steeless

Двойная субботняя порция античного геноцида)

47. Онажемать - онаженемать...

Итак, Тантал оскорбил богов всем скопом (Деметру так даже особо изощрённо и внутриутробно). Пелопс, сын Тантала, плавал мельче, но Гермеса оскорбить все-таки умудрился. Само собой, что дочь Тантала и сестра Пелопса Ниоба просто обязана была отличиться и нагадить какому-нибудь божеству так, чтобы Тантал аж из Аида восклицал: «Моя доча!»

Случая не подворачивалось долго, Ниоба готовилась и запасалась детьми, которых рожала от мужа – царя Фив. Детей получилось семь сыновей и семь дочерей, так что если Тантал угостил богов только одним каннибальским мясным блюдом, Ниоба могла бы уже забабахать тематический каннибальский пир с полным гастрономическим разнообразием. Но боги уже все поняли про гены, которые пальцем не задавишь, а потому в гости к Ниобе не торопились. С досады Ниоба решила выказать свое фе хотя бы Латоне – матери Аполлона и Артемиды. И дождалась, когда фиванки соберутся приносить Латоне жертву. И выказала.

Видимо, выказано было много чего: от «не дам, не дам, нафиг таких богинь» до «фыф, а чего мне ей жертвы приносить, она вон только одну пару родила… да у меня таких семь!» Дальнейшее пошло уже за гранью цензуры.

Как бы то ни было, Латона очень обиделась и нажаловалась детям. Развитие событий показало, что хочешь оскорблять богиню, у которой дети – лучники, как-то неумно.

В общем, Латона не успела даже дожаловаться. Она только начала вздымать горький вопль о том, как ее, бедную-травмированную оскорбляют, как ее деточек равняют со смертными… а Аполлон уже схватился одновременно за лук и за кифару.

– Воспеть? Застрелить? А, нафиг, воспеть всегда успею…

У Артемиды кифары не было, а потому она только сурово уточнила имя и координаты. После чего олимпийские близняшки, зловеще громыхая стрелами в колчанах, понеслись к Фивам.

По несчастливой случайности все сыновья Ниобы как раз принимали участие в игрищах возле города. Аполлон только ручки потер: игрища… потные мужики бегают… о, а вот и мишеньки!

Очень-очень скоро количество сыновей у Ниобы с семи упало до одного. Аполлон стрелял. Артемида комментировала, что «братик, ты хоть целься так, чтобы не только насмерть, но еще и обидно!» Сыновья Ниобы падали и умирали. Правда, младшенький Илионей на время выпал из этого списка, когда взмолился к олимпийцам о пощаде.

Аполлон ужасно его просьбой проникся. Правда, уже после того, как выпустил стрелу.

Муж Ниобы, как только узнал, что количество его сыновей внезапно обнулилось, на время стал немножко японцем и совершил сепукку, но в элладском стиле: без церемоний, просто с прыжком на меч с разбега.

Словом, дочка Тантала могла себе веселиться, потому что уж точно не посрамила папенькиной памяти и вошла в историю. Но гены таки дали себя знать еще раз, и Ниоба заорала в небо что-то наподобие:

– Утрись, жестокая Латона! Вы перегрохали моих сыновей, а детей у меня все еще больше! Семь против двух, бе-бе-бе!

Аполлон при виде такого дурошлепства стал столбом с кифарой. Артемида переставила братца в сторонку, поплевала на руки и взялась за лук…

Очень скоро дочерей у Латоны стало так же мало, как и сыновей. Младшая, правда, попыталась укрыться у мамы в юбках, а Ниоба как раз даже попробовала молить о пощаде… но Артемида, как истинный снайпер, выполняла заказ до конца.

Внезапно бездетная и внезапно вдовая Ниоба посмотрела на тела, мысленно подытожила, что, пожалуй, папу она сделала, и от осознания себя такой превратилась в памятник себе же. Божественный вихрь переставил скульптуру «чемпионка по тупости» на гору Сипил – родину Ниобы. Памятник стоит и льет чемпионские слезы – хотя аэды утверждают, что он от горя плачет, а им, конечно, виднее.

48. О пользе энтомологии

После всяких-разных баек про кары, смерти и предательства хочется чего-нибудь глобального, как геноцид. А в марафоне «абзац для греков» Зевс и Гера вряд ли уступили бы кому-нибудь первенство.

Очередной локальный армагеддец случился на острове Эгина, царем которого был сынок Зевса Эак и, собственно, случился именно потому, что царь был сыном Зевса.

Для начала Гера подвесила над Эгиной туман. Месяца четыре все мероприятия на острове происходили в дымовой завесе и под аккомпанемент дружных воплей: «Лоша-а-адка!»

Царь Эак, то ли по честности своей, то ли по наследственности, особо не парился.

На пятый месяц туман рассеялся, но Гера быстро заставила выживших эгинцев вспомнить поговорку о том, что «не понос так золотуха»: остров превратился в террариум. Ядовитые гады лезли из колодцев, ручьев, щелей в земле… ну, словом, отовсюду. В конце концов население острова дружными рядами сошло в Аидово царство, но Эака и это не особо смутило: он сидел себе под дубом и занимался наблюдениями над муравьями.

Выжившие сыновья Эака скитались где-то в окрестностях, оплакивая свое право на наследство.

В конце концов их стоны так достали сына Зевса, что тот воззвал к бате: мол, так и так, я был таким благопристойным и законопослушным, а мне тут жителей перетравили, ну сделай же ты хоть что-нибудь!

В ответ в дуб, под которым расположился царь, бумкнула молния. Иной бы увидел в этом тактичную олимпийскую просьбу «отлезть и не беспокоить» или, на худой конец, инструкцию о том, как вредно сидеть под дубами во время грозы… но оптимист Эак сходу рассмотрел знамение от родителя. Посмотрев на муравьиную кучу – предмет своих недавних наблюдений – он озвучил притязания поконкретнее: «Эх, вот бы мне столько подданных и таких же трудолюбивых, как эти муравьи!» И вопросительно вперился в небо.

Небо ответило многозначительной гримасой, Эак плюнул и завалился спать, причем снил муравьев, которые превращаются в людей.

Проснулся Эак под обожженным дубом без муравьиной кучи. И не успел еще огорчиться – мол, как так, и сон наврал, и энтомологию мне изгадили – как к нему подбежали сыновья с воплями: «Папо, папо, там люди из муравьев выросли!»

Опять же, другой бы строго выговорил сыновьям за употребление галлюциногенных грибов, но оптимист-Эак тут же пошел, познакомился с подданными и рванул приносить благодарственную жертву.

Так появился народ, который начали называть мирмидонянами (муравьями). Злые языки поговаривают, что народ не сразу оставил старые привычки: приветствовать друг друга усиками, выделять кислоту и кучно валить любого, заползшего на их территорию. Но постепенно все наладилось.

Пы. Сы. Продолжаем тему античного выноса других существ за пределы бытия. Только в следующий раз посмотрим на Диониса. Он пьяный, с ним весело...

46. Ну, полный Пелопс…

У Пелопса – да-да, это который сын Тантала, а по совместительству – вкусная и полезная пища для богов – жизнь как-то не складывалась. Да и прямо скажем: какая уж тут жизнь, когда досье на парня могло бы выглядеть примерно так:

Психологические травмы: в наличии. Убит, расчленен, приготовлен собственным отцом, воскрешен бессмертными богами (далее – список последствий, от истерик до энуреза).

Физические травмы: в наличии. Плечо съедено Деметрой. Протезирование из слоновой кости осуществлялось профессионалом по всему, т. е. Гермесом. Недостаток: протез явно выделяется цветом, отчего кажется, что у пациента кожное заболевание (прим.: слегка пятнист).

Семейное положение: отец низвергнут в Тартар за кощунство. Срок: вечность (далее – длинный список примечаний, как такое влияет на неокрепшую юную психику).

С таким-то анамнезом Пелопсу было просто противопоказано сидеть на троне Сипила, и он на нем, натурально, не удержался. Трон у него быстро отвоевал царь Трои, Пелопс быстренько собрал вещички, нагрузил их на несколько кораблей и отбыл на юга.

Почему-то юга оказались в стороне Греции, где Пелопс с соратниками и осел – на полуострове, который в приступе оригинальности окрестил Пелопоннесом.

На новом месте Пелопс лечил психику и крутил роман с Посейдоном (в общем-то, занимался прямо противоположными делами). Посейдон таким поворотом дел был вполне доволен и даже подарил любовнику-внучатому племяннику колесницу с упряжкой – мол, давай, занимайся иппотерапией (лечением лошадьми), активнее поправляй психику! Видимо, бедный прожеванный Пелопс немного не так понял насчет иппотерапии, потому что вскоре влюбился в девушку по имени Гипподамия («смирная лошадь»). Девушка с таким поэтическим именем была дочкой Эномая – царя города с не менее поэтическим названием Писа.

И сулила эта влюбленность Пелопсу, простите, нечто прямо созвучное с названием города.

Когда-то давно какой-то оракул выдал Эномаю, что, видите ли, его убьет зять. С этих пор царь Писы серьезно был озабочен тем, чтобы его дочка осталась старой девой до пенсии. К несчастью, дочка была красивой, а потому женихи лезли, как осы на мед в шоколаде. Разгон метлой, прямые отказы в духе «у тебя ноги кривые, тебе не быть моим зятем» и бодрые пенделя на женихов не действовали: те перли, как лосось на нерест. И в один прекрасный день Эномая таки осенило: «Эврика! Я лучший колесничий во всей Элладе, так почему б мне не заявить, что я выдам дочку только за того, кто победит меня в этом деле! Ну, а чтобы так не ломились… а, пожалуй, буду-ка я головы проигравшим отсекать. И дочь не замужем, и мне не скучно».

Блестящая мысль тут же и была реализована.

Сначала по инерции женихи все-таки перли. Но после того, как Эномай одержал первые пять побед и приколотил к дверям своего дворца первые пять голов – количество желающих начало плавно убавляться…

Словом, дело шло к полному жениховскому вакууму, Эномай радовался, Гипподамия печалилась, но тут заявился пожеванный психический Пелопс с упряжкой Посейдона – и заявил, что хочет жениться.

– Хорошее дело! – одобрил Эномай. – А у меня как раз на дверке и место есть свободное…

Пелопс отнесся к такому заявлению с похвальным пофигизмом того, кого уже расчленяли. Мотающиеся на дверке головы сына Тантала тоже особо не смутили. Эномай решил конкретизировать инсинуации:

– Значит, так, герой! Завтра едем на колесницах отсюда до жертвенника Посейдона в Коринфе. Победишь – женишься. Не победишь… видал мое копье? Знаешь, что такое Аид? Ну, в общем, логическую цепочку можешь сам построить.

От Эномая Пелопс ушел, усиленно шевеля мозгами. Ясно было, что даже с упряжкой Посейдона состязаться с лучшим колесничим Греции… хм, почему в мысли опять просится название города?

Решение было найдено стандартное, коррупционное: надо дать взятку. Пелопс отловил колесничных дел мастера Миртила и начал его уламывать сотворить с колесницей Эномая что-нибудь такое… этакое… чтобы настала колеснице… долгое молчание – и название города.

Миртил всячески кочевряжился, но только потому, что был сыном Гермеса и хотел поторговаться. В конце концов сошлись на половине царства и первой ночи с Гипподамией. Эномай пошел успокаивать психику, а Миртил – портить колесницу своему царю.

На следующее утро на соревнованиях в славном городе Писа присутствовали три главных лица: спокойный Пелопс, добрый Эномай и довольный Миртил. Все три состояния были подозрительны.

Началось с того, что добрый Эномай махнул рукой и предложил Пелопсу гнать вперед. Что сын Тантала и исполнил со всей своей сознательностью. Эномай, поржав женишку вслед, что вот, черепаха быстрее ползает, поточил копьецо и помчался следом. На месте остался Миртил с наследственной рожей тролля (потому что сын Гермеса, да). Уж он-то знал, что в колеснице царя не хватает чек от колес.

Надо признать: Пелопсу не везло по жизни настолько, что Эномай чуть не прикончил его даже на своей испорченной колеснице. То есть, царь Писы успел женишка нагнать… подождать, пока Пелопс перестанет быть спокойным… размахнуться копьем…

И тут перепуганный Пелопс возопил к Посейдону, а тот – ради милого-то ничего не жалко! – как следует встряхнул землю. Колеса с колесницы Эномая соскочили, а сам он совершил короткий и яркий полет по сложной гиперболической дуге, на конце которой его ждал Танат Железнокрылый.

Проще говоря, Эномай помер, а Пелопс стал царем поэтического города Писы и мужем поэтической женщины Гипподамии. Из проблем у сына Тантала вообще осталась только психика… ну, и Миртил.

Наглый возничий, истинный сын Гермеса требовал, обещанное. Причем, не только полцарства, а еще и первую ночь, «и, это, свечку подержишь? а то мало ли…» Вроде как Миртил даже пытался чем-то там овладеть – то ли полцарством, то ли Гипподамией – а Пелопс этого не снес и вызвал Миртила на мужскую беседу.

По странному стечению обстоятельств беседа происходила на вершине высокой скалы. И была короткой, что-то вроде: «Я вот хотел спросить… твой отец летает?» – «Ну, летает», – «А ты?» – «А я не летаю», – «Ну и здорово. Бздыщ!!!» В конце беседы Миртил получил от Пелопса мотивирующий пинок в пропасть и очень удивился: у, какое низкое коварство!

К несчастью, скала была даже слишком высокой. Пока Миртил летел к заветной цели, он успел проклясть сначала Пелопса, потом всех его потомков, потом, подумавши, еще раз Пелопса… (а потом он от скуки начал петь песенки и рассказывать себе анекдоты, в промежутках восклицая: «Во высоко забрались!» – но это неважно).

Пелопс проникся и долго еще пытался смягчить дарами то душу Миртила, то его отца Гермеса… но проклятие осталось проклятием, и с потомками (среди которых и Геракл) Пелопсу в дальнейшем круто не везло.

От этого сын Тантала стал опять нервным.

И усиленная иппотерапия не помогала.

Пы. Сы. Вообще-то, у Тантала и дочка не подкачала. Дочка звалась Ниобой, и о ней таки есть чего рассказать. Как раз в следующий раз и расскажется.

45. Пара слов о здоровой каннибальской пище

В состязаниях на гадство в номинации «главный оскорбитель богов» Сизиф мог бы уступить первый приз разве что Танталу, сыну Зевса и царю города Сипила.

Жизнь у Сипильского царя была вся в молочных реках и кисельных берегах – отчасти благодаря влиятельному папе на Олимпе, отчасти из-за золотых рудников горы Сипил. Казалось бы: боги ходят к тебе пировать, пляшут и поют у тебя в доме, а под настроение могут еще и врезать – так, спьяну, по-дружески, как своему – так чего ж еще желать?! Но Тантал высокой честью, оказанной ему, почему-то проникаться не желал, шастал на Олимп как к себе домой, притаскивал друзьям амброзию с нектаром и разглашал тайны богов («Представляете, Афродита завивает волосы! А Аполлон по ночам кует!!!»).

Первый тревожный звоночек дзынькнул, когда Зевс во время очередного пира, расчувствовавшись, предложил сынуле исполнить любую его просьбу.

– Тю! – удивился Тантал. – Да какие могут быть просьбы, ты вокруг оглянись, я и так тут лучше вас живу…

Зевс то ли не вспомнил, то ли многозначительно смолчал, но тут подкрался второй звоночек – Тантал попался на сокрытии краденного.

Царь Пандарей надумался разжиться золотой собакой, которая когда-то охраняла маленького Зевса и его кормилицу-козу. А, разжившись, тут же понял, что такую псину просто так не укроешь, и обратился к Танталу с просьбой припрятать животинку. Тантал от лишнего золота, пусть даже живого и кусачего, не отказался.

Очень скоро на Олимпе засверкали молнии, и небеса сотрясли дикие вопли верховного бога: «Где моя собачка?! Соба-а-а-ачка!!» – а сразу же за этим к Танталу явился взмыленный Гермес и потребовал вернуть украденное, а то Зевс (долгий подбор выражений с градациями от «в бешенстве» до «впал в деменцию») расстроен.

Царь Сипила честными глазами посмотрел богу воров в его не менее честные глаза. Какая собака? Никакой собаки не видел. Что это за вой из вон того сарая доносится? А кто ж его знает, расплодилось вот каких-то непонятных, таинственных сущностей – они и воют. Да, на луну. Нет, собаки не видел. Вах, клянусь страшной клятвой – папашиным… э-э, жезлом, да, именно жезлом!

Зевс в ответ на такую клятву сдвинул брови и почесал колчан с молниями. Но до третьего звоночка сынка решил не трогать.

Как это бывает часто, на третий раз звоночек долбанул по ушам набатом.

Как-то олимпийцы заявились к Танталу попировать полным составом, а Тантал решил устроить им хитрый кулинарный тест на всеведение. Для этой благородной затеи он приказал убить своего сына Пелопса и приготовить из него «какую-нибудь вкусняшку, чтобы и богам не стыдно было подать». Финал ожидался наверняка феерический: «А вот угадайте, что это было за мясо, которое вы сейчас ели? Нет, не оленина… и не говядина. Что вы, конечно, не баранина! А это мой сынок и внучек Зевса, вот такая шутка юмора, ха-ха-ха!»

То ли всеведение богов оказалось круче, чем о нем думал Тантал, то ли Зевс шепнул своей семейке «А вон там человечина, я ее у Ликаона пробовал!» (см. главу «Ковчег по-гречески»), а может, у олимпийцев просто уже ранее был печальный опыт, но они к блюду не притронулись и тут же накинулись на Тантала с упреками – как он, мол, мог, такое сделать?!

– Нет, жрать внуков Громовержца – я понимаю, – возмущался Зевс. – Но пересаливать?!

– Мерзавец! – вопила Афродита. – А если бы у нас привычка к такой пище развилась?!

– Фу, как неумно с твоей стороны, – огорчалась Афина.

– А по-моему, вкусно… – подала голос Деметра, и вот тут все обернулись – и на секунду канули в глухую несознанку.

Богиня плодородия, пребывавшая в несколько расстроенных чувствах по поводу украденной Аидом дочки, продолжала чавкать да нахваливать – мол, такое мясцо, такое мясцо, давно такого не пробовала, а из чего сделано?

Услышав предельно честный ответ – из чего, Деметра пришла в еще более расстроенные чувства и машинально доела плечо юного Пелопса.

Пир выдавался и впрямь феерическим: дело нашлось всем… Гермес на скорую руку кидал в котел главное блюдо дня, из которого предполагалось опять слепить мальчика. Зевс делал строгое внушение сынуле-Танталу.

Все остальные пытались добыть из Деметры недостающий элемент несчастного ребенка.

Деметра впала в кататонический ступор, мотала головой и с элементом расставаться не желала ни под каким соусом.

– Рвотное! – предлагала Гера. – С Кроном подействовало…

– Слабительное! – помогала Артемида.

– Живот вскрыть – и нормально! – выдвигал радикальный Арес.

Афродита подсовывала пред ясны глазыньки Деметре немытого мужа в надежде, что «ну, раз меня тошнит, то и с ней получится», Аполлон воспевал действо на кифаре, Афина, как самая мудрая, ждала, во что это выльется, а Дионис тупо произносил тосты, потому что и не заметил, что пир-то кончился.

В конце концов Гермес, заковыристо выразившись о таких помогатых, справился сам: выстругал плечо Пелопсу из слоновой кости, после чего своим колдовством мальчика оживил.

Зевс к тому времени тоже справился, скинув своего сына в Аид с напутствием: «Там разберутся».

И в Аиде разобрались, придумав Танталу сразу массу пыток. Во-первых, царя до подбородка засунули в речку. Мало того, что он мучается, аки младенец от отсутствия сухого и теплого, так еще и не может выпить ни капли, потому что любую попытку нагнуться/упасть/присесть вода встречает радостным «бульк!» и исчезновением. Закусить Тантал тоже не может. С берега такие же хитрые деревья играют в «Хочешь яблочко? Возьми! Э-э, не дотянулся, да-да». А еще над головой Тантала вечно висит готовая вот-вот рухнуть глыба, так что он страдает от экзистенциальных вопросов типа «А больно будет? А я же мертвый… А есть ведь хочется… А если я живой? А если она упадет? А больно будет?» – и так по кругу.

Пы. Сы. Между прочим, судьба Пелопса, которого чудом не дожевала Деметра, тоже сложилась очень даже интересно. Вот о ней-то мы в следующий раз и поговорим.

44. Катали мы ваши камни…

Раз уж речь зашла о том, как и кого мучили в Аиде, надо для приличия помянуть (не добром) как минимум Сизифа, царя Коринфа.

Несмотря на то, что Сизиф был сыном бога ветров Эола, в его греческой натуре поневоле засомневаешься. В речь Сизифа сам собой напрашивается жирный одесский акцент, потому что существовал мужик по однозначному принципу «Дурить – и никаких гвоздей».

Благодаря чему и нажил себе хорошее состояние и большой геморрой после жизни. Дело в том, что, когда за Сизифом явился бог смерти, хитрый царь не растерялся и сходу предложил выпить «За мое здоровье». За здоровье Танат пить не согласился, а предложению обрадовался: «Дни напролет с этим мечом болтаюсь, хоть бы кто чашку воды предложил…» Бодро пригубив из чаши, бог смерти проникновенно изрек: «Проняло», – и звучно бухнулся лицом в столешницу. Доза снотворного в вине могла усыпить трех бешеных Тифонов или одного Зевса в момент любовной горячки.

Бога смерти упаковали в цепи и пристроили висеть в подвале. Сизиф пошел себе пировать, люди перестали умирать, и в конце концов Зевс послал разобраться с ситуацией Ареса – как того, кто от всеобщей живучести пострадал больше всех.

Арес справился достойно: не только расковал Таната, но и провисел на нем положенное время, когда «Волосы?! Не-е-е-ет, сейчас я этой скотине что-нибудь другое отрежу…»

В конце концов Сизиф все же отправился в подземный мир – непонятно, при всех частях тела или нет, но самое нужное у него точно забыли ампутировать. Хитрость.

Перед тем, как помереть, Сизиф завещал жене его не хоронить и погребальных жертв не приносить. Жена выполнила в точности: тело лежало, благополучно разлагаясь, жертвы были зажаты так надежно – что попробуй еще, выбей…

В конце концов Аида и Персефону заинтересовало такое положение дел. Сизиф был вызван «на ковер» и спрошен, что там себе думает его жена.

– Таки откуда знаю, - отмазалась хитрая тень. – Ай, без мужа в доме вечно непорядки, почему ви меня за это спрашиваете? Я могу вам сказать за то, шо если бы ви меня отпустили на пару деньков, то я принес бы вам такие жертвы, такие жертвы…

Аид махнул рукой и сказал свое веское «Да пожалуйста». Отпущенный на побывку Сизиф радостно ускакал домой, облобызал жену и домашних и занялся любимыми делом – пировать.

…через пару лет на этот праздник жизни явился Танат и доходчиво пояснил, что:

1. Много хитрости – плохо;

2. Ты нагулялся.

3. Я задолбался за тобой летать, а потому стой смирно, буду бить.

В подземном мире основательно потрепанного Сизифа ждал укоризненный взгляд Владыки. «Мужик, – печально констатировал Аид, – я гляжу, ты за два года совсем распировался. Ай-яй так фигуру терять! В общем, я сегодня добрый, так что держи вечный абонемент на загробный фитнес».

В качестве абонемента царю Коринфа был вручен камушек размером почти с царя Коринфа. В качестве фитнеса выступила крутая горка, в которую камушек надо было докатить до вершины.

Сизиф взялся за дело с энтузиазмом, но у камня были свои намерения: у самой вершины он решил вернуться на облюбованное местечко. И вернулся. И еще раз вернулся.

Все попытки обманывающего богов Сизифа перехитрить упрямую каменюку заканчивались стартом с вершины горы к подножию – иногда за каменюкой, а иногда и перед ней.

Поединок воли закончился полным поражением Сизифа и признанием, что «в этом проклятом мире даже валуны – тролли!!»

Ну, оно понятно: какой хозяин, такие и камешки.

Пы. Сы. На очереди - милая каннибальская оргия. Тантал, вестимо.

43. Свабдю в студию!

Очень может быть, что самые первые сериалы все-таки придумали греки в глубокой древности – просто ушлые бразильцы свистнули у них ценную идею. Что характерно – накал страстей и логика остались где-то на уровне.

Взять хотя бы историю Ио – той, которая телка – и ее потомков. Как уже было изложено выше, сюжет завязался с уже нам знакомого «Зевс воспылал, а Гера возьми да узнай». Чтобы скрыть прелюбодейство, Громовержец перекинул Ио в телку, да за делами и забыл ее превратить назад (нужно бдеть за смертными, вестимо!). Гера этим коварно воспользовалась и наслала на бедное животное крылатого гибрида-кровопийцу. Судя по описаниям аэдов, овод Геры свободно мог унести телку в далекие юга и схарчить там без помехи, но злобности ради ограничивался тем, что гонял по всей Элладе, не давая ни травки пощипать, ни на быков окрестных заглядеться.

После продолжительных и бодрых скачек Ио незаметно пересекла пограничные заставы Эллады (овода, видимо, задержали на кордоне), обрела человеческий облик и народила сыночка Эпафа. Тот в свою очередь произвел на свет Бела, от Бела пошли Египт и Данай, эти начали размножаться гораздо прилежнее предков, и тут уже сюжет сложился окончательно.

Данай правил в Ливии и как итог долгого ночного труда имел пятьдесят дочерей-красавиц. Египт правил в какой-то непонятной земле, где течет Нил и, не желая отставать от брата, народил полсотни сыновей – может, не прекрасных, зато воинственных. И по прошествии нужного времени озаботился: а откуда бы невест-то набраться? Простая арифметика: если каждый сын выберет себе жену… это ж только вообразить количество потенциальных тещ! И тут Египта осенила гениальная мысль сложить два и два. Вернее, пятьдесят и пятьдесят.

Вот только Даная перспектива скорой свадебки почему-то не устраивала (пятьдесят комплектов приданого, ага, щас!). Наскоро помолившись Афине, он построил пятидесятивесельный корабль, посадил дочек на весла и дунул с попутным ветром в неведомы края. Несколько удивленные таким оборотом сыновья Египта тоже погрузились на суда и двинули следом, мотивируя, что «Жаницца охота, аж жуть».

Видимо, дочерям Даная замуж было ну очень неохота. Во всяком случае, они гребли быстрее и пригребли в конце концов на родину прабабушки Ио – в Арголиду, где правил Пеласг. Царь обрадовался гостям, взял Даная с дочками под покровительство, а приплывшим следом сыновьям Египта велел передать свой пламенный арголидский кукиш и просьбу поискать невест в другом месте.

При этом Пеласг не учитывал, что сыновья Египта – воинственные. И что им ну оч-оень хочется жениться…

В общем, кто-то к девушке по волосам на башню влезает – а египтяне сходу вынесли ради свадьбы Пеласга вместе со всем его войском. Сгоряча они чуть ли не покрошили и самого Даная, но притормозили и выдвинули ультиматум: хочешь мира – готовься к свадьбе.

Данай честно сготовил свадьбу пятьдесят на пятьдесят, а вместо прощального напутствия раздал дочкам по кинжалу (завалялось полсотни в сундучках). Момент торжественного «Коль!» был назначен на брачную ночь.

В ночь после свадьбы сорок девять сыновей Египта крупно напоролись (именно на то, за что боролись). Пятидесятой – Гипермнестре – достался тупой кинжал и красивый Линкей (а было бы наоборот – и всё пошло б иначе). Потыкав тупым красивое, она решила, что чего там – можно и замуж сходить, разбудила мужа и тайно вытолкала из дворца.

Утро застало город в похмелье, а Даная в дикой ярости: количество жениховских трупов было некруглым. Славное число «пятьдесят» папа уже собрался было дополнить за счет Гипермнестры (правда, тогда получалось некруглое число дочерей, но это уж как-нибудь нарожается), но тут явилась Афродита, всем погрозила пальцем, привела Афину и Гермеса и быстро устроила личную жизнь ну прямо-таки всем.

Гипермнестру выдали за спасенного Линкея. Сорок девять послушных дочерей были оперативно розданы замуж кому куда (брачные ночи состоялись благополучно, после тщательных обысков невест. А то кто там знает, что там у папы ещё пылилось в сундуках). Сорок девять умерших сыновей Египта тоже устроились. На асфоделевых полях (но тени выпили из Леты и не обижались).

Словом, всеобщее счастье цвело и пахло многие годы, а подстава обнаружилась только когда данаиды начали потихоньку перемирать от старости.

В подземном мире их, лучась подлючестью, встречал Аид и пояснял, что женихов колоть – как бы, нехорошо. А потому – вон ведра, вон колодец, вон сосуд, который в принципе невозможно наполнить… Ведро – колодец – сосуд – буль-буль – вечность – ферштейн, фройляйн?! Гут, зер гут.

Пы. Сы. Ну, за данаидами - понятное дело, теперь Сизиф с Танталом посыплются, куда ж без них)

42. Доченька в папку

С любовными делами у Персефоны, прямо скажем, дела обстояли, как у Афродиты с мозгами: вроде как и есть, но отдачи никакой. Сами судите: муж – угрюмый тролль (спасибо еще, что муж он вахтовым методом, на четыре месяца), Адониса нужно делить с Афродитой… Еще ходили гнусные слухи о том, что в девическом возрасте Персефону соблазнил Зевс, отчего она родила ему Загрея, или Диониса Первого. Но мы-то точно знаем, что Диониса родила Семела со странным IQ, а потому на провокации не поведемся и историю эту рассказывать не будем.

Вторая версия соблазнения Зевсом Персефоны выглядит правдоподобнее и забавнее. По ней Громовержец как-то решил прогуляться в подземный мир, а там, на берегах Коцита, встретился с дочерью… слово за слово, она и забеременела.

А поскольку в подземном мире если что-то и рождалось – то жуткая, неведомая хрень (белокрылый нарик-Гипнос под это понятие в точности попадает), то родов ждали, мягко говоря, с опаской.

И не зря ждали, потому что дочка Персефоны и Зевса Мелиноя пошла в папу, выгодно совмещая в себе тягу к великим деяниям и крайнюю озабоченность.

И подвиги свои начала с того, что, цитируем аэдов, «заставила возлечь с собой Аида».

Заставила. Аида.

То есть, сначала имела место долгая погоня со швырянием в охальницу подручных предметов, теней, двузубцев и подданных; потом, надо думать, Мелиноя внесла бьющегося в истерике Аида в спальню на широких плечах; потом мир обогатился душераздирающими воплями: «Не для тебя мой цветок расцвел!» и «Помогите! Насилуют!!»… Ну, а уже после всего этого Мелиноя добилась желаемого. Овладела, так сказать, несмотря на ожесточенное сопротивление.

Персефона, пока шла расправа над мужем, отсиживалась где-то в бункере. То ли она позабыла о своем ревнивом нраве, то ли хотела, чтобы Аид испытал ее участь, то ли просто опасалась, что – заставят присоединиться.

Свершив свое черное дело, Мелиноя поступила еще более коварным способом. Вместо того, чтобы банально забеременеть, она раздвоилась.

Сообразив, что пощады не будет, Аид уполз под кровать, и выманить его не удалось никакими обещаниями. Тогда Мелинои решили поискать любви снаружи. Ну, а чтобы искалось эффективнее, начали интенсивно делиться клеточным путем со скоростью «чуть быстрее стрептококковой бактерии».

Очень скоро все мужские и даже некоторые женские особи в подземном мире подверглись грязным домогательствам. Гипнос, Танат, Морфей, Онир, Ахерон и прочие из команды Аида бегом, летом и ползком спасались от пары десятков Мелиной. Исключением был Харон, который сам бегал то за одним экземпляром, то за другим и орал: «Я совсем не против!». Но Мелинои отваливали, взглянув то ли на рожу перевозчика, то ли на весло, которое он им демонстрировал в качестве основного достояния.

Теням еще никогда не было так весело. Вопли, крики, призывы о помощи, всеобщая паника – словом, развлекуха, почти как на Олимпийских пирах.

К счастью, у Мелинои существовал предел деления и к счастью же, какой-то из двойников сунулся к Гекате с попыткой «слиться в объятии страсти». Двойник тут же огреб в лоб факел как подтверждение, что у богини колдовства исключительно правильная ориентация. Далее последовало тихое и быстрое избиение Мелиной, в котором втайне приняла участие и Персефона (а неча, неча на чужих мужей кидаться).

Под конец Мелиноя осталась в единственном, исходном экземпляре, но тут разверзлись недра Эреба… и дочь своего папы попрощалась с подземным миром воплем: «А там, внизу, есть мужики-и-и-и-и?!»

Гекате и Персефоне же досталась жуткая работенка: успокаивать мужское население мира, чуть было не лишившееся чести.

______________________________________________________________

Из непроверенных источников

Гадкие источники подземного мира заявляют, что после эротической эпопеи с Мелиноей Аид еще долго трагически восклицал, что «Надо же! Покусилась на святое!». И напрочь отказался заводить детей.

Пы. Сы. Товарищи, кажется, мы опять ударились об античную подземку. Предлагаю и дальше ударяться об нее же. Так что в следующий раз мы постараемся побеседовать о данаидах и о том, как они дошли до кары такой.

40. Откуда берутся Адонисы

Сколь бы ни был увлекателен вынос богами непочтительных смертных, все же когда сцеплялись сами боги, в особенности – богини – это еще интереснее. Интриги, пакости и изобретательные подставы лились рекой – куда там мексиканским сериалам!

История Адониса, кстати сказать, началась вполне в традициях этого самого сериала. Некая царевна Смирна внезапно зазналась и объявила, что дочь ее красивее самой Афродиты. Гремучий коктейль «имбецильность+неумение держать язык за зубами» дал привычные результаты: Афродита обиделась (ТАК на нее батон еще ни разу не крошили!) и послала к строптивой царевне Эрота с приказом влюбить ее во что-нибудь чудовищное. Пока божок любви перебирал в уме названия монстров, ему случайно на глаза попался отец Смирны… «Уй, ну и рожа! – содрогнулся посланец Афродиты. – Ну, хоть далеко ходить не надо», – и извлек из колчана соответствующую стрелу.

Смирна оказалась девушкой решительной. Влюбившись в папу, она возжелала быть поближе к объекту страсти, а потому спаивала оный двенадцать дней и, соответственно, двенадцать дней по ночам достигала желаемого. На тринадцатый день спиртное впрок не пошло, печень царя воспротивилась насилью и в приступе острой «белочки» он схватился за меч.

Афродита, конечно, не могла пропустить веселья. Смирна, объятая страстной любовью к отцу, и сам отец, объятый не менее страстным желанием прибить блудницу на месте, бегали по дворцу, визжали дуэтом, пугали слуг и вообще, всячески радовали тонкую натуру богини любви. Правда, со временем становилось все очевиднее, что царь, желающий оборонять от дочери честь и печень, бежит все-таки быстрее.

«Сейчас прольется чья-то кровь, сейчаааас…» – поняла Афродита. Дурную царевну срочно надо было спасать: в планах у богини не было мочилова, да и кишки на полу дворца смотрятся жуть как неэстетично.

Привычный вариант напросился сам собой: Смирна сходу стала деревом. Подбежавший папа, не разобравшись, рубанул по стволу – и из ствола внезапно вывалился младенец.

Деморализованный царь с пронзительным воплем «Глюки!!!» ускакал искать снадобье для печени и головы, а Афродита посмотрела на младенчика и внезапно прониклась: «Ути, до чего хорошенький! Ути, какой перспективненький! Себе бы оставить!»

Себе оставлять дитяти Афродита все же не решилась (муж, любовник, общая атмосфера Олимпа, нафиг-нафиг). А потому упаковала ребенка в ларец и передала менее занятой Персефоне – с обещанием заплатить за передержку ценной вещи. Наив Афродиты, думавшей, что Персефона в ларец не будет заглядывать, был более чем удивителен…

Супружница подземного Владыки распотрошила шкатулочку, тоже оценила перспективность ребеночка, отнесла его в свой дворец, да и вырастила там. А вырастив, использовала по назначению: в качестве любовника.

Афродите, явившейся за своим, был явлен изящный шиш и «ну уж нет, я растила – я и пользоваться буду».

Между олимпийской и подземной красавицами тихо назревал божественный конфликт.

________________________________________

Из непроверенных источников

Особо зловредные аэды задавались вопросом: а как сам Аид относился к тому, что жена внезапно решила разнообразить досуг со смертным? Утверждалось, что относился как истинный подкаблучник – пофигично. Если же кто-то пытался на Персефону настучать – подземный Владыка напоминал, что Адонис – смертный и что «ну, чо, помрет, потом и перетрем, как мужик с мужиком…» И глумливо ржал.

41. Кляйн, отдафай мальчика!

Про соломоново решение в те отдаленные времена еще не было ничего известно (к счастью для Адониса). Персефоне и Афродите пришлось выкручиваться своим умом. Для начала, они обратились к Зевсу с просьбой рассудить спор, но у Громовержца вовремя взыграло чувство самосохранения. Сообразив, что связываться с двумя богинями (одна – любовница Ареса, одна – жена подземного брата) – себе дороже, он перевалил судейство на музу эпоса Каллиопу.

Каллиопа, как и ожидалось, судила эпично. По ее решению, с каждой из богинь Адонис должен был проводить по трети года, а последнюю треть – где ему вздумается, «а то совсем заездили мальчика, надо ж ему сил где-то набираться. Все, обжалованью не подлежит!»

Персефона, для которой схема «четыре месяца из двенадцати» была интуитивно знакома, согласилась, а вот Афродита захотела выпендриться.

То ли ей не хватало мужа-Гефеста и любовника-Ареса, то ли душа настойчиво просила нагадить Персефоне, но богиня любви пустила в ход свой чародейский пояс и влюбила себя бедного Адониса так, что он начал с ней проводить и «вольную» треть года. А потом спускался в подземный мир обессиленным и тяжко вздыхал об утрате «единственной».

Персефона, посмотрев на такой расклад, сочувственно покрутила у виска: видать, Афродита забыла, с кем связалась. И отправилась прямиком к Аресу – испытывать на боге войны тонкости нейролингвистического программирования.

Собственно, особых тонкостей и не потребовалось. Персефона просто поинтересовалась: мол, братец, а ты не в курсе, что твоя любовница Афродита тебе предпочитает смертного? Нет, я-то ничего, может, она думает, что ты малость не тянешь, и все эти войны, да и смертный красивый…

Убивать горячий олимпийский парень Арес готов был уже после первой фразы. После «малость не тянешь» он от избытка чувств пустил пар из ушей, превратился в кабана и рванул на поиски Адониса.

Вообще-то, по некоторым источникам, Адонис был охотником на зайцев, чем они с Афродитой и занимались, бродя по лесам и полям. Но одно дело – серые-ушастые, а второе – это когда из кустов на тебя несется вепрь, причем, мстительно хрюкает что-то вроде: «Это я-то не тяну?!»

Надо полагать, долго убивать Адониса Аресу не пришлось. Подбежавшая Афродита констатировала смерть любимца от разрыва сердца. По воздуху медленно удалялся по своим делам Танат. В кустах что-то довольно ухрюкивало в направлении Олимпа. Природа, как заверяют аэды, внимала скорби богини…

После встречи с Аресом Адонис закономерно перешел в полную собственность Персефоны – причем, уже на веки вечные, то есть, пока не надоест. Правда, убитая скорбью Афродита отправилась к Зевсу и просила отпускать Адониса из-под земли на летние месяцы… После нескольких дней рыданий и созерцания опухшей богини любви Зевс согласился. Персефона не препятствовала: в конце концов, все уже поняли, кто круче.

Пы. Сы. С Персефоной связана еще одна примечательная инцестная история: это как она родила хрень по имени Мелиноя и как от этой хрени потом избавлялись. Так что в следующий раз у нас тут будет рассказ о большом подземном переполохе.