alexey.berezin

С некоторым опозданием, но все же хочу высказаться по поводу одного высокодуховного праздника.

Когда на просторы нашей родины начали проникать зарубежные праздники — всяческие Хэллоуины и дни св. Патрика — тут же нашлись ворчливые люди, которым они не понравились.

— Идеологически чуждо! — бурчали они. — Бездуховно!..

Даже на такой, в общем-то, безобидный праздник, как день влюбленных — день св. Валентина — нашлись недовольные.

В самом деле, ну какой же это праздник?.. Бездуховная и глупая дата! Надо сделать свой день влюбленных, с блэкджеком… с колоколами и монашками! Ведь у нас на Руси, припомнили блюстители духовности, есть даты не хуже. И куда духовнее. И тоже про любовь.

Это я, конечно, про день Петра и Февронии. Вы уже и сами догадались.

К сожалению, о Петре и Февронии рядовой гражданин, не привыкший к чтению житий святых, знает едва ли больше, чем о св. Валентине. В рамках культурно-развлекательного чтива я вам сегодня перескажу, чтобы вы прониклись трогательной историей любви этих прекрасных людей и глубиной их духовности. Поверьте, нет повести прекраснее на свете. Даже «Чиполлино» не выжмет из вас больше слез.

В городе Муроме жили князья Павел и Петр. Старший, Павел, княжил на муромском престоле, а чем занимался Петр, я не знаю. Однажды случилось так, что Петр сильно заболел. Люди, собиравшие анамнез, судя по всему, были склонны поверить во что угодно, поэтому история болезни выглядит так.

К жене Павла повадился летать змей. Влетая в окно, он сразу принимал вид Павла, поэтому его жена некоторое время ничего не подозревала (а что такого? Ваш муж разве никогда не влетал в окно?) Однако по каким-то признакам она стала подозревать неладное и пожаловалась мужу (подлинному мужу — вошедшему через дверь).

Муж проявил себя настоящим героем и храбро сказал:

— А что я ему сделаю, змею-то?.. Я их, змеев-то, и убивать не умею. Ты бы в следующий раз повыспросила, чем его убить.

И жена, как об этом говорит предание, крепко сохраняя мужнины слова в сердце, подумала: «Вот и хорошо».

Летающий змей не замедлил снова навестить эту святую женщину. Невинно хлопая глазками, чтобы не возбуждать подозрений, она спросила, от чего змею будет смерть, и тот, не почуяв никакого подвоха, сразу ответил:

— Смерть мне будет от искусственного дыхания прямо в жо… от Петрова плеча, Агрикова меча!

И с этим улетел в окно, а умная жена помчалась к Павлу и передала все, что узнала.

Петрово плечо нашлось быстро — не зря же в Муроме болтался князь Петр. Агриков меч, по удачному стечению обстоятельств, Петр нашел практически сразу. Заявившись в гости к жене брата и обнаружив там змея (в облике Павла, естественно), Петр кинулся в бой. Кромсая нечисть на куски, Петр забрызгался кровью, и вот от этих-то брызг по всему телу у него пошли струпья.

Из всей этой истории я верю разве что в то, что болезнь свою Петр подцепил в спальне у невестки. Впрочем, это не так важно, потому что на сцене наконец появляется Феврония, а жена Павла навсегда исчезает из поля нашего зрения.

Никто не мог вылечить Петра от страшной болезни. Наконец в одной из рязанских деревень посланник князя нашел девицу, дочку бортника, которая показалась ему смышленой, потому что вместо «Здравствуйте» она приветствовала его заумными загадками. Вероятно, начиталась Коэльо. Разгадать ее шарады посланник не смог, поэтому сразу перешел к делу. Есть князь, у князя есть нехорошая болезнь. А у вас тут, говорят, лекарь имеется.

— Имеется, — подтвердила девица. — Вот ежели бы твой князь кое-кого в жены взял бы, так кое-кто его бы и вылечил. Не вопрос.

Посланник слегка обалдел от такой наглости, но тем не менее привез князя к девице (я не знаю, почему не наоборот). Феврония, девица честная и глубоко духовная, подтвердила ему свои требования:

— Женись — тогда вылечу!

Князь Петр, человек богобоязненный и тоже глубоко духовный, в ответ на этот шантаж подумал: «Чтоб я, князь, женился на босячке?..», а вслух сказал:

— Вылечишь — мамой клянусь, женюсь!

Девица тут же выдала ему горшок с притираниями, наказала идти в баню и там помазать все тело, за исключением одного струпа.

Получив лекарство, князь решил выпендриться (чай, мы тоже Коэлью читали, и не одну — чего она нос задирает?) и послал к Февронье гонца. Девице передали пучок льна и потребовали, чтобы, пока князь находится в бане, она соткала ему рубашку, портки и полотенце. В ответ на это Феврония выдала посланцу обрубок полена с просьбой к князю сделать из него ткацкий станок, покуда она лен чешет.

Князь признал, что ее знание Коэльи покамест еще сильнее, чем его, и удалился в баню, натирать прыщи.

Одну болячку, как и наказала ему Феврония, он мазать не стал.

А наутро обнаружил, что тело его очистилось и остался только один струп — тот самый, не помазанный. Приложить к нему остатки лекарства князь не додумался и на радостях уехал к себе в Муром — естественно, оставив Февронию в рязанской глуши.

Однако девушка была не лыком шита и глубокую духовность князя предвидела заранее.

От последнего оставшегося струпа разошлись новые и новые, и князь снова запаршивел. Делать было нечего — опять пришлось ехать в деревню и падать в ножки Февронье.

Ультиматум был прежним: женишься — вылечу!

И на этот раз князю отвертеться не удалось.

Вернувшись в Муром женатым человеком, князь вскоре стал единовластным правителем города, потому что брат его Павел «отошел от жития сего». Сложно удержаться от соблазна и еще раз задуматься — а был ли змей?..

Так или иначе, бояре князя Февронию невзлюбили. Кто угодно невзлюбил бы деревенскую выскочку, вымогательством заставившую князя жениться.

— Тебя князем иметь хотим, — объяснили Петру бояре. — А ее княгиней — не хотим. Давай, княже, сунем ей денег в лапу, и пусть катится, скатертью по жо… дорога!

Глубоко духовный князь, искренне и верно любящий свою жену, конечно, горой встал на ее защиту и сказал:

— Ну, вы ей предложите, и посмотрим, что скажет.

Бояре не замедлили подойти к княгине:

— Дадим тебе, что попросишь — только уйди по-хорошему!

Феврония и тут не сплоховала и потребовала, чтобы в дорогу ей выдали только одно — любимого мужа.

— Ой, да и пожалуйста! — неожиданно согласились бояре, посадили обоих на судно и отправили по Оке.

Покуда князь Петр с княгиней Февронией плавали вдоль Оки (княгиня от нечего делать совершала маленькие и абсолютно бесполезные чудеса и демонстрировала окружающим знание Коэльо), в Муроме началась свара. Многих вельмож изрубили мечами, а оставшиеся решили, что не так уж плоха была Феврония, а про Петра и говорить нечего, вообще молодец был мужик. Посему выслали посольство, чтобы уговорить князя ехать домой.

Удивительно, но против того, чтобы вернуться и княжить на муромском престоле, Феврония ничего не имела.

История всей их дальнейшей жизни скучна и уместилась в один маленький абзац. Чуть больше посвящено истории их смерти, в которой нет, кажется, ни единого слова правды, кроме того, что они оба умерли.

Памятник Петру и Февронии в Екатеринбурге. Фото автора

Такими, по преданию, были Петр и Феврония Муромские.

Сама по себе эта история никогда не привлекла бы моего внимания, потому что агиографическая литература — сиречь, жития святых — полна куда более интересных и умилительных человеческих характеров. А история Петра и Февронии мало того, что полностью легендарна, так еще и скомпилирована из нескольких популярных народных сюжетов. В ней нет даже повествовательной цельности, она на ходу разваливается на отдельные, практически не связанные фрагменты (что, впрочем, характерно для житий).

Однако с тех пор, как эту святую парочку проталкивают нам под видом идеальной семейной пары, образца семейной гармонии и счастья, я не перестаю удивляться. Люди, которые это делают — они совсем не читали про Петра и Февронию? Или прослушали только краткий пересказ для малышей?..

Расчетливая девица, которая шантажом вынуждает князя жениться на ней, и князь, который преспокойно ее обманывает — это образец любви, взаимного уважения и семейного счастья?

Да даже Бонни и Клайд лучше подходят на эту роль.

Да, «жития» полны людьми, которые названы там святыми, и которых мы, встретив их на улице, назвали бы моральными уродами и дегенератами. Петр и Феврония, поверьте, далеко не худшие экземпляры.

И все же обидно. Любовь — прекрасное чувство, светлое и чистое. Праздновать День любви и верности — превосходная идея! Пусть даже мы будем отмечать его не в день св. Валентина, который нам «идеологически чужд», пусть мы создадим свой собственный праздник.

Но почему, ради бога, почему нужно выбрать в качестве символа любви — семейку карьеристки и обманщика?..

Ни любовь, ни другие хорошие и добрые чувства, судя по жизнеописанию, и близко не лежали между этими глубоко духовными людьми. Поручить этим «святым» заботу о семье — все равно, что сделать Карабаса-Барабаса святым покровителем кукольных театров.

А любви и счастья я вам с удовольствием желаю. Не таких «духовных», как у Петра и Февронии, а простых человеческих чувств, живых и искренних. Настоящей любви. Настоящего семейного счастья.

P.S. Первоисточник этой чудесной и глубоко духовной истории можно найти, например, здесь. Прочитайте и убедитесь, что я нисколько не преуменьшаю моральные достоинства святых.

Разве что про Коэльо приврал.

На протяжении двух тысячелетий последователи Иисуса читали и перечитывали Евангелия, и конечно же, самый горячий отклик в их сердцах вызывала история Страстей. Над этой частью евангельской истории пролито немало слез. Полная драматизма и напряжения, она является настоящей кульминацией всего Нового завета, его ключевым моментом. Страдания и казнь Христа стали важнейшим событием истории христианства — именно вокруг креста и смерти на кресте вращалась вся религиозная мысль на протяжении веков. Даже воскрешение и возвращение Христа из мертвых не смогли затмить значимость казни в глазах последователей. Не случайно ведь символом христианской религии выбран крест, орудие смерти — а не что-либо иное, связанное с жизнью или воскрешением!

Неудивительно поэтому, что вокруг распятия Иисуса возникло со временем множество домыслов и фантазий. Евангельские тексты, сколько бы деталей и подробностей казни они ни сообщали, не могли ответить на все вопросы. А вопросов у читателей возникало немало!

Христа распяли между двух разбойников, говорили Евангелия. Но кем были эти злодеи? Что за преступления вменяли им в вину? Какую жизнь они вели? Почему одному из этих преступников Иисус пообещал Рай, хотя тот сам признал, что оба они «достойное по делам нашим приняли» (Лк. 23:43), а второму — нет?

Что сталось с тем рабом первосвященника, которому Петр отсек ухо, и которого Иисус затем исцелил?

Что чувствовали и думали люди, присутствовавшие на казни Христа? Как сложились их судьбы после распятия?..

Обо всем этом в Библии нет ни слова. Но раз вопросы возникали (а они, конечно же, возникали!), остаться без ответа они не могли. На помощь, как обычно бывает в таких случаях, пришло мифотворчество. Вряд ли мы можем обвинить последователей христианства в том, что они попросту выдумали недостающие факты. Процесс этот происходил неосознанно и на протяжении длительного времени. К тому моменту, когда складывалось устойчивое предание, проходили порой столетия, и никто уже, конечно, не мог сказать — как и почему оно возникло.

Показательна в этом плане история сотника Лонгина и Копья Судьбы.

Распятие. Укол копьем. Фреска в Монастыре Сан Марко, Флоренция. Фра Беато Анжелико, 1440-41

К месту распятия, как следует из Евангелий, Иисуса привели воины Пилата — «весь полк», как сообщает Матфей (27:27). Перед этим они бичевали его, и, «раздев Его, надели на Него багряницу; и, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову и дали Ему в правую руку трость; и, становясь пред Ним на колени, насмехались над Ним, говоря: “радуйся, Царь Иудейский!” и плевали на Него и, взяв трость, били Его по голове» (Мф. 27:28-30). (Все это, надо полагать, поручил им проделать тот самый Понтий Пилат, который непосредственно перед этим признал в Иисусе праведника и невиновного).

Сразу после издевательств и побоев Иисуса повели на казнь (а с ним, вероятно, и тех двоих осужденных преступников, которых затем распяли рядом, хотя об этом ни один из евангелистов не упоминает ни единым словом). Когда Иисуса распинают на кресте, от пресловутого «полка» вдруг остается всего несколько человек — Иоанн говорит, что солдат было четверо. Один из них, если верить Матфею, Марку и Луке, был сотником — то есть, центурионом (командиром подразделения в сотню солдат). Совершенно непонятно, зачем центурион лично остался сторожить казненных преступников, если в его распоряжении был «весь полк», но не будем придираться к литературе.

Наконец, казнь совершилась: Иисус умирает. В этот момент сотник с удивлением обнаруживает, что «земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли» (Мф. 27:51-53). Это мы с вами (спасибо кинематографу!) готовы к зомби-апокалипсису. А у римского сотника в тот день, несомненно, поменялись многие жизненные концепции. Слегка ошарашенный, он понимает: не того человека мы распяли, не того. И восклицает: «Воистину Он был Сын Божий!» (Мф. 27:54, ср: Мк. 15:39 и Лк. 23:47).

Я, правда, не знаю, как он догадался, что землетрясение и все остальные спецэффекты случились именно из-за Иисуса. Ведь рядом на крестах висели еще двое. Остается предположить, что сотник заметил, в какой именно миг Иисус испустил дух, и сумел сопоставить эти события.

Однако с этим не согласен евангелист Иоанн. Он пишет: «Итак пришли воины, и у первого перебили голени, и у другого, распятого с Ним. Но, придя к Иисусу, как увидели Его уже умершим, не перебили у Него голеней, но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода» (Ин. 19:32-34).

Голени казненным перебивали, чтобы ускорить наступление смерти. Если верить Иоанну, солдаты не знали, что Иисус умер. Они обнаружили это только тогда, когда собрались сломать ноги и ему. После этого один из них (у Иоанна нет упоминания, что это был сотник!) ткнул Иисуса копьем в бок — вероятно, чтобы проверить, действительно ли он мертв, либо чтобы нанести «контрольный удар». Так или иначе, только теперь они убедились — Иисус в самом деле умер.

«Распятие». Нижнерейнский мастер, XV век

Смотрите, какой тут Лонгин седенький, румяный да деловитый! Сразу видно, старый конь борозды не портит. Только вот не тяжело ли дедушке управлять центурией?.. Ведь ему кто-то даже копье поддерживает палочкой, чтобы не тряслось!

Та же история о распятии, но уже куда более красочная и наполненная множеством деталей, изложена в апокрифическом «Евангелии от Никодима».

Никодим — один из персонажей Нового Завета, фарисей и член Синедриона, который, будто бы, сочувствовал Иисусу и даже был его учеником. Упоминается он исключительно у Иоанна, а остальные евангелисты, по всей видимости, никогда не слышали о нем. Впрочем, даже если фарисей Никодим действительно существовал, написать собственное евангелие у него не было никаких шансов, потому что текст «Евангелия от Никодима» датируется IV веком.

Именно в этом апокрифе впервые упоминается имя воина, державшего в руках копье: «Один из воинов, Лонгин имя ему, взяв копье, пронзил Ему ребро…» Автор апокрифа, впрочем, не считает, что это был сотник, так как дальше он говорит: «Сотник, видя происшедшее, прославил Бога, говоря: “Воистину, праведником был Человек сей!”»

Оставим образ римского центуриона, восславляющего еврейского Бога, на совести автора. Лично мне кажутся интересными два факта.

Во-первых, автор апокрифа утверждает, что Христа ранили копьем, пока он был еще жив (Иисус после этого еще разговаривает с преступниками), несмотря на то, что Иоанн прямым текстом говорит обратное. Почему? Да потому что собрать в непротиворечивый текст свидетельства всех евангелистов попросту невозможно (а именно так автор и намеревался, очевидно, поступить изначально).

Представьте сами: Иисус умирает, и в это мгновение меркнет солнце, трясется земля… В ужасе внезапно уверовавший центурион восклицает: «Это и правда Сын Божий!»

И что же?.. Не обращая на знамения никакого внимания, римские воины преспокойно продолжают заниматься экзекуцией — перебивать голени преступникам? Похвальное самообладание! А затем они еще и проверяют, умер ли Иисус, и даже протыкают ему бок копьем… Абсолютно сюрреалистичная картинка!

Понимая это, автор перестроил сюжет так, чтобы избавиться от явных и вопиющих противоречий. И это говорит нам о том, что эти противоречия он прекрасно видел и осознавал, но ничего с ними поделать не мог.

Второй интересный факт, который следует из этого отрывка, состоит в том, что к IV веку христиане еще не считали, что сотник и воин Лонгин — одно и то же лицо.

У евангелистов эти персонажи вообще никогда не пересекались: Матфей, Марк и Лука говорят только об уверовавшем сотнике и ничего не знают о воине с копьем. Иоанн рассказывает историю о копье и ране Иисуса, но умалчивает о сотнике (как и о землетрясении и других чудесах).

В IV веке «Евангелие от Никодима» «свело» сотника и воина с копьем в одном тексте, наградив попутно второго личным именем.

Наконец, в эпоху раннего Средневековья сотник и воин с копьем окончательно слились в сознании христиан, и на свет появился святой Лонгин. Народная фантазия к этому времени создала ему полную биографию. Так, например, предания рассказывали, будто Лонгин страдал катарактой. Когда кровь Христа брызнула из раны, капельки якобы попали сотнику на лицо, и он исцелился. Разумеется, обретя новую веру, центурион обратился к светлой стороне и стал джедаем проповедником христианства. За это он и пострадал несколько лет спустя: его и нескольких его последователей убили подосланные Пилатом солдаты.

Казнь Лонгина сотника и его сподвижников.

По преданию, солдаты обезглавили Лонгина, а его голову принесли Пилату. Тот приказал выбросить ее на свалку, где ее нашла слепая женщина. Женщина немедленно прозрела и унесла голову в Каппадокию (Турция), где и похоронила. Если сумеете выяснить, зачем она потащила голову в такую даль, и как догадалась, что голова принадлежала Лонгину - расскажите мне, я тоже хочу знать.

Не обошли христиане вниманием и само копье. Это орудие, ранившее бок Иисуса, европейские христиане со временем начали называть Копьем Судьбы, вполне в духе какого-нибудь третьесортного фэнтези.

Копье Судьбы первой нашла равноапостольная царица Елена, мать императора Константина I, примерно в 326 году. Елена обратилась в христианство уже в пожилом возрасте и моментально стала ревностной христианкой. Когда ей было прилично за 70 лет, она предприняла путешествие в Иерусалим, чтобы заняться там раскопками. В своих археологических изысканиях Елена с легкостью обошла Лару Крофт и Индиану Джонса вместе взятых: без особого труда она нашла и пещеру, где Иисус был погребен, и обломки Креста Господня, и даже гвозди и табличку с надписью «Иисус Назарянин, Царь Иудейский». Само собой, копье Лонгина тоже отыскалось неподалеку. Остается только подивиться, как это при такой удаче Елене не удалось найти личный нательный крестик Иисуса.

Но христиане не были бы христианами, если бы за прошедшие века не сумели отыскать это же самое копье еще хотя бы пару раз. И действительно, в 1543 году вышла известная книга Жана Кальвина «О реликвиях», где он рассказывает о целых четырех известных ему копьях сотника Лонгина. Множество Копий Судьбы по сей день можно увидеть в разных местах Европы — одно в Ватикане, в базилике св. Петра; другое в Вене, в Хофбургском замке; третье в Вагаршапате, Армения; еще одно в польском Кракове. Разумеется, всё это подлинники, как вам охотно объяснят хранители этих реликвий. Сколько еще копий вам нужно, чтобы поверить в правдивость истории о сотнике Лонгине?..

Видение св. Елены. Паоло Веронезе, 1580

Летописцы Церкви утверждают, будто в Иерусалим Елена отправилась, получив во сне повеление от самого Господа. Обратите внимание на то, как хорошо сохранилась св. Елена: по ней и не скажешь, что старушка разменяла восьмой десяток.

Но вернемся к сотнику Лонгину.

Википедия, стыдливо умалчивая об источниках, сообщает, что прозвище «Лонгин» происходит «от латинского слова “Longin”, что значит “длинный”, так как он был высокого роста». В данном случае Википедия бесстыдно лжет, потому что слово «Longin» в латыни отсутствует, а «длинный» (или «высокий», применительно к homo) — это «longus». Правда, есть еще «Longinus», которое и в самом деле было прозвищем (когноменом) в роду Кассиев. Например, известны Луций Кассий Лонгин Равилла, который был консулом Римской республики в 127 году до н.э., и его сын — тоже Луций Кассий Лонгин, Квинт Кассий Лонгин — консул 164 до н. э. и многие другие Лонгины. А еще известен целый выводок Гаев Кассиев Лонгинов, столь многочисленный, что без одного из них не обошлось даже убийство Цезаря.

Поэтому неудивительно, что в некоторых христианских текстах нашего сотника тоже называют тем же полным именем — Гай Кассий Лонгин. И это несмотря на то, что в единственном современном ему письменном свидетельстве, где он фигурирует — в Новом завете — сотник вообще не назван по имени, а прозвище Лонгин ему приписал только автор «Евангелия от Никодима» триста лет спустя!

Так откуда же взялось это прозвище?

Оказывается, нужно всего лишь заглянуть в греческий оригинал текста Евангелия от Иоанна, и все встает на свои места.

«…но один из воинов копьем пронзил Ему ребра…» (Ин. 19:34).

«…αλλ' εις των στρατιωτών εκέντησε με λόγχην την πλευράν αυτού…».

Слово «λόγχην», которое переводится как «копье», звучит на греческом как… «лонгин».

Интересно, правда? Воина, который копьем ударил Христа, неожиданно тоже зовут «Копье». Совпадение?..

Конечно же, нет.

Просто-напросто кто-то из рядовых христиан, слушавших чтение евангелия, неправильно понял чтеца: он решил, что «λόγχην» — это имя собственное, принадлежащее тому самому воину. Пересказывая кому-то историю Страстей, он, естественно, постарался передать и эту деталь, но на этот раз выразился совершенно определенно: «Лонгин» в его изложении стало именем солдата. История ходила из уст в уста, и постепенно ее источник забылся, а имя прижилось и сохранилось. Потом дело усугубил автор «Евангелия от Никодима», зафиксировав глупую ошибку в тексте. Ну а потом все заверте…

И вот перед нами — как живой, сотник Лонгин. Благочестивый проповедник и святой мученик за веру. С богатой и драматической биографией, с официальным житием. Имеется у него и собственный день поминовения — в православии 29 октября (16 по старому стилю), а у католиков — 15 марта. Больше того, существуют даже его мощи, которым можно поклониться! Это ли не чудо?..

Лонгин сотник. Икона работы Федора Зубова, 1680

Центурион как бы говорит нам: «Что же с нами стало?..»

А крестик-то в руках поизящнее оригинала!

Правда, как сетуют некоторые православные авторы, не очень у нас народ разумеет, кто такой сотник Лонгин. Некоторые программисты считают его своим покровителем (кому ж еще может покровительствовать святой Логин? Ему бы в пару еще святого Паролия, и вообще было бы отлично). А пасечники порой просят святого присмотреть за пчелами (сотник — это же про соты что-то?) Впрочем, святой не жалуется. Раз людям нужно помочь пчел пасти или отловить баги в коде — чего ж не помочь?..

Главное, что при деле. Главное, что в святые попал.

Там делов-то было — раз копьем махнуть.

А ты, читатель — чего добился?..

(Окончание. Начало здесь и здесь).

Примерно в это время крестоносцев посетил высокий гость из соседней Болгарии. Был это посол царя Калояна, и при себе у него имелось интересное предложение…

Здесь придется сделать небольшое отступление и рассказать о тех непростых отношениях, которые сложились у византийцев с болгарами.

Болгары с давних пор недолюбливали византийцев, и вот почему. Еще двести лет назад их царство покорил и обложил данью царь Василий II. Захватив около 15 тысяч болгар, он ослепил их, и на каждую сотню человек оставил лишь одного зрячего — на один глаз, чтобы мог отвести остальных домой. За этот благочестивый христианский поступок православного императора назвали Болгаробойцей.

Ближе к описываемым временам — в конце XII века, когда на Константинопольском престоле сидел Исаак Ангел, случилась другая прекрасная история, которая все еще была свежа в памяти болгар. Исаак тогда решил жениться на молодушке, венгерской принцессе Маргрите (в браке она приняла имя Мария), которая еще не достигла и 10-летнего возраста. Чтобы как следует повеселиться на свадьбе, а особенно пожрать (что еще делать на свадьбе с ученицей младших классов?..), он обложил всю Восточную Римскую империю поборами. Хронист сообщает, что со всех концов страны сгонялись овцы, свиньи и волы. А поскольку у болгаров всего этого добра было больше, чем у кого бы то ни было, с них и потребовали больше других.

Константинополь. Средневековый рисунок.

— А морда у него не треснет? — спросили болгары.

И немедленно восстали. Было это в 1186 году.

Исааку не оставалось ничего другого, кроме как собрать войско и лично отправиться за свадебными подарками.

Подступив к одной из крепостей, где засели мятежные болгары, он осадил ее. Тут к нему прибежал некий болгарин, назвавшийся перебежчиком. Он по секрету сообщил императору, что неподалеку ошивается половецкое войско, собираясь напасть на византийцев.

Исаак струхнул и решил драпать прочь из Болгарии. Услужливый болгарин подсказал ему короткую дорогу, пролегавшую по каким-то теснинам. Забравшись в узкое место, император обнаружил, что его войско окружено болгарами, и никто из них не собирается поздравлять его с помолвкой.

Часть византийского войска поубивали, остальные же, бросив пожитки и оружие, едва ли не босиком удрали прочь. С ними убежал и храбрый Исаак, утратив по дороге всю наличность и даже императорские принадлежности, включая царский крест.

Правда, вернувшись обратно в Константинополь, император хвастался своими подвигами и утверждал, что нанес болгарам ужасный урон, так, что те даже приходили к нему раскаиваться. Однако на деле весь урон заключался в том, что он поджег какие-то хлебные скирды.

Болгары тем временем и не думали утихомириваться. Они собрали впечатляющее войско (призвав под свои знамена еще и половцев), и принялись обустраивать собственное царство, с престолом и царицами. На болгарский трон сел один из идейных вдохновителей восстания -- Иван Асень.

В мятежную Болгарию были отправлены один за другим несколько военачальников с войсками. Один из них вскоре был отозван и посажен, потому что Исааку почудилось, будто тот покушается на царскую власть.

Другой полководец был слеп, как крот, и при этом самоуверен до идиотизма. Прослышав, что болгары предпочитают держаться в горах и не любят спускаться с них, он приписал это их трусости, а вовсе не благоразумной осторожности. Поэтому, прибыв к месту военных действий, свой лагерь он разбил в чистом поле, не озаботившись ни укреплениями, ни охраной.

Болгары просто не могли пройти мимо. Ночью они спустились с гор и, разумеется, напали на лагерь, частью изрубив в капусту мирно спящих византийцев, а частью взяв в плен. Храбрый генерал, поднятый из постели, вскочил в седло, схватил в руки копье и с криком: «За мной!» помчался куда-то. Он был слеп, так что понятия не имел, куда скачет и в кого тычет острием копья.

Как ни странно, этот храбрый поступок не принес должного эффекта, и византийцев разбили наголову. Каким образом сам военачальник сумел спастись, мне неизвестно, однако же по возвращении в Константинополь он тоже был отлучен от управления войском.

Не лучших успехов достигли и прочие командиры и генералиссимусы. Царь Иван Асень самым издевательским образом молился за здравие византийских императоров, замечая при этом, что, имея таких врагов, Болгария будет из года в год только крепче и румянее.

Одним словом, болгары совершенно неожиданно стали возмутительно независимыми от Византии. Исааку Ангелу пришлось смириться с тем, что покушать на свадьбе импортной свининки ему не удастся, и он отступил (а через некоторое время и вовсе удалился от дел в темницу).

Иван Асень вскоре после этого погиб, и на его трон сел его брат — Петр. Однако и он не задержался там надолго, и тогда настало счастливое время для третьего брата — Калояна.

Вот этот-то Калоян и направил теперь посольство к крестоносцам.

Посол принес предложение дружить домами, а заодно признать власть Калояна над Болгарией. Взамен Калоян обещал прислать войско, чтобы помочь захватить Константинополь.

Рыцари почесали в затылках.

— Болгары?.. — спрашивали они друг друга. — Это такие дикие оборванцы с гор?.. А зачем нам их дружба?

С этими словами они похлопали посла по плечу и отправили домой.

— Передай своему царю Калояну, что чихать мы хотели на него самого и на его помощь, — сказали рыцари. — Пусть пока сидит у себя в горах и не отсвечивает. Мы попозже к вам заглянем и разберемся.

Посол пожал плечами, сказал: «Окей» и удалился.

«Ах, как дорого нам пришлось потом за это заплатить!» — пишет Робер де Клари. Последствия этого недальновидного решения и правда обошлись французам недешево.

Впрочем, пока они еще ни о чем не подозревали и продолжали готовиться к взятию города. К началу апреля все приготовления, наконец, были завершены, и рыцари пошли на приступ.

Первая атака, занявшая целый день, с треском провалилась: город не только не пал, но и остался почти невредимым. Собравшись на совет, рыцари принялись совещаться и анализировать причины неудачи. Сошлись на том, что Господь наказал крестоносцев за их грехи. Господин де Виллардуэн не уточняет, за какие именно грехи, однако другой участник похода ненароком все же выболтал военную тайну.

Чтобы не отвлекаться от святой цели, пишет очевидец, «был отдан приказ разыскать и изгнать из лагеря женщин легкого поведения и всех их отослать подальше от лагеря. Так и поступили: всех их посадили на корабль и увезли весьма далеко от лагеря».

Военачальникам на заметку: это действительно работает. Новый штурм, последовавший через несколько дней, оказался куда успешнее, и крестоносцы прорвали оборону. Возможно, их вдохновляла мысль, что византийские женщины легкого поведения все еще остаются в городе.

Узнав об этом, Мурзуфл продемонстрировал свою приверженность традициям византийских императоров. Под покровом ночи он спешно собрал чемоданы и удрал прочь из города, прихватив с собой экс-императрицу Евфросинию, супругу Алексея III, а заодно и ее дочку Евдокию, на которую имел виды.

Крестоносцы тем временем хозяйничали в городе. В одной из стычек с греками кто-то из рыцарей поджег жилые дома, и Константинополь снова запылал. Маршал де Виллардуэн говорит, что «сгорело домов больше, чем их имеется в трех самых больших городах королевства Франции», однако виновников пожара он, как обычно, не знает. В этом месте его повествование принимает слегка удивленный тон, и между строк отчетливо читается недоуменное: «Ой, а кто это сделал?..»

Осада Константинополя.

Фреска, монастырь Молдовица, Румыния

О том, что началось следующим утром, написано немало. Однако образцом наилучшего красноречия можно считать слова анонимного автора «Константинопольского опустошения», который лично принимал участие во взятии города. Этот простодушный солдат пишет: «Затем мы разграбили жилые дома, и греки бежали из города. Всю свою добычу и богатства мы собрали в одно место и наполнили серебром три больших башни».

Под тремя башнями, видимо, имеются в виду три церкви, выделенные для складирования ценностей. Охранять их поставили самых честных и надежных рыцарей. В этом и был тактический просчет: поскольку самые честные стояли почетным караулом у церквей, остальные — очевидно, менее честные — должны были приносить и складировать там драгоценные металлы и камни. Неудивительно, что значительная часть добра пропадала в бездонных карманах благородных дворян, а до сокровищниц доходили лишь крохи.

Между прочим, выяснилось, что византийское духовенство несколько преувеличило масштабы ущерба, нанесенного предыдущими разграблениями церквей. Было, было еще золотишко в кассе! Чтобы вывезти все то, что можно было поменять на звонкую монету, рыцари заводили прямо в храмы ослов и лошадей, и нагружали их так, что животные порой не могли подняться на ноги.

После того, как ценности поделили (большая часть их досталась, разумеется, знатным и богатым, а бедные рыцари получили, в основном, шиш с маслом), крестоносцы решили выбрать императора. Негоже, говорили рыцари, столичному городу быть без правителя!

Главными претендентами на византийский трон были предводитель похода маркиз Бонифаций Монферратский и граф Бодуэн Фландрский. У обоих были сторонники, и казалось, спор вот-вот может привести к новой стычке. Тогда кто-то предложил взаимовыгодное решение: выбрать одного императором, а другому отдать под власть все земли по другую сторону пролива (то есть, территории на Анатолийском полуострове), а в придачу еще какой-нибудь остров Греции.

Оба претендента согласились на такой расклад. Правда, никакой остров Греции пока еще не был завоеван, да и Малая Азия не подозревала, что вот-вот обретет нового монарха. Даже византийские города, окружавшие Константинополь, пока еще сомневались — стоит ли признавать власть захватчиков, или сначала немного побороться.

Но рыцарей, разумеется, такие пустяки не смущали.

Двенадцать знатных господ — шестеро от французов, и шестеро от венецианцев — вошли в специально учрежденный совет. Эти добрые господа посовещались и решили отдать предпочтение графу Бодуэну.

Бодуэн был немедленно коронован, а маркиз Бонифаций начал приставать к нему с требованием отдать ему под власть обещанные территории.

— А то поссоримся! — пригрозил он.

И конечно же, они поссорились. Чтобы утвердить свою власть в Византии, Бодуэн отправился в военный поход, а по дороге решил заодно захватить и те земли, что уже посулил маркизу. Узнав об этом, маркиз надул губы и сказал, что теперь они с Бодуэном заклятые враги.

Впрочем, через некоторое время они все же помирились и принялись с удвоенными усилиями наводить разгром в захваченной империи.

Кстати, вы помните, что крестоносцы вообще-то ехали в Сирию сражаться с сарацинами?.. Вот и они уже успели забыть.

Через некоторое время рыцарям удалось выяснить судьбу беглых византийских императоров, Алексея III и Мурзуфла. Оказалось, что этим замечательным людям жизнь уготовила еще одну встречу.

Поспешно смываясь из Константинополя, Мурзуфл взял с собой жену Алексея и его дочку Евдокию, на которой успел по-быстрому жениться. В сопровождении этих дам он прибыл в город, где скрывался Алексей.

— Расписались мы с твоей дочкой, папаша, — приветствовал Мурзуфл тестя. — Поздравлять будете?

Алексей III оказался не в восторге, но виду не подал. Вместо этого он расплылся в улыбке и приказал приготовить для зятя баню. Однако стоило Мурзуфлу намылить свою знаменитую монобровь, как на него набросились люди Алексея и тотчас ослепили. Окровавленного и жалкого выкинули его на улицу.

— Мыло глазки не щиплет? — кричал вслед Алексей. — Ахахаха, у тебя же их нет!

— За что?! — вопил Мурзуфл. — Я ж твою жену и дочь от французов спас!.. А ты!..

— Кто старое помянет, тому глаз вон! — отвечал Алексей и снова заливался смехом.

Вскоре рыцарям удалось изловить Мурзуфла. Его доставили в Константинополь и там сбросили с высокой колонны. Такая необычная казнь показалась крестоносцам символичной, ибо повторяла историю его жизни: быстрое возвышение и быстрое же падение на самое дно.

Недолго разгуливал на свободе и Алексей III. Он был пленен и отправлен в темницу в Монферрат, где провел несколько лет. Сумев выбраться на свободу, он вернулся на родину, но лишь затем, чтобы снова попасть в руки своих недоброжелателей — правда, теперь уже из греков, и окончил свои дни в заточении.

Однако вернемся к нашим крестоносцам, которые все еще продолжали разорять новообретенную страну, которую они уже окрестили Латинской империей.

На севере империи, у границ с Болгарией, то и дело вспыхивали мятежи. Маршал де Виллардуэн с горечью отмечает, что подлое греческое население только и помышляло, как бы предать честных французских правителей (не будем забывать, что император сел на трон в результате выборов, а не абы как, так что его легитимность не вызывает ни малейших сомнений!). Почувствовав удобный момент, население города Адрианополя подняло бунт.

Император поспешил собрать войско и бросился подавлять мятеж, однако вероломные греки позвали на помощь болгарского царя Калояна — того самого, которому крестоносцы годом раньше посоветовали не отсвечивать.

Калоян пришел, а с собой привел огромное войско половцев, с которыми у него сложились хорошие отношения. Совместными усилиями им удалось не только разгромить крестоносцев, но и захватить самого императора Бодуэна.

Долгое время его содержали в цепях в темнице, а потом весьма жестоко казнили, отрубив ему руки и ноги и швырнув в помойную яму, где несчастный рыцарь медленно умирал целых три дня. Такая же судьба постигла и других пленников. Поговаривали, что Калоян сделал из черепа Бодуэна чашу — совершенно так же, как двумя веками раньше печенежский хан Куря поступил с черепом князя Святослава.

Вслед за этим Калоян принялся терроризировать Латинскую империю, и к январю следующего года ему удалось добраться до самого Константинополя. В одной из стычек погиб и маркиз Бонифаций Монферратский. Калоян, впрочем, не особенно разбирал, кого бить — ему одинаково ненавистны были и французы, и византийцы. Себя он называл Ромеебойцей — явно намекая на то, что мстит за обиды двухсотлетней давности, нанесенные Василием Болгаробойцей.

Однако еще год спустя умер и сам Калоян. На болгарский трон сел его племянник Борил, правитель довольно слабый и не пользовавшийся поддержкой подданных. Ему никак не удавалось повторить успехов Калояна на военном поприще, так что, когда французы предложили ему мир, он с готовностью согласился. Чтобы закрепить соглашение, он выдал свою двоюродную сестру — дочь Калояна — за нового императора Латинской империи, Генриха Фландрского (брата Бодуэна). Девчонка, по воспоминаниям очевидцев, была симпатичная, так что император легко смирился с тем фактом, что его покойный тесть жестоко убил его родного брата, чтобы потом попивать вино из его черепа.

К тому времени французы, прочно обосновавшиеся в Константинополе, успели основательно забыть, как, собственно, они там очутились. Ни о какой войне с сарацинами они уже и не помышляли — да и, собственно, зачем?..

Христос во главе войска крестоносцев, с мечом в зубах.

Рукопись Апокалипсиса. Англия, XIV век.

Этим и завершился Четвертый Крестовый поход, заслуживший название «проклятого». Крестовые походы предпринимались и позднее, однако не было среди них другого столь же дурацкого и несуразного. Его участники, клявшиеся во имя Христа освободить Святую землю от врагов Святой Веры, в конечном итоге разорили множество христианских городов, пролили кровь тысяч христиан, ограбили десятки христианских храмов… и ни разу не вступили в сражение с неверными.

Дорога, вымощенная хорошими намерениями, привела крестоносцев прямиком в Константинополь — и к вечному позору.

Пожалуй, об этом следует помнить каждому, кто затевает очередной крестовый поход.

P.S. Спасибо, что прочитали! Текст большой, прочтение тянет на медаль*.

Пользуясь случаем, хочу добавить, что у меня есть бумажная книжка, в которой собраны лучшие мои рассказы (или часть из лучших рассказов). Правда, текстов на исторические темы там нет, издатели ими пока не заинтересовались. Зато там есть такой эпический текст, как "Совещание" (оно же "Семь красных линий"), так что книжку можно считать самоучителем по рисованию красных линий зеленым цветом. Книжка так и называется: "7 красных линий".

Ее можно невозбранно прикупить в интернет-магазинах, а то и в локальных буксторах типа Читай-город.

Но проще, конечно, на Озоне или Лабиринте. Велкам!

* Медали будут разосланы всем прочитавшим отдельно. Кузнецу дано заданье.

Начало читайте тут.

Храбрые французские рыцари, убедившись, что местное население не желает по доброй воле признавать Алешеньку, приняли решение штурмовать город. Они подошли к городу на галерах и высадились на западном берегу. Сначала казалось, что греки собираются оказать серьезное сопротивление, но завидев рыцарей, они предпочли отступить назад за стены города. Первое серьезное сражение случилось за гавань Константинополя: здесь крестоносцам пришлось взять башню, охранявшую вход в залив Золотой Рог.

Захват Константинополя крестоносцами.

Миниатюра XV века.

Получив контроль за подступами к городу, рыцари установили осаду. Впрочем, это сложно было назвать полноценной осадой: войско крестоносцев было не таким большим, как у осажденных, а город расположился на такой обширной территории, что окружить его целиком оказалось невозможно. Поэтому рыцари встали лагерем рядом с одними воротами и начали готовиться к штурму, в то время как венецианцы решили атаковать город с моря. На палубах кораблей они устанавливали катапульты и баллисты, чтобы закидывать камнями стены.

Прочие ворота города оставались под полным контролем войск императора Алексея III. Греки то и дело предпринимали вылазки, и то там, то тут наносили точечные удары. Вреда от этого было немного, но им удалось так зашугать крестоносцев, что храбрые рыцари не решались отойти от лагеря даже на сотню метров, опасаясь получить внеочередную путевку на тот свет. Порой им приходилось хвататься за оружие по шесть-семь раз на дню, чтобы отразить очередную атаку. Съестные припасы тем временем начинали таять: из свежего мяса у крестоносцев остались только собственные лошади. Достославный маршал де Виллардуэн жалуется, что в такой негостеприимной и напряженной обстановке у рыцарей не оставалось времени даже на грабеж местного населения. Возмутительно!

Несмотря на трудности, армия потихоньку готовилась к решающему штурму: воины строили осадные орудия и лестницы, а сам лагерь обнесли мощной оградой из бревен. Все приготовления были закончены на десятый день: предводители крестоносцев наконец решили, что готовы дать решающий бой. Маршал Жоффруа дает точную дату: «в четверг утром» (то есть, 17 июля 1203 года).

Штурм начали одновременно с моря и с суши. Рыцари атаковали ворота города, но без особого успеха. Осажденные издевательски кричали со стен, что они не прочь отведать этих мягких французских булок да выпить чаю, и махали руками, приглашая подняться. Крестоносцы прислонили к стене две лестницы и даже сумели вскарабкаться по ним, но оказалось, что наверху им приготовлен чересчур горячий прием. Рыцарям пришлось спуститься вниз несколько поспешнее, чем им того хотелось.

Венецианцы оказались немного успешнее и сумели захватить участок стены, забравшись туда по лестницам прямо с кораблей. Завязалось сражение. Венецианцев было мало, и, чтобы хоть как-то сдержать натиск врага, они подожгли здания между собой и греками.

— Ёксель-моксель! — закричали греки. — Горим!

Императору Алексею доложили обстановку. Судя по всему, рапорт завершался словами: «Сделай уже что-нибудь! Ты император или для красоты здесь сидишь?..» Алексей наконец неохотно признал, что что-то идет не по плану и возглавил армию.

Войско выскочило за ворота города. За воротами обнаружилась армия крестоносцев. Французы были немного недовольны и выглядели сердитыми, но нападать не решались — скорее всего, потому, что греков было в несколько раз больше. Чтобы казаться более грозными и опасными, французы не только вывели в поле всех рыцарей, но и подняли на ноги поваров и слуг, ухаживавших за конями. Всех их обрядили в попоны и покрыли седельными ковриками, а в руки сунули медные котелки, деревянные молотки и пестики.

Господин де Виллардуэн скромно умалчивает об этом эпизоде, но он сохранился в памяти и мемуарах у другого хрониста — Робера де Клари.

Императорская армия пришла в ужас, увидев, каких солдат выставили против них крестоносцы.

— Такие звери — им даже мечей в руки не дают! — шептались греки.

И не двигались с места, переминаясь с ноги на ногу. Военачальники пихали императора под локоть и говорили ему:

— Ну, ты чего?.. Давай, командуй, что ли!

Но Алексей, оказавшись вдруг на расстоянии полета стрелы от противника, растерялся и потерял боевой запал (которого, впрочем, и так было немного). Он сказал:

— Ой, ну я не знаю. А давайте отступать!

Военачальники прошептали про себя: «Ох, мудак!», но все же отвели войска в императорскую резиденцию Филопатион.

Французы не стали их преследовать. Они отправились в свой лагерь и там, как пишет храбрый маршал, «слегка закусили и выпили, ибо провизии у них было немного».

Пока горожане тушили пылающий город, а французы пьянствовали у себя в лагере, император Алексей III продемонстрировал новый уровень личного героизма. Спешно собрав в сундуки всю наличку в золоте и драгоценных металлах, он под покровом ночи удрал из осажденного Константинополя. Хронист сообщает, что ему удалось утащить десять центинариев золота (что составляет едва ли не полтонны!), не считая других ценностей. В городе он оставил свою жену, детей и многих преданных сторонников.

Утром всех их ожидал сюрприз.

Обнаружив, что предводитель дворянства смылся, прихватив казну, придворные почуяли, что повеял ветер перемен. Вдруг оказалось, что большинство из них вообще никогда не поддерживали Алексея, горячо порицали его политику и презирали его как личность. Кто-то вспомнил, что в дворцовом подвале, вроде бы, сидит брат Алексея III, предыдущий император Исаак Ангел. Правда, Алексей выколол ему глазки — но кому есть дело до таких пустяков?..

Исаака вынули из подвала, отряхнули, умыли, накормили, одели в парадное и усадили на трон. Чтобы место в подвале не пустовало, туда отвели супругу Алексея, императрицу Евфросинию, политические взгляды которой оказались недостаточно гибкими.

Все это греки успели проделать еще до завтрака, после чего незамедлительно отправили в лагерь крестоносцев парламентера.

— Император Алексей сбежал, — сообщил гонец. — Новый император Исаак велит прислать к нему сыночка Алешеньку.

— Непременно! — обрадовались французы. — Но сначала сходим сами и посмотрим, нет ли здесь какого подвоха.

Были избраны четверо послов, в число которых вошел и наш бесстрашный маршал де Виллардуэн. Послы отправились в город и предстали перед новым императором. Там они рассказали Исааку, на каких условиях они соглашались ехать грабить и жечь его родной город.

— Алешенька обещал нам оказать содействие в борьбе против неверных (у нас тут, между прочим, крестовый поход, а не хухры-мухры!) А еще 200 тысяч марок серебром и пожизненный пенсион для 500 рыцарей. И конечно, Византия должна признать власть папы. Все это он нам поклялся обеспечить, так что теперь нам нужны гарантии, что мы получим обещанное.

Император Исаак закрыл слепые глаза ладонью и прошептал:

— Ох, мудак сынок!

Но делать было нечего, и Исааку пришлось подписаться под всеми условиями. Алешеньку отправили к нему, и отец наконец воссоединился с любимым сыном.

В ожидании контрибуции крестоносцы расположились лагерем на берегу Золотого Рога. В городе им показалось неспокойно: стоило французам появиться на улицах, как горожане сердито хмурили брови и покрепче брались за рукоять вил. Казалось бы, византийцам следовало быть благодарнее к людям, освободившим их от тирании богомерзкого Алексея III. Но увы, Константинополь оказался полон бесчувственных сволочей. Всякий раз, укладываясь спать, крестоносцы боялись проснуться с перерезанным горлом. Так что, дабы не давать населению повода согрешить, они предпочли перебраться в лагерь на другой стороне залива.

Впрочем, при свете дня храбрые рыцари охотно посещали город. Господин де Виллардуэн утверждает, что исключительно с туристическими целями, для повышения образованности. Ответные визиты вежливости наносил к ним и новоиспеченный император Алешенька. Никита Хониат сообщает, что нередко его видели пьяным и играющим в бутылочку с французами. «Нехорошо», — заключает хронист.

Тем временем в городе собирали контрибуцию. Неожиданно выяснилось, что в царской казне денег вовсе не так густо, как предполагал юный наследник престола. На очередной вопрос о выплате долгов Алешенька развел руками и сказал:

— Денег нет, но вы держитесь.

— Ну уж нет, — ответили крестоносцы. — Если денег не будет — это вы держитесь! Собирайте, как хотите. Бог в помощь.

— О, точно! Бог! — вспомнил самодержец и тотчас приказал разграбить церкви.

Алексей IV Ангел (Алешенька).

«Истории» Иоанна Зонары, библиотека Моденского университета.

Константинополь славился изобилием и богатством храмов. Во всяком случае, до того момента. С иконостасов полетели выбитые обухами топоров старинные иконы. Святотатцы наспех обдирали с них драгоценные золотые и серебряные оклады, собирали в мешки церковную утварь — в общем, устроили первостатейное поругание святынь.

— Вот сволочи! — с горечью восклицает хронист.

Впрочем, здесь ему не удалось обвинить французов в скотском поведении: разбойничали в церквях добрые православные византийцы. Совершенно непонятно, почему православный народ вдруг так озлобился на своих православных пастырей. «Грубая городская чернь и сама ничего доброго не придумает, и не слушает тех, кто учит ее добру», — поясняет Никита Хониат. Видимо, до тупого византийского быдла сложно было донести мысль о том, что Церкви не приличествует скромность и бедность, словно какому-нибудь босому галилейскому пророку. Не в силах проникнуться идеями смирения и послушания, горожане дали волю своим врожденным греховным наклонностям.

Впрочем, не стоит раньше времени горевать о печальной судьбе византийских храмов: как позже выяснилось, золота в собственности Церкви осталось еще немало. Позже мы (вместе с крестоносцами) вернемся к этому вопросу.

Несмотря на произведенные опустошения, денег по-прежнему не хватало. Рыцари нервничали. Почувствовав, что отношения с гостями города становятся тягостно-напряженными, Алешенька предложил французам:

— А давайте рванем в тур по Византии? Природу посмотрим, достопримечательности. Опять же, дядюшку моего навестим, экс-императора. Как он там поживает, в изгнании, с моими деньгами?..

Крестоносцы задумались. С одной стороны, полюбоваться пейзажами было заманчиво. С другой стороны, часть рыцарей снова принялась брюзжать, что они вообще-то собирались ехать в Сирию и лупить сарацин, а не вот это вот все. Прозорливый читатель уже догадался, какими словами заклеймил этих рыцарей маршал де Виллардуэн.

В конечном итоге большая часть крестоносцев отправились в поход, чтобы как следует пограбить страну. Решающим аргументом послужило обещание императора заплатить еще золота.

Поездка затянулась на добрых три месяца. Правда, навестить дядю Алешеньке не удалось: как назло, тот тоже решил отправиться в поездку по стране, и всякий раз оказывался за пределами досягаемости племянника. Впрочем, тот не особенно огорчался. Оказалось, что за пределами Константинополя у жителей страны все еще оставались ценности, которые можно было отобрать.

Тем временем в столице случилась новая беда.

Несколько французов решили пробраться в город (несомненно, с туристическими целями) и осмотреть дома горожан на предмет сувениров. Горожане не оценили их намерений, достали вилы и принялись выпроваживать гостей. Чтобы оторваться от преследователей, храбрые рыцари подожгли дома.

Огонь опять охватил город. Жоффруа де Виллардуэн сообщает, что пылал он целых восемь дней, и со свойственным ему рыцарским простодушием добавляет: «А какие люди по злобе учинили этот пожар, того я не ведаю».

Тем временем православный император спохватился, что денег на выплату контрибуции по-прежнему не хватает. В уцелевшие храмы снова направились вооруженные топорами православные верующие, чтобы собрать те ценности, которые пропустили в первый раз. Крестоносцы, получая из рук православного императора православные святыни, немедленно несли их на базар, чтобы сбыть там православным же купцам.

— Ай-яй-яй, — качали головами православные купцы, обменивая святыни на звонкую монету по обоюдовыгодному курсу. — Нехорошо как! Церковное имущество — и на базаре!..

Французы лишь пожимали плечами.

— Золото и золото, — говорили они. — На нем не написано, что оно святое! Что нам выдали в качестве зарплаты, на то и живем. И вообще, если вы такие набожные, что же вы допустили, чтобы ваши храмы ограбили? Пошли бы к императору да отдали вместо этого свои деньги. Глядишь, и святотатствовать не пришлось бы.

— Ой, все, — отвечали православные купцы.

Если вы уже начали переживать за имущество византийской церкви, то, забегая вперед, я вам скажу: не торопитесь! Несмотря на две волны грабежа и пожар, у константинопольского патриархата все еще оставались кое-какие ценности. И да — мы еще к ним вернемся!

Так или иначе, но даже с привлечением церковного капитала денег не хватало. Золотые ручейки начали иссякать. Крестоносцы снова занервничали, а молодой император принялся упрашивать их об отсрочке платежей.

Ситуацию усугубляли государственные советники. Особенно старался один из них, которого по странному стечению обстоятельств тоже звали Алексеем. Понятное дело, что ничего хорошего человек с таким именем принести Византии не мог.

— Да пусть валят лесом, — нашептывал в ухо императору этот Алексей. — Они уже награбили втрое больше, чем им было обещано. Ты им так и скажи!

Этот Алексей происходил из знатного рода и носил фамилию Дука. Однако никто его не звал ни по имени, ни по фамилии, а исключительно по кличке: Мурзуфл, что означало «насупленный» (или, говоря по-русски, «хмырь»). Прозвали его так из-за привычки злобно смотреть на всех из-под кустистой черной моноброви. Мурзуфл участвовал когда-то в низложении Исаака Ангела и помог Алексею III взойти на престол. Однако вскоре Алексей III понял, что Хмыря не зря так прозвали, и он заточил его в темницу.

Когда Исаак Ангел и его сын Алешенька снова вернули себе византийский трон, кто-то опрометчиво вспомнил о Мурзуфле и посоветовал освободить его. Хмыря не только выпустили на волю, но и доверили высокую придворную должность.

Теперь же Алешенька слушал Мурзуфла и кивал. И правда, сколько можно целовать этих рыцарей в их блестящий металлический доспех! Поэтому, как только французы снова заикнулись о деньгах, он в самых изящных выражениях послал их ко всем чертям.

— Со всем уважением к вашему императорскому величеству, — ответствовали рыцари, — за такое можно и в рыло схлопотать. Мы вас на трон подняли — мы и обратно опустим.

— Ой! — воскликнул Алешенька и заперся в городе.

Началось новое военное противостояние. Чтобы не отвлекать императора от государственных забот, Мурзуфл взялся лично руководить остатками византийской армии. Ему удалось совершить несколько вылазок против крестоносцев, однако особых успехов он не добился. Рыцари не собирались покидать окрестностей Константинополя. К тому же, начиналась зима, а зимой воевать в Палестине никому не светило. Не сезон.

На новый год греки решили устроить гостям города праздничную иллюминацию. Нагрузив несколько кораблей сухими дровами и смолой, они подожгли их и пустили прямиком на венецианский флот. Венецианцам пришлось изрядно попотеть, но в итоге все обошлось для них благополучно: лишь одно судно не успело увернуться и сгорело. В Константинополе возлагали большие надежды на эту проделку, и слегка приуныли, когда шалость не удалась.

Вскоре после этого доблестные рыцари предприняли рейд в городок Филея на побережье Черного моря. Мурзуфл решил воспользоваться удобным случаем и устроил засаду на пути у крестоносцев, когда они возвращались с награбленным.

Портрет Мурзуфла из средневековой копии хроники Никиты Хониата

Новое мероприятие оказалось и вовсе провальным. Войско Мурзуфла потерпело поражение, а сам он свалился с лошади и едва не попал в плен. Спрятавшись в кустах шиповника, доблестный полководец отсиделся там до ночи, а затем вернулся в город. Хуже всего было то, что он потерял императорское знамя и икону Богоматери, которую византийцы всегда возили в битвы перед своим войском.

В Константинополе его приняли прохладно. Впрочем, Мурзуфл поспешил всех успокоить.

— Такую штуку придумал, обхохочетесь, — посулил он, мрачно шевеля монобровью. — Вы мне, главное, подыграйте.

И немедленно начал претворять свой замысел в жизнь. Глубокой ночью, ворвавшись в покои императора, где юный Алешенька вкушал свои пубертатные сны, он вскричал:

— Скорее, государь! Скорее бежим! Вас хотят предать!

Император в одной сорочке вскочил с кровати и побежал. На ходу он поинтересовался:

— А кто предать-то хочет?..

— Да я же, я! — пояснил Мурзуфл, вталкивая его в темницу.

Таков был порядок легитимной смены власти в тогдашней Византии.

Утром Мурзуфл объявил недоумевающим придворным, что ночью император Алешенька внезапно попал в тюрьму. Править оттуда он не может, поэтому бразды правления переходят в его, Мурзуфла, руки. Любой, кто не верит этому, может прямо сейчас отправиться в темницу и уточнить.

— Да верим мы, верим, — заволновались придворные. — Кому же и верить, если не национальному лидеру?..

Правда, Исаак Ангел, который уже довольно давно чувствовал себя нездоровым, от таких новостей и вовсе затосковал и вскоре помер. Но этого почти никто и не заметил. Все сплотились вокруг нового императора.

Мурзуфл, кстати, оказался куда прозорливее своих предшественников. Зная по опыту, что из тюрьмы можно рано или поздно выйти, он приказал подать Алешеньке яд. Алешенька выпил его и не поморщился: молодой организм, закаленный в попойках с французами, и не такое способен был переварить.

— Ишь ты! — впечатлился Мурзуфл. — Ну, побольше налейте! С горкой!

Алешенька проглотил и новую порцию, и попросил добавки. Мурзуфл только всплеснул руками и спустился в казематы лично.

— Помнишь, Алешка, ты меня из тюрьмы выпустил? — спросил он.

— Помню, — угрюмо отозвался тот.

— А надо было сделать вот как, — сказал Мурзуфл и накинул ему удавку на шею.

Вскоре новость о дворцовом перевороте и убийстве Алешеньки дошла и до крестоносцев.

— Ну, это уже ни в какие ворота, — возмутились рыцари. — Людей убивать — это уж совсем не по законам Божьим! Теперь мы просто обязаны тут все разнести, а вероломных византийцев порешить!

Впрочем, у них были и другие, более насущные проблемы. В лагере начался голод, потому что огромному воинству требовалось несметное количество провизии, а запасы были истощены. Храбрые рыцари вынуждены были сожрать даже собственных лошадей и уже начинали прицениваться к оруженосцам. А Мурзуфл тем временем возобновил боевые вылазки, нанося быстрые удары и снова прячась за стены города. Ему даже удалось захватить живыми нескольких рыцарей. Проигнорировав предложения выкупа, он, по словам одного из очевидцев, «вздернул их на крюках железных и поджег, а наши смотрели на все это».

(Окончание следует.)