ZavrinDaniil

— Только ты аккуратней, город, хотя и тучи, но если будешь рубить борщевик, постарайся под солнце не попасть, оно вроде как в обед покажется.

— А по мне так пасмурно.

— Вам, городским, не понять. Тут чувствовать надо.

— А вообще есть возможность эту поляну как-то по периметру объехать?

— А?

— Вокруг, то есть, — пояснил я, — чтобы посмотреть, что за кустарником.

— Ах это. Наверное, да. Но там сплошные заросли. Можем вдоль реки проехаться, но сам увидишь, все тоже заросло. По воде на поляну самый удобный заход.

— А по земле?

— Еще хуже. Там ни тропинок, ничего. Больно уж этот куст разросся. Я даже думаю, от дороги километров двадцать по лесу в лучшем случае.

— А почему так? Неужели из ваших сюда никто не ходил?

— Из наших нет. Незачем просто.

— А не из ваших?

— Нет. Во всяком случае, я не возил.

— А может, до тебя кто-то? Тут экспедиции были.

— Послушай. Я тебе как нормальному человеку говорю: я никого сюда не возил. Кто до меня ездил, мне тоже не особо интересно. Это не кормовое место. Чем тут заниматься? Ни порыбачить, ничего.

— Почему?

— Да рыбы нет. Или обходит. Я не знаю.

— Гиблое место, да?

— Крайне гиблое.

Вадим отвернулся к реке, всем видом давая понять, что закончен. И минут через двадцать мы подъехали к краю поляны.

— Все, теперь сам. Заеду примерно в пять.

— А как мне дать знать, если что-то пойдет не так?

— Покричи. Я слышал, от этого легче бывает, — невозмутимо заметил Вадим. — А вообще тут зверья нет. Даже комары не жужжат. Так что не дрейфь, город. Работай спокойно.

С этими словами он вытащил сумку и поставил ее к моим ногам. После чего оттолкнул лодку от берега и поплыл обратно в деревню.

Провожая Вадима взглядом, я вдруг понял, что, несмотря на всю его нарочитую грубость, был бы рад, если он остался со мной.

Но делать нечего. Работа натуралиста не терпит нытиков от человеческого одиночества. Все равно ты не один. С тобой природа. Правда, тут я, наверное, немного поспешил, все же обычно под природой понимают какую-никакую живность. А тут, как правильно выразился Вадим, все крайне гиблое.

Я посмотрел на небо. Несмотря на то, что я одолжил охотничью одежду у Людмилы, я все равно надеялся, что солнце, как минимум, не покажется до обеда. Аккуратно пройдясь по краю поляны, я заметил, как ровно стебли огородили это место, словно циркулем прочертив невидимую грань. Все росло настолько плотно, что без порубки здесь было не обойтись.

Впрочем, Вадим тоже может ошибаться, говоря, что по воде не пройти. Но, спустившись вниз и внимательно осмотрев берег, я понял, что он был прав. Я снова подошел к кустам и вытащил нож. Чутье ботаника подсказывало, что надо напролом.

Не стоит говорить, что у него всё получилось и дом признали нездоровым. Оно и так понятно из его кирпичной судьбы. Важно другое. Спустя несколько лет его всё же заселили, правда, военными, так как те особо не бурагозили и активно вселялись в новое место. Ведь сами понимаете, лучше в квартире поближе к ТЭЦ, чем в бараке.

Семей было немало. Почти всю пятиэтажку забили. Крепко так. Под завязку. И вот тут и началось странное. Дети стали видеть какие-то неприятные картины. То ли черт, то ли просто тени. Но все как один говорили, что на них постоянно кто-то смотрит.

К слову, это я уже потом узнал от оставшихся жильцов. У которых, как ни странно, не было собственных детей. Кроме моих алкашей, естественно. Те, видимо, просто не спрашивали своего ребенка о том, что там ему кажется, или же им было просто без разницы. В любом случае, на весь дом был лишь один ребенок. Но это пока. Так как пустовать ему было не долго.

Понимаете ли, моя работа – не только обеспечивать порядок, но и внимательно следить за тем, чтобы в нашем районе всё работало. Чтобы не было беспорядков, чтобы у всех все было хорошо. А для этого людям нужен покой и семейный очаг. Особенно приезжим, кто стремится обосноваться в Москве. Вот им я и помогаю. За небольшую плату, естественно. Чтобы они могли спокойно работать и обеспечивать себя, меня и свои семьи.

А то, что черти… Так мало ли что бывает у нас. ТЭЦ рядом, может, выбросы какие, да и мало ли что привидится детям, в окнах которых постоянно горят огни теплоэнергостанции. Огни, глаза, горящие глаза, все к одному. Дети вообще, по сути, впечатлительны.

Видимо, кстати, так и военные думали, так как продолжали жить в этом доме, не смотря на разговоры детей. А потом, потом произошла пара несчастных случаев, после которых министерство обороны, явно испугавшись особенного внимания к этому не совсем правильному дому, по максимуму повыселяло жильцов, оставив лишь несколько семей, которым просто не хватило квартир. К слову, несчастные случаи были связаны с детьми. Одного нашли мертвым на чердаке, второй зачем-то забрался в подвал.

И вот после этого дом остался почти пуст. Затем случилась перестройка, а странным образом избегая внимания участковых, дом продолжал жить одинокой, отрешенной жизнью.

К слову, мой предшественник тоже мне ничего о нём не сказал, видно, пожадничал. Ещё бы, такое место и вот на, бери. Крысятничал от руководства, не иначе. А значит, я просто вынужден поступить так же. Судьба, что поделать.

Ребенок

Мама, я вижу его. Правда. Он настоящий. Он не призрак и появляется не только передо мной. Остальные тоже видели его, мама. Они говорили родным, но они не слышали их. Зато они уехали, теперь детей больше нет. Кроме меня, мама.

А я не хочу, чтобы он видел только меня. Я хочу, чтобы ушел. Ушел навсегда, мама! Мне говорят, он призрак, его не существует, это сказки. Но он смотрит на меня. Он заглядывает в мое окно, он выглядывает из-за угла. Он постоянно рядом. Он хочет моей смерти, он хочет оставить меня у себя!

Следователь

Не удивительно, что ребенок в этой семье немного не в себе. Ещё бы, родители пьют, внимания мало. Это больше уже банальность, чем что-то из ряда вон. И все же, я должен был с ним поговорить. Выслушать его басню про скелет. Изучить все его странные рассказы. Сумасшествие. Мне должны давать за это молоко. Не, вы не думайте, мне его жаль. Но что толку, у алкашей-родителей не бывает нормальных детей, все они немного не в себе.

Только вот ни на чердак, ни в подвал он не ходит. Ни ходит и всё тут. Как я его ни крутил, ни вертел, вопросы не задавал, он говорить об этом не хочет, даже вспоминать, был ли знаком с мертвыми детьми. Замыкается. Но опять же, замыкание – это как вторая кожа. Они все такие, эти дети из неблагополучных семей.

И все же кое-что странно. Странно то, что призрак у всех одинаковый. Нет, ну, вы сами подумайте, это же дети, и как у всяких детей им свойственна фантазия и индивидуальность, все хотят, чтобы их монстр отличался от других, пусть даже он и плохой. А тут нет, тут у всех он одинаков. Причем во всем, даже в цвете горящих глаз. И да, забавно, что он постоянно смотрел в окно, как в дешевых фильмах ужасов.

Закончив со знакомством, я, если честно, не совсем понимая почему, все же решил найти фотографии тех ребят. Не знаю, зачем, но решил. В принципе, картотеки хранятся довольно долго, а потому сложностей с этим не было. Старые фото. Немного, знаете, так попахивают советчиной. Но качество хорошее, разглядеть можно. И вот на них было отчетливо видно, что дети совсем здоровы и видимых повреждений у них нет. Живые дети-то, а тут бац – и слегли.

Странно, любопытно. Иногда, знаете ли, устаёшь от унылой работы участкового, хочется какого-то драйва. Пусть даже ты и выступаешь в роли охотника на привидений, а ещё точнее, охотника за призраками прошлого. Хотя, этот мелкий так напуган, кто знает, может, призраки реально существуют?

Нет, правда. Он действительно во всё это верит. Причем с полной самоотдачей. Может, я тоже таким был? Да, наверное, именно таким и был. Верил во всю фигню, боялся её. Эту, как его, пиковую даму… Ещё помню Пушкина, вызывали. Боже, Пушкина! Вызывали! Ой, бред бредовый. Вы представляете – вызывать Пушкина в подвале. И самое смешное, что в один прекрасный момент мой знакомый как даст ногой по батарее, так мы все оттуда и высыпали, как горох из банки. Думаю, не стоит говорить, что большинство попадали и вслед по ним ещё столько же пробежалось, вминая несчастные детские головушки в подвальную вонючую жижу.

И всё же есть одно от всего этого отличие. Никто из нас там не умер. Все были живы. А тут – два детских трупа. Нераскрытых. Указано, что это сердечная недостаточность, но я-то знаю, что так пишут, когда не хотят определять причину. Чиркнули, да и забыли. Что-то тут не так. Сердцем чувствую. Эх, зря я, наверное, на следователя не пошёл, решил, что участковым к дому ближе, да и по деньгам проще.

Ребенок

Мама, он снова тут. Он смотрит на меня из-за угла, когда я везу санки. Он постоянно следит за мной. Он знает, что я его боюсь и питается этим. А ещё он знает, что в него никто не верит. Мама, я прошу, я совсем один, их больше нет, моих знакомых. Мы больше не присматриваем друг за другом. Мама, я прошу тебя, очнись. Мама, не пей! Мама, я прошу тебя, мама! Он слышит, как я умоляю тебя открыть глаза, мама, мне страшно, я прошу тебя, мама!

Следователь

Так странно. Казалось бы, всё это забавно. А теперь уже нет. Действительно странно, был жив ещё вчера. Теперь мертвый. Умер, пока алкаши-родители пьяными валялись на полу, а ещё точнее – выпал из окна. И теперь он вовсе не кажется убогим, скорее, очень несчастным. Таким, что был никому особо не нужен.

Я, кстати, был на его похоронах, дешевые, кстати, были похороны. Наверное, в одну цену с кремацией. А вот родители не пришли. Ни мать, ни отец. Уж не знаю, как это у них получилось. Но они не пришли. Я, кстати, потом полюбопытствовал, кем они были, пока не спились. Мать была юристом, отец – врачом. Анестезиологом, если быть более точным. Понимаете? Анестезиологом.

А ещё мне дали добро на заселение. Сверху постарались, поняли, чем это пахнет. Да, придётся поделиться, но зато это всё будет крайне безопасно. Понял начальник, к каким цифрам веду, заулыбался старый толстый черт.

Осталось только несколько деталей уладить и снова зайти в этот дом. Зайти также и к родителям мертвого мальчика. К его матери и отцу. Мать, кстати, так и не просыхала, а вот отец был куда трезвее, как будто понял, чего лишился. И все же. Анестезиолог… Мне это не дает покоя, а что, если те дети умерли от укола, ну это же незаметно. Укола-то не видно. Но теперь это уже и не доказать. Да и, собственно, зачем оно мне, если уж этим тогда не хотели заниматься, зачем сейчас.

Да и последний выпал из окна. А не был умерщвлен уколом. Знаете, как будто его выкинули от злости. Будто бы он все видел, знал, кто убил тех детей. Что, быть может, спившейся отец был маньяком, который делал небольшой укольчик и все, лежит ребенок и не дышит, где-нибудь в подвале или на чердаке. Что, не выдержав осознания своих болезненных увлечений, военный врач начал пить вместе с женой, а их ребенок, понимая, кем стал его отец, теперь видит в нем лишь чудовище. Ох, ну у меня и фантазия разыгралась. Господи, да мне просто надо правильно распорядиться квартирами. И все. Ах, да, забыл добавить. После того, как он упал, он ещё жил несколько минут. Но это мало кого волновало.

Ребенок

Мама, мне больно, мама. Я не виноват, я просто знаю. Мама, я очень боюсь! Мама, мама, мне страшно. Ты же меня любишь, мама, любишь, как папу? Верно, мама?

— Это еще зачем?

— Что? — непонимающе посмотрел на нее Федор. — Что зачем?

— Вот это зачем? — она указала рукой на его руку.

— Ах, это! Думаю, вам так просто не объяснить сложившуюся ситуацию.

— Да? — потянула гласную бухгалтерша. — И что вы намерены мне предложить? Шоколадку?

— Более существенное.

— Как глупо. Вы с вашими дешевыми фокусами и подхалимством шли бы подальше из нашего института. Более того, я, наверное, Плейшнеру лично объясню, что подобных людей присылать мне не надо.

— Подождите секунду, — попытался перебить ее Федор, роясь во внутреннем кармане. Да где же оно?

— Поищите, поищите. Все это, конечно, выглядит жалко. Сперва грубостью решили взять и нахальством, а потом за конфетами полезли, да еще так неряшливо. Вы всегда так с незнакомыми женщинами общаетесь или только в этот раз?

— Вот, — наконец вытащил удостоверение Вышкин. — Вы немного ошиблись с предметом. Будьте теперь добры дать информацию о местоположении вашего сотрудника.

— Да? Я вообще-то знакома и с уголовным правом, и с административным. Более того, я знакома с вашей внутренней системой проверок и, поверьте мне, прийти сюда и размахивать вашим удостоверением, требуя что-то — это явное желание найти себе на шею профессиональную проверку.

Вышкин моргнул.

— А еще, — продолжала Ольга Антоновна, — я так понимаю, ваш друг тоже в чем-то замешан, раз вы так о нем печетесь.

— Остановитесь! Прошу вас, остановитесь. Вы вообще понимаете, что происходит? Я майор ФСБ. Я ищу своего товарища!

— А у меня муж генерал ФСБ. Антон Михайлович Бубукин. Может, знаете такого?

— Антона Михайловича?

— Два раза повторить?

— Да. Знаю.

— Стало быть, понимаете, что вам грозит?

— Вообще-то я ничего такого не сделал.

— Уже достаточно, чтобы я сейчас ему набрала. Более того, я попрошу вас никуда из института не уходить. Уверена, он пришлет кого-нибудь, чтобы помочь вам добраться туда, куда вас там увозят.

— А… — хотел было сказать Федор, но слова словно застряли в горле. — Мне просто нужно узнать, где мой друг.

— Закройте за собой двери! — крикнула Ольга Антоновна и взяла трубку. — Хватит, доигрались.

Вышкин покачал головой, теперь он уже понял, что добиться чего-либо от этой барышни ему уже не светит. Разве что очередной истерии. Более того, в кармане зазвонил телефон, он посмотрел на экран, это был полковник Прокопенко.

— Ты что там наворотил? У меня тут генерал на проводе.

— Да ничего, собственно, — сказал Вышкин.

— Чтобы через пять минут был здесь.

— Принято, — Вышкин нажал на экран, и тот потух.

— Что, вызывают? — ехидно прошипела главный бухгалтер. — Даже удостоверение не помогло?

— Любви бы вам побольше, уважаемая Ольга Антоновна, может, и к людям добрее были бы! — кинул напоследок Вышкин, отворачиваясь от стремительно багровеющей женщины.

Даниил Заврин

— Думаете, его создали здесь?

— Возможно. Только я не говорил, что создали, а сказал, что оно могло тут измениться или родиться, — я посмотрел на спину Людмилы. — Почему вы решили, что его кто-то создал?

— Ужасов насмотрелась, — развернувшись, сказала она и улыбнулась. — Как вам моя стряпня?

— Очень вкусно. Даже еще захотелось.

— Потому что с дороги, — сказала она, протирая руки полотенцем. — Подождите немного, чтобы все улеглось. Может, чаю?

— Конечно.

— А то у меня нечасто гости бывают. Поэтому каждому рада.

— Это видно, признаться, я и не думал, что у вас может быть такой современный дом здесь.

— Муж постарался, он очень хотел, чтобы все на высшем уровне было. Последние деньги вложил. Вот и построились, только до конца не доделал.

— А где он? — спросил я и тут же пожалел о своей навязчивости.

— Пропал. Около двух лет назад.

— То есть как это пропал? Здесь?

— Да, в этих чертовых болотах. Всей деревней искали, еще и волонтеры из города приехали, увы, так и не нашли.

— Я вам соболезную.

— Да ничего, я привыкла уже. В деревне, в общем-то, неплохо, плюс огород теперь появился, так что не скучаю. Разве что иногда выбраться хочется, но это проходит. В конечном счете здесь тишина и покой.

— Согласен, покоя тут предостаточно. А что касается вашего мужа, если хотите, я могу организовать повторные поиски, у меня много контактов среди экспедиционных групп.

— Не надо. Не хочу снова это переживать. Я вообще зря вам это сказала, Олег лежит там, где лежит, незачем его тревожить.

— Извините, я лишь помочь хотел.

— Я понимаю, по вам видно, что вы хороший человек, а это редкость здесь.

— А мне показалось, тут все приветливые.

— Все да не все. Впрочем, пора спать. Я вам уже постелила наверху. Комнаты у нас там две, так что не заблудитесь. Вам налево от лестницы. И прошу, не открывайте окно, тут по ночам сильно дует с реки. Легко простудиться.

— Закрою наглухо. Кстати, а не знаете, где связь хорошо ловит, а то я все никак своим набрать не могу.

— Увы, мы же в низине, тут вообще вся электроника не работает. Но вы привыкните со временем. Это в первое время по привычному скучаешь.

— Людмила, вы разве забыли, я тут всего на пару дней.

— Да-да, конечно, — согласилась она и картинно улыбнулась. — Судя по всему, чай вы не будете, а мне прибраться надо. Хорошего вам сна. Завтра утром я вас подыму пораньше, Вадим попросил. Сказал, у вас много дел.

— Есть такое, — хмуро бросил я, чувствуя, что великосветский деревенский разговор окончен. — Спасибо еще раз за ужин.

Поднявшись наверх, я упал на кровать, не раздеваясь. Оказалось, что этот деревенский день выжал из меня последние силы, позволяя усталости подарить мертвецки крепкий сон без сновидений. Так сказать, на моргание глаза.

— Евгений Петрович, можно просто Евгений. И да — все хорошо. На удивление, кстати.

— Да, баба Людка нормальная тетка, да и дом неплохой, тут таких кирпичных мало. Надолго строились, — сказал он, потирая затылок и разглядывая двухэтажный кирпичный дом. — Если бы гараж успели достроить, так вообще единственные на деревне были.

— А что помешало?

Вадим повернул голову и задумчиво посмотрел на меня. Мне даже стало как-то не по себе от такого взгляда. Так обычно смотрят на курицу, которую вот-вот кинут в суп — с неким сожалением и сочувствием.

— Да тебе-то это зачем?

— Я ж ночую здесь. Не хотелось бы каких-нибудь сюрпризов.

— Тут так не бывает. У нас мирная деревня. Люда так вообще спокойная. Просто не трогай ее и все. Она ведь тоже раньше городская была.

— Мне завтра опять твоя лодка понадобится. И желательно пораньше.

— На целый день?

— Возможно. Либо отвезти меня, а позже забрать.

— А денег-то хватит?

— Я думаю, мы сможем договориться.

— Лучше это сейчас сделать, так как у меня завтра тоже дела есть. В общем, если отвезти-привезти — это пять и без торга. Если там сидеть — пятнадцать, мне тоже как-то неудобняк тереться возле тебя.

— Пятнадцать за день?

— Это я еще накручивать не стал.

— Разве ты собираешь пятнадцать за день работы?

— Вообще-то это я тебе навстречу иду, так как с лодками тут напряженка. Не хочешь пятнадцать, могу предложить двадцать.

— Тогда лучше пять. Во сколько ты меня заберешь?

— Если в девять туда, то, думаю, часов в пять смогу. Только возьми воды побольше, у нас это лето жаркое очень.

— Кстати, не знаешь, где я могу широкий нож раздобыть или небольшой топорик?

— Это еще зачем?

— Прорубаться сквозь кустарник.

— Могу одолжить. Можно, конечно, и тут взять, но не уверен, что Люда разрешит. Но это еще две тысячи. Как аренда оборудования. В итоге семь.

— Ты, наверное, решил на мне всю летнюю выручку сделать, да, Вадим?

— Куда без этого, на ком-то я должен зарабатывать. Вдруг ты здесь в последний раз.

— А что, бывали такие случаи?

— Да всякое бывало. Ладно, город, осваивайся, Люда отлично готовит, попроси ее приготовить что-то к ужину. А что касается топора — одолжу, даже подберу кое-что получше. Как раз для местных зарослей. Главное — воды и еды возьми.

— Это еще тысячи три? — усмехнулся я.

— Да нет, это уж ты как с Людой договоришься. Она любит готовить. Раньше точно любила. Уверен, тебе с удовольствием что-то состряпает, ты ей приглянулся.

— Разве?

— Да. Я такие вещи сразу вижу.

— А мне показалось… — начал я.

— Именно что показалось. Все давай, завтра утром зайду, а то еще начнешь тут по деревне плутать. Люда тебя рано подымет, так что не проспишь. Кстати, если хочешь, можешь помочь ей, этот дом давно по мужской руке скучает, уверен, она сразу найдет тебе пару заданий, — деловито заметил Вадим.

— До завтра — так до завтра, — протянул я руку. Он пожал ее. И снова этот странный взгляд…

Я довел его глазами до калитки, затем развернулся и увидел Люду. Видимо, она стояла на крыльце и наблюдала за нами.

— А у вас можно поужинать? Признаться, я с утра ничего не ел.

На это она лишь кивнула и пошла в дом, оставив двери открытыми.

— Рад знакомству, Вадим.

— Я, наверное, тоже, — ответил он и протянул руку.

Пожав намокшую кисть, я посмотрел на речку. Изъездив мир, я вдруг понял, что очень редко выбирался в ближайшие к Подмосковью области, больше руководствуясь научно-туристическими мотивами.

А тут ведь вон как красиво. Да, немного попахивает и тиной, и подгнившими листьями. Но все же родное, если, конечно, ты не родился в каменном бастионе городских улиц.

Мы обогнули небольшой береговой выступ и выехали на широкую часть реки.

— Вот здесь, — наконец сказал мой юный проводник, указывая на дальний берег, — там ваша поляна.

— Странно, — я достал карту и посмотрел на выделенное место, — а мне кажется, вот здесь.

Юноша скептически проследил за моим пальцем и, словно не замечая моих слов, стал подруливать к берегу.

— Карты часто врут. Эти места вообще мало кто изучал.

— Только четыре крупные экспедиции с 30-е по 90-е. Это разве мало?

Он лишь пожал плечами и, перекинув веревку через ветку, стал вязать узел.

— Я здесь подожду.

— Так неудобно же?

— Мне в самый раз. Только не больше двух часов.

— Я помню, — заметил я и после некоторого раздумья добавил: — А на вид так довольно смелый.

Затем неловкими шагами стал пробираться к носу лодки, откуда спрыгнул на твердую землю.

В целом путешествие меня пока устраивало, даже эти мелкие перепалки не шли ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить хотя бы в том же Непале, когда нас кинули с деньгами и пришлось самим спускаться с гор.

И все же тут чувствуется какая-то скрытая опасность. Я даже не могу толком объяснить, хотя, исходя из моих исследований, я лезу в расследование минимум государственного масштаба, да простят такое сравнение мне коллеги-ученые. А особенно мой дорогой профессор Плейшнер, едва ли не вставший грудью между мной и выходом из кабинета.

Я перевесил сумку через плечо. Хоть ноутбук и не был тяжелым, в совокупности с остальными вещами немного досаждал в руке. А ведь мне еще предстоит два часа активных действий. Я поглядел на высокие стебли борщевика. Да уж. Тут он пустил корни крепко.

Но вернемся к истории. Как утверждается, известен борщевик был достаточно давно, о чем довольно часто упоминается в старинных рукописях по той же кулинарии. Но… Есть одно странное но. Ни в какой летописи нет ни слова об ожогах. А значит — либо они появились позднее, либо это просто иное растение.

Я подошел к первому вытянутому во все стороны, словно зонтику, стеблю. Не меньше трех сантиметров в диаметре у основания. Живой аналог бамбука. Вытащив нож, я сделал аккуратный надрез. Сок вытекал медленно, почти как смола у дерева. А еще этот непонятный запах… Странно.

Я поднял голову и огляделся. Окружавшие меня экземпляры хоть и отличались немного размерами, но все же никак не дотягивали до крупного изначального варианта, от которого могло пойти общее размножение.

Убрав лезвие, я прошелся по поляне. Если я был прав, то первые реальные упоминания ожогов были замечены именно здесь, среди этих двулетников. Но ничего особенного я пока не видел.

Встав перед стеной зарослей борщевика, я аккуратно раздвинул стебли. Идти вглубь, несмотря на то, что солнца почти не было, было довольно затруднительно и опасно, так как уровень плотности цветения тут был просто запредельным. И главное — все по краю поляны.

Поэтому найти нечто отличающееся в этой гуще можно было лишь прорубаясь вглубь. Или же как-то обойти по воде живую изгородь и попытаться поискать что-то за ней.

— Еще долго? — раздался недовольный голос проводника. — Уже темнеть начинает.

Я поднял голову. По мне — так солнце еще с утра было за облаками и показываться не спешило, не говоря уже о том, чтобы уходить в закат. Я взглянул на часы. Ровно семь. А сейчас июль, когда темнеет после десяти.

— Кажется, я заплатил за два часа, молодой человек, так что подождите еще немного! — крикнул я, прислушиваясь на всякий случай к мотору лодки.

— Ладно. Но только минут тридцать. Нам еще обратно ехать.

— Ага. Полчаса, — буркнул я, стараясь не нервировать моего лодочника.

— Проходите, мой дорогой, проходите. Давно мы с вами не виделись.

— Год назад примерно.

— И три месяца. Память старика еще не подводит, — улыбнулся Плешнер. — Как ваши дела?

— Все хорошо, — пожал стариковскую руку Федор, — только вот Евгений куда-то запропастился. Второй день на связь не выходит.

— А, Евгений Петрович? Так он за свой счет командировку взял, хотя я говорил ему, что это дурное дело.

— Дурное?

— Да. Дурное, — невозмутимо посмотрел на него профессор, прикусывая дужку своих очков. — Там, впрочем, вся затея дурная, но вы ведь знаете нашего умника, уж коль что взбредет в голову, так не вытащить. Вот и поехал за свой счет.

— А куда?

— Да под Тверь куда-то. Я точно место не помню. В деревню — место свое загадочное искать.

— Загадочное? Признаться, я не совсем понимаю, о чем речь.

— Мда, — профессор скривился и с любопытством посмотрел на собеседника. — Стало быть, вам он не говорил о своих, так сказать, исследованиях?

— Сколько скептицизма. Но нет, не говорил.

— Оно и понятно, так как там, дорогой мой, нет ничего, чем можно было бы гордиться.

— Николай Семенович, давайте ближе к делу. А то все тяните да тяните. Чем он заниматься-то начал?

Профессор смерил Вышкина взглядом, затем на минуту задумался, видимо, обдумывая целесообразность ответа и возможность проглотить данное резкое замечание, но потом, сдавшись своей стариковской словоохотливости, все же решил рассказать о наболевшем.

— Непонятным, если уж честно, и дурным. Ботаник-то он, конечно, первоклассный. Но эти фантазии… Он, видите ли, Федор Евгеньевич, решил, что борщевик, который мы, в принципе, давно и плотно изучили, являет собой некоторую не совсем земную историю и, стало быть, всю имеющуюся по нем документацию надо перепроверить.

— Борщевик?

— Да. Борщевик Сосновского, если быть точнее, хотя, я думаю, Евгений Петрович занимается целым видом. Честно, я не особо интересовался процессом его работы. Он же у нас упрямый. Гений.

— Иначе ему бы не дали премию. Верно?

— Ох эти премии… Знаем, получали. И толку? Но речь не об этом, а о том, что подобная работа не должна мешать основной, ведь, по сути, исследования борщевика — это хобби. Но, как оказалось, — профессор поднял палец, — это уже не просто увлечение. Три дня за свой счет. Это, знаете ли, ни в какие ворота не лезет.

— Я хочу напомнить, что он пропал.

— Да ладно вам. Исчезнуть на время для ученого — это часть работы, иначе никакого результата не получишь.

— Но почему он не прислушался к вам? Если все так очевидно и, как вы сказали, изучали его историю, то что подтолкнуло?

— Да то, что сок борщевика вызывает мутагенные реакции, грубо говоря — перестраивает ДНК. Это очень неоднозначно и по факту борщевик достаточно одинок, к тому же фототоксичен. Признаться, Евгений Петрович фанатично обо всем этом говорил, слушая его и сам начинаешь верить, что борщевик завезли инопланетяне или наколдовали ведьмы.

— Он и про ведьм упомянул?

— Да про что он только не упомянул, вплоть до того, что вся история борщевика вымышленная, а ведь о нем знали еще во времена древней Руси.

— Значит, вы точный адрес его командировки не знаете? — перебил профессора Федор.

— Нет. Но вы спросите в бухгалтерии, там наверняка знают. Идея идеей, а как речь о какой-либо компенсации заходит, так они что угодно выведают. Уверен, Ольга Антоновна все об этой поездке знает. Вы к ней подойдите да спросите.

— Признаться, не знаю, как вас благодарить.

— Да никак, дорогой мой, честно говоря, я и сам за нашего гения переживаю, как-никак — сейчас лишь благодаря ему институт субсидии стал нормальные получать. Не дай бог что случится.

— А что может случиться?

— Да как что? У нас в этих деревнях сами знаете, что творится, а Евгений Петрович далеко не богатырского телосложения, к тому же совершенно не заботится о ночлеге и рационе. Но вы и сами это знаете.

— Так почему же вы его отпустили?

— Дак а как его удержать, портфель собрал — только и видели.

— Понимаю, — Федор улыбнулся и протянул руку. — Спасибо еще раз. С бухгалтерией справлюсь, а потом и под Тверь отправлюсь. Ученого искать.

— Удачи, удачи, — заметил профессор, с грустью наблюдая за удаляющимся Федором Евгеньевичем.