dianaviugina

-Да, умирает Петровское, - вздохнул старый лесник, обводя взглядом берег озера, заросший камышом. Слова эти относились не к самому озеру, а селу, которое лет сорок назад жило кипучей жизнью. Лесхоз, своя лесопилка, ремонтные мастерские, клуб, тут же за клубом, узенький переулок, выходящий к берегу небольшого озера. Каждое лето здесь ставили мостки, с которых местная ребятня прыгала и ныряла в зеркальную гладь. Немного поодаль – добротный сарай с лодками. Сам много раз плавал на одной из них за жёлтыми кувшинками для своей будущей жены. А рыбалка какая, а охота! А что теперь: разъехался народ, дома многие побросали, утихла лесопилка, заросло озеро камышом, от мостков давно ничего не осталось. Конечно, жизнь-то другая стала. На противоположном берегу выросли маленькие бревенчатые домики, двери которых всегда были открыты для многочисленных приезжих, желающих порыбачить, поохотиться, или просто отдохнуть и грибы пособирать. Места здесь заповедные, красоты неописуемой, рыбы да зверя всякого! Браконьеры, тоже стали часто наведываться. Сам он в лесниках уже лет двадцать ходил, всякого насмотрелся. Село Петровское примечательно было: растянулось оно по лесу на несколько километров. Идёшь по просеке и кажется, что поглотит тебя сейчас густая чаща, забросает сосновыми ветками, а, нет – откуда ни возьмись, открывается вид на десяток, другой добротных домов. Ухоженные огороды глаз радуют, скотина в сараях мычит. А потом, опять лесная чащоба со всех сторон тянется до следующей жилой проталины. Сейчас, кто остался, ближе к центру переселились. Этих жилых проталин уже и не осталось почти.

Сегодня путь лесника лежал по тому краю села, который заброшен был уже давно. Дощатые заборы да огороды давно бурьяном заросли, молодые сосновые деревца рассыпались беспорядочно по когда-то жилой местности, а вот домики крепкие были. Брёвна от времени потемнели, крыши кое-где осели, а так – ещё ни один не рассыпался. Зачастую такие места на окраине привлекали чужаков. Вот она крыша, а вот он лес, с богатством его.

Остановился лесник, осторожно выглянул из-за кустов. Птицы щебечут, раздаётся частая дробь дятла, прощупывавшего где-то рядом сухое дерево. Верный признак – нет здесь никого, ничто не мешает лесным обитателям.

Пройдёт сейчас мужик по заросшей дороге мимо бревенчатых строений, спустится в глубокий овраг, а там, по нему – до самого дома почти дойдёт. Да и не хотелось сегодня задерживаться надолго. Сын из города приехал, да не один, с женой. Жена на сносях, не привычная к тяжёлой деревенской жизни, надо подсобить, баньку истопить, угостить честь по чести. С этими согревающими душу мыслями, зашагал лесник быстрее, не забывая осматриваться по сторонам да прислушиваться.

Вон, до оврага уже рукой подать. Слышно уже, как нежно и жалобно журчит по дну его ручеёк, будто ребёнок плачет.

«Да и впрямь плачет, нет, правда плачет», - остановился лесник, озираясь по сторонам. Избушка эта, стоявшая на отшибе знакома леснику была ещё с молодости. Жила здесь когда-то вдова с четырьмя детьми. Муж её пил безбожно, да и сгинул где-то в лесу по пьяне. Искали, конечно, да без толку. Может волки задрали, может на болота забрёл. Лесник тогда молодой ещё был, обстоятельства дела этого особо не помнил. А баба помаялась одна с детьми, помаялась, да и уехала куда-то. В домишке этом ещё потом кто-то жил, а как жизнь изменилась в худшую сторону, так люди и стали разъезжаться кто куда в поисках лучшей доли. Через несколько лет эта часть села вообще опустела, и слышать сейчас плач, доносившийся из полусгнившей избушки и странно, и боязно.

Распахнув настежь дверь, ведущую в единственную комнату, половину которой занимала большая полуразвалившаяся русская печка, лесник вперился взглядом в комочек, издававший тоскливый слабый плач. «Мать честная! Да это же ребятёнок!» - обомлел он. Прижавшись к чёрному печному боку, на сгнивших половицах сидел ребёнок, тонко и жалобно плача и размазывая слёзы по лицу грязными кулачками. Увидев вошедшего лесника, малыш заплакал ещё громче и протянул к нему тоненькие ручки. Осторожно, боясь причинить боль, лесник поднял ребёнка и понёс его к выходу, бережно прижимая к себе. Оказавшись под тёплыми лучами солнца, лесник опустил свою находку на траву, а сам начал рыться в кармане своей куртки, стараясь достать свёрток с домашним хлебом и салом. Надо же накормить первым делом ребятёнка. Это был мальчонка, на вид которому едва исполнилось три года. Особо истощённым он не выглядел, грязный только больно. Белокурые волосы повисли сосульками, обрамляя бледное личико с пухлыми щёчками. Вылинявшая рубашонка и короткие рваные штанишки едва прикрывали тельце ребёнка, покрытое слоем грязи. Маленькие ножки были страшно исцарапаны.

- Как тебя зовут? Мамка с папкой где? – лепетал лесник, протягивая мальчонке кусок хлеба.

Большие голубые глаза глядели на него доверчиво и жалобно. Пока он мусолил хлеб, лесник перебирал в уме все возможные варианты. Если бы ребёнок был из его села и потерялся в лесу, то весь лес бы давно прочёсывали, а он бы знал об этом один из первых. Возможно, он один из тех приезжих, хотя, судя по одёжке, маловероятно. Ни одна мать не оденет так своё чадушко для прогулок в лесу. А может, и взрослые тоже заблудились, попробуй, найди их в лесах!

«Надо вынести ребёнка отсюда, накормить, отмыть, да и сообщить, куда надо», - думал пожилой человек, - по оврагу хоть и ближе, а с дитём на руках не сподручно идти, по дороге надо, а там, через просеки по тропинкам в аккурат к жилью и выйду». С этими мыслями подхватил лесник найдёныша и направился по некогда широкой дороге, прижимая и кутая в старую куртку маленькое тельце. «Ишь, ручонки какие холодные, тепло вроде, а замёрз, видно, малец. Ничего, отогреем, найдём родителей, и всё у тебя хорошо будет», - приговаривал он по-отцовски ласково. А мальчишка молчал, только ёжился от солнечных лучей, да прятал голубые глазёнки от яркого света.

Пока жена да сноха охали и причитали около ребёнка, лесник долго и обстоятельно рассказывал, где нашёл мальчонку, как долго шёл, продираясь сквозь чащобу, прижимая к себе драгоценную ношу. Никому из домочадцев и невдомёк было, что уже давно во дворе тоскливо подвывает собака, а старая рыжая кошка злобно фырчит под печкой, закрывая собой трёх недавно народившихся котят.

Пока топилась банька, лесник успел сходить куда надо и сообщить о странной находке, а заодно зашёл к пожилому мужчине, долгое время работавшему когда-то фельдшером в их селе.

Уж как ни старалась жена лесника, но помыть мальчонку в бане оказалось не так уж и просто. Тот извивался и кричал, не желая сидеть в лохани. Руки пожилой женщины скоро покрылись глубокими царапинами. Успокоился ребёнок только тогда, когда сноха взялась за дело, что-то ласково приговаривая и напевая.

- Ангелок, да и только, - восклицала сноха, расчёсывая кудри малыша.

- И впрямь, красавец! – вторила ей женщина, умиленно улыбаясь.

Мальчонка после баньки преобразился: большие голубые глаза на чистом фарфоровом личике, обрамлённом шёлковыми белокурыми локонами, пухлые щёчки и такое милое выражение. Ни дать, ни взять – маленький ангелок. От молодой женщины малыш не отставал, то прижимался к ногам, то старался коснуться округлившегося живота. Даже, когда его осматривал фельдшер, пришедший с хозяином дома, сноха была рядом, опасаясь, чтобы малыш не поднял крик.

- Ну, что скажешь, Василий, как парнишка? – спросил хозяин, выходя с ним на улицу.

Фельдшер задумчиво покачал головой.

- На первый взгляд, ничего страшного я не увидел. А вот со второго взгляда, не по себе стало, это точно.

- Как так не по себе? Болен он, да? Один бог знает, что ему натерпеться пришлось. Не нашёл бы я его, так и сгинул бы. Сам бог отвёл беду!

- Ещё бы бог объяснил, почему у мальчика температура на пять градусов ниже нормальной, да что с зубками случилось.

- А что с зубками?

- А ты что, не заметил? Они же у него, как напильником заточены, острые, как у зверька. Такими цапнет, мало не покажется. Да и язык синий, как у мертвеца. В район его надо. Приедут-то когда?

- Да я уже к председателю сбегал, он свяжется с кем надо. Такое дело не заставит долго ждать. А приедут, начнётся – где нашёл, как нашёл?

- Ну, у тебя вон бабы позаботятся. Глядишь, родители найдутся. Пойду я. Ну а если что – зови.

Усталой походкой направился фельдшер к калитке, потом обернулся, будто вспомнил что.

- Ты его в Марьином доме нашёл, у Змеиного оврага?

- Да я ж говорил уже.

- Нехорошее место, да и история там темная была. Слышал я, ещё по молодости, что Марья своего нерождённого ребёнка лесной нечисти обещала, если мужа её, алкоголика изведут. Измывался тот над семьёй крепко. Вот и извели. Не нашли его тогда, помнишь?

- Ты, Василий, на старости лет совсем рехнулся! Во всякую чушь веришь. А ещё с образованием!

- Не был бы я атеистом, точно бы тебе сказал. Не от бога мальчонка этот. Снаружи – ангел, а внутри света я не увидел. Только ненависть да боль. Мой тебе совет – побыстрей в район отправляй, там сами разберутся.

Если у лесника до момента этого пела душа, оттого, что не дал пропасть ребёнку и оказался по воле случая в нужном месте, то ухнуло сердце сейчас, застучало, затрепыхалось от предчувствия беды. «Да что такое недоброе душа невинная сделать может?» - задавал он сам себе вопрос, глядя как прильнул малыш к снохе, крепко обхватив её своими ручонками.

***

Не заладился день с самого начала. Вставшая до свету хозяйка, сразу и не поняла, чего это Мурка протяжно и жалобно мяукает, забившись в самый дальний угол под старым диваном. Только потом заметила три маленьких, скрючившихся бесформенных тельца, лежавших у самого лаза, ведущего под печку. «Фу ты, напасть какая», - подумала хозяйка, убирая закостенелые трупики, опасаясь, чтобы не увидела сердобольная сноха да дитё, которому лишние переживания и не нужны вовсе. Цепной пёс сегодня не встретил хозяйку радостным повизгиванием, даже носа из будки не высунул, не подошёл к миске с тёплым варевом. Зорька в хлеву вела себя беспокойно, постоянно оглядываясь и вздрагивая. В довершение всего, ударила копытом подойник, со звоном отлетевший к двери. Глядя на белую лужицу, растекающуюся по полу, в сердцах хозяйка замахнулась на животину, ругая её и стыдя. «Чего наделала, дура бешеная! Сварила кашки!» - бормотала женщина, выходя из хлева.

Муж и сын уже встали. Сын засобирался на правый берег озера, где стояли домики для приезжающих. Ведь не один приехал, друзья его там ждут. Обещал показать им рыбные места, знакомые с детства, хотелось и новостью поделиться. Отец должен дома остаться, кто знает, когда из района приедут. А пока – дела по хозяйству.

Заглянула женщина в комнату, где сноха спала, что-то долго не выходит она. Лоб у молодухи испариной покрылся, видно сон тяжёлый снится, а мальчонка рядом, положил ручонку ей на живот и тоже тихо посапывает. На щеках румянец появился, которого вчера и в помине не было. А из уголка пухлых губок стекает на подушку розовая слюнка.

***

От Дарьи, снохи лесника, найдёныш ни на минуту не отходил. Бабкины сюсюканья да причитания ему давно надоели, она ещё смыть с него хотела запах родной, да землицу чёрную. А зачем смывать, если положено ему таким быть. И дом не нравился ему: звуки другие да запахи, речь знакомая, да чужая. А как ночь опустилась, так и вовсе невмоготу стало. Манит лес его, зовёт назад каждый куст да кочка болотная, голод становится сильней и сильней. Выпорхнуть бы сейчас птицей ночной, ускользнуть гадом ползучим, да держит здесь его жизнь нерождённая, что под сердцем у молодухи прячется. Прижимаясь к животу молодой женщины, слышит он, как бежит кровь по тонким ниточкам сосудов, чувствует довольство и радость, исходящее от нерождённого, ощущает любовь матери, дарующее жизненную силу. Бешеная злоба и лютая обида искажает ангельские черты. Почему люди любят и так же легко предают? Родная мать отказалась от него, оставив душу скитаться по обезлюдевшему краю. Холодно ему, тоскливо, одиноко. Да ещё и привязан к тому покосившемуся домику, на задворках которого мать закопала его – мёртворождённого, без имени, без любви и ласки, без прошлого и будущего. Вот и плачет он, прижавшись к давно отсыревшему холодному боку печки. Нет, не вернётся он туда один. Будет у него товарищ для игр да забав. Стоит только к этой пульсирующей жилке прильнуть, высосать всю жизненную силу. Не дали ему родиться живым, так и он отплатит тем же.

***

Всю ночь Дарья металась по подушке, снились сны, один страшней другого. Вот идёт она по узкой тропинке в длинной белой рубахе, простоволосая, а вокруг туман белый по самой земле стелется. А из тумана слышится то смех детский, то плач, то звать её начинает кто-то по имени. Только хочет шагнуть навстречу голосу, руки невидимые за рубаху хватают, шагу ступить не дают, всё тянут по тропинке дальше, а куда – не разберёшь, туман мешает.

А вот она уже в доме каком-то, печка жарко топится, а ей холодно. Ребёнок внутри зашевелился, да сильно так, будто почувствовал недоброе. Её и саму озноб пробил, но не от холода, а от ужаса. Выползал этот ужас из-под старой печки и медленно приближался к ней, оставляя на полу кровавый след. Отдалённо похож он был на дитя человеческое, только без ног, без рук, с головою огромною, да оскалом, как у разъярённой собаки. Заломило спину, перехватило дыхание, запульсировала боль внизу живота, а ноги сами собой подкосились, кидая грузное тело на холодный пол.

« Да ты что, сердешная, кричишь-то так?» - забежала в комнату перепуганная свекровь.

На широкой кровати металась и кричала молодая женщина, которой полностью овладел страшный сон. Мальчонка, не отстававший с вечера от Дарьи ни на шаг, сидел в ногах и с явным удовольствием наблюдал за происходящим. Подбежав к молодой женщине, свекровь принялась тормошить её.

- Просыпайся, родная, просыпайся, милая, - приговаривала бабка, испуганно поглядывая то на сноху, то на ребёнка.

Только когда Дарья раскрыла глаза и с трудом села на кровати, бабка облегчённо вздохнула. «За ночь молодуха осунулась, лицо без кровинки, видно, и правда, страх какой привиделся, - думала свекровь,- а может, заболела?»

- Господи, Дарьюшка, на тебе ж лица нет! Не заболела ли?

Сноха попыталась встать с кровати, но тут же повалилась на спину, схватившись за живот.

- Болит внутри что-то, будто железо раскалённое загнали, - простонала она.

Ни она, ни старая женщина не обратили внимания на мальчишку. А надо бы. На какое-то мгновение, его личико изменилось, искажённое гримасой злорадства и удовольствия. Губы растянулись до самых ушей, показывая острые мелкие зубки, а длинный язычок хищно облизнул губы, оставляя на них вязкую тёмную слюну. Но это только мгновение. Если бы сейчас женщины посмотрели на него, то увидели того же белокурого мальчугана с ясными голубыми глазками.

- Так, с постели не вставать, если, что понадобится, сама принесу, - по-хозяйски распорядилась бабка, сгребая в охапку мальца.

- А ты, мой золотой, мыться и завтракать.

К еде ребёнок так и не притронулся. Не помогли ни ласковые уговоры, ни поглаживания по головке, ни причмокивания, издаваемые бабкой, желающей этими звуками показать, какая вкуснятина стоит перед малышом. Тот только бросал взгляды на дверь, за которой осталась молодая женщина, да иногда с тоской смотрел в окно, из которого можно было увидеть верхушки далёких сосен.

***

«А грех таким случаем не воспользоваться, - думал Гришка, поглядывая на мелкую рябь, покрывавшую поверхность озера. Ни рыбаком, ни охотником он отродясь не был, но не отказался, когда его друг Глеб предложил поехать на озеро Петровское порыбачить. «Если и есть рай на земле, то это именно то место!» - неоднократно повторял Глеб, расписывая красоту и богатство края. Ну а что, впереди две недели отпуска, а новые места увидеть, всегда благодать. Собирались, правда, долго. У Женьки, соседа и друга, родители там жили. Вот его жена молодая и заегозила: «Поеду, мол, с вами, свёкра со свекровью навещу». Ей рожать через три месяца, а она ни в какую, поеду и всё! А что места там глухие, да сотовый не ловит, её мало волновало. Вот и ехали долго, Женька машину тихо вёл, осторожно, всё боялся свою Дашку растрясти.

По приезду, конечно, сразу к родителям, ну а Гришка с Глебом не захотели пожилых людей стеснять, им сейчас радостных хлопот прибавилось. Устроились в одном из домиков, что понастроили для туристов, благо, народу кроме них, раз, два и обчёлся. Места, и правда, красивые, душа радуется! А тут Женька появился, всё про найденного ребёнка рассказывает, взволнованно языком прцокивает. Выслушав внимательно друга, Глеб плечами пожал.

- Так, а родители где? – спросил Глеб уже в который раз.

- Да говорю, тебе, никого там не было. Вот приедут с района, пусть разбираются, - ответил Женька.

- Странно всё это, непонятно. С такого крохи, родители глаз не должны спускать. Если и потерялся, так искать должны были. Может, случилось чего? – задумчиво проговорил Гришка.

С самого начала Женькиного рассказа, стали мучать его нехорошие предчувствия, будто плохое что-то должно произойти, а как и с кем – неизвестно. Особой мнительностью Гришка не отличался, а тут, всё из рук валится, думки всякие нехорошие в голову лезут. Не выдержал всё-таки.

- До дома на машине – рукой подать. Давай, Женька съездим, посмотрим на вашего гостя. Глеб здесь останется, а мы ему молока домашнего привезём.

Глеб молоко не любил, поэтому сразу понял, куда его друг клонит. Не ему, Глебу, со способностями Гришки спорить. Раз насторожился тот, значит, есть на то причина.

Через пятнадцать минут Гришка с Женькой уже входили во двор аккуратного ухоженного домика с резными ставнями. Хозяйка что-то рассказывала мужу, поминутно показывая то на собачью будку, то на загон для скотины.

- А где Дашка, мама, - спросил Женька, глядя на родителей.

- Отдыхает милая, устала, приболела.

- А пацан где?

- Да он от неё не отходит. Толком не ел, как из-за стола встали, так он около неё и примостился.

Женька с Гришкой вошли в дом. Женька сразу в комнату – как жена себя чувствует проверить. Тут же вышел, широко улыбаясь.

- Спят, - коротко и ясно сказал он, обращаясь к Гришке.

А того, как жаром обдало.

- Извини, Жень, мне надо посмотреть, не по себе мне.

С этими словами направился Гришка прямёхонько в комнату мимо недоумённого, ничего не подозревающего друга.

***

Молодая женщина лежала на широкой кровати. Казалось, что она спит: её глаза были закрыты, а скрип открывшейся дверь даже не побеспокоил её. Зарывшись в тонкое одеяло, рядом примостился ребёнок, которого Гришка сразу и не заметил. Всё его внимание сосредоточилось на руке, лежавшей на животе у женщины. Но эта была не её рука! Она имела отвратительный синюшный цвет и короткие толстые пальцы без малейшего признака ногтей. На их месте зияли небольшие раны, из которых выползали тонкие красные нити. Этот живой клубок, напоминающий дождевых червей, которые вытягиваются и сокращаются, быстро расползался по животу Даши и исчезал в складках халата. Вот по лицу спящей прошла судорога, черты исказились и застыли маской невыносимого страдания и ужаса. Глаза по-прежнему были закрыты, но губы силились прошептать что-то. Страшный сон, из которого женщина не могла выбраться, полностью захватил её сознание, погружая в бездну мрака и боли. Её рука сначала силилась оттолкнуть живые щупальца, защищая маленькое создание внутри неё, но потом безвольно упала, не в силах сопротивляться неведомой силе. Гришка не понимал, что происходит. Повинуясь первому порыву, он подскочил к кровати, сгрёб одеяло, из которого тянулась эта синюшная мерзость, и отшвырнул к двери. Тут же из скомканного узла раздался тихий плач ребёнка, и из-под одеяла показалась белокурая головка. На Гришку смотрели голубые глазёнки, из которых текли слёзы боли и обиды.

Успокаивая себя и не понимая, как так получилось, Гришка протянул руки навстречу крохе. Как только его пальцы коснулись белокурой головки, кроха резко дёрнулся и откатился подальше от Гришки. Именно откатился, потому что ручки и ножки ребёнка мгновенно осыпались на пол смрадной пылью, являя глазам Гришки отвратительные почерневшие обрубки. Это был уже не милый мальчонка, а нечто, с которым сталкиваться Гришке ещё не приходилось. Голова существа неимоверно увеличилась, губы растянулись до самых ушей, показывая оскал маленьких острых зубов, как у хищника. Некогда симпатичные кудряшки повисли жёлтыми редкими сосульками, из-под которых просвечивался синюшный череп. Но самое страшное было то, что из пасти существа торчал не язык, а та самая отвратительная рука, которая недавно покоилась на животе молодой женщины. Она втягивалась в пасть существа, шевеля толстыми пальцами, как будто приглашая Гришку за собой.

В эту минуту дверь комнаты открылась, и на пороге появился Женька с испуганной матерью, выглядывавшей из-широкого плеча. С невиданной быстротой существо заскользило под ногами вошедших, опираясь на свои обрубки и издавая тонкий визг, напоминающий плач младенца.

Пожилая женщина испуганно охнула, отскочив в сторону и быстро крестясь. Женька переводил недоумённый взгляд с Гришки на жену и на мать. Во дворе что-то загремело, раздался тоскливый вой собаки и крепкий мат лесника. Через минуту он сам влетел в комнату, размахивая руками и хрипло дыша.

- Это что ж такое, твою мать! Мимо меня прошмыгнуло, ни зверь, ни человек. Собаки по всей округи завыли. Я и рассмотреть толком не успел, как это в лопухах под забором исчезло. Поди найди сейчас.

- Не найдёте, - тихо прошептал Гришка, - Ушло туда, откуда забрали. Не здесь его дом, не к этому месту оно привязано.

- Кто оно, Гриш? - спросил испуганный лесник.

- Дитя нерождённое, - медленно проговорила Женькина мать, тяжело опускаясь на лавку. - Ты, Женя иди, жену разбуди свою, ей же поесть надо, а то сил не будет.

- Мы ведь с тобой, дураки старые, - продолжила она, как только за Женькой закрылась дверь в комнату, - Чуть Дашеньку с внучком не угробили.

Глаза её смотрели на мужа с горечью и упрёком.

- Никогда не думала, что бабкины сказки явью окажутся! Ты кого в дом принёс? Собственными руками нечисть сюда затащил! Сказки сказками, а и в них доля правды есть. В народе нечисть эту Игошкой кличут. Может он у матери, да у ребёнка, которого она под сердцем носит, жизнь по капельке высасывать. Ты…

Что уж дальше хотела она сказать, так несказанным и осталось. Из комнаты вышел Женька, поддерживая жену за руку.

- Хоть слово мне скажите, - строго буркнула она, косясь на Гришку и мужа.

- Ой милая моя, как ты, отдохнула, полегчало?

- Голова кружится немного, слабость.

- Так ты ж не ела ничего! А тебе двоих есть надо! Сейчас, сейчас! – захлопотала свекровь у стола, гремя посудой.

- А мальчик где? Он же около меня был! – оглядываясь по сторонам, спросила Даша.

- Так его родители нашлись. Ты заснула, а они и приехали. Туристами оказались. Новость по дворам уже разошлась, вот они нас быстро нашли. Тебя будить не стали, а мальчик сразу родителей признал. Вишь, как хорошо всё получилось!

-Кх, - кашлянул в кулак лесник и вышел на улицу. За ним последовал и Женька с Гришкой.

Сели на заваленку, помолчали немного.

- Ты, это, сынок, Дашке не говори ничего, ей волноваться незачем. Вишь, как мать всё ладно придумала, - сказал пожилой мужчина, обращаясь к сыну.

- А с района приедут, люди спрашивать начнут.

- А я так и скажу. Мол, родители нашлись и точка.

***

Ужин прошёл за разговорами. Мать плеснула мужикам по пол стакана ядрёной домашней наливки, пригубила сама, отчего её щёки покрылись ярким румянцем, а морщинки разгладились. Говорили о рыбалке, охоте, грибах да ягодах, вспомнили всё, чем богат этот край.

Женька с Дашкой спать ушли, да и сам хозяин поднялся, намереваясь на улицу выйти покурить. Сегодня они точно, на озеро не вернутся.

«Придётся Глебу самому ночевать, - думал Гришка, У него язык чесался, всё хотелось ему спросить хозяйку про Игошу. А та, как будто чувствовала, Набрав горячей воды в старый погнутый таз и опустив туда стаканы, она рассказала Гришке то, что сама когда-то слышала от бабки своей, матери да добрых людей.

- Люди сейчас другие: ни в бога ни в чёрта не веруют, над приметами смеются, на всё объяснения научные находят. Ты бы смог мне по науке объяснить, чего такого мы здесь видели? Не смог бы! Судьба у людей разная, а уж женская доля… Детишек рожать, растить, хозяйство вести, да ещё и работать. Сейчас, конечно не то, что раньше, легче намного. Молодёжь себе народит одного-двух и пляшет вокруг них. А при бабке моей, сколько даст бог, только и рожали. Она сама была шестым ребёнком в семье, а после неё ещё троих нажили. И ничего – выкормили, вырастили. Да и бабы тогда крепче были – ей рожать, а она граблями машет – мужику не уступит. А вот если девка во грехе зачнёт, или баба кормильца потеряет, или ещё хуже, кормилец тот пьяница беспробудный, то тогда лишний рот обуза великая. Вот и шли бабы на всякие хитрости нехорошие: на тяжёлой работе надрывалися, отвары всякие пили, лишь бы дитя свет не увидело. Грех, конечно, да о том не думали. На задворках где-нибудь закапывали мёртвороженного, без имени и сострадания. Вот и оставалась душа, навеки к тому месту привязана. Да не дай бог, рядом женщина на сносях окажется. Он ведь из неё да младенца всю жизнь высосет. То ли в отместку, то ли забавы ради. Раньше знали, что делать, а сейчас расскажи – засмеют. Да, грех чужой, а мы чуть не поплатились.

Пожилая женщина вздохнула и посмотрела на Гришку с нескрываемым любопытством.

- А ведь он тебя испугался, Гриш. Вон как прочь то кинулся, и облик свой не скрыл. Видно, человек, ты, хороший, силу над нечистью имеешь. Сам что почувствовал?

- Испугался немного, - не слукавил Гришка.

Женщина вздохнула ещё раз и принялась вытирать мытую посуду чистым полотенцем.

Долго стоял Гришка на крыльце, вглядываясь в темноту ночи. Чувствовал он что? И волнение, и страх, и злость, а сейчас простое человеческое сострадание. Вот и порыбачил! Такой улов не к столу нести, а в памяти отложить, да на ус намотать. Кто знает, может, когда и пригодится.

Анна Матвеевна сидела на кухне у окна и невидящим взглядом смотрела вдаль. На душе у неё скребли кошки. Двадцать лет ада! Те, у которых есть пьющий муж или отец, поняли бы её сразу по дрожащим рукам, безумной безысходности в глазах и по окружающей обстановке.

Она – ещё нестарая женщина лет сорока пяти, но морщины и седина в волосах только доказывала, что жизнь преподносила ей много испытаний. Воспитанница детдома, измученная пьяными выходками мужа и непосильной работой, Анна Матвеевна казалась старше своих лет. Это был её второй брак, замуж она выходила по любви. Поначалу летала как на крыльях, потому что ей казалось, что судьба подарила ей большое счастье. Первый муж алкоголем не злоупотреблял, но при случае постоянно напоминал, что взял в жёны детдомовку, то есть сделал ей одолжение. Развод очень потряс её, и она думала, что если и выйдет замуж ещё раз, то за такого же, как она, человека, который понимает истинную ценность семьи. Так и познакомилась со своим вторым мужем - Степаном. Воспитывался он у бабушки с дедушкой, был трудолюбивым человеком. С ним и начала Анна Матвеевна строить своё семейное счастье. Они со Степаном много работали и даже смогли купить добротный дом в большом посёлке недалеко от города, а это казалось женщине самым заветным исполнением желаний. Всё бы казалось хорошо, даже не смотря на то, что её муж мог изрядно набраться иногда и устроить дома скандал, но Анна Матвеевна мужа любила, прощала и надеялась, что он всё осознает и пить больше не будет.

Но пьянки Степана становились всё чаще, скандалы всё жёстче. Сначала битая посуда, потом выбитые окна, оскорбления, упрёки, и даже побои. Но и тогда надежда не покидала её. Она думала, что если родит Степану ребёнка, то это изменит его в лучшую сторону. От первого брака у неё был сын, Степан хорошо к нему относился, но в пьяном угаре постоянно попрекал: «Ему можно родить, а мне нет!» И хоть в душу уже закрались сомнения, нужно ли такое семейное счастье, всё-таки решилась Анна родить второго ребёнка. Родился сын, но жизнь её от этого лучше не стала. Всё чаще и чаще муж стал приходить домой пьяным, приводя друзей, а ведь дома маленький ребёнок! Он обзывал её, унижал при друзьях в ответ на её просьбы угомониться. В неё летели тарелки, игрушки, всё, что попадалось ему под руку, а она стояла у двери и прикрывала своим телом младенца. Если Степан с матами соскакивал с места, она выбегала на улицу и бежала к соседям. Только так она могла избежать побоев. Трезвым муж её был совсем другой, работящим, нежным и внимательным, никто бы и не подумал, в кого он превращается под действием алкоголя.

Посёлок, в котором они жили , был довольно большим, Анна Матвеевна работала в школе и испытывала стыд и страх, а вдруг на работе узнают или увидят её состояние. А она боролась, как могла. Вызывала полицию, мужа забирали, но через три часа он возвращался ещё более разъярённый, даже как-то при помощи участкового она увезла его в наркологию в город, который находился в тридцати километрах от посёлка. Но это была кратковременная передышка. Выйдя и наркологии, Степан в отместку напился и устроил дома погром. Старший сын в это время ходил в третий класс, а младшему исполнилось три года. Как-то, придя с работы, Анна увидела мужа на кухне пьяным, а дети сидели под кроватью и тихо плакали.

В этот момент она решила, что у неё кончились силы терпеть этот ад, и твёрдо решила подать на развод, что и сделала на следующий день. На суде трезвый Степан показал себя во всей красе. Обвинял её во всех грехах, отказывался уходить, так как прописан в совместно нажитом доме. И даже получив свидетельство о расторжении брака, Анна Матвеевна не ощутила душевного спокойствия. Муж ушёл жить к другу, но, приняв на грудь, приходил, стучал в дверь, матерился, угрожал, бил окна. Потом его неделями не было, а потом всё повторялось. Куда делся работящий и внимательный парень? Как же изменчиво женское счастье!

Ехать женщине было некуда, родственников нет, дети маленькие, а на дворе – конец девяностых. Тут ей и подсказали, что можно закодировать Степана. Пить не будет – ума наберётся, поймёт, каким был.

Да он и сам понял, что за такую жену держаться надо, приходить стал трезвым, прощения просил и на кодировку сразу согласился.

Укола под лопатку хватило ровно на год, но этот год показался Анне Матвеевне самым счастливым. Хоть и были они уже разведены, а ни ей, ни ему было идти некуда, значит держаться надо друг за друга. В доме достатка прибавилось, хозяйство опять появилось, а тут… опять пьянка. Жена уже умудрена горьким опытом, сразу повезла мужа в город и в платной клинике вшили ему ампулу, заверив, что пить Степан не будет точно лет пять. Ошиблись, хватило на четыре года. Потом – опять ампула. И ещё четыре года счастья.

Позади двадцать лет совместной жизни. Месяц назад муж пришёл домой пьяным, устроил скандал, разбил недавно купленный телевизор.

А вчера поднял руку и на Анну. Старший сын был дома, мать в обиду не дал, скрутил Степана так, что тот притих. Сейчас он храпит на диване в летней кухне, а Анна сидит в доме и думает – как теперь жить дальше.

Оба уже не молодые, за плечами двадцать лет совместной жизни. Совместный дом, хозяйство, работа, дети, а здоровье уже не то, сколько пьянок она выдержит, сколько слёз лить ещё Анне? Как раз месяц назад попалось ей в газете объявление: «Агентство «Возрождение» поможет быстро и наверняка избавить от алкогольной зависимости членов вашей семьи».

«Странное объявление»,- подумала Анна Матвеевна, но газету сохранила. Вот и сейчас она, сидя у окна, думала, что может это и есть её последний шанс обрести семейное счастье. Она перечитала объявление ещё несколько раз и решительно набрала номер, указанный в объявлении.

-Алло, вы позвонили в агентство «Возрождение», - раздался приятный женский голос на том конце.

- Здравствуйте, я звоню по вашему объявлению, в котором вы обещаете быстро избавить члена семьи от алкогольной зависимости.

- Назовите ваш адрес, пожалуйста.

- Посёлок …, он находится…

- Нам это известно, но вы должны лично приехать по указанному адресу на консультацию к доктору Смолякову. Вы имеете такую возможность? Консультация бесплатна.

- Да, конечно, вам будет удобно, если я приеду завтра утром?

- Мы вас будем ждать, как вас записать?

- Воробьёва Анна Матвеевна, - уверенно сказала женщина.

Агентство располагалось в большом здании в центре города недалеко от рынка. Анне Матвеевне не составило большого труда его найти. Ей понравилась тишина, чистота и порядок, царящий здесь. Её встретила молодая девушка.

- Здравствуйте, вы – Анна Матвеевна, доктор вас ждёт.

В кабинете Анну Матвеевну встретил пожилой седой мужчина, солидно одетый. Он приветливо протянул навстречу руки и пригласил сесть.

- Меня зовут Смоляков Андрей Викторович, расскажите, с какой проблемой вы к нам пришли.

Анна Матвеевна присела на край стула и быстро и сбивчиво стала рассказывать о своей жизни. Пожилой мужчина слушал внимательно, не перебивая, делая какие-то заметки в блокноте и иногда, глядя пытливо в глаза измученной женщине.

Закончив рассказ, Анна Матвеевна с надеждой посмотрела на мужчину, внимательно слушавшего её.

- Вы, правда, можете избавить моего мужа от пагубной привычки?

- Несомненно! Сюда приходят только с одной целью, когда у близких не осталось ни сил, ни надежды.

- А как проходит лечение?

- Для каждого нашего пациента мы подбираем индивидуальное лечение – медикаментозное, психотерапевтическое, а также используем нетрадиционные методы. Жалоб от клиентов пока не поступало, а мы работаем уже несколько лет! Анна Матвеевна, лечение естественно платное. Вы сможете оплатить такую сумму?

Доктор Смоляков протянул ей листок, на котором были написаны цифры.

Взглянув на него, Анна быстро прикинула в уме. Плата за лечение составляла пять её зарплат. Но если учесть, что результат будет положительным, с такой суммой расстаться не жалко. Правда, может совсем немного не хватить.

Видя замешательство женщины, доктор ободряюще сказал:

- Половину этой суммы вы должны внести в ближайшее время, а половину через два месяца после лечения. Мы работаем честно и идём на уступки нашим клиентам.

- Я согласна,- выдохнула Анна.

- Ну что ж, сейчас мой секретарь даст вам анкету, которую вам необходимо заполнить дома как можно подробнее. Завтра, после оплаты, вы ознакомитесь с некоторыми документами и мы начнём лечение. Одно из условий – никто, ни муж, ни дети, ни знакомые не должны знать о предстоящем лечении. Мы всё сделаем сами, а пока – получайте и заполняйте анкету. Жду вас завтра.

На заполнение анкеты Анна потратила часа три. Некоторые вопросы её смешили, например: «Любит ли … смотреть фильмы ужасов?»

«Да он к телевизору то присаживается редко,» - думала Анна.

Некоторые вопросы ставили её в тупик.

«Способен ли… на убийство, находясь в адекватном состоянии?»

«Я о таком даже думать не могу,» - нервничала женщина, долго думая, как правильно ответить.

На следующее утро, Анна поехала в город, везя в сумочке анкету и деньги.

Пожилой мужчина долго читал анкету, заполненную Анной, делая заметки всё в том же блокноте, не задавая никаких вопросов. Потом женщина подписала какие-то бумаги, содержание которых поняла смутно. Всё сводилось к одному – неразглашение факта о лечении Степана от алкогольной зависимости.

- Ну что ж, Анна Матвеевна, можете ехать домой. Не переживайте, мы начнём лечение в самое ближайшее время. Мужа своего не теряйте, не ищите, дела на его работе мы уладим сами, сами привезём его в наш центр. Я ещё раз вас уверяю, мы избавим вашего мужа от алкогольной зависимости быстро и наверняка.

Домой Анна ехала с лёгким сердцем. Слишком уж большое доверие внушил ей твёрдый спокойный голос доктора и его уверенность. Оставалось только ждать.

***

В это утро Степан шёл на работу в приподнятом настроении. Жена уже давно не пилила, не читала нотаций, даже когда он ушёл в недельный запой. Сыновья, правда, до сих пор не разговаривали, но ничего, отойдут, не первый раз.

Недалеко от вокзала около Степана остановилась старенькая Мазда, за рулём которой сидел мужик в рабочей одежде.

- Слышь, браток, ты в город, на работу? Садись, подвезу, я туда же, садись, можешь не платить, когда-нибудь и ты меня подкинешь.

-Вот повезло, а что, подвези,- с радостью откликнулся Степан и сел на заднее сиденье.

Через квартал Мазда остановилась около голосующих мужчин.

- Возьмём пассажиров, то же небось в город едут.

Степан промолчал, ему, в общем, было всё равно, лишь бы нахаляву доехать до города. Он решил вздремнуть и закрыл глаза. А потом, потом наступила темнота и полный провал в памяти.

Очнулся Степан от звуков падающих капель. В ушах стоял звон, а голова была тяжёлая, как с похмелья. Сколько он был в отключке, где находится и как попал сюда, он совершенно не помнил. Оглядевшись, он увидел, что находится в небольшой комнатушке, в одном углу которой стояла железная кровать, на которой он и лежал. В другом углу – небольшой столик, на котором стояла пластиковая бутылка, вероятно с водой. Одну стену комнаты заменяла толстая решётка, выходящая в узкий освещённый коридор, напротив – такая же решётка. В воздухе стоял стойкий запах хлорки и лекарств. Кругом стояла тишина, которую нарушал мерный стук где-то падающих капель.

- А-а-а, мужики, что за шутки? – закричал Степан.

- А это не шутки, - раздался голос с противоположной стороны коридора из- за решётки.

Сколько Степан ни вглядывался в темноту за решёткой, так никого и не увидел.

- Я что, в тюрьме?

Нет, мужик, считай, что ты на том свете, - ответил голос.

- Каком свете, что за чертовщина! Эй, кто-нибудь!

На той стороне коридора у решётки появилась низенькая худая фигура человека в старенькой одежде. Степан соскочил с места, подбежал к решётке и начал вглядываться в фигуру напротив. Морщинистое лицо, давно не бритое, одутловатые губы и огромный синяк под глазом внушали и жалость и отвращение одновременно.

- Ты кто? – спросил Степан.

- Я в этой жизни никто, и ты никто, придёт время – тебе всё расскажут, - промямлила фигура и скрылась в темноте своей клетушки.

Степана охватила паника, он покрылся холодным потом, внутри всё дрожало от панического ужаса. Кое-как он добрался до кровати и прилёг. Голова раскалывалась от жуткого предчувствия беды.

- Ну что, здравствуйте Степан Николаевич, - раздался голос совсем рядом.

Степан с трудом разлепил опухшие веки и облизнул губы. Фигура, стоящая за решёткой через несколько минут приобрела ясные очертания. Немолодой мужчина в белом халате буравил взглядом Степана, скорчившегося на узкой железной койке.

- Кто вы? Почему я здесь? – соскочил Степан и бросился к белой фигуре. Через секунду он упёрся в холодную решётку, разделявшую его и незнакомца. Крепко уцепившись за неё пальцами, он весь затрясся, пытаясь вырвать эту железную преграду.

- Выпустите меня! – кричал Степан хриплым испуганным голосом.

- Тише, тише, Степан Николаевич,- очень спокойно и даже ласково проговорил человек в белом халате. – Я всё объясню, как только вы возьмёте себя в руки.

Повинуясь спокойному голосу с ласковыми нотками, Степан замолчал, выжидающе глядя на незнакомца.

- Вы здесь, Степан, - человек сделал многозначительную паузу, - потому что мы поняли, что в этой жизни вам больше ничего не нужно. Вам давно стало чуждым то, чем другие дорожат и ради чего живут. Работа, жена, дети, большие и маленькие радости, это не для вас. Алкоголь давно заменил вам семью и друзей. Я уверен, что мольбы и слёзы жены вас раздражают, дети особо вам не нужны, а на работу вы ходите по инерции, которая очень скоро бы просто сломалась. Сколько мест работы вы поменяли? А по каким причинам? Хотите, я скажу точную цифру и приведу записи из вашей трудовой книжки?

Степан оторопело смотрел на человека и силился проглотить комок, подступивший к горлу.

- А, я понял! Наркология! Эта стерва всё-таки засадила меня сюда! Ну, ничего, подлечусь, и устрою ей… Жила плохо? Так покажу ей хорошую жизнь.

Степан от злости сплюнул прямо на пол. Вязкая слюна поползла по подбородку и застыла на нём омерзительным жёлтым сгустком.

- Знаете, я бы не стал так отзываться о женщине, которая много лет терпела ваши пьяные выходки. Да и дело, впрочем, не в ней. За такими, как вы, мы давно наблюдаем. Вот исчезни, вы с лица земли, кто о вас вспомнит? Жена? Естественно, поищет, поплачет, и вдохнёт свободно, зная, что не нужно ждать своего алкаша и бежать к соседям, спасаясь от его кулаков. Дети? А какого отца они знают? Вечно пьяного мужика с мутными злыми глазами, сыплющего матом направо и налево. О таком отце они долго вспоминать не будут, поскольку эти воспоминания неприятные и тяжёлые. На работе о вас и спрашивать не будут. Подумаешь, очередной запой, уволят и делов-то. А вот нам вы нужны, даже очень и очень нужны.

Степан не понимал, куда клонит этот человек, знающий его поднаготную. Виски сжимало тисками, хотелось пить, пересохший язык, казалось, разбух и вот-вот вывалится изо рта бесформенным куском.

- Я не хочу держать вас в неведении. Нам нужно ваше тело.

Степан округлил глаза, не веря словам незнакомца.

- Для опытов что ли! Да вы не имеете права! У меня семья, меня будут искать!

- Какие опыты, Степан. Есть много людей, которые готовы отдать всё, лишь бы быть рядом со своей семьёй, но судьба оказалось к ним не такой благосклонной. Больное сердце, ну и ещё всякое. А вам это уже не надо, вы сознательно травите себя, издеваясь на своими близкими. Вы, ведь, понимаете, о чём я говорю?

Да, теперь Степан понимал. Только от этого понимания затряслись ноги, и закололо где-то в груди.

- Прокапаем, возьмём некоторые анализы, подлечим, а потом… Знаете, сколько людей нуждается в новом сердце. Жаль, что печень навряд ли пригодится, хотя…

Последние слова Степан уже не слышал. От таких шокирующих слов, его рассудок отказался находиться в сознании, и он тяжело повалился на пол под ноги человеку, который по-прежнему невозмутимо смотрел на него.

***

Первым что он увидел, открыв глаза, это длинную трубочку, тянувшуюся от его руки вверх, к пластиковой ёмкости, закреплённой на небольшом штыре в стене. На столике по-прежнему стояла бутылка из-под минералки, наполненная жидкостью под самую завязку. «Уже лечат, сволочи!» - подумал Степан, с отвращением выдёргивая иглу из вены. Будто вспомнив что-то, несколько минут сидел молча, глядя на бутылку, потом опустил голову и заплакал, тихо и жалобно, подскуливая и вздрагивая, как щенок, отлучённый от матери. Господи, да прав незнакомец, кому он нужен, пропитый, потрёпанный, грязный и жалкий человечишко. Перед глазами возник образ Анны и сыновей, испуганные, заплаканные и грустные. От таких воспоминаний ему так захотелось домой, прижать к себе жену, нежно и крепко, как в молодости, обнять детей по-отцовски заботливо. Они поймут, простят!

- Эй, ты, выть прекрати!- раздался грубый голос с противоположной стороны.

У решётки показалась та же опухшая физиономия.

- Раньше надо было думать, а щас поздно. Вон, водички попей. Я, как попью, всегда сплю хорошо. Они, падлы, туда, наверно, добавляют химию какую. А. всё одно, травит им нас не выгодно. Разберут нас органы и всё.

- Слышь, мужик, а ты давно здесь? Ты сам кто?

- Я тебе уже говорил, я – никто и ты – никто. Не знаю, сколько я здесь, может неделю, может две.

- А ты выбраться отсюда не пытался?

- Бежать что ли? Куда? Нет у меня никого, а у них руки длинные. Ну, побегаю, а напьюсь – опять здесь очнусь. Они, твари, про меня знают то, что я сам не ведаю. А ты, чего не жилось тебе? Ээх!

Обречённо махнув рукой, он исчез в темноте своего жилища и замолк.

***

Действительно, время здесь остановилось. В камере не было окон, день или ночь на дворе – разве поймёшь. Освещение только в коридоре, тусклый свет проникал в каморку, рассеивая темноту, но не прогоняя гнетущее чувство. Степан всегда быстро и крепко засыпал, попив воды из бутылки. Что-то туда добавляли, но другого источника для утоления жажды не было. Правда, в голове потом долго стоял туман и мысли были вялы, но именно это и помогало Степану не сойти с ума. Ко-то наполнял бутылку, выносил ведро, исполняющее роль нужника, приносил тарелку с едой – неизменный борщ, довольно, неплохо приготовленный. Всё это, вероятно, делалось под утро, пока Степан спал под действием «водички». Незнакомец больше не появлялся, его сосед упорно не желал выходить и вести со Степаном разговоры.

Сегодня Степана разбудил громкий стук захлопнувшейся где-то двери и громкие голоса. Кто-то быстрым шагом шёл по коридору. Степан соскочил и прижался к решётке, вглядываясь в происходящее в коридоре. Сначала мимо него прошёл тот человек, который посвятил его в «тайну» пребывания здесь. На Степана он не обратил никакого внимания, прошёл и исчез, вероятно, за какой-то дверью. Потом появились два здоровенных молодца, один из которых достал ключи и открыл камеру напротив решётки Степана. Раздался громкий вопль и ругань. После недолгой возни, эти два молодца вышли из камеры, таща за собой упирающегося сухонького человека. Он изо всех сил упирался и плевался в своих конвоиров, не забывая чередовать плевки с отборным матом. Извернувшись, он так двинул одного из молодцов, что тот чуть не упал, схватившись за прутья решётки, к которой прижался Степан. Конвоир не заставил долго ждать: отвесил пленнику увесистую затрещину, от которой тот обмяк , продолжая крыть матом. Потом крик повторился, уже приглушённый, но наполненный таким ужасом и болью, от которого у Степана поползли мурашки по телу, а голову сдавило железным обручем пульсирующей боли. Какое-то время стояла тишина. Потом опять где-то хлопнула дверь и по коридору мимо Степана прошли эти же два человека. На них были белоснежные халаты, шапочки, маски, а в руках медицинские контейнеры, от которых шёл лёгкий пар. Степан понял сразу, какое содержимое было в этих контейнерах. Он забился в угол кровати и сидел, стуча зубами, не то от холода, не то от страха. На этом испытания его нервной системы не кончились. Рядом раздался глухой лязг и скрип колёс. Небольшая низенькая тележка, которую катил его «старый знакомый», остановилась около решётки. Некогда белая простыня была сейчас пропитана кровью, капли которой стекали на бетонный пол. Из-под простыни торчали голые тонкие ноги с грязными пятками. Тут же на тележке стояло ведро, в котором плавали кровавые внутренности, наполняющие коридор тошнотворным запахом только что освежеванной туши. «Я же говорил, печень у любителей побухать, ни на что не годна», - как бы обращаясь в никуда сказал мясник в халате, покрытом кровавыми пятнами, и покатил свой омерзительный груз дальше по коридору.

Сколько просидел Степан, скрючившись на кровати, он сам не знал. Мёртвая тишина давила на плечи, а осознание того, что кроме него в этом месте сейчас никого нет, и Он следующий, пробуждал животный страх. Он подкрался к решётке и прислушался. Тишина. Опустив взгляд на бетонный пол, по которому были рассеяны кровавые капли, он заметил небольшое кольцо, к которому были пристёгнуты два ключа. Ключи лежали у его решётки, так близко: протяни руку и возьми. «Наверно, тот дылда уронил, когда получил по морде от того, кто назвал себя Никто. Господи, его же как свинью выпотрошили, - поёжился Степан, просовывая руку сквозь прутья решётки. Первый ключ подошёл сразу к ржавому замку, преграждавшему путь к свободе. Минута, и решётчатая дверь жалобно заскрипела, выпуская пленника в узкий коридор. Недолго думая, Степан почти на цыпочках прокрался к массивной двери, дорожку до которой указывал мрачный преступный след. Потом всё происходило, как в тумане. Сначала, в лицо ударил яркий свет и волна свежего воздуха. Обезумевший от радости человек, нёсся сквозь густые заросли, оставляя на ветках куски одежды. Несколько раз он падал, вставал и снова бежал, подальше от этой человеческой телоразборки, от этого ужаса, выворачившего его мозг наизнанку. Он плохо соображал, как выскочил на дорогу, почти перед самым капотом потрёпанной газели, как долго трясся в ней под испуганным жалостливым взглядом молодого парня, сидевшего за рулём. Тот его что-то спрашивал, он что-то отвечал. В порядке ли он? Да, в порядке. Заблудился, долго плутал, вышел на дорогу. Откуда кровь? Поцарапался об острые ветки. Почему такой бледный? Так заблудился же, боялся, что не выберусь. «А ведь действительно, заблудился, только не здесь, а в жизни!» - думал Степан, пряча слёзы от молодого водителя.

***

- Ну что, ребята, время снимать маски, - сказал пожилой мужчина с добрым открытым взглядом.

- А уже сняли, - ответил один из присутствующих, показывая на голубоватый клочок, выглядывавший из кармана. – И маски сняли, и прибрали.

- Чего там прибирать, - откликнулся другой парень спортивного телосложения. – Кишки свиные закопали, тряпьё сожгли, делов-то минут на двадцать. А Николай подвёз его почти до места, как договаривались.

- Ну и как клиент, созрел?

- Созрел, Андрей Викторович, спелее не бывает.

- Как думаете, жаловаться пойдёт?

- Нет, Андрей Викторович. У него за эти три дня вся жизнь перед глазами прошла. А Семён Олегович на него такой жути нагнал. Руки у нас длинные, вся жизнь его у нас расписана по дням. Намекнул, коротко и ясно, мол, от нас не уйдёшь.

Семён Олегович, сухощавый, пожилой человек, актёр от бога, широко улыбался, сидя в мягком кресле, стоявшем у окна в уютной просторной комнате.

- Пить он точно не будет больше, даже на семейных праздниках. А вот оглядываться, наверно, долго будет. Психика выдержит?

- Обижаете, конечно, не без этого. Страх – лучший метод излечения от алкогольной зависимости. Преподнесённый человеку таким образом, помогает лучше всяких кодировок. Транквилизатор да лёгкий антидепрессант тут были очень кстати. Главное – конечный результат, а в эффективности метода лечения мы давно убедились.

- Да, новый подход, довольно неплох. Ведь и правда, клиенты, не пьют же потом.

- Ошибаетесь, метод далеко не новый. В тридцатые годы прошлого века использовался в психиатрии для лечения шизофрении. Не оправдал себя по причине больших затрат: время, конечно, привлечение профессиональных актёров, как-то так в общем.

- А у нас, смотри, как пошёл, причём без особых затрат! Молодец, Андрей Викторович, и актёр хороший, и психотерапевт.

- Вся жизнь игра, а люди в ней актёры. А я просто нарколог с большим опытом, вот так ребята. Ну что, отдохнём, а потом опять на сцену, - улыбнулся Андрей Иванович, показывая на белую папку с бумагами, лежащую на столе.

- Да, Ларри, здесь нашли своё пристанище Великие, - торжественно сказал его провожатый. Каждый из них оставил свой след, который не сможет стереть даже время. Они живы! Живы в сердцах своих почитателей, живы в легендах, газетных статьях, фотографиях. Вы скоро всё поймёте сами, а теперь, продолжим свой путь.

- А кто же тогда найдёт здесь своё последнее пристанище? – спросил рабочий, указывая на глубокую яму, зияющую чёрным провалом.

- Я думал, вы догадались. Это Фараон. Это его мы везли в фургоне сюда. Ничего не поделаешь, весьма нелепая случайность, но, Лари, и он оставил свой след, поверьте, далеко не последний.

Весь оставшийся путь они ехали молча. Каждый думал о своём, только в голове у Лари, в отличии от мистера Харди, роилась целая куча вопросов. Голова у него не болела, спать, на удивление не хотелось, есть, кстати, тоже. Правда, чувствовал он себя странно, будто тело было совсем не его, да вокруг всё представлялось в каком-то тёмном цвете. Деревья, трава, небо утратили свои краски и казались унылыми и бесцветными. Лучи солнца совсем не грели, не было ощущения приятного тепла и истомы, какой обычно приносит свет утренних лучей.

Это была не ферма, как надеялся Лари. Целый комплекс крепких строений терялся в низине, простирающейся вдали. Рабочий успел заметить аккуратное поле в виде правильного эллипса, разделённое на несколько дорожек. Лари никогда не слышал об этом месте. Многие из сотрудников с его прежней работы говорили о разных местах, где происходили тренировки, обучение, состязания, но никто даже словом не обмолвился о таком впечатляющем комплексе, не уступавшем по размеру ипподрому, на котором прежде работал Лари.

Везде был идеальный порядок, правда, пустые манежи не носили и следа присутствия лошадей, а в стойлах размещались всего пять великолепных красавцев, но свежий воздух, тишина и спокойствие подействовали на Лари так умиротворяюще, что он забыл и о страшном происшествии, и о странном кладбище, и вообще всё, что с ним было, казалось теперь далёким и ничего не значащим.

***

По приезду, мистер Харди отвёл его в помещение конюшни, а сам исчез, сославшись на неотложные дела. Если там, в другой жизни, конюшни обслуживали десятки рабочих, а на самом ипподроме жизнь кипела и била ключом, то здесь было довольно пустынно. В определённые часы появлялся здоровенный малый, кормил лошадей и чистил стойла. Мало того, за всё время пребывания здесь Лари, тот не обмолвился с ним ни словом, хотя иногда рабочий ловил на себе любопытный взгляд. Теперь он был уже не рабочим. Человек, отвечающий за порядок в конюшне, ясно дал понять, что в помощи не нуждается. Угрюмо помотав головой и предостерегающе подняв руку, он просто отказался от услуг Лари, который очень желал заняться хоть чем-нибудь.

Прошла неделя, но кроме рабочего, так больше никто и не появлялся. В служебном помещении Лари всегда ждал незатейливый обед и ужин, казавшийся ему таким же безвкусным, как и его жизнь здесь. Чувство голода он особо не испытывал. Кто готовил, кто поддерживал порядок на всей территории он так и не узнал. В контору его не приглашали, да и где она находится, он тоже не знал. Казалось, жизнь остановилась на одном дне, который никогда не кончится. Он уже стал подумывать, а не дать ли дёру отсюда, пока он совсем не сошёл с ума от одиночества и бездействия. Может, он поступил неосмотрительно, бросив прежнюю работу и приехав со странным незнакомцем сюда?

- А, что, молодой человек, не хотите ли попробовать себя в качестве наездника? – раздался знакомый голос.

Большая голова Лари, сидящего на низенькой скамеечке у конюшни, повернулась, и в грустных глазах появился блеск.

- Ну, вы совсем упали духом. Простите, я был занят, а сейчас весь к вашим услугам. Ганс уже оседлал для вас лошадь, так покажите, то вы умеете.

В дверях конюшни появился тот самый малый, ведущий под уздцы рыжую, молодую и великолепно сложенную кобылу с коротко остриженной гривой.

- Прям здесь? – заикаясь от смущения, спросил Лари.

Мистер Харди молча указал на манеж, находящийся недалеко от конюшни.

Лошадь казалась смирной и покорной, но когда Лари поставил ногу в стремя, она повернула голову и тревожно захрапела. Молодой человек сфокусировал своё внимание на холке и с лёгкостью вскочил в седло. Он распрямил плечи и свободно вздохнул. Его тело стало покачиваться взад и вперёд, соответственно движениям лошади. Глупый страх отступил, он, казалось, слился с седлом. Используя навыки верховой езды, полученные с детства, Лари продемонстрировал движение рысью, ловко управляясь поводьями, сделав круг по плацу.

Ганс и Харди внимательно наблюдали за всадником. Когда лошадь перешла в галоп, Лари овладел азарт, ему захотелось, чтобы исчезли прочь эти заграждения, и можно было просто нестись, всё равно, куда и зачем.

Раздался громкий свист, и лошадь остановилась, как вкопанная. По всем законам, всадник должен был просто перелететь через голову лошади и плюхнуться где-то впереди, и падение это не сулило ничего хорошего.

Этого не случилось. Лари действительно потянуло по инерции вперёд, но, повинуясь какому-то шестому чувству, он выпустил поводья и обвил шею лошади руками, при этом крепко обхватив ногами её бока. « Не падать!» - закричал он то ли самому себе, то ли лошади и закрыл глаза. Он не упал. Опомнившись, он посмотрел на двух людей, стоявших у заграждения. У Ганса округлились глаза, нижняя губа отвисла, придавая лицу выражение непомерного удивления и восхищения, а мистер Харди довольно улыбался и загадочно кивал головой.

- Великолепно, сказал он, когда всадник спрыгнул с лошади, поравнявшись со стоящими. – Юноша, да у вас талант. Как вам удалось удержаться в седле?

- А зачем вы сделали то? Я же мог покалечиться при падении.

- Не думаю, - сдержано ответил тот, - Ну что, Лари, вы действительно способны на многое, сами того не зная. Через неделю скачки. Я думаю, вы готовы, чтобы участвовать в них.

Лицо всадника вытянулось.

- Какие скачки? Жокеев тренируют годами, лошадей готовят долго и кропотливо. Я – конюх, а не жокей. У меня нет опыта, нет лошади, нет громкого имени, да и внешности, признаться нет!

Лари разгорячился. Тонкие руки дрожали от волнения, белёсые волосы стояли торчком. Он был намного ниже мистера Харди, так что ему пришлось выкрикивать каждое слово, высоко задрав голову.

- Здесь свои законы и свои правила! Никому нет дела до вашей внешности, никому нет дела до громкого имени! Опыт тоже особо не поможет, даже я не знаю, кто вас выберет. Ставки здесь делаются на неизвестность, а вы, Лари, и есть неизвестность.

Мистер Харди, повернулся и пошёл прочь.

- У тебя неделя. Ганс поможет тебе. И ещё, уйти ты отсюда не сможешь, потому что попал сюда по своей воле. Не нужно никакой конторы, чтобы принять тебя на работу. Ты уже принят, а наш договор скреплён рукопожатием.

При этих словах, от кончиков пальцев рук Лари до самой макушки прошёл леденящий холод, опять наполняя его тело отвратительным чувством онемения и покалывания. В голове запульсировала боль, а в ушах появился шум, похожий на стук копыт сотни лошадей. Лёгкая изморозь покрыла белёсые волосы. Лари осознавал, что превращается в кусок льда. Стукни по нему, и он рассыплется на сотни маленьких ледяных кусочков. Холод уступил место приятному теплу только тогда, когда спина мистера Харди в том же неизменном костюме замаячила где-то впереди, спеша скрыться за углом конюшни.

***

Теперь в жизни Лари появился смысл. Каждое утро Ганс седлал ему новую лошадь, и тщедушный человек с белёсыми волосами начинал свой одиночный забег. В его распоряжении была вся территория ипподрома, начиная от манежей и заканчивая беговыми дорожками. Скоро Лари знал практически каждый поворот и каждый бугорок или выступ. С небывалой лёгкостью он находил общий язык с любым четвероногим красавцем, невзирая на спесивый нрав или особенности характера. Наездник он был превосходный. Вся его нескладная фигура преображалась, когда он скакал верхом, поднимая клубы пыли. А Ганс молчал. Ни одобрения, ни замечания, ни совета. Безучастный взгляд сквозь тщедушную фигурку, без тени любопытства, да ехидная усмешка – вот и всё, что видел от него Лари. Неделя подходила к концу, но никакими приготовлениями к предстоящим состязаниям даже и не пахло. Ни букмекеров, ни фургонов, ни обслуживающего персонала, ни тележек со сластями, ни флажков, ни любопытных зевак, ни… лошадей.

Сегодня новоявленный жокей чувствовал себя неважно. Даже свет серого солнца слепил и раздражал его. Как тогда, мир казался блёклым и мрачным. Весь день он не выходил из своей комнаты, нервно шагая из угла в угол.

Снаружи не доносилось ни звука.

Когда над ипподромом повисла густая тьма, на пороге комнаты появился мистер Харди и протянул жокею длинный чёрный плащ.

- Обязательный атрибут скачки, всё остальное неважно. Главное, доверять своей лошади и не бояться. Ведь, вы, не боитесь, Лари?

Ответом было молчание, но по всему было видно, что боялся тот ещё как!

***

У паддока стояло шесть фигур, закутанных в такие же длинные чёрные плащи. По периметру размещалось множество факелов, освещавших беговые дорожки. Едкий дым разносился в воздухе, стелясь по земле ядовитым туманом. Свет факелов не падал на трибуны, на которых царила тишина.

«Да они пусты!»- подумал Лари, всматриваясь в темноту трибун. Ни электронного табло, ни судейской вышки он так и не заметил. Зато заметил и молодого паренька, который показался ему очень знакомым. «Это же… Не может быть! Ему лошадь голову размозжила! Или я ошибаюсь?» - лихорадочно проносились мысли в голове у Лари.

На другом конце тёмного коридора, выходящего к паддокам, раздался громкий стук копыт, потом из темноты вынырнула тёмная масса, рассмотреть которую было практически невозможно. Она остановилась в десяти шагах от замерших в ожидании людей, а потом эта масса разделилась на несколько силуэтов, и к каждому из ожидавших приблизилась лошадь, которой никто не правил. Пустое седло ожидало своего седока, а то, с какой смелостью каждая подошла и остановилась около своего верхового, говорило, что выбор сделан. По трибунам, которые до этого момента казались пустыми, пробежал лёгкий ропот восхищения. Они и правда, были достойны восхищения. Перед Лари стоял великолепный исполин с длинной чёрной гривой и блестящими глазами. Он казался выкованным из железа, под атласной шкурой перекатывались крупные бугры мышц, а изящные ноги говорили о выносливости и силе их обладателя.

Над ипподромом прогремел громовой голос, объявивший кличку каждой лошади и имя её всадника. В общем-то, всё это было уже давно знакомо Лари, но услышать своё имя, это же так необычно и волнительно. «Значит тебя, зовут Келсо!» - прошептал он, ласково запуская пятерню в густую гриву лошади.

От волнения он плохо соображал, как оказался в седле, как, после гулкого раската невидимого гонга, начал свой забег. Коня и пришпоривать не пришлось, он сам прекрасно знал, что от него требуется. Кто впереди, а кто позади, всадник совершенно не понимал, потому что скоро началось такое, от которого белёсые волосы Лари встали дыбом и приобрели ещё более светлый оттенок.

Само собой разумеется, он понимал, что на любых состязаниях есть победители и есть побеждённые, а его задача, как жокея – привести свою лошадь к финишу, если не первой, то уж и не последней. Но… ни о соперниках, ни о владельцах с их фаворитами, ни о правилах, ни об оплате, мистер Харди ему ничего не сказал. Сплошная загадка.

Сначала, всё шло, как и должно быть, не считая плохой видимости и полной неизвестности. Но когда его дорожка пошла влево, внезапно на пути появилась огненная преграда, обдавшая Лари каскадом искр и нестерпимым жаром. Она выросла из земли в нескольких метрах от всадника, хотя сам Лари готов был поклясться, что ничего подобного на этом месте не было. Повинуясь седоку, лошадь взмыла над огненной стеной. Плащ, развевавшийся за спиной, мгновенно охватило пламенем, роскошная грива животного на глазах стала превращаться в огненный смерч, дыхнувший в лицо испепеляющей волной. Уцепившись за поводья, Лари закричал так, как только мог, но крик утонул в треске пламени. Мгновение – и огонь остался позади.

А вот другому всаднику повезло меньше. Он шёл практически бок о бок с Лари, но когда его лошадь оказалась над огненной преградой, то ли он не удержался, толи сам решил спрыгнуть, испугавшись происходящего, но его лошадь, приземлившись, продолжила бешеную скачку одна. Всадника и его крики поглотило пламя, простиравшее свои красные языки высоко вверх.

Теперь Лари видел впереди две фигуры, охваченные пламенем. Он и сам был похож на пылающий костёр, но, повинуясь неведомой силе, продолжал свою неистовую скачку. Он не чувствовал жара, не чувствовал боли, не чувствовал страха.

Он сразу заметил острые клинки, несколькими рядами, торчавшими из земли. Их лезвия тускло блестели при свете пылающего тела молодого, уже знакомого Лари жокея. Это тело, пронзённое в нескольких местах, распластало руки и одевалось всё глубже и глубже, пропуская сквозь себя остро отточенные лезвия.

Прыжок! Звонкий стук, ударившейся о металл подковы, подсказал, что эта страшная преграда осталась позади.

«Какого чёрта! Что за скачки с препятствиями!» - думал молодой мужчина, крепко уцепившись за дымящиеся поводья.

Препятствиями! Вот уже несколько минут бег Келсо продолжался сквозь пелену синего тумана, стелящегося по земле. Лошадь замедлила свой ход и стала испуганно храпеть, озираясь по сторонам. Потом Лари почувствовал, как ноги, обхватывающие крутые бока, стали проваливаться внутрь, а седло заскользило по скользкому крупу, лишая его опоры. Шкура Келсо на глазах жокея, стала сползать вниз, обнажая жёлтый костистый остов, грива заметно стала редеть, теряя пучками волос. Мышцы отваливались от костей безобразными скользкими кусками, обдавая Лари запахом тлена и плесени. Теперь огонь вырывался только из провалов глазниц, дополняя зловещую картину смерти и разрушения.

Первым порывом Лари, было желание спрыгнуть с этого разлагающегося куска и бежать прочь, но со всех сторон из пелены тумана к нему тянулись когтистые руки, готовые схватить, разорвать и утащить в синюю бездну всадника, оказавшегося на земле, а не в седле. Сам наездник сжался в комочек, чувствуя, что вот-вот свалится с груды смердящих костей. Но сдаваться ой как не хотелось! Потом, где-то в районе желудка появился комок уже знакомого ему холода, который стал захватывать тело, превращая его в ледяную глыбу. Фигура Лари утратила свои очертания, становясь расплывчатой и прозрачной. Обрывки плаща и истлевшая одежда повисли клочьями, открывая на обозрение кости и внутренности. Лошадь, или, вернее призрак лошади шёл медленно, но не сворачивал со своей дистанции, вынося измученного и испуганного всадника из пелены синего тумана. Всё ближе и настойчивей тянутся морщинистые руки, покрытые струпьями и рваными зияющими ранами. Вот уже длинные пальцы коснулись ледяной ноги Лари, чьё тело наклонилось набок, готовое провалиться в смертоносные объятия.

Финишная прямая появилась так же внезапно, как кончился синий туман. Тело всадника уже не могло сопротивляться пережитому ужасу и грохнулось тут же, под ноги Келсо, принявшего свой прежний облик. Морда лошади наклонилась вниз и коснулась мягкими губами холодного лица жокея. Над ипподромом пронёсся радостный шум, в котором были слышны и нотки разочарования и злости. Это Лари слышал смутно, проваливаясь в тёплое спасительное забытьё.

***

Очнулся он в своей комнате, в окно заглядывал тот же полумрак, а рядом на стуле примостился мистер Харди.

- Ну, ну Лари! Как вы себя чувствуете? Это было потрясающе! Не каждому удаётся дойти до финиша на лошади-призраке. А вы смогли! Я не ошибся, чему очень и очень рад!

На удивление, чувствовал Лари себя неплохо. Исчез холод, голова была ясной, а тело больше не казалось прозрачным.

- Вы рады? А как же тот парень, который нашёл смерть в огне? А бедняга, пронзённый этими вашими мечами или пиками? Как же они? Не омрачают вашей радости?

- Нет! Да что им будет, мёртвый не может умереть дважды.

- Мёртвый? Лошади-призраки? Скачки с препятствиями? Я не знаю, что здесь происходит, но работать я здесь не хочу!

Глаза мистера Харди начали наливаться красным огнём. Черты лица исказила злобная усмешка.

- Неужели, Лари Кеннинг так ничего и не понял?- железным голосом спросил мистер Харди. – Лошадью-призраком может управлять только призрак. Ты умер, Лари! Там, у ворот упал с проломленным черепом. Игра судьбы. Вспомни, и свяжи события в единую цепочку. Тебя никто не замечал, на вопросы никто не отвечал, твои любимцы встретили тебя испуганным ржанием. Конечно, ты уже не конюшный, ты призрак! А разве не изменилось твоё восприятие? В каких красках ты всё видишь? Отсутствие голода, постоянное ощущение холода разве не говорит само за себя? Разве живой человек мог участвовать в таких скачках? Хорошо, ты мог не понять, зачем была экскурсия на кладбище Великих, но видеть истинное обличие призрачной лошади, которая выбрала именно тебя, разве это не привилегия призрака?

Эти слова, брошенные в лицо Ларри, сверлили его мозг безжалостной правдой и логичными доводами.

- Я, я! Так что это за место, зачем я здесь?

- У призраков тоже есть свои развлечения, зачем тебе сейчас знать об индустрии призрачных скачек, когда у тебя в запасе есть целая вечность? – хохотнул мистер Харди. – На этом ипподроме ставки делаются не на лошадей, они и так давно стали лучшими из лучших. Ставки делаются на всадника, я лично поставил на тебя, и не проиграл! Первый раз пройти дистанцию всегда трудно, тем более, когда остаёшься в неведении. У тебя хватило духа не испугаться, не спрыгнуть, мы говорим «не бросить поводья». Я – ловец душ , я всегда знаю, что, когда и где произойдёт. Ты, Лари, чистая случайность, которую открыл я. Без опыта, без имени, без славы, зато в тебе скрыта необыкновенная сила, что даёт тебе право быть рядом с Великим. Тебя ожидают гонки на настоящих колесницах, мутные воды и пыльные бури, в общем, всё, что пожелают зрители. Ты же хотел почувствовать себя птицей, так и будь ей!

Мистер Харди отвернулся и направился к выходу. Нет, он просто поплыл к двери мрачной чёрной тенью с горящими красными глазами, оставляя жокея наедине со своими мыслями.

- Постойте! –закричал ему вслед тот. В чём де смысл выигрыша? Разве оно нужно призракам?

- Конечно. Выигрыш измеряется во времени, ведь не все души хотят покинуть этот мир и отправиться по месту назначения. Ты – выиграл, выиграли те, кто сделал ставку на тебя, значит и у тебя и у них есть время, а как им распорядиться дело каждого.

Лари так и остался стоять, приходя в себя от услышанного. Что ж, наверно, это ещё не самый плохой конец жизненного пути, ведь его мечты только стали исполняться. А уж о запасе времени он обязательно позаботится.

Сотни зрителей соскочили со своих мест, когда фаворит сегодняшних скачек, грациозный и чёрный, как смоль Фараон, оторвавшийся на значительное расстояние от своих соперников уже на втором круге, внезапно рухнул, подмяв под себя молоденького жокея. Минутная тишина сменилась гулом от испуганных возгласов, пронёсшихся над ипподромом.

Никто не понял, как это произошло. Лошадь неловко споткнулась, и тяжело перевернулась, издав громкое ржание, наполненное нестерпимой болью. Она силилась встать, молотя передними ногами по воздуху, в то время, как паренёк в ярко-синей форме, вылетевший из седла во время падения, неподвижно распластался на соседней беговой дорожке. Его голова была неестественно повёрнута вбок, а раскинутые в разные стороны ноги, приняли такое странное положение, что, казалось, их выгнули в коленных суставах самым грубым и изощрённым способом. Все попытки Фараона встать, не увенчались успехом, задние ноги не слушались его, превратившись в два бесполезных покалеченных придатка. Лошадь, идущая второй, повинуясь своему седоку, который старался обойти это живое препятствие, взяла влево, но то ли испуганное ржание Фараона, то ли нарастающий шум со стороны трибун, а может быть, и сама ошибка молодого седока стали роковыми. Лошадь встала на дыбы, потом, переместив центр тяжести на передние ноги, резко вскинула круп вверх. Молодой человек вылетел из седла,  и перелетев через голову лошади, отчаянно мотая руками, упал на траву лицом вверх. В ту же минуту, тяжёлое копыто превратило это лицо в кровавое месиво. Оторванная раздробленная нижняя челюсть с белыми осколками зубов, практически вырванный до основания и растоптанный язык представляли жуткую картину, явно, не для слабонервных зрителей. Где-то раздался истошный визг, многие из присутствующих кинулись прочь, создавая давку и сея панику. В довершение всего, испуганная лошадь, которая только что сбросила своего седока и превратила его голову в кусок истерзанной плоти, повернула назад и врезалась в массу несущихся в бешеной скачке испуганных лошадей. Неистовое ржание, вопли жокеев, визг женщин и плач детей повисли над ипподромом густой пеленой, пропитанной страхом, болью и смертью.

Среди этого хаоса только один человек оставался спокойным и невозмутимым. Не обращая внимания на царившие кругом панику и беспорядок, он внимательно следил за происходящим, пряча ухмылку в уголках тонких бесцветных губ. Одетый в элегантный, с иголочки, костюм и белоснежную рубашку, воротничок которой нещадно стягивал модный галстук, тем не менее, он вызывал любопытные взгляды зевак, потому что как-то не вписывался эту разноцветную толпу посетителей ипподрома. Весь его вид говорил, что его не интересуют сами скачки, ставки, лошади и их владельцы, а здесь он со своей целью, известной только ему одному. Он был довольно высоким и нескладным, широкие скулы и глубоко запавшие глаза на бледном лице производили не очень приятное впечатление на окружающих, потому что во всём этом облике было что-то зловещее и отталкивающее.

***

«Обычный день. Обычные скачки», - повторял про себя Лари, тщательно вычищая один из многочисленных загонов огромной конюшни.

День был не совсем обычный, а скачки уж тем более. Многочисленный персонал ипподрома готовился к ним несколько месяцев: проводился мелкий ремонт хозяйственных построек для приёма «гостей», завозились корма, подготавливалось необходимое оборудование, проводились интенсивные тренировки скакунов, в кассах велась активная продажа билетов, а что творилось в букмекерских конторах! Ставки, фавориты, владелец, жокей! Это слова можно было услышать практически в любом уголке ипподрома. Казалось, воздух пропитался духом азарта. Шёл второй день состязаний. Трибуны для зрителей, расположенные вдоль финишной прямой, ломились от наплыва поклонников и ценителей конного спорта. Тысячи глаз азартных игроков неотрывно следили за табло, стараясь не пропустить ни одной детали.

Лари Кенинга не интересовали ни почтенная публика, ни владельцы породистых скакунов, ни ставки. Какое ему дело до пройдох-букмекеров, до выигравших и проигравших, если рядом с ним есть то, что всегда вызывало у него детский восторг. Лошадей Лари обожал. Всякий раз, когда он прикасался к бархатным губам или шелковистой гриве, по его пальцами будто пробегал электрический ток, заставляющий его дрожать от наслаждения. Он прекрасно понимал настроение любого животного, знал характер, привычки и особенности всех обитателей огромных конюшен. Конечно, каждая вновь прибывшая на скачки лошадь, имела свой норов, но Лари мог с первого взгляда определить преимущества и недостатки нового гостя. Только никому не было дела до таких способностей молодого человека. Его удел – самая грязная работа, и работу эту он выполнял добросовестно, что, впрочем, от него и требовалось.

Лари Кенинг – молодой человек, довольно странной наружности. Несмотря на то, что этой зимой ему исполнилось двадцать три года, на вид ему не дали бы и восемнадцати. Он был довольно маленького роста, чрезвычайно худ. Длинные тонкие руки и ноги придавали ему сходство с приматом, а косолапая походка вызывала смех у многочисленных сослуживцев. Тонкая шея, казалось, вот-вот надломится под тяжестью непомерно огромной головы с выцвевшими белёсыми волосами. Несмотря на это, Ларри отличался выносливостью и недюжей силой, откуда только взявшейся в этих тонких руках. Часто его звали в большое помещение кузницы, где он с удовольствием помогал здоровенному кузнецу осматривать копыта и подковывать очередного питомца. Между ним и лошадями всегда устанавливалась тонкая связь, которая была понятна только ему и его четвероногим любимцам. В его непропорционально сложенном теле, несмотря на возраст, жил разум десятилетнего ребёнка. Все стены его каморки были увешены картинками, вырезанными из разных журналов. Но на каждой картинке неизменно было одно – присутствие лошади. А лошадей Лари любил. Нравились ему эти мягкие бархатные губы, умные выразительные глаза, нравилась их неповторимая грация и сила, наполняющая каждый мускул этих прекрасных созданий.

Но здесь он был просто Лари, удел которого – чистка конюшен и работа при кузнице. Вот и сейчас, катя перед собой тележку с конским навозом, он увидел, что на площадке у ворот, выходящих к паддоку, началось странное оживление. Многие служащие, бросив работу, неслись к этим воротам, размахивая руками и что-то озабоченно выкрикивая на ходу. Мимо пробежали главный смотритель конюшен и ветеринар, осматривавший лошадей перед скачками. Оба были возбуждены и напуганы, лицо ветеринара покрылось красными пятнами, а на лбу выступили крупные капли пота.

Со стороны трибун доносились крики, где-то вдалеке воздух сотрясал вой многочисленных сирен.

- Что случилось? – прокричал Лари вслед запыхавшемуся рабочему с большим мотком верёвки на плече.

Вопрос остался без ответа. Тот только отмахнулся, как от назойливой мухи и смешался с толпой бегущих людей.

Повинуясь стадному инстинкту, Лари бросился туда, куда бежали все – к главным воротам, отделяющих длинный коридор от паддока, куда выводили и седлали лошадей. Несмотря на приличное расстояние, он заметил, что судейская вышка была пуста, а на трибунах царила давка и паника. Лошади, участвующие в забеге, разбрелись практически по всей территории беговых дорожек. Многие из них были без седоков. Внезапно, внимание Лари привлекли две лошади, которые неслись к паддоку, то есть к тому месту, где и начался забег. Бедные животные были перепуганы настолько, что сметали всё на своём пути. Прорвавшись за стойки, они поскакали по узкому коридору, надеясь найти безопасное место в знакомых и родных конюшнях. Все бросились врассыпную. Перспектива оказаться на пути перепуганной лошади никого не радовала, поэтому место перед воротами быстро опустело. Большая металлическая конструкция, состоящая из толстых перекладин, не была открыта настежь, поэтому Лари подбежал к ней и попытался открыть, давая возможность лошадям избежать столкновения. У него почти получилось! Ворота были довольно тяжёлые, он едва успел прижаться к металлической стойке, чтобы не быть снесённым обезумевшими животными. Молодой рабочий не понял, что произошло, его руки, уцепившиеся за перекладину, соскользнули с гладкой поверхности, и он упал, больно ударившись головой об одну из злополучных стоек. Последнее, что он запомнил, это испуганные возгласы сослуживцев и громкий стук копыт, пронёсшихся мимо лошадей.

***

Очнулся Лари в своей каморке. Многие рабочие, обслуживающие конюшни и другие хозяйственные постройки, жили здесь. Лари не был исключением. Податься ему всё равно было некуда: ни семьи, ни родственников, ни дома.

В маленькое оконце просачивался скудный свет заходящего солнца. Превозмогая слабость, Лари сел на кровати, припоминая события сегодняшнего дня. Во рту стоял солоноватый привкус, голова раскалывалась, перед глазами плыли жёлтые круги. Тело было каким-то деревянным и чужим. «Что же случилось? Как же всё болит! Видно здорово я приложился головой», - думал он, морщась и потирая ушибленное место. Посидев так и немного придя в себя, Лари решил выйти на улицу, чтобы посмотреть, что сейчас там творится после происшествия, испортившего столь значимые скачки. Лари совсем не удивил тот факт, что его просто принесли и бросили здесь совсем одного, оставив без помощи. Вниманием простых работяг, таких как он, никогда не баловали, скорее всего, исчезни он, никто бы и не заметил, разве что лошади.

Толкотня на улице продолжалась, только сейчас она приобрела целенаправленность. Служащие этой части ипподрома сновали взад и вперёд, выполняя свою работу с предельной скоростью и важностью. От бокового выхода отъезжали фургоны, увозя именитых гостей, недавно приехавших сюда за победой. В конюшнях слышалось ржание и топот, где-то раздавался стук молотка, группа рабочих возилась у главных ворот, выходящих к паддоку. Особое оживление происходило у большого здания ветеринарного карантина. Лари заметил, как несколько человек в добротных костюмах исчезли за его дверями, а сам распорядитель скачек, багровый от напряжения, несколько раз выходил на крыльцо и вытирал мокрый лоб. Недалеко стояли хорошо знакомый ему кузнец и несколько рабочих, что-то горячо обсуждавших. К ним то и направился Лари, пошатываясь от слабости и прихрамывая.

«Во денёк выдался», - робко произнёс он, подходя поближе. В его сторону даже никто не оглянулся. В душу Лари закралась обида: «Могли бы поинтересоваться, как я себя чувствую». Он положил руку на плечо здоровенного кузнеца: « Я говорю, что день сегодня выдался ни к чёрту!»

Питер Стен, высокий и загорелый малый, работавший здесь кузнецом, оглянулся и вперил свой взгляд куда-то мимо ошарашенного рабочего.

- Да им что, страховка всё покроет, а вот людей жалко, - сказал он, обращаясь к стоявшему рядом рабочему, перемазанному землёй.

- Фараон ноги сломал, слыхали? – ухмыльнулся тот.

- Три жокея погибло! Их там… всмятку, а ты Фараон! А давка какая! Знаешь, сколько народу покалечилось! А ты всё про лошадей, пропади они пропадом!

- Естественно, эти будут сейчас убытки считать, а мы за всё отвечать будем!

В это время из дверей большого здания ветеринарного карантина показалась целая процессия. Впереди шёл очень высокий худой человек в странной шляпе, а за ним заискивающе семенил распорядитель скачек.

Рабочие притихли и почтительно опустили головы, когда этот господин проходил мимо них. Он кинул мимолётный взгляд на эту пёструю толпу и сбавил шаг. Взгляд его остановился на Лари. В бесцветных, глубоко посаженных глазах незнакомца сначала появилось недоумение, сменившееся любопытством. Он прошёлся взглядом по нескладной фигуре Лари и улыбнулся. Улыбка эта была недобрая, скорее она напоминала оскал хищника, загнавшего добычу в угол, чем улыбку человека. Рабочие недоумённо переглянулись, но никто так и не понял, на кого смотрел этот странный господин, кому и почему улыбался.

Лари брёл в конюшню - единственное место, где он чувствовал себя в своей тарелке. Пустые стойла были вычищены до блеска, таблички с именами тоже были уже сняты, конская упряжь была аккуратно развешена на своих местах. «Надо же, кто-то выполнил мою работу. Наверно, решили, что сегодня я не справлюсь», - озадаченно подумал Лари, оглядывая просторное помещение. В дальнем конце находились стойла для лошадей, которые не участвовали в сегодняшних состязаниях. Медленным усталым шагом конюх подошёл к первому стойлу и протянул руку, чтобы погладить атласный бок вороного красавца. Лошадь тревожно фыркнула, переступая с ноги на ногу, и настороженно посмотрела на старого знакомого большими умными глазами. Ей явно не понравилось его появление. Скоро по конюшне пронеслось испуганное ржание десятка лошадей. «Ну чего же вы испугались?» - ласково повторял Лари, пытаясь понять причину такого поведения своих любимцев.

- Мне кажется, они вас не узнали, - раздался хриплый голос.

Ларри повернулся и увидел высокого незнакомца, который недавно окинул его странным взглядом. На его губах играла та же самая хитрая улыбка.

- Позвольте представиться, - сказал он, приподнимая шляпу. - Меня зовут мистер Харди. А вы – Лари. Я уже успел заметить, что вы любите и свою работу, и этих прекрасных лошадей. Верно?

С Лари ещё никто не говорил так: просто, с нотками уважения и с улыбкой на губах. Он даже опешил от неожиданности, а потом, заикаясь и краснея при каждом слове, пробормотал:

- Да, я работаю здесь, мне нравится, я люблю лошадей, это правда.

- А как давно вы здесь работаете?

- Ну, не знаю, года два. Но, позвольте, вам сюда нельзя.

Улыбка слетела с лица незнакомца, и он ответил серьёзным и уверенным тоном:

- Как раз сюда мне и можно. Я сам выбираю, куда мне приходить и с кем вести беседу. А здесь я потому, что у меня к вам, Лари, есть одно предложение, от которого вы не сможете отказаться.

В конюшне повисла напряжённая тишина. Даже обитатели, которые беспокоились в своих стойлах, замерли, будто понимая, что сейчас происходит нечто важное.

- Предложение? Мне?

Лари оглянулся по сторонам, хотя прекрасно знал, что кроме него, лошадей и высокого человека рядом никого не было.

- Скажите, вы умеете ездить верхом?

- Да, конечно, я раньше работал в…

- Меня не интересует, где вы работали. Вы хорошо держитесь в седле? Вы когда-нибудь участвовали в соревнованиях?

- Я, я, нет, что вы! Я просто убираю конюшни. Я умею ездить верхом, кажется даже неплохо, но скачки!

- А что вы испытываете, когда вам предоставляется возможность верховой езды?

- Признаться, такой возможности здесь у меня не было.

- А раньше?

- Мне нравилось, я чувствовал себя птицей что ли.

-Если бы вам сейчас предложили проскакать хотя бы один круг, вы бы согласились?

Лари оглянулся ещё раз. Незнакомец сыпал вопросами, не давая ему, как следует подумать.

-Если бы вам сейчас предложили проскакать хотя бы один круг, вы бы согласились? – ещё раз настойчиво спросил мистер Харди.

- Да, конечно, конечно согласился. Только этого никогда не будет!

- А вы мне, несомненно, нравитесь, Лари. Хотите почувствовать себя птицей ещё много раз? Я предлагаю вам работу, молодой человек. Вам не нужно будет больше чистить конюшни.

- Работу? Не нужно будет больше чистить конюшни? Так я больше ничего не умею.

- Умеете, Лари, умеете. Вы и сами не подозреваете, на что вы способны. А я никогда не ошибаюсь.

У рабочего закололо в висках, голова ещё болела, но слабость отступила. Такого поворота событий он не ожидал, поэтому стоял в замешательстве от нахлынувших чувств.

- Едем прямо сейчас. Путь неблизкий. Вы согласны? По рукам?

Да, деловой хватки мистеру Харди было не занимать.

- Но нужно уладить формальности, сходить в контору, ещё…

- Не утруждайте себя. Всё уже улажено. Ведь вас здесь ничего не держит, верно? Вы согласны работать у меня? Тогда по рукам!

Мистер Харди протянул свою руку с тонкими длинными пальцами. Ларри сглотнул подступивший к горлу комок и вложил свою ладонь в протянутую руку. Пронзительный холод пробежал по кончикам пальцев и проник в самое нутро, болезненно покалывая невидимыми иголочками. Дрожь охватила тело Ларри, ему показалось, что он превращается в кусок льда, его веки опустились, как будто кто-то насильно закрыл ему глаза.

- Пойдёмте, что же вы?

Когда Ларри открыл глаза, мистер Харди уже шагал прочь мимо пустых стойл, громко насвистывая мотив какой-то модной песенки.

На рабочего никто по-прежнему не обратил внимания. Собрав в каморке свои пожитки, состоящие из пары штанов, рабочей куртки, да снятых со стен вырезанных рисунков и фотографий, он вышел во двор и уселся рядом с мистером Харди в большом фургоне. Обведя последним взглядом помещения конюшни, пустые манежи и знакомых, занятых своим делом, Ларри вздохнул. Да, ничего его здесь не держит, это точно.

***

Машина ехала по грунтовой дороге, освещая фарами многочисленные выбоины и скудный пейзаж, выхваченный у темноты этой ночи. Ехали они уже довольно долго, фургон постоянно подкидывало, так что Ларри озабоченно стал оглядываться – как там бедное животное?

« Не переживайте, дискомфорт ему не навредит», - усмехнулся попутчик, - Ноги он уже точно не сломает».

Уже почти рассвело, когда машина повернула влево и выехала на шоссе, окружённое вековыми деревьями. Полумрак, царивший здесь, давил на плечи и врезался в мозг зловещим предчувствием чего-то недоброго, странного и непонятного.

- А не хотите ли посмотреть на одну из главных достопримечательностей этих мест, - обратился к притихшему рабочему мистер Харди. – Возможно, вы будете удивлены, но, обещаю, получите массу незабываемых впечатлений.

Фургон остановился на обочине под сенью огромного полусухого дерева, разметавшего свои ветки над низкой зелёной порослью. Им пришлось довольно долго продираться сквозь эту поросль, пока их взору не открылась большая поляна, затерявшаяся среди деревьев. Даже восходящее солнце не смогло прогнать пелену сизого тумана и мрачные краски этого места. То тут, то там над поляной возвышались странные надгробия, нагоняющие чувство необъяснимого страха и печали. Многие из них покрылись мхом или увязли в куче опавших прелых листьев, так что, невозможно было увидеть, кто же был обитателем этого заброшенного места.

Лари остановился около первого надгробия и попытался рукавом куртки стереть грязь и убрать кусочки высохшего мха. К его удивлению, на плите проступила только одна надпись: «Ландорф. 1854-1862» И больше ничего.

« О, Ландорф, великий скакун, в своё время наделавший много шума, гордость поместья Прейскоров. Кстати, был отравлен лучшим другом владельца, естественно, по причине зависти, и, вот, нашёл своё пристанище здесь», - вкрадчиво сказал мистер Харди.

Молодой мужчина удивлённо обвёл взглядом близлежащие памятники.

- А вот здесь знаменитый Секретариат, - продолжал мистер Харди,- Победил в шестнадцати из двадцати одной скачки, стал обладателем Тройной Короны, дал начало целой ветки уникальных победителей. А уж какую прибыль он принёс своему хозяину! Жалко, пришлось усыпить, болезнь копыт! Ничего не поделаешь, таков закон бытия.

Высокий человек снял свою шляпу и любовно погладил холодный камень, служивший памятником тому, о ком шёл рассказ. В его глазах промелькнула печаль, как будто он сам был свидетелем триумфальной карьеры Секретариата. Переходя от одного камня к другому, не обращая внимания на грязь, портившую модный костюм, мистер Харди продолжал свой рассказ.

-Эклипс Непобедимый. Отмеченный тёмными силами, потому что родился во время солнечного затмения. Никто не верил в него, а он за двадцать три года на скачках так и не был ни кем побеждён. Невысокий, но поразительно выносливый. А я помню то время, когда он взял титул «Лошадь века».

Ностальгия полностью завладела мистером Харди. Было такое ощущение, что он лично знал каждого обитателя этого угрюмого места. Не глядя на Лари, он продолжал обход, иногда подолгу останавливаясь около того или другого камня.

- Гиперион, Сан Чериот, грациозная Годива, непокорный Арвайхээр, - шептал он, склоняясь и касаясь кончиками пальцев земли у подножья выступающих монументов. – Таэха, любимица Томирис.

Некоторые имена Лари уже где-то слышал или видел на картинках, которыми когда-то были увешены стены его каморки. Недоумение и настороженность сменило любопытство. Он уже довольно прилично отдалился от мистера Харди, рассматривая каменные изваяния и читая надписи. Особенно, его поразила одно надгробие, на котором было высечено изображение величественного коня, вставшего на дыбы. Надгробие было очень старым, камень, потемневший от времени и покрытый сетью трещин, сохранил былое величие, но изображение было настолько чётким! Лари показалось, что через мгновение лошадь вырвется со своего пьедестала и продолжит бешеную скачку во всём великолепии.

- Буцефал! Легендарный товарищ великого полководца, - раздался голос мистера Харди. – Он впитал дух великих сражений и побед! Когда-то боявшийся тени, сам стал смертоносной тенью для врагов своего господина. В его честь сложены легенды и даже назван город. Воистину он великолепен, даже после смерти на поле сражения.

Лари был настолько взволнован и потрясён увиденным, что не сразу сообразил, зачем мистер Харди показывает и рассказывает ему всё это. Каким образом удалось сохранить втайне это место, о котором Лари никогда не слышал. Какое отношение это будет иметь к его новой работе, и, наконец, что это за свежевыкопанная яма на самом краю под куполом раскидистого дерева?

- Да, Лари, здесь нашли своё пристанище Великие, - торжественно сказал его провожатый. Каждый из них оставил свой след, который не сможет стереть даже время. Они живы! Живы в сердцах своих почитателей, живы в легендах, газетных статьях, фотографиях. Вы скоро всё поймёте сами, а теперь, продолжим свой путь.

Продолжение завтра

-

«Взял тогда Сергий бочонок пудовый, заманил туда погань треклятую, засмолил, да так, чтоб не выбралась. Вынес в поле дальнее, поле чистое, закопал его на три сажени. Не ломать тебе, погань, тела отцовского, не разорять дом родительский, не сеять вражду между братьями, не пугать тебе, погань,  люд честной!»

«Эх, жалко Пирата, хороший пёс был, - думал Андрей, снимая лопатой верхний слой чёрной земли. – Сколько лет ему, пятнадцать, шестнадцать, или больше?» Сколько помнит себя, всегда Пират в их доме жил. Охранник был хороший: попусту не брехал, как соседские собаки. С отцом и на рыбалку, и на охоту. Андрея любил, ластился, махая хвостом, выпрашивая лакомые кусочки. Возраст, конечно, своё берёт. В последние годы отяжелел, больше спать любил, голос у него совсем осип, да и слышать плохо стал. Вот и решил батя взять его с собой на пасеку, пусть на воле побегает. Всё без толку, с неделю пёс дремал под старым навесом низкого бревенчатого домика, изредка рыча, глядя куда-то вдаль подслеповатыми мутными глазами, а потом от еды стал отказываться. Подойдёт к нему Андрей или отец, Пират только руку лизнёт, да и лежит, тяжело дыша, да тихо поскуливая. «Конец чует, видно, время пришло», - вздыхал отец, часто моргая глазами. А вот сегодня… всё. Окоченевшего пса нашли утром на том же месте, под навесом. Он лежал вытянувшись и подогнув под себя лапы, как будто в последний раз пытался пробежать по высокой траве.

Отец велел выкопать яму на краю луга, за пасекой. Вот и старался Андрей после неотложных дел выполнить поручение отца, сдерживая слёзы и заталкивая обратно, подкатывавший к горлу комок. Земля рыхлая, хорошо поддаётся под натиском лопаты. Внезапно, нехитрый инструмент упёрся во что-то, а потом со скрежетом заскользил дальше. «Камень что ли?» - с досадой подумал паренёк, вытаскивая лопату и разгребая дно ямы. Деревянная труха в перемешку с землёй, да насквозь проеденные ржавчиной мелкие железки, рассыпающиеся от прикосновения. Андрей поддел это месиво лопатой и отбросил подальше, чтобы не мешало работе. Внезапно, острая боль пронзила затылок, лицо обдало холодом, который проник, казалось, до самого сердца. Ноги предательски подкосились, и Андрей рухнул в выкопанную ямку, уткнувшись носом во влажную рыхлую землю.

***

- Ну чё, выкопал? – оглянувшись на приближающегося сына, спросил отец.

-Угу, выкопал, - ответил тот странным глухим голосом.

Отец с недоумением посмотрел на Андрея. Бледный какой-то, глаза воспалённые, покрытые красными жилками, как у старика. В уголках рта засохла чёрная корочка, волосы растрепались и торчали в разные стороны. От одежды сына шёл неприятный дух сырой земли и ещё чего-то. Как будто мертвяком пахнет.

- Сынок, ты чего? На тебе ж лица нет! Не заболел?

- Голова болит. Пойду, лягу, пройдёт скоро.

- Так, а пособить собаку закопать как?

Вопрос остался без ответа. Андрей зыркнул на отца недовольным взглядом и молча зашёл в избушку, громко хлопнув дверью.

Такое поведение сына озадачило отца. «Может, расстроился сильно, вот и занемог. Пусть отдохнёт, трогать не буду», – сказал про себя отец, с трудом поднимая холщовый мешок с отжившей свой век собакой.

***

«Ну а коли заведётся Злыдень в доме, то всё добро в закромах изведёт. И ждёт тот дом бедность чёрная, ссоры всякие, и не будет лада да спокойствия».

- А, сволочи, опять не уследили! – пьяным голосом закричал хозяин, швыряя кружку в висевшее на стене небольшое зеркало. Жалобно звякнув, оно рассыпалось по полу десятками блестящих осколков.

Сама хозяйка, худенькая женщина лет сорока, спрятав натруженные руки под фартук, забилась в угол и со страхом смотрела на разбушевавшегося мужа.

Тот, похныкивая, как ребёнок, с обезумевшими глазами метался по комнате.

- Пасеку сгубили, кабанчика не уберегли, а теперь ещё у них технику со двора средь бела дня выносят.

- Да бог с ним, с велосипедом этим, - пыталась робко возразить жена.

- А сама где шлялась? Всё по соседушкам сплетни собираешь! Я тебя отучу дом бросать! – ещё громче закричал хозяин, занося тяжёлый кулак.

Дверь комнаты со скрипом отворилась, и на пороге появился Андрей. Глянул на отца исподлобья недобрым хитрым взглядом, усмехнулся.

- Напился опять! Руками не маши, не ровен час, обломаю, - с вызовом сказал парень.

- Что! Это ты мне, отцу говоришь! – повернулся к нему тот, намереваясь показать сыну, кто в доме хозяин.

Только сердце ёкнуло, когда в глаза Андрею посмотрел. Было в них что-то страшное, злоба лютая, ненависть да отвращение, будто и не сын перед ним, а супостат какой. Тяжело опустился отец на стул, уронил голову на руки, согнули его плечи невзгоды, что навалились на его семью. Месяц назад половина ульев на пасеке сгорела, потом животина, откормленная к зиме, пала, старший сын, что в городе живёт, в историю нехорошую влип, пришлось отцу сумму немалую выложить. Где тут горькую не запить! Младший Андрюшка совсем от рук отбился, вон, как с отцом разговаривает. А сегодня прям днём со двора новенький велосипед да ещё нужный инструмент вынесли. И никто не видел! Рядом соседи, которых много лет знает. А случаев воровства и отродясь не было. Правда, гложет изнутри предчувствие нехорошее, что ко всему этому Андрей причастен. В последнее время сын замкнутый стал, отдалился от отца и матери, работу бросил, всё норовит из дома уйти. А если случится дома остаться, то в своей комнате отсиживается, даже к столу редко выходит, ни с кем не разговаривает, по мелочам злится, да кряхтит иногда странно, по-стариковски. Раньше не было замечено за ним такого, весёлый парень был, разговорчивый, первый помощник по хозяйству. Да сама хозяйка, как-то стаяла, в тень безмолвную превратилась, и её, видать, заботы сломили. Что ж случилось с семьёй крепкою?

***

Лежит Андрей на кровати в своей комнате, прислушивается, словно ждёт чего-то. Вот отец, тяжело ступая, на улицу вышел, загремело пустое ведро, которое он пнул со злости. Вот мать, вздыхая, веником в кухне зашуршала, сметая осколки разбитого отцом в сердцах зеркала.

А вот и стало наливаться свинцовой тяжестью тело, прошла по нему судорога, заломило спину от сильной боли, в голове помутилось. Открыл Андрей рот, чтобы вобрать в грудь воздуха побольше, попытался прикрыть голову руками, чтобы не слышать голоса, который мучает его всё чаще и чаще в последнее время, приказывая делать вещи нехорошие. Это он, сын отца своего улики поджёг, пока тот в посёлок ездил. Плохо помнил Андрей, что произошло, очнулся весь перемазанный землёй да сажей, когда бледный отец, на него водой стал брызгать. Это он кабанчику крысиной отравы подсыпал, как голос велел. Весело ему было да хорошо, когда видел, как мать слёзы вытирает. Да и велик его рук дело. Пока отец отлучился, а мать в огороде была, вывел его да и продал за копейки какому-то незнакомому прощелыге на местном базаре. Зачем – сам понять не мог, велено так и всё.

Гул в голове разрывал его мозг на мелкие части, от напряжения ноги стали выбивать мелкую дробь, тут и голос опять услышал вкрадчивый, настойчивый, повторяющий одно: « Золотник надо взять, золотишечко!»

Нет сил сопротивляться этому шёпоту, въелся он в каждую клеточку, выгибая и ломая молодое тело.

Знал Андрей, где у матери шкатулка заветная спрятана. Там она бусы всякие, да серьги, от бабки доставшиеся, хранила. Отродясь их не носила, а вот на себя прикидывать, да любовно поглаживать любила. Денежки тоже там водились. После продажи мёда, да чего из хозяйства, мать туда деньги прятала. Раньше Андрей об этом не думал, а теперь стали терзать его мысли о том, что хорошо бы деньги эти взять, да и… А потом будь что будет. Лишь бы голоса этого страшного не слышать!

***

«А вот в старину народ, прежде, чем дом ставить, межу вокруг распахивал. Не проникнет погань всякая за борозду заговорённую. Не мели хозяйки пол к вечеру, не выметали достаток да благополучие.

Есть от Злыдня средство верное, веками проверенное: сундук кованный, да бочонок боярышный . Заманить его туда трудно, да любое благое дело вознаграждается. Больно падка нечисть на злато-серебро, да на монету звонкую, что как сладкий мёд на неё действует…»

Особо Гришка Андрея не знал, так, виделись иногда. Да и жил Андрей на другом краю села, куда ходить Гришке не было надобности. Сегодня оказался он здесь по просьбе главного бухгалтера с работы, который давно просил зайти к его престарелым родителям, да посмотреть старую швейную машинку – гордость и незаменимую помощницу хозяйки. Проходя по широкой пыльной улице, услышал Гришка отборную ругань да звон разбитого стекла. Несколько женщин, видать соседок испуганно заглядывали в распахнутые ворота.

- Да участкового надо вызвать, сколько можно уже терпеть!

- Ой, убьёт Матвей сына, ей и богу убьёт!

- Да говорят, Андрей деньги последние вытащил, в городе прогулял, его отец по посёлку ищет, а он вишь где.

- Да кто бы мог подумать, люди такие порядочные, хозяйственные! Матвей никогда так не пил, и парень у них такой молодец был.

- Был да кончился! Смотрите, железку какую-то схватил! Убьёт!

Двор был донельзя запущен и грязен. Кругом валялись обрывки газет. Какое-то барахло и тряпки. Из разбитого окна выглядывал край грязной занавески. К дверному косяку прислонилась немолодая женщина и громко всхлипывала, протягивая руки к грязному комку, катающемуся по двору. На минуту комок дерущихся распался, и Гришка увидел пожилого мужчину в порванной засаленной рубахе и молодого паренька, такого же взъерошенного и грязного. Оба смотрели друг на друга с такой ненавистью, как будто два кровных врага собрались порешить друг друга в порыве лютой злобы и отчаяния.

- Хватит, перестаньте, мужики, - закричал Гришка, входя в распахнутые ворота.

Повеяло на него таким холодом, будто и не тёплый день совсем на дворе. В глазах паренька сначала промелькнуло удивление, сменившееся выражением настороженности и страха. Потом Андрей упал на землю, закрывая голову руками, и из его горла вырвался звук, похожий на рычание собаки.

Да нет, не Андрей это уже! На Гришку смотрело существо с восковым лицом и синими, как у мертвеца губами. Эти губы растянулись в кривой ухмылке, показывая жёлтые зубы. Существо поползло прочь от Гришки, извиваясь, как уж,  и оставляя на земле глубокие борозды от острых, как у дикого зверя когтей. Взгляд, проникший в самое сердце Гришки, исходил из бесцветных глаз с нависшими над ними густыми белыми бровями. Седые космы, свалявшиеся колтуном на большой голове, закрывали сгорбленные плечи. От существа веяло могильным смрадом и холодом.

Гришка оглянулся. Нет, похоже, никто, кроме него, не видит, что за тварь сейчас явилась в истинном обличии перед ним.

Закружилось в голове у него, опять перед глазами стали картины проплывать. Увидел он князя молодого в боевом облачении. Увидел бочонок перед ним и то, как сыплет князь монеты золотые, что со звоном на дно падают. Увидел он чёрную тень, по земле к бочонку ползущую. Закрывает князь бочонок, заливает смолою тягучею и уносит его далеко в чисто поле с дружиной своей. И проходит дружина по многу раз, где бочонок зарыт глубоко в земле.

Оглянулся Гришка вокруг, да нет здесь бочонка, и не было. А вот ящик железный с незатейливым инструментом увидел, стоял тот в углу двора, и замок с ключом на петельке висел. А чем не сундук, даже лучше бочки, дольше выдержит. Быстро вытряхнул Гришка инструмент, подхватил ящик и поставил посреди двора. Только вот незадача – денег в карманах у Гришки нет, чем нечисть заманивать?

Хозяина дома оторопь взяла, притих, привалившись к крыльцу.

А Злыдень следит за Гришкой внимательно, не сводя с него глаз ни на минуточку.

«Мать, что там есть у вас, мелочь какая, так несите», - обратился Гришка к немолодой женщине, прижавшейся к дверному косяку.

Та без лишних вопросов исчезла в доме и быстро вынесла в маленьких кулачках бусы, серьги, да деньги мелкие. Насторожился Злыдень, как только услышал первый звон монет. Застучали бусы да серьги о железное дно ящика.

«Злато-серебро забирай, дом в покое оставляй, бери звонкую монету, не сей раздор по божьему свету», - шептал Гришка.

Загорелись жадным огнём глаза нечисти. Потянулся он когтистыми лапами к вожделенному, пополз по земле на звон денег. Как только исчезла чёрная тень в глубине железного ящика, захлопнул Гришка его, и надел замок на петлю.

На земле остался сидеть Андрей, недоумённо оглядываясь по сторонам. Отца его, от безмерного количества выпитого, да от пережитой встряски клонило в неудержимый сон. Только мать, понимая, что случилось сейчас нечто важное, смотрела на Гришку с благодарностью уставшими ожившими глазами. Соседки, видя, что нет больше ни шума, ни драки, разошлись каждая в свою сторону, охая и покачивая головами.

«Лопату возьму. Закопать это надо, подальше и поглубже, чтоб никто не нашёл», - сказал Гришка, обращаясь к матери Андрея.

Она молча указала на навес, в котором хранился хозяйственный инвентарь.

Шёл Гришка по улице, сгибаясь под тяжестью железного ящика. Отойдя немного, оглянулся назад. Как будто даже светлей стало, тёплым ветерком повеяло, да и сил прибавилось.

***

- Давай, давай Андрей, пособляй! – весело приговаривал хозяин, обращаясь к сыну, менявшему сломанную ступеньку на крыльце.

Окна дома блестели чисто вымытыми стёклами, а из кухни аппетитно пахло свежеиспечёнными пирогами.

- Ничего, завтра базарный день, поросёнка купим, а лучше двух. А потом и пасекой займёмся, не пропадём, правда, сынок?

- А то, бать! – улыбнулся Андрей, глядя на отца с восхищением и любовью.

«Не извести Злыдня начисто роду человеческому. Будет он сотни лет томиться в своей темнице, поджидая новую жертву. А получив желаемое, озвереет от злости и жадности, не отпустит он горемычного…»

(Продолжение следует)

Чёрный камень, возвышающийся в центре небольшой поляны, отвоёванный у джунглей, тускло блестел при свете факелов. Все мужчины деревни сегодня собрались здесь, чтобы увидеть, как бунгапатма опять подарит жизнь одному из них. На чёрном камне лежал молодой охотник, тело которого было покрыто страшными кровоточащими ранами, оставленными диким кабаном. Левая рука была неестественно выгнута, а на бедре зияла рана от вырванного куска плоти. Лицо человека было очень бледным и измождённым. На нём застыла маска нечеловеческого страдания и боли. Тонкие струйки крови стекали по изувеченному телу на камень, а потом медленно падали вниз, на землю, унося с собой жизненные силы раненого. С его губ больше не срывались крики и стоны, дыхание становилось прерывистым и хриплым, он угасал в расцвете свей молодости, ни о чём не прося своих соплеменников. Его голова покоилась на вырезанном на камне изображении большого цветка, белые лепестки которого, были зловеще красными от крови молодого охотника. Никто не смотрел на него, все взгляды были устремлены на восток – навстречу лучам восходящего солнца, хотя не оно должно было подарить жизнь умирающему.

Вот на противоположном конце поляны раздался осторожный шорох, раздвинулись кусты густой молодой поросли, и на поляну выскочил запыхавшийся и исцарапанный юноша, держащий над головой некое подобие чаши, содержимое которой все ждали с мучительным напряжением. Хранитель камня выступил вперёд, осторожно приняв сосуд, и подошёл к израненному охотнику. Постепенно мгла рассеивалась, а джунгли просыпались, наполняясь разнообразными звуками, к которым давно привыкло живущее здесь племя. Теперь хранитель камня пристально смотрел на вырезанное изображение цветка. Его белые лепестки начали темнеть, приобретая красный оттенок.

Хранитель поднёс сосуд с розоватой жидкостью, неприятно пахнущей тухлым мясом, к губам умирающего охотника. Несколько капель скатились по потрескавшимся губам и исчезли в уголках. Сначала ничего не происходило, потом смуглые щёки охотника порозовели. Дыхание стало ровным и глубоким, а множественные раны перестали кровоточить.

Над поляной пронёсся радостный ропот. Мужчины потрясали ещё горевшими факелами, приплясывая на месте и издавая низкие гортанные звуки. Четверо их них подхватили тело раненого и понесли к деревне, состоящей из трёх длинных ветхих хижин. Остальные двинулись вслед, весело переговариваясь и смеясь.

На поляне остался один хранитель камня. Он благоговейно коснулся кончиками пальцев лепестков цветка, которые сейчас горели ярко-красным пламенем. Это была не кровь и не игра света, эта было нечто такое, известное, по-видимому, только хранителю чёрного камня.

***

- Профессор, может быть, вы объясните мне истинную цель нашего путешествия!

Высокий худощавый человек средних лет сидел у небольшого костра, и потирая натруженные ладони, вопросительно смотрел на пожилого мужчину, делающего какие-то записи в своём блокноте.

- А что именно вас интересует, господин Вааль?

- Мы уже два дня плывём по этой чёртовой реке, а куда и зачем вы так и не потрудились объяснить.

Пожилой мужчина вынул из внутреннего кармана своей куртки несколько фотографий и протянул одну из них Ваалю.

-Мне казалось, что вы в курсе и знаете цель данной экспедиции.

Бросив мимолётный взгляд на фотографию, худощавый человек усмехнулся:

- Раффлезия Арнольди! Самый большой цветок в мире! Кстати, давно изученный, и не представляющий особого интереса. Его мы могли бы найти практически в любом уголке этого острова. Зачем нанимать проводника и ехать чёрт знает куда, ради нескольких фотографий.

- А вы посмотрите внимательнее, ничего не замечаете, господин Вааль?

Тот ещё раз посмотрел на протянутую фотографию, внимательно рассматривая её при свете костра.

- Кажется, этот экземпляр, немного больше, чем другие, известные науке.

- Немного больше? Самый большой цветок, как вы говорите известный науке, имеет в диаметре немногим больше метра. Этот представитель своего вида достигает в диаметре два метра! А что вы скажете на это?

С этими словами профессор вынул из стопки фотографий ещё одну и протянул Ваалю.

Тот долго и внимательно смотрел на изображение, потом отрицательно покачал головой:

- Этого не может быть, Раффлезия Арнольди имеет красный цвет, а это попросту подделка.

- А я утверждаю, что на этих фотографиях один и тот же цветок. Он белый утром, но через несколько минут становится красным, каким мы его знаем. Туземцы называют его бунгапатма и наделяют его целительными свойствами. Я полностью подтверждаю данный факт, потому что в своё время испытал на себе всю целительную силу этого растения. Я уверяю вас, что ни одно растение в мире не обладает такими поразительными и быстродействующими целительными свойствами.

Четыре года назад я думал, что моё путешествие сюда будет последним. Саркома. Врачи давали полгода. Я не хотел умирать в четырёх стенах, ловя взгляды, полные жалости и сожаления. Лучше уж всегда оставаться при деле, даже когда смерть ходит за тобой по пятам.

На это племя туземцев наш маленький отряд наткнулся совсем случайно. По джунглям раскидано много племён, о существовании которых в научном мире и не подозревают. Правда, первое знакомство нельзя было назвать удачным. Туземцы встретили нас враждебно. Если бы не проводник, кто знает, чем бы всё закончилось. Не все местные племена  видели европейцев.

Боли мучали меня уже постоянно. Наблюдая за жизнью деревни, я иногда думал, где найдёт приют моё бренное тело. Кстати, я никогда не видел, как аборигены хоронят своих мёртвых. На закате их просто уносили в джунгли, не сожалея и не оплакивая.

Не знаю, что заставило их мне помочь. Я практически совсем обессилел от изматывающих приступов боли и валялся на полу в одной из хижин, когда за мной пришли. Меня подняли и понесли. Своим телом я ощутил холод, исходящий от камня, на который меня положили. Наверно, прошло несколько часов, а я всё лежал, плохо соображая, зачем всё это. Туземцы чего-то ждали, а потом из джунглей появился молодой охотник, который нёс в руках чашу с этим. Когда мне поднесли эту чашу к губам, в нос ударил отвратительный запах тухлятины. Желудок сжался, противясь и бунтуя, а потом на меня накатила волна умиротворения и спокойствия. Боль отступила, уступая место приятному теплу, страшно захотелось спать, спать и спать, в общем-то, что я и сделал. Когда я проснулся, то почувствовал себя не просто здоровым, а молодым и здоровым. Знаете, меня уже четыре года обходят стороной все болезни, я полон сил и желания жить.

- Гм, ну а что врачи?

- Удивлялись и поздравляли с устойчивой ремиссией.

- Послушай вас, так приходишь к выводу, что обладая таким чудодейственным лекарством, жители деревни живут вечно.

- В том то и дело, что нет! Я видел и стариков, и увечных, но все они были физически здоровы и полны сил. Я видел и больных, но почему-то их не спешили напоить чудодейственным соком.

- А почему вы решили, что вас вылечил именно сок раффлезии?

- Господин Вааль, во-первых запах тухлого мяса имеет именно это растение, а во-вторых, туземцы не скрывали, какое растение даёт им жизнь. Эти снимки я сделал недалеко от деревни. Как видите, сейчас больше вопросов, чем ответов. Мы должны привезти образцы этого гигантского цветка. Представляете, какой переворот в науке будет, когда в руках человечества окажется лекарство от всех болезней. Конечно, узнать как больше информации о том, как аборигены добывают сок растения и как его ещё используют. Я думаю, что это будет непростой задачей, так как туземцы свято охраняют свои секреты. Меня потом даже близко не подпустили к чёрному камню. Вооружённые аборигены очень тщательно охраняют поляну с камнем, а сам хранитель камня наложил строжайший запрет на появление чужаков в этом месте.

- Профессор, а вы думаете, что сейчас вам позволят исследовать камень и так просто сорвать цветок, который, судя по вашим словам, является неким божеством для туземцев? Вы хорошо владеете их языком?

- Племена, разбросанные по острову, имеют своё наречие, но во многом они похожи. Хоть я прожил там совсем немного, но думаю, что смогу общаться с ними без особых трудностей.

Профессор Шерган обвёл взглядом место ночёвки. Проводник, расторопный парень из местного селения, что на побережье, весьма за приличную плату согласился сопровождать профессора до конечной цели. Сейчас ом мирно подхрапывал под большим кустом. Ещё один спутник профессора, неказистый молодой человек, сидел поодаль, о чём-то мечтая, и отчаянно отмахивался от назойливых насекомых атакующих его с воздуха.

Вааль не нравился профессору. Всё время что-то высматривал и вынюхивал. Вот и сейчас, сделал удивлённое лицо, а сам, как показалось Шергану, знал намного больше, чем хотел показать всей своей недоумённой физиономией.

***

На удивление, трёхдневный переход через джунгли не доставил им особенных хлопот. Казалось, дикие звери обходили маленький отряд стороной. Проводник оказался честным малым, старательно отрабатывающим своё вознаграждение. Маленькие люди племени встретили их не так враждебно, как ожидалось. Даже старый Баух, хранитель камня, улыбнулся при виде профессора Шергана.

- По-видимому, он вас хорошо запомнил. А как же традиционные подарки и подношения? – спросил Вааль. Вы не боитесь обидеть их и оскорбить их чувства?

- Оскорблением для них и будут подношения. Ни один человек, ни мужчина, ни женщина, ни ребёнок не возьмёт от нас ничего. Они считают, что всё, что им нужно, находится здесь. По-моему, они правы, поэтому по-своему свободны и счастливы, - ответил Шерган.

Здесь ничего не изменилось со времени последнего пребывания Шергана в поселении туземцев. Обходя окрестности, профессор со своим помощником стали замечать, что за ними неотступно следовал кто-нибудь из жителей деревни. Их по-прежнему не пускали к поляне, на которой возвышался загадочный чёрный камень, если они направлялись вглубь джунглей, их всегда останавливал чей-нибудь суровый оклик. Профессор, понимающий язык людей племени пытался задавать вопросы, показывая фотографии огромного цветка, или указывая в сторону поляны, но ответов он не получал. Жители отворачивались и качали головами, не желая разговаривать с ним о бунгапатме, и о его целительных свойствах. Да, они умели хранить секреты, а может и сами многого не знали?

***

Четыре года назад, совсем недалеко от поселения, профессор обнаружил цветок небывалых размеров. Сегодня с Ваалем и молодым помощником он направился сюда в надежде увидеть снова это чудо, созданное природой. По стволу старого поваленного и полусгнившего дерева тянулись толстые лианы, уходящие куда-то вглубь густых зарослей. Радости Шергана не было предела: на одной из лиан разместился красивый цветок, огромный и величественный. Мясистые ярко-красные лепестки с маленькими белыми наростами были свежи и источали невыносимое зловоние, привлекающее целые тучи мух – неизменных спутников этого растения. На дне большой чаши соцветия колыхалась прозрачная жидкость розоватого цвета.

- Поразительно, Вааль! Великолепный экземпляр! – воскликнул профессор, доставая небольшой фотоаппарат.

- Так что же вы медлите, Шерган, вам были нужны образцы! Берите жидкость, давайте срежем эту махину в конце концов! Или вы хотите вечно торчать в этих джунглях, так и не добившись от проклятых аборигенов ничего! – воскликнул Вааль.

Шерган колебался. И всё же под натиском нахлынувшего возбуждения и радости, он протянул вперёд руку, чтобы коснуться столь редкой находки.

«Нуахии! Нуахии!» - раздался предостерегающий возглас, и из-за кустов показалась маленькая голова, покрытая курчавыми чёрными волосами. На языке туземцев это означало «нельзя», запрет.

- Что вы копаетесь, Шерган, помогите ему, Дак! – воскликнул Вааль, обращаясь к медлительному ассистенту, молча наблюдавшему за происходящим.

«Нуахии!» - закричал маленький человек ещё громче, потрясая длинным копьём. Кусты, окружающие место, на котором стоял профессор со своими спутниками зашуршали, и окрестность огласилась воем нескольких десятков туземцев, вооружённых копьями. Они ловко использовали это оружие при охоте на диких кабанов.

Профессор Шерган не успел сообразить, что произошло, как Вааль, выхватив из-за пазухи маленький пистолет и выстрелил в толпу смуглых аборигенов. Шерган услышал несколько выстрелов.

- Остановитесь, Вааль, это безумие, не надо! – закричал он.

В воздухе промелькнуло маленькое копьё. Оно пробило голову Вааля и вышло с другой стороны черепа, покрытое красными сгустками и мозгами безумца. Молодой помощник упал тут же с пронзённым животом, из которого показались синие скользкие внутренности. Сам профессор Шерган, обливаясь кровью, хлеставшей из ран на бедре и плече, тяжело опустился на ворох гниющих растений.

«Что же вы наделали, Вааль, зачем, зачем», - промелькнуло в мозгу, теряющего сознание профессора.

***

Первое, что увидел Шерган, когда раскрыл глаза, было суровое лицо Бауха, хранителя камня, склонившегося над тремя ранеными соплеменниками. Они громко стонали и корчились, размазывая кровь по смуглым телам. Четвёртый лежал поодаль, устремив невидящий взгляд вверх. Пуля Вааля попала ему в голову, а на его лице застыла гримаса страха.

- Зачем ты пришёл сюда? – обратился к профессору Баух на своём гортанном наречии. - Когда-то мы дали тебе жизнь, ты принёс сюда смерть.

Бунгапатма больше не поможет тебе, а вот ты можешь помочь одному из них выжить.

Баух указал на молодого охотника, корчившегося на земле.

***

Процессия шла по знакомой тропе уже больше часа. Пробитая голова Вааля болталась из стороны в сторону, как пустой мешок. Тело молодого ассистента со вспоротым животом несли рядом с профессором. Длинная петля кишечника вывалилась из зияющей раны и роняла на землю своё содержимое.

Сначала в нос ударил отвратительный смрад от гниющего мяса, как будто недалеко разлагались сразу несколько тушь животных. Потом воздух наполнился гулом, который издавали тысячи мух, собравшихся на пиршество. Они лезли в рот, глаза, ноздри, но связанные руки не давали возможности отогнать их. Сами туземцы не обращали внимания на назойливых насекомых и на смрад, окружавший их со всех сторон. Через несколько минут они опустили свою ношу и преклонили колени, бормоча какие-то странные слова, не то, воздавая хвалу, не то прося что-то. В надвигавшихся сумерках взору профессора предстал небольшой кусочек джунглей, сплошь усеянный гигантскими цветами. Их лепестки напоминали куски кровавого мяса, а белые вкрапления напоминали жирных личинок мух. Цветы поменьше усеивали стволы небольших деревьев, а самые огромные, доходящие в диаметре до трёх метров, крепко ухватились за стволы толстых лиан, тянувшиеся по земле в разные стороны. Куда ни посмотри – всюду царство великолепных цветов, издававших запах гнили и смерти.

«Этого мне может быть, цветы не могут расти в таком количестве на таком маленьком участке! Этого не может быть, она не может вырасти до таких размеров», - прошептал поражённый профессор.

К нему важно приблизился один из туземцев.

«Чтобы дать жизнь, бунгапатма забирает смерть!» - сказал он, показывая на мёртвые тела.

Два молодых аборигена взяли тело своего соплеменника и осторожно положили на дно чаши соцветия одного из растений. Раздался чавкающий звук, как будто где-то внутри заработала мясорубка, потом чаша начала сжиматься, скрывая, что происходит внутри от посторонних глаз, а кроваво-красные лепестки, обрамляющие соцветие, начали светлеть.

Вааль при жизни был и выше и плотнее любого из туземцев. С почтительным видом процессия обходила каждый цветок, подбирая подходящий для такого великана. Он нашёлся практически сразу, на самом краю, у подступающей кромки джунглей красовался такой же великан, у которого гудело целое полчище мух. Как только тело Вааля оказалось в чаше, природная мясорубка поглотила его, издавая такой же отвратительный хлюпающий звук. В лицо профессору ударил густой смрад гниющего мяса, от которого запершило в горле, а тело охватило чувство крайнего отвращения. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как молодой ассистент найдёт последнее пристанище на дне очередной чаши, которая быстро перемелет, растворит, и сожрёт своё подношение, не оставляя никакого следа.

Когда Шерган раскрыл глаза, почти совсем стемнело. Три цветка резко выделялись белыми пятнами в спустившихся сумерках. Он уже понял, что получив такую возможность увидеть, как туземцы хоронят мёртвых, он сам обрёк себя на смерть. Но ведь он ещё жив!

Молодой туземец, осторожными движениями собирал капельки выступающей жидкости с лепестков первого цветка и смахивал их в маленький сосуд, сделанный из чёрного камня. Осторожно, стараясь не обронить ни одной капельки, произнося при этом бубнящие гортанные звуки и прицоковая языком.

«Странная метаморфоза, думал профессор, - вот почему они не оплакивают мёртвых. Мёртвое тело под влиянием этого растения превращается в чудодейственный эликсир, полностью излечивающий больного от недуга. Одно мёртвое тело – одна спасённая жизнь! Вот откуда этот запах! Как возможно такое – ещё одна загадка, неподвластная его разуму».

Его размышления прервал абориген, приблизившийся к нему с большой палкой в руках. Удар оглушил профессора, рот наполнился привкусом крови, боль разлилась по телу, а ноги охватил предательский холод. Он ещё чувствовал, как его несут, кладут в какое-то углубление, сгибая его ноги в коленях. Потом тысячи иголок вонзились ему в тело, надавила страшная тяжесть, которая скручивала его, ломала кости и разрывала мышцы. Кровь, смешанная с омерзительной жидкостью, проникла в нос, рот, лёгкие, лишая возможности дышать и кричать. А потом – тёмная пустота.

Собрав последние капли с белых лепестков, молодые туземцы окинули благодарным взглядом «кладбище». Сейчас им предстоял обратный путь. Перед рассветом хранитель камня должен излечить раненых соком бунгапатмы, собранный и принесённый ими. Они должны успеть вернуться до рассвета, а раненые должны постараться дождаться их и выжить до рассвета. Туземцы знали, так было до них, так будет после них, так будет всегда. Им не нужны другие блага. Джунгли дают им всё, а бунгапатма спасает их жизни, не нарушая природные законы, поддерживая хрупкий баланс существования их племени.

***

Старый хранитель камня и мужчины племени стояли на поляне и смотрели в темноту просыпающихся джунглей. Две маленьких фигурки лежали у подножья камня, борясь за жизнь. Самого слабого хранитель заботливо уложил на камень в надежде, что посланники успеют до рассвета принести то, что много поколений даёт им красный цветок. Хранитель думал о том, что опоздай они хоть на несколько минут, собранный сок превратится в бесполезную и никому ненужную жидкость, которую останется только вылить и забыть про неё, а ведь жизнь молодых охотников так важна. Он думал о том, как невидимая связь между джунглями и этим камнем, существовавшие с незапамятных времён, и сейчас поддерживает жизнь в его соплеменниках, а собранный с белых лепестков бунгапатмы сок, даёт возможность исцеления только один раз, да и то, пока лепестки снова не окрасятся в кроваво-красный цвет. Старый Баух жалел, что четыре года назад помог чужому человеку, которого сжирала страшная болезнь. Очень понравился ему добрый взгляд белого человека и детский восторг при виде вещей, которые люди его племени знали и видели всегда. Теперь из-за него племя потеряло одного молодого охотника, а трое сейчас борются за свои жизни. Что надо здесь чужим людям? Его племени не нужны подарки, не нужны другие блага, ведь джунгли дают им всё. Это их мир, их дом, их жизнь, и чужакам здесь не место!

- Уу, шайтан тебя забери! – кричал дед Аслан вслед мальчугану на велосипеде, который обдал его грязными брызгами из застоявшейся лужи.

Вообще, слово «шайтан» было его излюбленным ругательством на все случаи жизни. Произносил он его всегда с неподдельной значимостью и особым выражением, хотя и без особой злобы. Окружающие к этому давно привыкли, на деда не обижались, а наоборот, всеми правдами и неправдами старались вытащить из него это слово, а потом долго смеялись: очень уж смешно говорил дед Аслан. В посёлке за глаза его так и прозвали «Шайтан».

Настоящее имя «шайтана» было Аслан Нургалиевич, хотя это мало кто знал, потому что, даже его супруга называла ласково – Васенька.

Жили они в посёлке больше двадцати лет, молодыми познакомились когда-то на Целине, поженились, а потом и осели здесь – на родине Любови Петровны, жены деда Аслана. Дом отстроили, шестерых деток воспитали, всё честь по чести. Отличало его то, что был он смугл, да говорил иногда на своём, никому не понятном языке. Зимой и летом носил шапку, которую с гордостью называл «отцовский малахай».

За его смешное ругательство все его так и звали – дед Шайтан. Больно уж сердился он на это, обижался, пальцем грозил да покряхтывал по-стариковски. «Не Шайтан, человек я», - возражал он. А человеком он был и в самом деле хорошим: добрым по натуре, отзывчивым и словоохотливым.

Егорыч всё-таки вспомнил что-то из того, что в лесу случилось. Конечно, не утерпел и рассказал знакомым односельчанам, прибавляя от себя да нагоняя жути. Кто-то верил, кто-то нет, а большинство посмеивалось, мол, Егорыч тяпнул лишнего, вот и привиделось. А Гришка отмалчивался, не любил он про свои встречи с неведомым вспоминать.

Свела как-то судьба Егорыча, деда Шайтана и Гришку вместе в местной кузнице. Гришка по работе там крутился, Егорыч пришёл новые подковы для Гнедко справить, а дед Шайтан от нечего делать зашёл на работу внука своего посмотреть.

- Ты смотри, какие люди пожаловали, сам Шайтан в гости пришёл, - закричал Егорыч, увидя, медленно идущего старика в смешном малахае.

Тот насупился, грозно сдвинув широкие брови:

- Чего ты меня нечистым всегда кличешь, пустая твоя голова! Знать ничего не знаешь, а всё туда же, шайтан тебя забери! Шайтан – нечистый, опасный и злобный, а ты…

Удивился Егорыч такой реакции со стороны деда Шайтана. Разгорячился тот, сорвав с головы малахай, того и гляди разразится самой отборной русской бранью.

Потом, конечно, успокоился, и присев на старенький табурет, подставленный чей-то заботливой рукой, поведал присутствующим историю, от которой многим стало не по себе.

***

Много  времени утекло с тех пор.

Прадед мой в то время на бая Жомала работал, тогда весь аул на него батрачил. Прадед мой молодым ещё был, так он в пастухах у бая ходил. Работа трудная – потеряется лошадь или овца от стада отобьётся, бай плети не жалел, шкуру до костей снимал.

Зима в тот год выдалась суровая, сначала оттепель, а потом морозы страшные. Корка льда всё покрыла, не могут копытца овец эту корку пробить, того и гляди, скоро джут в степь придёт. Буран начался, а прадед мой был очень далеко от места зимовки. Колючий снег, подгоняемый ветром, слепил глаза, набивался за ворот, закрывал путь непроглядной белой стеной. Глупые овцы сбивались в кучу, отказываясь идти дальше, а лошадь надсадно храпела, увязая глубоко в снегу. Пастух совсем выбился из сил, продрог. Утихнет ветер, и опустится мороз, который не пожалеет ни отару, ни человека. Вот тут-то он и наткнулся на старый мазар, сложенный из глиняных кирпичей и наполовину занесённый снегом. Для путника, застигнутого в степи в такую погоду, одинокий мазар – спасение, посланное свыше. Прадед мой, оставив овец с подветренной стороны, расчистил вход и тяжело ввалился внутрь. Мазар был очень старым, глиняный купол осел в нескольких местах и провалился, от могильного холмика не осталось и следа. Но крепкие стены сдерживали порывы ветра и спасали от снега. Только надолго ли: мороз крепчал, а развести костёр было нечем и не из чего. Прислонился пастух спиной к стене, зашептав слова Всевышнему, и провалился в тревожный сон.

Сколько времени прошло, он не знал, а очнулся от потрескивания огонька, над которым склонилась маленькая иссохшая фигурка, заботливо подкладывавшая в огонь сушёный кизяк. С трудом преодолевая оцепенение, прошептал прадед, обращаясь к маленькой фигурке:

- Ассалаумагалейкум, почтеннейший. Видно, сам Аллах спустился, чтобы проводить меня к предкам.

Маленькая фигурка оказалась сухоньким старичком с длинной седой бородой и по-отечески добрыми глазами.

- Всему своё время, на то воля Всевышнего. Присаживайся поближе к огню, обогрейся.

С этими словами достал аксакал из-за пазухи кусок чёрствой лепёшки да несколько шариков твёрдого, как камень, курта. Но это скромное угощение показалось пастуху воистину неземным. Оно таяло на языке и согревало замёрзшее тело и душу.

В это время снаружи раздался громкий, протяжный и леденящий вой. Тревожно зафыркал конь, переступая копытами по обледеневшему снегу, испуганно заблеяли овцы.

-Волки! - вскочил с места прадед, - Сейчас овец порежут, пусть тогда уж и меня вместе с ними. Бай житья не даст, забьёт до смерти!

- Не волки это, а шайтан ищет в степи заплутавшего путника.

Хотел пастух выскочить из мазара и остановился, как вкопанный. У самого порога стоял человек во всём чёрном, ни снежинки на одежде. Хотел уже прадед уступить место у маленького очага такому же одинокому путнику, затерявшемуся в степи, да старый аксакал поднял руку, предостерегая и показывая на чёрного незнакомца.

Хищным взглядом горели на тёмном лице красные глаза, нехорошая ухмылка растянула ему губы, а длинные, острые, как у зверя зубы поблескивали при свете огня. По длинному чёрному усу стекала и падала вниз отвратительная жёлтая пена, от которой шёл смрадный навозный дух.

Быстро вскочил почтенный аксакал со своего места и встал между пастухом и нечистым, не давая тому проникнуть внутрь мазара. Хотел чёрный путник сделать шаг к пастуху, да не смог: остановили его слова из священного Корана, которые громко читал почтенный старец, сложа руки в молитве к Всевышнему. Долго длилась эта борьба.

«Отдай! Отдай его мне!» - выл нечистый, пытаясь обойти старца.

«А, узу би-ллахи мина ш-шайтани р-раджим»,- всё громче и громче шептал слова священных текстов почтеннейший, несмотря на нечистого и не давая шагнуть ему в круг света, ярко пылающего огня.

Прадед мой сжался в комок от страха, осознавая, что идёт сейчас нелёгкая схватка добра и зла за его жизнь и душу. Стуча зубами от страха, вспоминал он молитвы предков, прося защиты и спасения.

Вот уже не таким громким кажется вой нечистого, вот уже не такими быстрыми кажутся его движения, да и сам он сгорбился и поник, отступая маленькими шажками назад, в тёмную пустоту за старым мазаром. Не смеет он вступить в круг света, отгоняемый священными текстами и светлым образом почтенного аксакала.

Резкий порыв ветра влетел в дверной проём, отражаясь от стен страшным воем, воздух наполнился смрадом и чёрным дымом. Только спасительный огонь от горевших кизяков, продолжал гореть ровным пламенем, отгоняя мрак и страх от сжавшегося в маленький комочек человека. А потом всё стихло. Утих пронзительный ветер, прекратился снегопад, а в провале купола старого мазара появились звёзды.

«Коротка жизнь человеческая, а уж как ты свою проживёшь, только ты и знаешь, - сказал аксакал, подкидывая в огонь новую порцию сушёных коровьих лепёшек. – Шайтаны всегда рядом с нами. Приходят они в образе волка или другого зверя, бывает, и человеком оборачиваются. Только запомни сам и детям своим накажи: человека с чистыми помыслами, почитающего своих предков и Всевышнего, ни один шайтан не возьмёт».

Встал аксакал со своего места и направился к выходу. У самого порога обернулся и сказал пастуху: «Встретишь внука моего из рода Нургали, скажи, что дед его обижается. Не почитает он законы предков, да своевольничает, людей обижает, за что кара его постигнет! Так и скажи ему!»

С этими словами вышел он из мазара и пропал в темноте степи.Только разведённый им огонь да кучки сухого кизяка, сложенные у стены, напоминали о случившемся.

А прадеда моего нашли. Все аульчане утром на поиски вышли. Бай Жомал, конечно, со своим интересом, отару овец найти. А люди верили, что ни буран, ни мороз молодого пастуха не убьёт. Так и вышло. А если бы сгинул он тогда в степи, то я бы сейчас с вами не сидел, да всё это не рассказывал.

- Ну а внука-то того, из рода Нургали встретил ваш прадед? – спросил Гришка.

- Встретил. В ту же зиму и встретил, тот по каким-то делам к Жомалу со своей зимовки приехал. Слово в слово передал прадед слова аксакала. А у того, аж лицо вытянулось. Дед его, оказывается, ушёл к своим предкам лет двадцать назад, а при жизни святым человеком был, за что заслужил уважение среди простых людей.

- Значит, это дух того почтенного старца спас вашего прадеда от шайтана?

- Так оно и есть. Чему удивляться? Духи предков всегда рядом, так же как и шайтаны. Эту историю мне отец рассказал, ему – его отец, а я сыновьям своим да вам. Верить или не верить – дело ваше, только всякое в жизни бывает, правда, Егорыч? – с хитрой улыбкой посмотрел дед Аслан на Илью Егоровича и Гришку.

- Ну, допустим, не любишь ты, когда тебя шайтаном называют, а что сам чуть что его поминаешь? – разгорячился Егорыч.

- Да не со зла я, понимаешь, привычка, шайтан тебя забери! – весело рассмеялся дед Аслан, потрясая в воздухе отцовским малахаем.

(Продолжение следует)