не комсомолка.

- Привет, - сказала девушка, подойдя ко мне. Впрочем, какая девушка – девчонка самая настоящая.

- Привет, - отозвался я и спросил, чувствуя себя полным идиотом. – Демонесса?

- Ага, - оскалилась она, обнажив жёлтые зубы с лошадиным прикусом. Я содрогнулся – в темноте выглядело жутковато. – Пошли! Знакомься – это Вазген, а это Миха.

Похожие друг на друга, как братья-близнецы, парни пожали мне руку. При ближайшем рассмотрении они тоже оказались малолетками – нескладными, и угловатыми, с редкими усиками на нетронутых бритвой по-детски мягких лицах.

Мы перебежали через дорогу и, пройдя где-то с километр, свернули во дворы. Сочетание тёмных панельных коробок, над которыми возвышался огромный сияющий Дворец Советов со статуей Ленина наверху, смотрелось пугающе и навевало мысли о собственной ничтожности. Чёрт бы побрал эту советскую гигантоманию.

Подъезд, в котором пахло котами, лифт, в котором пахло людьми – и мы стоим у деревянной двери. Малолетняя демонесса нажимает на кнопку звонка и внутри квартиры слышно мерзкое дребезжание.

Лязг замка, скрип давно заржавевших петель.

- Хай! – демонесса снова показала лошадиную улыбку хозяину дома – ещё одному патлатому бородатому юнцу, только, в отличие от Михи и, прости господи, Вазгена, он был в старомодных очках с толстой оправой и водолазке с высоким горлом.

- И тебе, - кивнул юноша. – Заходите, разувайтесь. Как Вас зовут? – спросил он, настолько серьёзно взглянув на меня поверх очков, что я на мгновение растерялся.

- Иван.

Парень лишь скептически приподнял бровь.

В тёмной прихожей было не протолкнуться от обуви – всё было заставлено ботинками, кедами, сапогами и рабочими «гадами» с металлическими мысами. На вешалке громоздился ворох мокрых курток, из комнаты слышались негромкие голоса и звуки настраиваемой гитары.

Сзади на меня напирала молодёжь, а красноволосая Демонесса, шустро разувшись и раздевшись, пробежала в комнату, вызвав всеобщее радостное: «О-о-о».

В тесной комнате, которая по совместительству оказалась залом и спальней, было не продохнуть – если бы не открытая настежь балконная дверь, тут был бы филиал газовой камеры. Старая мебель, совсем как в доме Зинаиды, обои в цветочек, на стенах – фотографии в рамках, пейзажи и бордовый ковёр с психоделическим узором. За стеклом книжные полки с коллекцией классиков и цветными открытками из разных городов.

И везде, на всех горизонтальных поверхностях сидели люди – в основном, тощие бледные подростки неформального вида, но были и товарищи постарше – я рассмотрел чью-то седую голову и лицо, изборождённое морщинами. Впрочем, вряд ли этот человек был действительно стар – скорее всего, на него так повлиял рок-н-рольный образ жизни. На диване, окружённый девушками, сидел молодой парень с гитарой, на плечи которого опиралась особа, похожая из-за пёстрой одежды и яркого цвета волос на попугая. Посреди комнаты стоял застеленный газетой журнальный столик, на котором и под которым громоздились бутылки портвейна и различная посуда – от кружек с отбитыми ручками и гранёных стаканов до хрустальных фужеров.

Стоило мне войти, как все тут же затихли: я в своей одежде типичного гопника с окраин явно не вписывался в здешнюю компанию. Демонесса вопросительно посмотрела на меня и, повернувшись к своим, пояснила:

- Свои. Это Унгерна дружище.

Я всей кожей почувствовал, как атмосфера разрядилась. Люди вернулись к прерванным разговорам, а я огляделся, присматривая себе место. Мрачного долгого взгляда на парочку подростков хватило для того, чтобы те, верно истолковав намёк, освободили жёсткое кресло-кровать. Прыщавый взлохмаченный паренёк в жилетке из дерматина с кучей прицепленных значков протянул мне стакан портвейна, но я знаком показал, что пить не намерен. Краем глаза я заметил, что седой мужик смотрит на меня с подозрением. Он щупал какую-то тощую девицу в малиновом свитере крупной вязки и что-то шептал ей на ухо, глядя на меня и посмеиваясь.

Вечеринка продолжилась с того же места, где её прервали. Парень-гитарист что-то фальшиво наигрывал, но публика попалась непритязательная – им нравилась и музыка и текст, очевидно собственного сочинения: только этим я мог объяснить отсутствие ритма, рифмы и откровенную шизофазию.

Шум, музыка, трёп, дешёвый алкоголь… Голова шла кругом. Я мог бы почувствовать ностальгию по квартирникам времён моей юности, но сейчас было не до того: как-никак, агент Иванов пришёл сюда не развлекаться, а работать.

Молодёжь вела себя тихо – я удивился этому, пока не вспомнил, что такие вот сборища были фактически вне закона. Слева от меня два сопляка в футболках с самодельными яркими рисунками ломающимися голосами обсуждали Ницше, а на них восхищённо смотрела чумазая белобрысая девочка лет тринадцати – ещё совсем дитё, боже мой, и куда только родители смотрят?..

Несколько раз я бросал выразительные взгляды на Демонессу, несколько раз та делала вид, что ничего не замечает – качала головой в такт музыке, жмурилась и подпевала.

Пели тихо, вполголоса и от этого были похожи на подпольщиков. Звучали в основном, жуткие поделки собственного сочинения, но один раз я был приятно удивлён, услышав бессмертное: «Границы ключ переломлен пополам». Не удержавшись, я сам начал подпевать и притопывать ногой в такт. Будь я моложе лет на тридцать, то нашёл бы эту вечеринку вполне сносной.

Покинув на время комнату, я направился к туалету, но оттуда слышался недвусмысленный шорох одежды и стоны: пионэрия развлекалась, пока мамы с папами не видят.

На кухне в это время столбом стоял сигаретный дым – группа юношей с серебристыми блямбами мозговых усилителей «Квант» слушала выступление согбенного годами лысого мужичка с лицом, похожим на изюм. Перед ним лежала кипа распечатанных на принтере листов.

- …А что у них? Только лагеря. Лагеря и стройные колонны этих… Со значками, галстуками и билетами. Скованные одной цепью, - с тихой злобой в голосе вещал он, блестя стёклами очков в толстой роговой оправе и забыв о папиросе, сжатой в жёлтых грубых пальцах. – Всё, к чему строй прикоснулся, превращено им в дерьмо. Музыка? Невозможно слушать. Литература? Выхолощена. Социалка? Суррогаты и бараки! Они даже собственную революцию убили, выкинули требуху идей и сути, а потом выставили это чучело напоказ!..

Позади раздалось покашливание и когда я обернулся, то увидел, что в дверях стоял тот самый седой рок-н-ролльщик – на фоне остальных он смотрелся приличнее всего: белая, пусть и несвежая, рубашка с закатанными рукавами и брюки со стрелками. Только проклёпанный блестящими металлическими квадратиками армейский ремень выдавал, что он один из неформалов.

- Что, ментяра, обоссался?.. – цыкнул он зубом.

- Андрей, не надо! – девушка попыталась обхватить его сзади за талию.

- Отвали! – рявкнул мужик.

- Ты что-то напутал, дружище, - я приподнял бровь. – Ментов тут нет.

Тут я был совершенно искренен, потому что к милиции не имел никакого отношения.

- Никакой я тебе, ментяра, не дружище!

- Андрей, прекрати! – не вняла предупреждению девушка. Её возлюбленный сделал резкое движение, раздался звук сочной затрещины, и девчонка отлетела назад, сметая с трюмо флакончики и расчёски. Я сжал кулаки.

- Рассказывай, ага. Я вас, волков, за километр чую!

Из комнаты высунулся с десяток голов, кто-то попытался отвести дебошира, но тот снова прикрикнул и малолетки отстали.

- Эй! – он повернулся к Демонессе. – Ты кого притащила, коза?

- Да это Унгерна! Унгерна это! – испуганно начала оправдываться девчонка.

- Ты посмотри на него! – проревел мужик. – Где он и где Унгерн?!

- Мы в Айсберге познакомились, - влез я. – Давай не будем пороть горячку.

- Ага, в Айсберге, - ухмыльнулся Андрей. – И что же вы делали?..

- Работали, - я не боялся этого сукина сына, но портить вечер и заводить расследование в тупик не хотелось.

- Работали, - передразнил мужик. – И над чем?

- А вот это уже не твоё дело!

- Так и знал, - торжествующе обернулся Андрей ко всем. – Если бы Унгерн работал над чем-то таким, то он бы мне точно сказал. А он, - Андрей сделал шаг вперёд, - мне ничего не говорил.

Резкое движение руки в направлении моего солнечного сплетения.

Спасибо моим тренерам по рукопашке – не успев даже толком ничего понять, я отпрыгиваю, перехватываю ладонь и быстро выкручиваю руку, в которой что-то блестит. На зелёную истоптанную ковровую дорожку падает заточенная отвёртка. Зэковская игрушка – я видел уже такие. Вроде как легально и к ношению не запрещено, но на деле – тот же нож. Андрей взвыл и попытался ударить меня другой рукой, затем засучил ногами, но всё бесполезно – в два движения я крепко его зафиксировал на полу.

Загомонившие малолетки бросились нас разнимать, но моего рыка: «А ну отошли!» - хватило, чтобы они сразу же попятились назад. В коридоре пахло потом, нестираной одеждой и перегаром от портвейна.

- Демонесса! – рявкнул я. – Что за хренов балаган? Какого ты меня вообще сюда притащила?!

- Э, да ты чё?.. – лицо девушки удивлённо вытянулось. Подруга Андрея уже поднялась и, взвизгнув: «Козёл!», сорвала с крючка куртку, сунула ноги в огромные рыжие ботинки и выбежала в подъезд. За ней устремились подруги, пытавшиеся её остановить.

- Чо-чо? – передразнил я Демонессу и обвёл взглядом угрюмые лица подростков. – Ничо! Ты поможешь мне найти Унгерна или нет?!

- Да помогу-помогу! – воскликнула девчонка. От каждого движения её торчащие во все стороны короткие волосы забавно колыхались. - Я ж чо тебя и привела – Дрон знает, где его найти! – она ткнула пальцем в лежащего у меня под ногами скулящего зэка. После слов Демонессы он бросил на меня быстрый испуганный взгляд. Лоб мгновенно покрылся испариной.

- Дура! – заорал он. – Дура! Ты же меня сдала!.. Зачем ты меня сдала?! Зачем?..

Прошло совсем немного времени. Я покинул вечеринку, с которой и без того уже начал разбегаться народ. Не обошлось без драки – какие-то ребята полезли в защиту своего престарелого лидера, но получили по ушам и отстали. Андрей баюкал сломанную руку и шёл вперёд – поднимался по безлюдной тёмной лестнице на двадцатый этаж, ругаясь вполголоса и угрожая, что какие-то «пацаны» меня найдут и «прихлопнут».

Мы оба забрались на технический этаж и встали перед дверью, на которой висел замок – огромное старое и ржавое чудовище.

- И что дальше? – Андрей ухмыльнулся, но настроение у него явно ухудшилось, когда он увидел, как я сорвал замок голыми руками – лишь дужка по полу лязгнула.

С ночного неба лило, как из ведра и верхние этажи Дворца Советов скрывались в облаках. Он и так выглядел, как что-то нереальное, а сейчас, когда представлял собой огромный столб света, уходящий в облака – особенно. Шлёпая по лужам и обходя телевизионные антенны, спутниковые тарелки и гудящие коробки вентиляционных шахт, мы с Андреем дошли до края крыши, за которым начиналась тёмная двадцатиэтажная бездна.

- Поговорим.

- Ничего я тебе, ментяра, не скажу, - ухмыльнулся зэк.

- Тогда полетаем, - пожал я плечами.

- Ага, конечно, - сукин сын вёл себя вызывающе. – Давай. Блефуй, мусорок.

Я двинул Андрею в рожу – как в кино: «Аккуратно, но сильно», и мой будущий информатор, издав крик раненой чайки рухнул на мокрый гудрон крыши. Мои волосы промокли и с них вода начала стекать вниз – по лицу и шее. Мерзко.

Я поднял скулящее тело за ногу – Андрей оказался очень лёгким.

- Ты чо творишь, э?! – его глаза были широко раскрыты, а лицо перекошено от ужаса. Мокрая рубашка съехала вниз, открывая вид на синие чернильные многочисленные свидетельства бурной и нелёгкой жизни. Я усмехнулся. Матёрый урка, давний «клиент» милиции. Даже удивительно, почему его ещё не расстреляли. Советская власть была строгой, но справедливой – любой преступник получал возможность искупить вину, перевоспитаться и вернуться к нормальной жизни. Партия могла дать оступившемуся второй и даже третий шанс, но после третьего обвинительного приговора рецидивист железно приговаривался к пуле в затылок. За что угодно – хоть за украденный гвоздь, хоть за те самые сакральные три колоска. Кто-то наверху считал, что, раз уж человек неспособен стать на верный путь, то и нечего на него воздух переводить. – Чо творишь?!

Я вытянул руку так, что Андрей оказался за краем. Внизу тускло светились оранжевые фонари, похожие отсюда на бусы. Моя рука дрогнула якобы от напряжения – и зэк истошно завопил.

- Поставь меня! Поставь меня обратно! Поставь, ты, слышь?!

- Твоя большая ошибка в том, - рука снова подалась немного вперёд, вызвав очередную порцию воплей и ругательств, - что ты с чего-то увидел во мне мента. И сейчас думаешь, что, поскольку советская милиция – самая гуманная милиция в мире, то и я ничего с тобой не сделаю. А я могу просто уронить, если будешь дёргаться.

- Отпусти! – выпалил Андрей и тут же затих, увидев моё выражение лица. Очень кровожадное выражение. – Нет-нет, не отпускай!

Я засмеялся, рука снова дрогнула. Крик далеко разнёсся над ночной Москвой, приглушаемый шумом дождя и свистом изредка налетавшего северного ветра.

- Рассказывай, что тебе известно про Унгерна! – рявкнул я.

- Да иди ты!..

- Учти, у меня рука быстро устанет! А до тех пор, пока я не услышу всё, что ты знаешь, то на крышу не верну! Чем дольше ты молчишь, тем ближе твои мозги к асфальту! Говори!

Ответом стало молчание, сопение, тяжёлое дыхание и взгляд, направленный то на меня, то вниз, к фонарям и припаркованным у подъезда машинам.

- Ну?! – взревел я.

- Ладно-ладно! – решился Андрей, примирительно поднимая руки. – Я расскажу! Только не бросай!

- Говори! – я и не ждал ничего другого. Все эти крутые парни, «масть блатная», «бродяги» и «честные воры» раскалывались с полпинка, как только чувствовали малейшую опасность для собственной шкуры. Несгибаемые урки-борцы с системой существовали только в бульварных книжках времён моего детства и ранней юности, когда ещё не выветрилась тюремная романтика. – Ты знал Унгерна лично?!

Мышцы уже начало немного сводить, рука налилась тяжестью. В этот раз она задрожала не показушно, а по-настоящему.

- Знал! Знал! – возопил Андрей. - Малец-казах, учился в Бауманке на инженера-электронщика!

Тевтонец, тоже мне…

- Сколько лет? Где жил? Как зовут!

- Двадцать пять где-то, жил на Плющихе в бараках, дом восемь! Зовут Володя! Володя Тильман!

- Что?! Какой нахрен Тильман? Он же казах!

- У него мать казашка, а отец был немец! Я правду говорю!..

Я включил тепловизор. Действительно не врёт. Значит, Унгерн – самый настоящий казахский тевтон. Анекдот, да и только. Я зашипел от того, что рука ослабела и пальцы разжимались. Зэк, заметивший, что его нога выскальзывает, чуть ли не зарыдал:

- Перенеси меня на крышу, братан! Перенеси, будь человеком! Я всё скажу!

- Ага, чтобы ты мне опять горбатого лепить начал? – рыкнул я. – Говори! Времени у тебя мало! Над чем работали?

- Мы с ним коэффициент труда хотели хакнуть! И над распределением ширпотреба работали! Страницы министерств, каналы связи! С него была техника, с меня – продажа, я пацанам загнать хотел!.. Всё! Я всё сказал! Я больше ничего не знаю! Честно! На крышу перенеси, братан, прошу!..

Я присмотрелся к нему в тепловом диапазоне. Тоже правда.

- Где он работал?

- На «Лебедях»!

Вот так та-ак. Я присвистнул от удивления. Вот и завод имени Лебедева проявился. Занятно, очень занятно.

- Где его найти?!

- Так… Нигде! Пропал он! – развёл руками зэк.

- Врёшь! – заорал я и потряс его над пропастью. – Сейчас сброшу нахрен!

- Не вру! Не вру! – заверещал Андрей.

- Где его искать?

- Да не знаю я! На работе, может! Или дома, - от страха мой собеседник соображал очень туго.

- Где гулял?! В какие бары-рестораны ходил? С кем общался? Ну же, давай, рука отсыхает!

- Да не знаю я этого! Не зна-аю!

Я почувствовал, что мокрая штанина выскальзывает из моей ладони поэтому, зарычав и собрав последние силы, перехватил падающего Андрея уже в полёте и отбросил подальше от края крыши.

Он сразу же подтянул ноги к груди, оказавшись в поле эмбриона, и задрожал крупно, всем телом.

- Спасибо, - сказал я. – Ты меня очень выручил. А девушек бить нельзя.

- Пошёл ты, - проскулил собеседник.

Я успел сделать ровно два шага в сторону бетонной будки, ведущей на технический этаж, но тут Андрей внезапно и неприятно преобразился. С невероятной быстротой зэк вскочил, зарычал и бросился на меня, вытянув вперёд руки со скрюченными пальцами. В его глазах не осталось ничего человеческого.

- У-убью, с-сука-а! – заорал он, срывая голос.

От неожиданности я сделал первое, что пришло в голову – отскочил в сторону и Андрей, успевший немного изменить траекторию, лишь немного зацепил рукой мой пиджак. Пролетев мимо, как белое приведение с мотором, он остановился на краю, уставившись вниз и нелепо размахивая руками в попытке балансировать.

- Куда, дурак?.. – вскрикнул я и бросился на помощь, но сразу же понял, что не успеваю: причём, какую-то жалкую долю секунды. Моя рука уже тянулась в направлении несчастного зэка, пальцы коснулись ткани рубашки, но этого было мало, слишком мало для того, чтобы схватить и удержать.

Андрей ухнул вниз, а я провожал его взглядом, продолжая по инерции тянуть руку вниз, словно он ещё был способен её ухватить. Несколько секунд удаляющегося крика и тихий, еле слышный из-за дождя «плюх». Белое пятно рубашки ярко выделялось на чёрном асфальте.

Я от души выругался. Чёртов болван – попробуй теперь докажи, что это не я его скинул, а он сам дурак…

Уже позже, стуча каблуками по тёмной и пыльной лестнице, я думал над сказанным. Бывший заключённый не врал – в этом я был уверен. Информации он дал вполне достаточно для дальнейших поисков. И ещё завод имени Лебедева. Это вполне могло оказаться совпадением, но я в них уже давно не верил. Ладони зудели. Я был на верном пути, а значит, расследование продолжалось.

- Мы же как-никак живём во время машин. Так что я точно говорю - скоро домой поедем.

Несмотря на август, чертовски холодно и сыро. Мир вокруг серый и бесцветный, как на фотокарточке. Проклятый дождь лил, не переставая, почти всё лето и равнина, когда-то давным-давно зелёная, цветущая и возделанная руками трудолюбивых фермеров, теперь представляла собой сплошное море грязи и жёлто-бурой воды.

Мерзкая жижа заполняет бесчисленные воронки, в ней тонут распухшие тела людей и лошадиные трупы, опутанные исковерканной и порванной колючей проволокой. Где-то там, на равнине лежит мой бывший одноклассник Гюнтер - тощий интеллигентный очкарик, на котором серая форма рейхсвера висела, как на вешалке.

Он вполне мог отвертеться от призыва, но пошёл добровольцем вместе со всеми нами, не в силах остаться дома, пока мы зарабатываем медали и победным маршем рвёмся к Парижу. В те дни нас всех охватило невиданное доселе чувство патриотизма и духовного подъема. По летним зелёным улицам Берлина маршировали уходящие на фронт резервисты, рядом с которыми шли их жёны и девушки. Солдатам кричали «Ура», дарили цветы, женщины передавали им завёрнутую в платки выпечку и фрукты, а мужчины втайне от командиров подсовывали сигареты и бутылки.

Гюнтер прожил очень долго – мы с ним остались вдвоём из нашего класса. Несмотря на худобу и слабость, этот маленький мальчик в огромных сапожищах и сползавшей на глаза каске пережил то, что не выдерживали огромные мужики. Грязь, тиф, сотни артиллерийских налётов, десятки атак и ночные вылазки в окопы англичан, когда замираешь от малейшего звука и часами лежишь лицом в грязи, молясь, чтобы тебя не заметили.

Позавчерашняя атака оказалась для бедняги последней – пуля попала в лицо и опрокинула тщедушное тело в заполненную водой воронку. Всплеск – и нет больше везучего маленького Гюнтера.

Сбоку от меня, сжимая в огромной волосатой лапище губную гармошку, наигрывает простенький мотив Клаус – крестьянин из Саксонии. Ему, кажется, всё нипочём – даже то, что в окопе воды по колено, в штольнях можно утонуть, а дождь и холод деморализуют куда сильнее обстрелов. Буквально вчера мы с ним ходили в тыл. У офицеров за пару миль отсюда был птичник, в котором я заприметил упитанных кур. Едва Клаус услышал, что где-то есть живность, то начал облизываться и фантазировать вслух: мы все уже забыли, когда в последний раз ели что-то помимо брюквы. К тому же разносчиков пищи часто убивало при обстреле, либо они заходили не туда – старые заброшенные окопы и новые, обитаемые представляли собой настоящий лабиринт, в котором проще простого было потеряться. Ночью мы с Клаусом пошли на охоту, но неудачно – куры всполошились и мы едва унесли ноги от патруля.

Когда я шёл на войну, то представлял себе марш по цветущим землям Бельгии и Франции, лихие атаки, красивые смерти и ежедневный героизм, а не вшей, грязь, бурую воду, стрельбу раз в неделю и массовую бессмысленную гибель от огня артиллерии. Причём, частенько от своей – стволы старые и изношенные, поэтому снаряды попадают нам в окопы.

Тускло, сыро и тоскливо. Я смотрю остановившимся взглядом на стену окопа. Осклизлые брёвна, которыми мы их укрепляли, давно сгнили и к десятку способов умереть на равнинах Пашендаля прибавился ещё один – быть похороненным заживо под осыпавшимся окопом.

Слева оборудовал позицию снайпер с шикарными усами, как у кайзера. Он устроился лучше остальных – малюсенькая замаскированная бойница, табуретка, полочка с патронами и его гордость – длинная рейка, на которой уже больше двух десятков засечек. Я видел, как он работает – сидит недвижимо целыми часами под проливным дождём, потом сухой треск выстрела – и снайпер делает перочинным ножом ещё одну отметку.

- С каждым днём машин всё больше, - продолжает пожилой рабочий, призванный из Баварии. Он по уши в грязи, дрожит от холода и сырости, а на его каске длинная царапина-борозда – след от осколка. – Когда война только начиналась, даже автомобилей не было достаточно. А сейчас вон сколько… Цепелины, вон. Аэропланы, тоже. Я их не видел никогда раньше, только на картинках, а сейчас так и летают. Счёт на сотни уже пошёл. Скоро учёные сделают машину, которая заменит бойца и нас распустят по домам. Чтобы, значить, работали на заводах, которые их производят. Точно тебе говорю.

- Дождёшься тут, ага, - недовольно бурчит Клаус и продолжает наигрывать что-то на губной гармошке. Он расстроен из-за того, что не получилось отведать офицерской курочки.

- А я говорю, что будет! – настаивает рабочий. - Прогресс не остановить. Раньше не было танков – теперь есть. Почему бы не сделать солдата?.. Я всё уже продумал! Это возможно. Будут такие столбики с кнопками. Солдат к ним будут подсоединять электрическими проводами. Офицер нажмёт на кнопку, стартер заведёт двигатели и они пойдут вперёд! И стрелять будут. Все действия будут зависеть от механики – надо только правильно всё устроить. Если я до этого додумался, то наши учёные и подавно. Говорю вам – скоро пехоту точно распустят.

- Поскорей бы… - говорю я. – Надоело гнить в этих окопах.

- Вот я и говорю. Зачем нас тут держа…

Неведомая сила – судьба, фатум, рок.

Я не успеваю даже понять, что происходит – тело делает всё самостоятельно.

Ладони утопают в вязкой грязи, вода попадает в нос, уши и рот, на языке отвратительный, ни с чем несравнимый привкус смерти. Она отдаёт гнилью и тиной. По спине пробегает волна горячего воздуха.

- …егом! – слышу я крик фельдфебеля, когда поднимаю голову со дна окопа. – Обстрел! В штольни!

Обернувшись, я вижу разбегающиеся серые фигуры в грязных шинелях. Но кто-то остался на месте – Клаус привалился к скользким брёвнам, губная гармошка как золотая рыбка просвечивает сквозь мутную жёлтую воду. Крови не видно, но его глаза открыты и не мигают даже когда в них попадают крупные дождевые капли.

Рабочий тоже остался – пробегая мимо него к ближайшей штольне я успел увидеть, что из каски бедняги торчит зазубренный осколок размером с ладонь. Прямо в том месте, куда угодил предыдущий, не ставший смертельным. Баварец не успел ничего почувствовать и мёртвое лицо, ещё не успевшее пожелтеть и застыть, выглядит, словно фотография, где его засняли на полуслове.

Уже позже, сидя по грудь в холодной воде, окружённый несчастными новобранцами, готовыми потерять сознание от бушующего снаружи сотрясающего землю огненного шквала, я молил всех богов, чтобы тот рабочий оказался прав. Да, он был чудаковат после лёгкой контузии и порой нёс полную околесицу, но сейчас мне очень хотелось верить, что я доживу до тех пор, когда время машин всё-таки наступит, а солдат заменят механизмы.

И тогда нас отпустят по домам.