Olkas

Истинное лицо и цена слова...
Король стоял у окна и смотрел на солнце, перешагнувшее свой полуденный рубеж и медленно, но неумолимо приближалось к горам Драконьего хребта. Так же медленно, как и жизнь, смешанная с кровью, вытекает из смертельно раненного рыцаря. Капля за каплей, секунда за секундой подходило к концу время его правления – его Время.
- Ваше величество, обед… - прошелестело за спиной. Король обернулся.
- Спасибо, Януш.
«Спасибо… Спаси-бо… Спаси Бог. Спаси тебя Бог, Януш» - лениво прокатилось в голове. Завтра у тебя уже будет новый король и ты точно так же будешь ему подавать завтрак, обед и ужин. Точно так же, как и подавал отцу и деду. А когда ты помрёшь от старости, то твой внук будет служить королям точно так же, как и служил ты. Нет, не сын, а именно внук.
Есть не хотелось. Пустота какая-то в душе и тяжесть. Странное сочетание. Как может быть тяжело там, где только пустота? Оказывается, может. Наверное, это и есть одна из странностей перед уходом в Закат. Уходом. В Закат…
Издревле, вот уже не одну тысячу лет все короли Королевства Аурилии были вынуждены уходить в Закат, едва им исполнится сорок пять лет три месяца и двадцать один день. Откуда взялось это, Летописи молчали, но все короли следовали этому правилу. Если, правда, доживали до этого срока. Случалось, что и не доживали. А было и так, что не хотели уходить. Но только от этого было ещё хуже. Предания гласили, что король Эдварг, махнув рукой на Ритуал, остался дома и утром, в припадке безумия поджог свой дворец, а заодно сгорела и половина города. В огне погибли и его молодая жена, красавица Эсмальда, и малолетний сын, и сотни горожан. Старший сын, Говард, вернувшись из похода, стал править королевством и, следуя традиции, ушёл в Закат, оставив после себя процветающее королевство и молодую жену-чужеземку на сносях. И с тех пор попыток изменить Ритуал не было. Суть Ритуала состояла в том, чтобы живой король добровольно покинул столицу, а затем и королевство в Назначенный День навсегда, без права возврата. Он становился изгоем в своей родной стране и любой человек мог без суда и следствия убить его, а вот давшему кров и пищу грозила ссылка на рудники. Но даже таких случаев не было, так как тот, кто всё-таки рискнул вернуться, утром был мёртв и ни одного следа насилия не было на теле бывшего короля.
И вот до заката солнца ныне царствующий король вынужден был покинуть стены замка и своего города. Чем ближе был этот день, тем мрачнее становился король и тем больше у него открывались глаза на привычные, казалось бы, события и поступки окружающих его людей. Он присматривался к ним всё пристальнее и в глазах у каждого читал приговор себе. Его заранее хоронили, хотя он не умирал. Он постепенно переставал быть правителем а день за днём, приближаясь к своему «добровольному» изгнанию, становился изгоем, чьё слово – ничто, чьи деяния – пыль, чьё имя – пустой звук.
Вот только никто из окружения короля не знал, что в древней легенде было одно условие, которого не знал никто, даже самые близкие и преданные королю люди. В Предании была одна лишь фраза, которая передавалась от одного короля к другому только посредством тайника, который чудесным образом находился только в последний день. В тайнике был всегда лишь небольшой клочок бумаги, который после прочтения рассыпался прахом в руках читающего. Всего одна фраза, которая может изменить жизнь короля и всего королевства, но которая ни разу ничего не меняла.
Король прочёл эту фразу сегодня утром и теперь стоял, задумавшись и рассуждая над ней. Всего одна фраза «Король может остаться, если кто-то искренне, от души, не наигранно и не за плату, по пути в Закат скажет «Подожди» и попросит остаться до того, как король пересечёт городские ворота». Вот и всё. Искренне и от души. И никак иначе.
Теперь вот у окна король и размышлял, кто же сможет его остановить. Вернее, даже не сможет, а посмеет. Ведь такая просьба для непосвящённого была равносильна просьбе короля о самоубийстве. Кому же он так дорог? Кто его хотя бы попросит остаться?
Жена… Нет, не остановит. Да, они жили душа в душу и ни одной серьёзной ссоры не было за всё время их совместной жизни. Тихая, скромная, не смеющая перечить и не вмешивающаяся в политику Лильена ни за что не осмелиться остановить мужа. Быть может, вскоре она последует за любимым мужем в изгнание, но может и остаться во дворце, как живое напоминание о былом величии нынешнего короля и из милости своего сына.
Сын – точно нет. Ему уже двадцать пять и он давно и страстно желает сам стать королём. Власть – слишком лакомый кусочек, чтобы отдать его кому-то другому, пусть даже и более умному и достойному. Всё себе и всё сам. В кого удался отпрыск, король не знал. Откуда в молодом человеке столько жадности и презрения – он не знал. Если бы он хорошо не знал Лильену, которая просто не способна не то, что на супружескую измену, но и даже на лёгкий флирт, он мог бы подумать, что сын не родной. Но сын был кровь от крови и плоть от плоти короля. Иногда он даже узнавал в нём черты самого себя в молодости, вот только алчность и жадность… Нет, не в кого, вроде бы, но есть что есть. Именно потому сын и не будет просить отца остаться. Даже ради приличия.
Януш. Слуга. И ничего более. Так же, как и капитан дворцовой стражи. Они простые слуги, служаки, служивые. Служили одному королю, так же будут служить и другому. Псам всё-равно, кто их хозяин, лишь бы спать в тёплой будке да в миске было свежее мясо и похлёбка. Тут уж воистину – кто бы ни был хозяином, тем, у кого удел служить – будет только служить. Им и просить не надо ничего – всё они выслужат, заслужат, дослужатся. Для них может поменяться только то, что кормить их будут не с руки, как ранее, а бросать кость будут на землю или в миску.

Герцоги, бароны, князья и графы, вечные собутыльники за столом и надёжные соратники в бою, которым можешь подставить спину – тоже мимо. Он практически равен им, выше всего лишь на голову, но своё превосходство никогда не показывал. У каждого из них свой надел, свои ленные владения и если их и волнует что, то это тот короткий период времени, пока новый король полностью не овладеет властью и можно будет урвать чужой кусок пирога у своего «заклятого друга». Вот он, сейчас сидит напротив тебя за столом, а завтра отправит войско и сожжет приграничную деревеньку вместе с жителями. Им-то какая разница, кто формально будет править ими? Никакой. Излишне зарвавшегося быстро приструнит яд в вине или кинжал в сердце. И воцарится снова Правитель, который устраивает практически всех. Ну, если и не всех, то большинство.
Гретта, его любовница? Тоже нет. Она-то и любовницей стала вроде бы как от безысходности. Красивая, статная, умная баронесса, а вот с мужем не сложилось. Двоих похоронила, двоих не дождалась с войны. Детей не было и потому, когда король предложил ей нечто большее, чем просто дружба и покровительство, она не долго думая согласилась. Да и чего ей было отказываться? Король не обделял её милостью, в постели был вполне сносен, раз-два в неделю посещал её и никаких, вообще никаких обязательств. Даже если бы она забрюхатела, то бастард бы не имел никаких прав на престол. Но она не брюхатела, а быть фавориткой короля не так уж и плохо. Она была молода, честолюбива и сам король, подумав, своего сына обучаться искусству любви пристроил именно к Гретте. По крайней мере, теперь у сына не было дурных мыслей жениться на первой женщине (что бывает часто у простолюдинов), Гретта, после Ухода в Закат так же будет фавориткой короля, но уже нового. Со временем, правда, её поменяет новый король или на более молодую, или на более опытную. Но к тому времени она уже накопит себе на безбедную старость.
Кто же? Кто? КТО?!!!
Никто… Вот почему, даже получив записку, все короли, все правители уходили в Закат и так никто их не остановил. Просто было некому. И именно потому, что чем выше взбираешься вверх к вершине власти, тем меньше рядом с тобой людей, равных тебе. И когда ты сделаешь последний шаг, достигнув вершины, ты останешься один. Совсем один.
Пища уже успела остыть и король ел, практически не чувствуя вкуса. Вряд ли ему удастся так вкусно поесть ещё раз. Королём в другом королевстве ему не стать, а даже зажиточный купец не всегда может себе позволить то, что ест король. Но сейчас кусок не лез в горло. Взгляд упал на подготовленную к дальнему походу котомку, костюм путешественника из простой, но прочной ткани, лёгкие сапоги и комок подступил к горлу. Скоро переодеваться и Януш поможет своему королю в последний раз, а затем всё сам. Сам. Сам…
На крепости грохнула пушка, извещая, что сейчас пять часов пополудни и одновременно напоминая, что до Выхода остался только один час. Следующий выстрел пушки должен совпасть с первым шагом за порог дворца. Здесь уже не было никакой мистики, а просто кем-то был придуман красивый сценарий Ухода. Даже Уход в Закат должен быть достойным зрелищем, как и вся жизнь короля. Первый шаг за порог с выстрелом пушки и последний – как только край солнца скроется за горами. Он проезжал и проходил этой дорогой сотни и сотни раз и знал – путь рассчитан таким образом, что как бы ты ни шёл, но если начать идти с первым выстрелом, всегда выйдешь из ворот с последним лучом солнца.
Уже в последний раз идя коридорами замка, пока ещё его замка, и уже не его, он вдыхал запах плесени и пыли, веками оседающей на стенах. Дышал и не мог надышаться. В последний раз. В последний раз… А на всём пути к воротам уже вовсю дожидался народ своего короля, чтобы проводить его в последний путь. Гудела толпа, в которой сновали голосистые продавцы пирожков и сладких напитков, а так же ловкие карманники, которые и даже из трагедии извлекали себе зыск. Там, где заканчивалась жизнь одного, плескалась половодная река жизни других. Подумаешь, меньше одним ручейком – в реку вливаются сотни, тысячи ручьёв. А зрелище – оно всегда зрелище, будь то свадьба короля или казнь душегубца. Народ сыт, одет, а посему жаждет зрелищ. И зрелище сейчас начнётся.
Выстрел пушки. Первый шаг за порог и гул толпы стих, сло

Мне холодно. Мне очень холодно. Ветер гуляет по разбитым окнам, раскрытым пастям дверных проёмов, обтрёпанным стенам. Мне очень холодно. Листва перекатывается площадями, слетая с молодой поросли деревьев, прорвавших плен старого асфальта. Он мёртв, асфальт, как и всё вокруг. Вот только смерти нет. Она пришла сразу, внезапно, забрала с собой всё и ушла, оставив меня одного. Лучше бы и я тогда… Вот только, кому лучше? Мне? Людям?
Мне страшно. Один. Сам. Одиночные машины, проносящиеся тёмными переулками и растворяющиеся вдали не в счёт, как не в счёт и те отбросы общества, которые прячутся от правосудия и сами от себя в глубоких подвалах. Они, по сути, уже безвредны. Так, не люди, а тени людей. Они уже съели себя сами, а радиация сделает своё дело позже. Несмело так, как первый поцелуй влюблённых, но так же неотвратимо, как и нож гильотины, падающий на шею приговорённого. Стая диких собак затеяла свару из-за кости недавно издохнувшего лося, невесть какими судьбами забредшего сюда. Хотя, почему «невесть как»? Сюда теперь многие возвращаются, чтобы только умереть.
Мне больно. Боль пульсирует, бьётся, затаившись. Она не такая острая, как была тогда, когда в небо взметнулось пламя взрыва, круша и калеча на своём пути всё. Кто-то скажет – «инферно», но я чувствую только боль. Оставшуюся боль. Да, самая острая боль позади. Она волной прокатилась и расплескалась по всей стране, по всему миру маленькими волнами человеческой боли. А мне осталась только память о ней, да ещё скованный, спутанный, спеленанный людьми Саркофаг. И боль затаилась, ждёт, чтобы с новой силой вырваться наружу, новой волной прокатиться и взять то, что недобрала в прошлый раз.
Мне одиноко. Ветер раскачивает детскую качель, которая скрипит и плачет. Нет больше здесь людей, нет той живительной силы, которая бы двигаясь по венам-улицам вдыхала жизнь. Всё схлынуло. В панике, собирая всё самое ценное люди выбегали, думая, что оставляют свои жилища на день, два, месяц, а как оказалось – навсегда. Капля за каплей, автобус за автобусом, машина за машиной люди уезжали из насиженных мест, забирая, как оказалось, только боль и страх. Потом некоторые из них возвращались. Нет, не сразу, а спустя годы и десятилетия, чтобы снова глотнуть боли, узнавая места, в которых были счастливы, в которых жили их дети. И снова уезжали. Оставались лишь те, кто действительно потерял больше, чем жизнь.
Я устал. Тяжело просыпаться по утрам и видеть одно и то же – кладбище мёртвой техники, треснувшие дома, разорванные ленты автострад. И каждый день я всё больше жалею, что не умер тогда, не исчез в пламени распада атома. Уж лучше превратиться в пыль, в оплавленный песок и бетон, чем жить вот так – и ни живым, и не мёртвым. Усталость накапливается в остовах кораблей, с каждым годом всё больше погружающимся под воду у причалов, в сломанных лопастях вертолётов-спасателей, в рыжей раскраске соснового леса. И даже в зверях диких эта усталость накапливается, смешиваясь с чистым воздухом свободы и горькой ложкой безысходности.
Я больше не надеюсь. Я не надеюсь, что всё станет лучше, краше, веселее. Всё это в прошлом – и демонстрации на Первомай, и весёлые толпы первоклашек, спешащих в школы, и вечерние гуляния, и свадьбы, и даже похороны. Всё прошло, оставив после себя лишь руины зданий, мёртвые пустыри, заброшенные кладбища. Даже память умирает, если долго ею не пользоваться. А ведь в земле похоронено не одно поколение живших. Вот только период короткий – от рождения и до… До того Судного Дня. А дальше идут чистые страницы в книгах ЗАГСов – так никогда и не суждено быть заполненными записями ни о рождении, ни о браке, ни о разводе и тем паче – ни о смерти.
Я помню. Единственное, что осталось у меня, что ещё поддерживает во мне жизнь – это память. Я помню всех – и жителей пёструю толпу, и одиночные фигурки приезжих, залпы салютов и минуты молчания. А ещё я помню зарево того весеннего утра. Помню, потому что это забыть нельзя. И пока я буду жить, эта память во мне останется такой же свежей царапиной, как и плачущая девочка на руках у своей матери, садящейся в автобус и заливающаяся слезами. Тогда она думала лишь об одном – она уезжает без своей любимой игрушки, а папа задержался на работе, а мама плачет, потому что любит папу, ждёт, надеется и верит. Много лет спустя эта девочка, а теперь уже девушка, приехала обратно. Она поднялась на свой этаж и, найдя пучеглазего плюшевого медвежонка, долго плакала, обняв его. Он много значил для этой девочки и ничего не значил для мародёров, которые как шакалы набросились на опустевшие дома, магазины, склады. Нет, в отличие от шакалов, мародёры не были санитарами, а наоборот несли, разносили заразу дальше и дальше вглубь страны, а некоторые умудрялись и даже за её пределы. Я помню обо всём этом.
Я люблю. Я влюблён в неё, в неё одну. Безнадёжно, безответно, а потому я счастлив. Мне часто снятся её глаза, когда она уезжала. Да, она уезжала с чувством, что я предал её, отказался. Вот только она так и не узнала всей правды. Может быть, зря, а может… Единственным условием её жизни была наша разлука. Не любят смертельно больных, прокаженных, обречённых. Это только в сопливых мыльных операх она идёт с ним до конца и они умирают вместе. В жизни всё значительно прозаичнее – один должен умереть, второй – жить. И без вариантов. Мне не нужна была её смерть, а потому я её отпустил, разругавшись в пух и прах. Я видел слёзы, я чувствовал её боль, я душой кричал «останься», а губы, застывшие в судороге, твердили лишь одно «уезжай». Так и покинула меня навсегда моя единственная и настоящая любовь – мой Хранитель.
Мне снятся сны. Мне, который не спит никогда, снятся яркие цветные сны. Они разные, эти сны, но в них есть одно общее – люди снова возвращаются, а испепеляющей, выжигающей, проникающей до последней клетки тела радиации нет и в помине. И там, в моих снах, всё что сейчас происходит, кажется нелепым сном. Люди снова счастливы, улыбаются, радуются жизни и снова вместе едут на пикники, на дачи, идут в кино или просто пьют дешевый портвейн в детской беседке. Они живут, живут здесь, и чёрные крылья беды никогда не нависали, не сжимал горло страх и не замирал в тишине резкий звук сирен «скорых», а по стенам не метались синие всполохи мигалок. Во сне всё снова так же, как и было до черты, которая сейчас делит мою жизнь и жизни сотен тысяч людей на две разных эры – Эры «До», и Эры «После».
Мне спокойно. Просто спокойно, потому что ничего не изменится оттого, что вы это прочтёте… Я ещё пока жив. Сколько мне ещё – я не знаю и не желаю знать. Всё, что мне намеряно, я пройду с высоко поднятой головой. Пусть даже и буду жить лишь воспоминаниями и снами. А ещё любовью. Это не убить во мне, как ни старайся. Мне очень спокойно…Я бы хотел почувствовать тепло,ласку но всегда за теплом и лаской идет боль,чудовищная...ждать....Я город,мертвый город...