Scilef

В поддержку пятничного тега "моё" выкладываю ещё один из своих конкурсных рассказов. Продолжение в комментариях.

Буду рад вашей критике.

Было ли, не было ли, но расскажу как слышал. Совсем недавно, где-то сто лет назад, жил в Германии музыкант. Звали его Бернард, а фамилия его не имеет значения. Был этот музыкант, мягко говоря, не совсем популярным. Говоря же правду — он был ни капли не популярен. И концерты его едва набирали десяток зрителей, которые лишь пытались убить время.

Бернард был близок к бедности. Спасал его лишь его друг, известный скрипач Освальд, иногда дававший с ним концерты. На этих концертах зал всегда ломился от посетителей. Они были как братья — Бернард и Освальд. Оба сироты, оба музыканты.

Но различало их не только бедность и достаток. Освальд относился к музыке как к любимой работе. Бернард же обожал музыку. Любил ее больше всего на свете. Но именно эта любовь довела его... Хотя, сами все узнаете.





В концертном зале собирали вещи два музыканта — полный, среднего роста брюнет и высокий, стройный шатен. Первого звали Бернард, он был пианистом. Второй же — его лучший друг Освальд, играл на скрипке.

— Неплохо сыграли, — довольно потянулся Бернард, вытягивая пухлые руки и колесом выпячивая и без того выпуклую грудь, вершавшую отъетый животик.

— Да, это было отнюдь не плохо, — задорно ответил Освальд, укладывая скрипку из красного дерева в изысканный футляр. — Если бы ты еще не ошибался так явно, цены бы тебе не было.

— Что поделать, даже гении ошибаются! — рассмеялся пианист.

— Но ты же не гений?

— Да, я не гений... Но я стараюсь, Ос. Клянусь, на следующем концерте я не сфальшивлю ни разу!

— Ловлю на слове! — развернулся к нему с коварной улыбкой Освальд. — Проиграешь — с тебя жаркое!

— За твой счет — все что угодно!

Друзья рассмеялись, Бернард сунул в подмышку ноты, снял с крючка потрепанное пальто и, похлопав широкой пухлой рукой Освальда по утонченному, даже изысканному, плечу, направился к выходу. Освальд же, надев дорогую куртку и модную шляпу, последовал за ним. Футляр, что необычно для скрипки, он нес за спиной.

В коридоре их встретил невысокий человечек. Сверкая лысиной, бесконечно благодаря музыкантов, он сунул Освальду кошелек, не столь тяжелый, сколько толстый — он был забит купюрами.

На улице витали запахи конского навоза, пригревало раннее весенне солнышко, а людей было не слишком много. Освальд обернулся к другу, на его аристократическом лице плавала широкая улыбка, а в светло-серых глазах плясали задорные искорки.

— Что ж, пришло время самого приятного?

— Что ты, самое приятное было играть, а это лишь жизненная необходимость, — отшутился тот.

— Та-ак, давай по заслугам, — открыл кошелек Освальд. Достав пару купюр, он протянул было их Бернарду, но на полпути одернул руку и спрятал их в карман. Кошель же протянул другу.

— Ты что, — испуганно запротестовал Бернард. — Я не заслужил, нет-нет!

— Бери, я же знаю, ты задолжал за жилье, да и погляди на тряпье, в котором ты ходишь! Для меня это копейки, я взял на проезд — увы, забыл кошель дома. Тебя подбросить?

— Ну что же ты... Я же... Ох, спасибо тебе, Ос! — бросился он с объятьями на друга, охватив его, словно медведь молодую липку. — Ты бы знал, как ты мне помог!

— Да ладно, дружище, забыли. Давай, поехали! — Освальд звонко свистнул, замахал рукой. К ним направился дилижанс, запряженный четырьмя иссиня-черными лошадьми. Остановив карету, кучер быстро спрыгнул со своего места, открыл друзьям дверь.

Забравшись в просторную, с небольшую прихожую, карету, Бернард уселся у окна. Освальд расположился напротив. Карета тронулась, покачнув друзей. Вкусно пахло кожей, приятно потряхивало на кочках. Бернард мечтательно смотрел в окно, выстукивая пальцами на колене мелодию.

— Даже тут играешь? — усмехнулся Освальд.

— Да, заучиваю те места, где сегодня сфальшивил, — виновато улыбнулся пианист.

Повисла тяжелая пауза.

— Слушай, ты прекращай это, — вздохнул Ос.

— Что?

— Играть только то, что тебе нравится.

Бернард отвернулся. Взгляд его уставился в никуда.

— Сам знаешь, я тебя тянуть все время не смогу, — продолжил Освальд. — А не будешь играть что требуют — останешься без денег.

— Да и пусть! — огрызнулся Бернард. — Продам что-нибудь.

— Берни, это ведь не дело...

— А что мне, играть эти вульгарные мелодии по пабам? — возмущенно воскликнул он. — Они же предлагают мне трактирщину играть, это беспрестанное та-та-та-та-та в бешеном темпе! Это же не музыка, это просто... просто... Да к черту объяснять, ты же и сам это понимаешь!

— Понимаю, Берни, прекрасно понимаю. Но все мы с этого начинали! Поиграешь раз, поиграешь два, глядишь — через год будешь свои концерты ставить! Начинается все с малого...

— Но не с дерьма, Ос! Испачкаться сейчас, чтобы быть чистым потом? Увольте! Я лучше буду вечно голоден, чем в дерьме! — Бернард пылал яростью. В его глазках сплетались отвращение и злость. Полное лицо его покраснело, а руки летали словно дубинки, развешивая оплеухи невидимым противникам.

— Что ж, смотри сам, — устало сказал Освальд. — Я много раз тебя отговорить пытался, но я знаю тебя, упертый ты... Ну, у каждого свой путь. А мне выходить. За тебя я заплачу, друже.

Бернард еще не остыл, его грудь часто вздымалась, но кровь понемногу отступала от головы. Когда дверца хлопнула, отрезая его от друга, он шумно выдохнул и вновь уставился в окно.

— Не буду я играть это, — зло прошептал он. — Из грязи в князи хорошо только когда ты грязь. А я не был грязью и не собираюсь ей быть!

Ключ провернулся один раз, другой, щелчки замка раздались один за другим, дверь открылась и перед Стасом предстал коридор, ведущий в единственную в его квартирке комнату. Слева жались друг к другу двери туалета и ванной, справа зиял проём выломанной двери, ведущий в узкую кухню.

Обои в коридоре местами отклеились, местами оборваны, краска давно выцвела и узор разобрать можно было с трудом. Потолок бледно-серый, побелку давно еще стоило обновить, но Стас настолько не любил ремонт, что даже лампочку перегоревшую не менял несколько дней.

Перешагнул порог, дверь, щёлкнув, закрылась. Стащил мокрые от снега варежки, рука потянулась к выключателю, зажёгся свет. По полу разбросаны вещи, ковёр давно из красного стал тёмно-бурым, с одного краешка, где вчера разлил суп, обгрызен.

Тяжело вздохнув, стащил верхнюю одежду, она повисла на одиноко торчавшем из стены гвозде, ноги нащупали тапочки. С писком из правого тапочка выскочил мышонок, сонно побегал вокруг. Стас почувствовал мягкий толчок о ногу. Мышонок, увидев огромное страшное существо, тут же унёсся, потеряв остатки сна.

— Не тараканы, — отрешённо вздохнул Стас. Ступни, замёрзшие и мокрые, втиснулись в тапочки, подошва приятной мягкостью приняла уставшие ноги. — Ну хоть не крысы.

Потушил свет, со стороны куртки послышалось жужжание, достал старенькую Нокию. Шеф.

— Я вас.

— Щенок, какого чёрта ты творишь? — ворвался в уши гневный крик. — Только сегодня на тебя четыре жалобы, четыре, понимаешь? Ты забыл, кем ты работаешь? Чёртовым официантом! Да ты...

Стас отнял трубку от уха, лицо устало скривилось. С телефоном в опущенной руке прошёл на кухню, свободной рукой открыл холодильник. Шеф всё орал, поносил его, но Стасу было наплевать. Работа угнетающая: ресторанчик, хоть и выглядит прилично, самого низшего пошиба, в начальстве изверги и сволочи, да и между персоналом отношения явно не дружеские. По собственной воле его не отпустят, может, хоть уволят...

В старенькой «Бирюзе» одиноко лежала банка пива, Стас взял, дверца захлопнулась. В трубке прерывисто гудело, шеф наорался, через пять минут позвонит, успокоившись, тогда и поговорить можно.

Пшикнуло, поднялся дымок. Прохладный горький напиток чуть першил, но после двух больших глотков Стас почувствовал себя намного лучше, голова прояснилась, жажда ушла. Устало сел на табуретку, банка опустилась на стол, телефон зажат в руке.

— Что ж за жизнь! — кулак обрушился на стол, другая рука подхватила тут же подпрыгнувшую банку. Устало, — Дерьмо, а не жизнь.

Встал, пара шагов, локти опустились на подоконник. Падал противный мокрый снег, небо заволокло серыми тучами, эта серость опускалась на весь город, делая его таким же бесцветным и безжизненным. Самая тоскливая пора осени. От созерцания улицы мир вокруг поблек ещё больше, Стас вернулся к столу.

— Что за чёрт, — с горькой злостью. — Ведь вот оно, к чему так стремился... Никого над душой, не заставляют убираться, хотя, чёрт, стоило бы, стоило... Ни криков, ни ссор, свободен как птица. Сам по себе! Почему же так гадко? — едва ли не простонал.

Ещё глоток пива, откинулся на стол, руки под головой. Взгляд уставился в обшарпанный, весь в ржавых разводах потолок, у глаз собрались слёзы, каждый стук сердца отдавался болью в рёбрах.

— Жениться хочу, — прошептал Стас. — Чтобы порядок, заботы домашние, уютные... Чтобы милая рядом, любовь, романтика... Чтобы детишки, чтобы одиноко не было, чёрт его... Эх, счастье-то...

Телефон снова завибрировал, за противное жужжание захотелось швырнуть им о стену. Стас нехотя сел, рука подтянула коробочку к уху, ответить.

— Слушай сюда, — с насилу сдерживаемой, холодной презрительной злостью сказал шеф. — Еще одна такая выходка...

— Да уволь ты меня уже, придурок, — равнодушно перебил его Стас, связь прервалась. Пальцы ловко сняли крышечку задней панели кирпичика, батарейка, слегка щёлкнув, вышла из пазов.

— Чёрта с два ты на меня ещё поорёшь сегодня.

Вздохнув, посмотрел на пиво. Пить не хотелось, а напиться этой баночки не хватит. Лениво встал, первая попавшаяся под руку тарелка накрыла недопитый напиток. На душе апатия, плевать на всё, тело расслабленно. Кое-как поплёлся в комнату.

Тут бардак похуже, приходится переступать через кучи разнообразного хлама, одежды, горок мусора. Бессильно упал на кровать, пружинная сеточка приятно заскрипела. Облегчённо закрыл глаза, мысли лениво переливались, перетекая одна в другую, пустые и бесполезные. Так и лежал, ровный как бревно.

Засыпая, перевернулся на бок, коленки сами подтянулись к подбородку, одна рука под головой, вторая между ног. Апатия понемногу перетекала в сонливость, ленивое долгое дыхание углублялось, укорачивалось, с каждым вдохом искорка сознания тухла всё больше, больше, больше...



— Горь-ко! Горь-ко! Ра-а-аз! Два-а-а! — доносилось из комнаты.

Стас разделся, одежда повисла на красивой замысловатой вешалке, ноги отыскали тапочки, мохнатые и со смешными зайчиками. Взгляд охватил весь коридор, убранный, опрятный. Ничего лишнего: тумбочка для обуви, стульчик рядом, зеркало и вешалка. Правда, обуви много. И почти вся — женская.

Из комнаты вышла полненькая девушка, лицо брезгливое и презрительное. Ночнушка обрисовывает слегка выступающий круглый животик. Руки девушки упёрлись в бока, взгляд упёрся в Стаса, голова склонилась набок.

— Антон опять что-то натворил в школе. Тебя вызывают, — равнодушно, со злорадной издёвкой.

Стас устало вздохнул:

— Сколько уже можно...

— А потому что ты его так воспитал, — прошипела девушка, глаза злобно сузились до щёлочек. — Я говорила, как надо, но тебя же не переубедишь!

— Да, да, ты права, Оля, права, — устало закрыл глаза Стас, голова слабо кивала. Лучше согласиться. А на то, что ребёнка воспитывали её родители можно закрыть глаза.

— Еда в холодильнике, — бросила Оля. Развернувшись, пошла обратно в комнату. — Ну за что мне такое наказание? Что за муж — бездарь, лодырь, ещё и тряпка...

Челюсти сжались, но промолчал. Вошёл на кухню, за столом сидел мальчишка, рыжий, крепкий, лицо довольное и наглое. В руках солдатики, по всему столу расставлены пластмассовые укрепления, танки, вертолёты.

— Здороваться не учили? — спросил Стас.

— Не-а, — не отвлекаясь бросил Антон.

Стас вздохнул, из холодильника на стол, потеснив армию, перекочевала кастрюля. Антон поднял глаза, возмущённо завопил:

— Эй, ты чего? Ты мне всё сломал!

— Ничего, опять построишь, — холодно и равнодушно.

— Сам построишь! — обиженно выкрикнул ребёнок. — Сам сломал сам и построишь!

— Ладно, сам построю, — сдался Стас. В душе остался жгучий апатичный осадок, хотелось пустить всё на самотёк, но Стас переборол это желание.

Налил тарелку супа, хотя супом это вряд ли можно назвать, заедая большим ломтём хлеба стал есть. Хлеб не перебивал пакет соли, который беременная Оля высыпала в суп. Есть больше было нечего, а встань готовить — закатит скандал: «Не ценишь, не любишь, не делаешь ничего»...

— Что натворил? — безразлично спросил, жуя, Стас.

— А ничего, — тут же надувшись ответил сын.

— Рассказывай давай.

— Стекло разбил, сказали ты платить будешь, — заявил Антон.

— Да сколько можно! Пятый раз за месяц! Где я деньги возьму? — швырнул ложку на пол Стас. Возмущение и беспомощность распирали грудь, к глазам подступали слёзы безвыходности. — Откуда у тебя руки растут, негодяй?

— А мне всё равно, а мне всё равно! — вскочил Антон, на лице злорадное веселье. — Ты папа, ты и плати!

— Да я тебя! — в бессильной злобе замахнулся Стас.

В дверях встала Оля, Антон тут же шмыгнул ей за спину, оттуда раздался жалобный писк:

— Мама, он меня ударить хотел!

— Что ты на ребёнка замахиваешься? — гневно спросила Ольга. — Сам воспитал сам и расхлёбывай!

— Я его таким не воспитывал! — наливаясь краской, выкрикнул Стас.

— Да ты на себя-то посмотри! Каким ещё ты мог ребёнка воспитать? Лодырь, зарплаты пол месяца нет, работаешь каким-то продавцом... Да ты неудачник просто и всё!

— Да я... Да ты... — задохнулся от возмущения Стас. Резкое отвращение обрушилось на него, как снег на Африку, злость и возмущение смешались с ним, выдав столь отвратительное чувство, что хотелось тут же взорваться, распасться на миллиарды кусочков, изодрать всего себя, сгореть, провалиться под землю, исчезнуть, лишь бы не чувствовать его. — Да видеть я вас не могу!

Оттолкнув Ольгу, вышел в коридор, Антон тут же испуганно унёсся в комнату, Ольга возмущённо кричала, но Стас не слышал, наполненный чувствами. Обулся, накинул пуховик, вышел прочь.

А ведь всё начиналось так сладко: свидания, романтика, признания в вечной любви... Какую свадьбу закатили, какой медовый месяц! Первые месяцы был счастлив, потом решили сделать ребёнка. Слабая надежда, что после родов характер Ольги вернётся, умерла лишь сейчас...




Перед глазами потолок в разводах, посередине лампочка на проводе. Сердце колотится, в ушах бухает, по лбу катятся капельки пота. Весь мокрый. Поднялся, широкий шаг к батарее. Теплая, значит дали-таки отопление.

— Приснится же такое, — опёрся о стенку. — Не дай бог на такой жениться.

Руки стянули рубашку, джинсы, снял — в угол. В одной куче одежды Стас нашёл майку, в другой — шорты. Одевшись, пошёл на кухню, руки слегка дрожат. Набрал стакан воды. Пара холодных глотков, остатками умылся, совсем прогоняя дурной сон.

Взгляд упал на недопитое пиво, в горле пересохло. Сел на табурет, маленькими глотками пытался растянуть остатки.

— Чёрт, приснится же... Ха. К чёрту такое счастье. Вот уволят меня, найду работу получше, а там глядишь — своё дело открою, побогаче стану... Остальное склеится.