kanateev

В воскресенье я отправился на лыжную трассу. Дошел до автобусной остановки, подождал пару минут. Подошел подходящий микроавтобус, синий такой, забавный, с маленькими колесами; не так давно все маршрутки в Москве упразднили и вместо них пустили эти самые микроавтобусы. Протянул водителю 55 рублей, а он кивает мне, не отдавая билет - проходи, мол в салон. Ну не наглость ли? Не такая уж и наглость. Но днем ранее, в субботнее утро, то же самое сделал другой водитель такого же микроавтобуса. И тогда, в субботу, я сказал "ну ладно", прошел в салон и задумался.

а почему ладно? может, не ладно? почему я должен волноваться о том, что у меня нет билета, если я заплатил за проезд? а может, водитель знает, что контролеров на маршруте нет, тем более в субботу? может, ему надо кормить детей, и эти пятьдесят пять рублей ему нужнее? может, мне незачем быть таким правильным?
а может, я должен оплатить городу свой проезд и не потакать краже денег, которые должны пойти на развитие транспортной системы? с моральной точки зрения, насколько это важнее того, что водителю могут быть нужны деньги?

Тогда, в субботу, я не очень-то глубоко задумывался об этом. Но в воскресенье сказал, что мне нужен билетик. Водитель ответил:
-зачем он тебе?
-чтобы я был спокоен.
-не волнуйся, я тут за все отвечаю.
-я понимаю. но я плачу городу, а не вам.
-да еб твою мать (протягивает билет).
-спасибо. извините.

Мне не симпатичны ни московские власти, ни российское правительство в целом. Да и вообще с простой человеческой позиции лично я хочу, чтобы мои деньги ушли водителю. Но вместе с тем мне хотелось бы, чтобы этот человек, воруя, испытывал хотя бы смущение и сомнение, а не говорил мне "еб твою мать". Это значило бы, что с приходом другой власти мы бы получили общество, готовое быстро меняться ментально, готовое меняться к лучшему.

Рядом с моим домом есть красно-белый супермаркет, куда я иногда хожу, хотя мне и стыдно это делать. Коллектив в этом магазине отличается тем, что сотрудники его друг с другом активно общаются, перешучиваются или даже переругиваются, и потому я вижу их не совсем так, как обычно видят кассиров в супермаркете - для меня они обладают некоторой личностью и, мало того, один толстый мальчик, Саша, мне даже симпатичен. Хотя он, наверное, никогда к этому не стремился.

Среди них есть девушка лет 30, она рядовой кассир, и в то же время отличается от других: она часто бывает одета в свою, а не в форменную одежду, подчас говорит громко и требовательно и, главное, нередко бывает объектом интереса со стороны сотрудников или маргинальных посетителей. У неё канонично красивое лицо, но мне оно не кажется таким - у него резкие черты, а сама она склонна к резким движениям.

Кассиры здороваются со мной, а я с ними, и только она - никогда. Ни разу она не сказала мне «здравствуйте», хотя я много раз ловил на себе её взгляд. Когда я здороваюсь с ней, она молчит и это вовсе не неловко, она в этом очень органична. Я понимаю, что для неё это - принципиальная позиция, и своим молчанием она демонстрирует мне своё презрение к моему полу . Я не могу знать, но я думаю, она была жертвой домашнего насилия или вроде того. Я понимаю это и я сочувствую ей, и все же пару раз, будучи усталым и злым, я и сам не здоровался с ней, ведь мне хотелось проверить, что будет со мной.

Интуитивно, если ты разумный человек, ты знаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет. Отвечая на акт агрессии актом агрессии, получаешь два акта вместо одного. И в то же время, разве верно оставлять чужой самостоятельный поступок без возмездия и брать все на себя? Да, я могу понять её, но должен ли? Вот о чем Ларс Фон Триер должен был снимать свой «Догвилль» - о кассирше в супермаркете.

Вокруг нас много вещей, которые нам не нравятся, много несправедливостей, с которыми мы бессильны что-то сделать, как я бессилен в отношении судьбы этой кассирши. Возможно, я мог бы жениться на ней и постараться изменить её мнение о мужском роде, только я связан слишком большим количеством обязательств кроме этого. И потому причинённое ей другими людьми зло останется без возмездия, без объяснения и без светлой стороны, если только она сама не найдёт её. А сам я уже не могу придавать никакого значения тому, что она не здоровается со мной, ведь у меня нет физической возможности быть заинтересованным в её жизни.

В детстве у меня дома не было телевизора, так что к шестнадцатому году своей жизни я увидел, пожалуй, не больше тридцати фильмов. Может, пятидесяти, если считать мультики. И это делало меня очень преданным зрителем, внимательным и увлечённым. Уже после падения железного занавеса хорошие фильмы производили на меня впечатление большее, чем на людей из моего окружения, пресыщенных в куда большей степени. Я так предполагаю, но я могу ошибаться.

Мне хорошо запомнилась цитата из фильма «Бойцовский клуб»:

«Телевидение внушило нам веру в то, что все мы станем миллионерами, звездами кино и рока.

Все вранье.

И мы начали это осознавать.

И это приводит всех в ярость».

Не знаю точно, написал ли это Паланик или же это слова сценаристов фильма, но звучит убедительно. Я долго ждал, когда эти слова покажутся мне правдой, но этого так и не случилось. Наверное, критика общества потребления стала притчей во языцех и сегодня уже глупо возмущаться тем, кем нас считают рекламные агентства.

Но само по себе чувство ярости, о котором я услышал из этого фильма, оказалось мне вовсе не чуждо. Оно выразилось в том, как мало я нашёл в окружающих людях из того, что изначально предполагал.

Пожалуй, именно это со мной и происходит последний год, а может быть, и пять. Я чувствую, как у меня развязываются руки, когда вижу, что важное мне не имеет такого значения даже для самых близких мне людей и иногда даже прямым текстом высмеивается ими.

И это приводит нас в ярость, да, моя прелесть?