PapaSilver

Долгие годы об участии Одри Хепберн в сопротивлении нацистов ходили упорные слухи и яркие легенды. Долгие годы музей Одри Хепберн с сожалением говорил, что доказательств почти не найдено. Но в 2019 году вышла книга, доказавшая: слухи и легенды были правдой.

Дочь нацистов

Одри родилась в семье нацистов. Никаких шуток. Её мать, голландская баронесса Элла ван Хеемстра, и её отец, британец Джозеф Виктор Энтони Хепберн-Растон, годами посещали нацистские собрания. До войны мать Одри была активнее как нацистка, чем отец, даже писала статьи в издание «Чёрная рубаха». Но во время войны Элла отреклась от своих убеждений и порвала связи с теми, кто поддерживал Гитлера. С мужем она к тому времени развелась из-за его связи с няней. Джозеф же, напротив, уехав в Лондон, стал активным пронацистским пропагандистом и, скорее всего, шпионом Третьего Рейха. Чтобы прожить как-то без денег мужа, Элла переехала с детьми в голландский город Арнем, где у неё был большой семейный дом.

Тем временем Голландия оказалась оккупирована. Смерть угрожала тысячам голландских граждан, а также беженцам, среди которых была, например, писательница Ирмгард Койн («Девочка, с которой детям не разрешали водиться»), чьи книги жгли на площадях. В отличие от многих других, она спаслась, потому что, узнав о вторжении немцев, один английский радиодиктор немедленно сообщил по радио «новость», будто Койн покончила с собой. Так она выпала из списка разыскиваемых гестапо.

Дом ван Хеемстра был оккупирован тоже. Элле с детьми разрешили ютиться в самом скромном его уголке. Вокруг одни сдавали евреев, другие прятали их, третьи – пытались переправить через море. С продовольствием в стране стало туго. Пухлая прежде Одри на глазах становилась тоненькой, словно её собрали из веточек. До войны она обожала бельгийский шоколад. Во время войны она каждый день повторяла себе, что ненавидит есть.

Позже Нидерланды переживут блокаду, которая вызовет настоящий голод.Потом, когда Нидерланды освободят и раздадут гуманитарную помощь, Одри чуть не умрёт, потому что сделает себе из выданной еды такую ужасно сладкую овсянку, что сахара хватит зацементировать её в комок.

Одри Хепберн в двенадцать лет.

Есть несколько легенд о том, что делала Одри во время оккупации. По одной из них она будет по полдня прыгать на городской площади через верёвочку, наблюдая за машинами немцев. Бегать от гестапо, прячась по несколько дней в подвале с сумкой еды, которую она везла тем, кого гестапо как раз арестовало. Передавать записки, спрятанные в башмаках, на той же городской площади.

Официальные биографы Одри до сих пор подтверждали только два факта о соучастии Одри сопротивлению. Во-первых, она устраивала благотворительные концерты как балерина. На этих выступлениях она собирала деньги для сопротивления – на эти деньги подпольщики покупали еду для спрятанных евреев. Костюмы для выступлений шила мама. Во-вторых, в своих балетках Одри нередко проносила послания от одних подпольщиков к другим.

Долгие годы биографы пытались найти какие-либо другие доказательства народных легенд и мифов вокруг Одри Хепберн, но с сожалением вынуждены были признавать, что не могут этого сделать. Пока одному из исследователей не пришло в голову изучить личный дневник казнённого дяди Одри – сам дядя не был подпольщиком, и всё же его казнили, чтобы устрашить сопротивление, потому что он был очень известным человеком и представителем голландской знати. В 2019 году Роберт Матцен представил книгу «Нидерландка Одри Хепберн», в которой рассказал о фактах, которые ему удалось найти в дневнике её дяди Отто.

Когда Одри рассказывала о своём детстве во время войны, она больше рассказывала о расстрелах, свидетельницей которым была – расстрелах прямо на улицах. О том, что делала сама, говорила скупо: все дети в Голландии что-нибудь делали, чтобы страна справилась с нацистами. Многие другие были смелее её, не о чем говорить. Было бы странно, конечно, ожидать, что Одри вообще ничего не делала после того, как нацисты убили её дядю, брата и многих знакомых семьи. Ей самой на всякий случай пришлось сменить имя на Эдду ван Хеемстра, потому что за английское имя – ведь Англия воевала с Германией – можно было пострадать.

После смерти дяди Элла с детьми переехала к родственникам в Вельп. Именно там Одри присоединилась к сопротивлению. Теперь считается, что она связалась с подпольщиками помимо матери, вызвавшись работать волонтёркой в местном госпитале, который, как оказалось, был центром сопротивления в Вельпе. Одри стала одной из юных помощниц доктора Хендрика Виссера Хуфта, который умудрился спасти сотни евреев, организовав их укрытие и прокорм.

Вероятно, Хуфт и придумал собирать деньги с помощью балета. Но Одри не только танцевала, собирая деньги, но и распространяла подпольную газету, которая призывала спасать столько преследуемых нацистами, сколько возможно.

Одри и балету начала учиться, чтобы отвлечься от страшных вещей. Кроме того, она много читала – это заглушало голод, и рисовала – когда было, чем и на чём. От голода девочка задыхалась, у неё развилась анемия, порой она отекала. Семья порой ела луковицы тюльпанов, пыталась печь хлеб из травы. В таком же положении было множество других горожан. И всё же Одри искала действия. Ей было невыносимо просто ждать дома, когда и как всё закончится.

Конечно, никто не разрешал ребёнку слишком многого. Единственный раз, когда Одри поручили что-то очень опасное, связано с тем, что немцы сбили на Нидерландами несколько английских лётчиков. Их прятали за городом, в лесу. Одри на велосипеде отвозила им сообщения и еду – не очень много еды, её сумки как раз хватало. Когда понадобилось спасти раненого английского десантника, его спрятали в доме ван Хеемстра. И, хотя инициатором вряд ли была Одри, она хранила эту тайну и выхаживала раненого вместе с другими.

Ей действительно пришлось убегать от немцев, как гласят легенды. Немцы прямо на улицах города хватали девочек и женщин для работы на полевых армейских кухнях. Одри не желала кормить нацистов. Ей удалось убежать, но погоня была недолгой. Всё равно одна девчонка не значила слишком много.

Война ещё долго отзывалась в жизни Одри. Актриса страдала затяжными депрессивными состояниями, которые нельзя было объяснить событиями её взрослой жизни – но которые, скорее всего, связаны с ужасами её детства. У неё были серьёзные нарушения пищевого поведения, из-за которых она не смогла выносить беременность. Она не могла сниматься в фильмах о войне, какими бы выгодными ни были предложения. А все вокруг видели только стройную, всегда спокойную молодую красивую женщину. Во время войны Одри пообещала себе: если этот кошмар однажды закончится, никогда, никогда, никогда она в жизни ни на что не пожалуется…

Автор: toshi_djaa

Источник: https://kulturologia.ru/blogs/130720/46960/

Ученые обнаружили у растений ген, отвечающий за созревание больших плодов, и нашли способ усилить его действие. Благодаря этому можно будет выращивать крупные овощи и фрукты, что поможет решить проблему голода на планете.

Исследованием занимались генетики из лаборатории Колд-Спринг-Харбор (Нью-Йорк, США) в сотрудничестве с коллегами из Китая и Японии; его результаты (2015) опубликованы в журнале Nature Genetics. Стартом послужил исторический факт: на родине томатов, в Южной Америке, к XV–XVI векам индейцы умели выращивать их культурные формы, так что первые томаты, попавшие в Европу, уже заметно отличались от мелких диких видов.

Генетические механизмы ученые рассматривали на примере томатов сорта «бычье сердце». Известно, что рост и размер плодов у многих растений, в том числе пасленовых, напрямую зависит от процессов, происходящих в ветвящихся верхушках стеблей. Здесь локализуется ткань, называемая меристемой и состоящая из своего рода стволовых клеток. Активно делясь, клетки меристемы превращаются в клетки других тканей, в том числе и в плодолистики — те части цветка, которые после его оплодотворения разрастаются и образуют плод. И если у обычного томата в каждом цветке по два плодолистика, то у «бычьего сердца» их может быть по восемь и больше.

Изучая этот процесс, ученые обнаружили связь между размерами плодов и балансом двух генов: WUSCHEL и CLAVATA3. Первый из них стимулирует производство стволовых клеток, тогда как второй это производство подавляет. Специалисты пришли к выводу, что сотни лет назад CLAVATA3 видоизменился, «закрепив» размеры плодов томатов на определенном уровне. Дальнейшие исследования показали, что в основе работы гена CLAVATA3 лежит цепочка из трех молекул сахара (арабинозы). И если удалить из нее одну молекулу — ген перестает справляться с блокированием усиленного производства стволовых клеток, что приводит к образованию крупных плодов.

Подобный механизм роста клеток меристемы характерен для большинства растений, в том числе пригодных в пищу. Биологи уверены, что их открытие позволит значительно увеличить производительность в сельскохозяйственной отрасли.

Анастасия Баринова

https://nat-geo.ru/nature/plants/kak-vyrastit-ovoshchi-gigan...

National Geographic

Язык — один из главных признаков, выделяющих человека из животного мира. Нельзя сказать, что животные не умеют общаться друг с другом. Однако столь высокоразвитая, управляемая волей система звуковой коммуникации сформировалась только у Homo sapiens. Как же мы стали обладателями этого уникального дара?

Загадка происхождения языка по праву занимает свое место в ряду главных тайн бытия: рождения Вселенной, возникновения жизни, появления эукариотической клетки, обретения разума. Происхождение языка не было одномоментным и скачкообразным. Ведь у млекопитающих всех детей рожают и растят мамы, и для успешного выращивания потомства матери и детеныши — в каждом поколении — должны достаточно хорошо понимать друг друга. Поэтому такой точки во времени, до которой предки человека не умели говорить, а после которой сразу заговорили, конечно же, не существует.

Мозг, а не кости

Происхождение языка было частью адаптации древних представителей нашей эволюционной линии в том направлении, которое вообще характерно для приматов. А характерно для них не отращивание клыков, когтей или четырехкамерного желудка, а развитие мозга. Очень важно и то, что приматы — животные групповые. Чтобы им успешно воспроизводить свою численность, чтобы их потомство не только рождалось, но и доживало до какого-то приличного возраста и само достигало репродуктивного успеха, нужны усилия всей группы, нужна общность, пронизанная множеством социальных связей. Чем дольше детство, тем больше требований к сплоченности группы — а значит, и к развитию средств коммуникации.

Существует гипотеза, согласно которой разделение общих предков человека и современных человекообразных обезьян шло по средам обитания. Пращуры горилл и шимпанзе остались в тропических джунглях, а наши предки вынуждены были адаптироваться к жизни сначала в редколесье, а потом и в саванне, где весьма велики сезонные различия и всеядному существу имеет смысл ориентироваться в огромном количестве деталей окружающей действительности. В такой ситуации отбор начинает благоприятствовать тем группам, у членов которых возникает потребность не только подмечать, но и комментировать увиденное с помощью тех или иных сигналов. С этой страстью к комментированию люди не расстались и по сей день.

Реагировать звуками на какие-то окружающие явления умеет не только человек: у многих видов животных есть, например, пищевые крики, крики на разные типы опасности. А вот развить такие средства, с помощью которых можно было бы комментировать вообще все что угодно, навешивать словесные «ярлычки» на реальность в бесконечном количестве (в том числе изобретать новые в пределах собственной жизни), — это удалось только людям. Удалось потому, что в выигрыше оказывались группы, у которых эти комментарии были более выраженными и более детальными.

Всхрюкнул от досады

Переход к звуковой коммуникации мог начаться с того времени, когда наши предки стали регулярно изготавливать каменные орудия. Ведь пока человек делает орудия или делает что-то этими орудиями, он не может коммуницировать с помощью жестов, как шимпанзе. У шимпанзе звуки неподконтрольны воле, а жесты подконтрольны, и когда они хотят что-то сообщить, то входят в поле зрения «собеседника» и жестами или иными действиями подают ему сигнал. А что делать, если руки заняты?

Первоначально никто из древних гоминид и не думал, чтобы в этой ситуации что-то «сказать» сородичу. Но даже если у него непроизвольно вырвется какой-нибудь звук, велика вероятность, что сообразительный сородич просто по интонации сможет догадаться, в чем там проблема у ближнего. Точно так же, когда человеку с разными интонациями называют его имя, он уже зачастую прекрасно понимает, с чем к нему обратятся — с упреком, похвалой или просьбой. А ведь ему еще ничего не сообщили. Если эволюционный выигрыш будут получать те группы, члены которых понимают лучше, отбор будет поощрять все более тонкие различия в сигнале — чтобы было что понимать. А подконтрольность воле придет со временем.

Развиваем аппарат

Для того чтобы лучше понимать (а потом и произносить), нужны мозги. Развитие мозга у гоминид видно по так называемым эндокранам (слепкам внутренней поверхности черепа). Мозг становится все больше (а значит, увеличиваются возможности памяти), в частности, растут те его участки, на которых у нас расположены «зоны речи» (зона Брока и зона Вернике), а еще — лобные доли, занятые высшими формами мышления.

У непосредственного предка человека нашего вида — Homo heidelbergensis — был уже весьма приличный комплекс приспособлений к артикулированной звучащей речи. Видимо, они уже могли довольно хорошо управлять своими звуковыми сигналами. Кстати, с гейдельбергским человеком палеоантропологам очень повезло. В Испании, на территории муниципалитета Атапуэрка была обнаружена расщелина, где тела древних гоминид оказались недоступны хищникам, и останки дошли до нас в прекрасной сохранности. Уцелели даже слуховые косточки (молоточек, наковаленка и стремечко), что позволило сделать выводы о слуховых возможностях наших предков. Оказалось, что гейдельбергские люди могли лучше, чем современные шимпанзе, слышать на тех частотах, где работают признаки звуков, которые достигаются артикуляцией.

Игра на диафрагме

Артикулярованная звучащая речь — дело непростое, потому что разные звуки по природе своей разной громкости. То есть если через ротовую полость при разной артикуляции прогонять один и тот же звуковой поток, то звук «а» будет самым громким, а, например, «и» — гораздо тише. Но если с этим смириться, то получится, что громкие звуки типа «а» начнут глушить другие, не столь громкие звуки по соседству. Поэтому наша диафрагма, делая удивительные тонкие движения типа вдоха на выдохе, аккуратно «выправляет» наш звуковой поток, чтобы громкие звуки были не слишком громкими, а тихие не слишком тихими.

Более того, воздух на голосовые связки подается порциями, слогами. И нам не надо между слогами непременно делать вдох. Каждый отдельный слог мы можем совместить с другими слогами, и придать этим слогам различия — как друг относительно друга, так и внутри слога. Все это тоже делает диафрагма, но для того чтобы мозг мог столь виртуозно управлять этим органом, человек получил широкий позвоночный канал: мозгу понадобился, как мы сейчас говорим, широкополосной доступ в виде большего количества нервных связей.

Вообще, с развитием звуковой коммуникации физиологический аппарат речи существенно усовершенствовался. У людей уменьшились челюсти — они теперь не так выступают вперед, а гортань, напротив, опустилась. В результате этих изменений у нас длина ротовой полости примерно равна длине глотки, соответственно, язык получает большую подвижность как по горизонтали, так и по вертикали. Таким образом, можно производить много разнообразных гласных и согласных.

И, разумеется, значительное развитие получил сам мозг. Ведь если мы обладаем развитым языком, то нужно где-то хранить такое большое количество звуковых обликов слов (а когда — значительно позже — появляются языки письменные, то и письменных тоже). Куда-то нужно записать колоссальное количество программ порождения языковых текстов: ведь мы не говорим теми же самыми фразами, что слышали в детстве, а постоянно рождаем новые. Мозг также должен включать в себя аппарат для генерации выводов из полученной информации. Потому что если выдать много информации тому, кто не может делать выводы, то зачем она ему? И за это отвечают лобные доли, в особенности то, что называется префронтальной корой.

Из всего вышесказанного можно заключить, что происхождение языка было эволюционно длительным процессом, начавшимся задолго до появления человека современного вида.

Молчащие глубины времени

Можем ли мы сегодня представить себе, каким был тот первый язык, на котором заговорили наши далекие предки, опираясь на материал живых и оставивших письменные свидетельства мертвых языков? Если учесть, что история языка насчитывает более сотни тысяч лет, а самые древние письменные памятники — около 5000 лет, то ясно, что экскурс к самым корням представляется крайне сложной, почти неразрешимой задачей. Мы до сих пор не знаем, было ли происхождение языка уникальным явлением или разные древние люди изобретали язык несколько раз. И хотя сегодня многие исследователи склонны считать, что все известные нам языки восходят к одному корню, вполне может оказаться, что этот общий предок всех наречий Земли был лишь одним из нескольких, просто остальные оказались менее удачливыми и не оставили дошедшего до наших дней потомства.

От праязыка к прапраязыку

Но вместе с тем движение к истокам в русле сравнительно-исторического языкознания идет. Этот прогресс мы наблюдаем благодаря методам реконструкции языков, от которых не осталось ни единого написанного слова. Сейчас уже ни у кого не вызывает сомнений существование индоевропейской семьи языков, заключающей в себе произошедшие из одного корня славянскую, германскую, романскую, индо-иранскую и некоторые другие живые и вымершие ветви языков. Праиндоевропейский язык существовал примерно 6−7 тысяч лет назад, но лингвистам удалось до определенной степени реконструировать его лексический состав и грамматику. 6000 лет — это время, сопоставимое с существованием цивилизации, но это очень мало в сравнении с историей человеческой речи. Можно ли двигаться дальше? Да, можно, и вполне убедительные попытки воссоздания еще более ранних языков предпринимаются компаративистами разных стран, в особенности России, где существует научная традиция реконструкции так называемого ностратического праязыка.

А что если это случайность?

Остается лишь вопрос верификации получаемых результатов. Не являются ли все эти реконструкции слишком гипотетическими? Ведь речь идет уже о масштабе более десятка тысяч лет, и языки, лежащие в основе макросемей, пытаются изучать не на базе известных языков, а на основе других, также реконструированных. Главным доказательством родства языков являются регулярные звуковые соответствия в области наиболее устойчивой (так называемой базисной) лексики. При взгляде на близкородственный язык типа украинского или польского такие соответствия легко увидит даже неспециалист, и даже не только в базисной лексике. Родство русского и английского, относящихся к ветвям индоевропейского древа, которые разделились около 6000 лет назад, уже неочевидно и требует научных обоснований: те слова, которые звучат похоже, скорее всего, окажутся случайными совпадениями или заимствованиями. Но если посмотреть внимательнее, можно заметить, например, что английскому th в русском всегда соответствует «т»: mother — мать, brother — брат, устаревшее thou — ты…

У русского с японским нет, казалось бы, совсем ничего общего. Кому может прийти в голову, что русский глагол «быть» и японский «иру» («быть» в применении к живому существу) являются родственными словами? Однако в реконструированном праиндоевропейском за смысл «быть» отвечает, в частности, корень «бхуу-" (с долгим «у»), а в праалтайском (предке тюркских, монгольских, тунгусо-манчжурских, а также корейского и японского языков) это же значение отводится корню «буи-". Эти два корня уже очень похожи (особенно если учесть, что праиндоевропейским звонким придыхательным всегда соответствуют алтайские звонкие, а сочетания типа «уи» были в праиндоевропейском невозможны). Таким образом, мы видим, что за тысячелетия раздельного развития слова с одинаковым корнем изменились до неузнаваемости. Поэтому в качестве доказательства возможного родства отдаленно родственных языков компаративисты ищут не буквальные совпадения (они как раз, скорее всего, укажут на заимствование, а не на родство), а устойчиво повторяющиеся звуковые соответствия у корней со схожим значением. Например, если в одном языке звук «т» всегда соответствует звуку «к», а «х» всегда соответствует «с», то это серьезный аргумент в пользу того, что мы имеем дело с родственными языками и что на их основе можно попытаться реконструировать язык-предок. И сопоставлять надо не современные языки, а хорошо реконструированные праязыки — они меньше успели измениться.

Единственное, что можно использовать в качестве контраргумента против гипотезы о родстве данных языков, это предположение о случайном характере выявленных параллелей. Однако для оценки такой вероятности существуют математические методы, и при накоплении достаточного материала гипотезу о случайном появлении параллелей можно легко отвергнуть.

Олег Макаров Светлана Бурлак

Статья «Заговорит ли история речи» опубликована в журнале «Популярная механика» (№12, Декабрь 2012).