Сказочный терем госпожи Перцовой
Затейливый особняк с остроконечной крышей и обилием изразцов на фасаде появился на углу Пречистенской набережной в 1907 году.
Идеей дома в неорусском стиле состоятельный инженер и страстный поклонник искусства Петр Николаевич Перцов заразился от приятеля, известного коллекционера Ивана Евменьевича Цветкова. В ноябре 1902 года Петр Николаевич Перцов посетил на Пречистенской набережной «дом-ларец» Цветкова, славящийся своей архитектурой и удачным расположением: из цветковских окон открывался чудный вид на Кремль, Москву-реку, Болотный остров.
Иван Евменьевич поведал: все участки по Пречистенской набережной от его дома до площади под храмом Христа Спасителя принадлежат некоему господину Ушакову. Петр Николаевич тут же бросился к Ушакову. Тот объявил, что хочет за землю семьдесят тысяч. Инженер, не торгуясь, согласился, и уже на следующий день сделку оформили под видом купчей на Зинаиду Алексеевну Перцову, урожденную Повалишину. Записывать недвижимость на имя жены у деловых людей было заведено на случай внезапного банкротства, чтобы семейство не пошло по миру.
На приобретенном участке Перцов задумал возвести доходный дом, который станет пристанищем для людей творческих, художников в том числе: им хозяин намеревался сдавать студии под крышей за небольшую плату — деньги интересовали его меньше всего.
Зимой 1906 года Перцов объявил конкурс на проект доходного дома в русском стиле, пригласив в жюри знатоков — в том числе художников Виктора Васнецова, Василия Сурикова, Василия Поленова, архитекторов Федора Шехтеля и Иллариона Иванова-Шица. Первую премию присудили Аполлинарию Васнецову, вторую — Сергею Малютину. Однако Петр Николаевич, за которым оставалось последнее слово, не согласился с мнением авторитетного жюри. Проект Васнецова показался ему шаблонным, а малютинский вообще не отвечал условиям конкурса.
Расстроенный, в задумчивости перебирал он оставленные Малютиным первоначальные наброски и вдруг наткнулся на нечто необыкновенное — эскиз настоящего чудо-терема в сказочно-былинном стиле. Петр Николаевич был настолько пленен его оригинальностью, что немедленно принял к исполнению. «Лучшего нечего и желать!» — воскликнул он.
Сергей Малютин к тому времени уже был знаменит талантливыми иллюстрациями к произведениям Пушкина, успешной работой в Русской частной опере Саввы Мамонтова и художественных мастерских княгини Тенишевой в Талашкине. Ему же принадлежит идея создания русских матрешек. Однажды живописец увидел в доме у Мамонтова набор японских кукол, выточенных из дерева и раскрашенных вручную. Он подумал, что токари талашкинской артели могли бы сделать ничуть не хуже — и даже лучше, если фигурки выточить пустотелыми, чтобы не просто выстраивались с убыванием по размеру, но и вкладывались одна в другую! Скорее всего идея пришла из сказки про Кощееву смерть, которая «прячется на конце иглы, игла в яйце, а яйцо в утке...»
Перцов, завороженный талантом Малютина, посчитал, что только Сергей и способен воплотить в жизнь его мечту. Однако дело оказалось непростым: мешали старая постройка — невзрачный «трехэтажный ящик с небольшими оконными отверстиями» и треугольная форма земельного надела. Художник предложил не сносить «ящик», а нарастить четвертым мансардным этажом, по набережной пристроить четырехэтажный особняк, со стороны переулка — отлетный корпус, объединить весь ансамбль высокими разновеликими крышами, а стены и фронтоны покрыть майоликой. Перевести живописные фантазии в «земной» проект Малютину помогали архитектор Николай Жуков и инженер Борис Шнауберт.
Будущий хозяин трудился на строительстве своего дома вместе со всеми. «Я лично входил в детали, — вспоминал Петр Николаевич, — целыми днями носясь по этажам и не оставляя без надзора ни одного места работы». Неутомимый Перцов ссорился с нерадивыми поставщиками, разбирался с обидчивым Малютиным, который ни с кем не мог ужиться, решал сложные инженерные вопросы — ведь его особняк должен соответствовать самым высоким требованиям современного комфорта.
Теремок оснастили лифтами, телефоном, принудительной вентиляцией. Парадная лестница, квартиры и мастерские верхнего этажа были двухсветными. Электропроводку, водопроводные и канализационные трубы искусно замаскировали в стенах. Полы и панели ванных комнат и туалетов выложили узорной плиткой.
Квартира Перцовых располагалась на четырех этажах крыла с видом на реку и имела отдельный вход со стороны набережной. Хозяйские покои стилизовали под модное убранство богатой русской избы: многоцветные изразцовые печи, тяжелая дубовая мебель. Даже посудный лифт для спуска и подъема кушаний из кухни в столовую выполнили в виде русской майоликовой печки. Резьбой покрыли буквально все деревянные поверхности: роскошную лестницу, соединявшую этажи хозяйской квартиры, входные двери, порталы, арки, вешалки, стенные панели в столовой и салоне, потолочные балки.
В кабинете главы семьи особенно впечатляли хоры с библиотечными стеллажами, большой камин и широкая оконная ниша с витражом, сделанным по эскизу Михаила Врубеля. Из общего контекста выбивалась лишь курительная комната. Ее, как и положено, оформили в восточном стиле, богато украсив арабской и бухарской бронзой.
Все работы заняли одиннадцать месяцев, и в мае 1907 года в дом Перцовой уже въехали первые жильцы. Как и мечтал Петр Николаевич, в студиях верхних этажей за символическую плату обосновались художники, а роскошные квартиры сдали состоятельным господам.
С самого начала в тереме забурлила культурная жизнь. В одной из квартир поселился профессор консерватории, пианист Константин Игумнов, в другой — режиссер Борис Пронин. В артистических кругах Москвы имя этого обаятельного придумщика знали буквально все. С завидной регулярностью к нему наведывалась богема.
Среди жильцов дома оказалось немало оригиналов. Так, некий Поздняков, снявший квартиру из четырех огромных комнат, обустроил ее весьма экстравагантным образом. Одну превратил в зимний сад — засыпал паркет песком и заставил его кадками с пальмами и садовой мебелью, в другой устроил гостиную с тигровыми шкурами на полу. А в самой большой комнате, взгромоздив на возвышение громадную ванну из черного мрамора весом семьдесят пудов, принимал водные процедуры, любуясь собой в расставленных повсюду зеркалах.
Задумка Перцова явно удалась. Его самобытный красный терем в центре Москвы быстро стал известен всему городу. А все потому, что художник Малютин очень любил сказки. Некоторые люди работают напевая, а Сергей обычно сам себе сказки рассказывал, на ходу сочиняя сюжеты: «Когда поет Жар-птица, жемчужинки из клюва так и сыплются, и кто слышит ее пение, у того все хвори сами собой исчезают. Потому очень многие пытались поймать Жар-птицу, да только как ее схватишь? Даже сквозь рукавицы — непременно обожжешься...»
Москвичи толпами стояли перед удивительными фасадами, подолгу рассматривая изразцы с диковинными птицами, растениями и плодами, изумлялись причудливым силуэтам кровли и башенок и обменивались впечатлениями:
— На шатровом шпиле, видите, петушок распахнул крылья. Ой, с крыши-то свесилась фантастическая рыба с мощным хвостом! Да левее смотрите, левее...
— Вон оглядышки — птицы с повернутыми назад головами — украшают подъезд. А на фронтоне вытянулись драконы с узкими мордами, и один смотрит прямо на нас!
Каждый поворот фасада восхищал зрителей новой диковинкой: тяжелые балконы поддерживали зубастые Змеи Горынычи с перекрученными телами, огромная труба представляла собой спящую сову, дверной проем охраняла мифическая птица сирин с головой девы. Но самой завораживающей частью декора являлась живописная майолика со сказочными сюжетами. Волшебная плитка с «палитрой Врубеля» — густыми зелеными, желтыми, синими тонами — щедро украшала плоскости фасада, островерхие наличники окон, углы терема и перила балконов, великолепно сочетаясь с темно-красной кирпичной облицовкой.
Петр Николаевич привык к любопытствующим персонажам и всегда вежливо с ними раскланивался. Ему льстил неподдельный интерес, который вызывает у горожан его оригинальный особняк. К вечеру, когда инженер возвращался со службы, толпы рассеивались. В далеком пролете улицы сияло закатное небо, разливался над городом басистый звон с колоколен храма Христа Спасителя. Перцов замедлял шаг и окидывал взглядом майоликовые панно, их расписная глазурь играла в последних бликах уходящего солнца. «И в самом деле, есть что-то чарующее в облике нашего дома», — думал он. Когда же на смену короткой летней ночи подступал рассвет и над Москвой-рекой и стрелкой рассеивался утренний туман, на крыше в утренних лучах переливались золоченые решетки со львами и морскими коньками, задорно сверкал покрытый сусальным золотом петушок-флюгер.
...Незаметно подкралась зима. Как-то утром еще розовели за деревьями подернутые инеем освещенные окна, а Петр Николаевич, как обычно, уже торопился на службу. Неожиданно к нему подошли два молодых человека. Один — полноватый, с круглым веселым лицом и плутовским выражением смеющихся глаз — представился:
— Никита Балиев. А это мой друг и дальний родственник — нефтепромышленник Николай Тарасов.
Второй, молодой красавец с матовой кожей и черными бархатными глазами, сдержанно поклонился.
— Мы слышали, в вашем доме можно арендовать часть подвала?
— На какие нужды, позвольте узнать? — поинтересовался Перцов.
— Подыскиваем уютное местечко для досуга и отдыха артистов Московского Художественного театра.
— Художественного театра? — заволновался Петр Николаевич. — И что же планируете здесь создать?
— Хотим открыть кабаре, где актеры после спектаклей могли бы резвиться как дети.
Забыв, что пора на службу, Перцов с молодыми людьми отправился осматривать подвал. Спускаясь по лестнице, мужчины вспугнули большую летучую мышь, метнувшуюся им навстречу. «Вот и название для нашей затеи, — засмеялся Балиев, — кабаре «Летучая мышь».
Под низкими подземными сводами сказочного терема «Летучая мышь» поселилась в феврале 1908 года. Весело затрепыхала грациозными крылышками, в мягких складках которых, как заметил один театральный критик, «притаился милый, добрый, крохотный эльф. Улыбаясь и поддразнивая, он приглашал увлечься его игрою».
В тесный перцовский подвал, оживающий после полуночи, входили не с парадного подъезда с его роскошным холлом в росписи и лепнине, а с переулка, через узкую готическую дверь. Оформлено помещение было скромно, но уютно: простые стулья, длинные коричневые столы, маленькая сцена и буфетная стойка с домашними закусками и шампанским. При этом, по воспоминаниям одного из завсегдатаев, «каждый спускавшийся под его свод оставлял в прихожей вместе с калошами печаль и снимал с себя вместе с пальто и заботы».
Неформальная обстановка располагала к дурачеству, а импровизация помогала создавать то, что составляло душу кабаре: легкую, непринужденную атмосферу озорства и неистощимого веселья. Творческие шалости, сценические пародии, пантомима, эстрадные безделушки и легкомысленные куплеты сменяли друг друга на крохотных подмостках.
Место быстро сделалось культовым, а буро-зеленая карточка со словами «Летучая мышь» разрешает вам посетить тогда-то ее подвал» стала предметом зависти, пламенного желания и усерднейших хлопот — поглазеть на богему хотелось многим. Публику страшно интересовало, что творится за закрытыми дверями перцовского подвальчика. Это порождало обилие слухов и домыслов.
Говорили в частности, что небожитель Станиславский превращается там в фокусника и ловко снимает с любого желающего сорочку, пиджак при этом оставляет застегнутым на все пуговицы, Шаляпин, Собинов и Сулержицкий показывают «французскую борьбу», а Качалов с Алисой Коонен проносятся в веселой польке.
Но в доме Перцовой «Летучая мышь» продержалась всего два неполных театральных сезона, а на третий упорхнула в другое, более обширное помещение в Милютинском переулке.
Одним из первых квартирантов необычного дома стал сам Сергей Малютин. Он поселился с семьей в одной из студий верхнего этажа, а часть своих картин, многие из которых имели большие размеры, разместил на хранение в подвале. Мог ли художник знать, какой трагедией обернется подобное решение и как горько он об этом пожалеет?
Весной 1908 года в городе случилось сильнейшее наводнение. После снежной холодной зимы все таяло так дружно и неудержимо, что вода в Москве-реке начала стремительно прибывать. Одиннадцатого апреля она поднялась уже на девять метров, за несколько часов превратив Москву в Венецию.
«Набережные представляли собой сплошное водное пространство, — описывал бедствие очевидец. — Залиты были все прилегающие улицы и переулки, около каждого моста образовались большие озера, в которых извозчицкие пролетки уходили по колеса. Плавали лодки и плоты, и лишь изредка попадались смельчаки, идущие по пояс в воде. Над ее поверхностью еле виднелись фонарные столбы. С переулками сообщались с помощью лодок, но это было чрезвычайно опасно, так как их часто уносило течением. А по реке неслись огромные бревна, стога сена, дрова, какие-то большие кадки, части крестьянских построек и целые избы». На Болотном острове затопило электростанцию, и центральная часть города осталась без света, в том числе и дом Перцовой.
Утром рокового дня Малютин отправился в Училище живописи, ваяния и зодчества, где преподавал, и далеко не сразу осознал происходящее. Поняв масштаб бедствия, добраться домой уже не мог. За жену и детей он не сильно волновался: что могло им угрожать на верхних этажах прочного каменного здания? Мысль о том, что хранилище с его картинами заливает вода, обдавала холодом. Когда стихия успокоилась и подвал осушили, глазам художника предстало печальное зрелище. Многие холсты безвозвратно погибли, в том числе «Царевна», «Леший», «Баба-яга» из «сказочного» цикла и еще незаконченное монументальное полотно «Куликово поле», которое Сергей Васильевич писал по заказу Исторического музея.
Елена Константиновна в отсутствие мужа пыталась спасти картины и вынесла из подвала то, что оказалось по силам. Но бегая целый день по колено в ледяной воде, она простудилась и слегла. В конце лета Малютин остался вдовцом с четырьмя детьми. К этому времени он уже перебрался на другую квартиру — слишком тяжело было оставаться в некогда столь любимом, но оказавшемся таким жестоким к нему тереме. Жизнь же самого дома, покинутого его создателем, потекла после наводнения своим чередом...
Более пятнадцати счастливых лет прожил Петр Перцов с семьей в своем любимом тереме. Даже после революции 1917 года, когда из него выселяли «буржуев», самих домовладельцев, как ни странно, не тронули. Возможно, им удалось наладить отношения с одним из новых влиятельных жильцов, товарищем Троцким. Лев Давидович обосновался в квартире № 11, апартаментах Позднякова, тех самых — с роскошной мраморной ванной и зимним садом, устроив там рабочий кабинет. По соседству расположились соратники, в том числе зампредседателя Реввоенсовета Эфраим Склянский и один из руководителей штурма Зимнего дворца Николай Подвойский. Само присутствие таких арендаторов явилось своеобразным мандатом, который надежно охранял Перцовых целых пять лет.
Но в апреле 1922 года добрались и до них. Это случилось, когда Петр Николаевич выступил против развернутой властями национализации церковной собственности и попытался уберечь от разграбления ценности храма Христа Спасителя. Он попал под суд и получил пять лет тюрьмы.
Стараясь вызволить супруга из-за решетки, Зинаида Алексеевна решила обратиться к Троцкому. Зная, что утром за наркомом в одно и то же время присылают машину, женщина караулила его у подъезда. Когда появился Лев Давидович — в длинной шинели и военной фуражке, бросилась к нему:
— Прошу у вас помощи в деле моего супруга и содействия в его освобождении. Он помещен в Сретенский арестантский дом.
— Тюрьма — не так плохо, как кажется, — пафосно изрек Троцкий и заметив изумление на ее лице, снисходительно пояснил, — плотно закупоренную одиночку Петропавловской крепости я покидал с оттенком огорчения — там было так тихо, так бесшумно, так идеально хорошо для умственной работы... — Убедившись, что госпожа Перцова не разделяет его восторгов, сухо добавил, садясь в автомобиль: — Ну хорошо, подумаю, что можно сделать.
Постановлением Президиума ВЦИК от шестнадцатого февраля 1923 года муж Зинаиды Алексеевны был условно освобожден с оставлением в силе определенной приговором Ревтрибунала конфискации имущества. Нетрудно догадаться, кто после этого занял личную квартиру-особняк Перцовых. Троцкий полюбил устраивать там приемы, восхищая иностранцев изысканными интерьерами. «Видите, какие у меня буржуазные привычки», — острил он. Младшая дочь Перцова Зинаида, автор книги воспоминаний «Начало странствий», писала: «Я прочла мемуары одного английского дипломата, описывающего пышный прием, данный Троцким. Дипломат восторгался его замечательным вкусом! Я поспешила написать наивному автору, что все поразившие его картины, статуи, вазы и мебель были собственностью моего отца»
Дочь Зиночка покинула родину в 1917 году и закончила свои дни на острове Мартиника, прожив более ста лет. Во Франции оказался и ее брат Дмитрий, участник Белого движения. Их сестра Нона вышла замуж за Ивана Михайловича Лихонина и жила с мужем в Харбине. Сам же Петр Николаевич с женой и старшим сыном Георгием из России не уехали. Не по своей воле из «дома-сказки» они перебрались в скромное жилье на Плющихе.
Глава семейства тоже оставил свои мемуары, заканчивая которые в 1923 году, мудро заметил: «Не могу не благодарить Создателя, что уберег меня от самого ужасного — угрызений совести. И сохранил еще во мне на шестьдесят седьмом году жизни радость бытия и веру, что придут, пусть после нас, лучшие дни, когда наступит действительное равенство между людьми и ничьи интересы не будут приноситься в жертву ни классам, ни партиям».
Скончался Петр Перцов в 1937 году, про супругу его известно лишь то, что дожила она по крайней мере до семидесяти лет, дальше след ее затерялся. А дом-мечта мужа Зинаиды Алексеевны каким-то чудом продолжал жить той жизнью, которую задумывал для него владелец, — яркой, богемной, творческой. Под крышей краснокирпичного терема по-прежнему располагались мастерские, вестибюль сохранил свой респектабельный дореволюционный вид: справа — огромное, до потолка, зеркало, слева — резная вешалка черного дерева. На ступенях широкой мраморной лестницы днем прыгали радужные зайчики от огромных витражей. На массивных дверях четвертого этажа табличка «Студии» со множеством звонков, против них — фамилии известных художников. Двери мастерских выходили в длинный коридор с большими окнами, открывавшими вид на извилистые переулки с разнокалиберными домишками и одноглавую церковь Ильи Обыденного.
В 1938 году из Парижа вернулся Роберт Фальк. Друзья по «Бубновому валету» Александр Куприн и Василий Рождественский посодействовали ему в приобретении студии на «московском Монпарнасе». Для Фалька это оказалось невероятным везением: в то время многие его собратья по цеху писали в кухнях коммуналок, а здесь — целая мастерская в почти парижской мансарде! И неважно, что зимой стены промерзали до инея, а летом было невероятно жарко, зато простор и чудесный вид из окна. Чердак заменял художнику экспозиционный зал, в советское время его совсем не выставляли. По воскресеньям Роберт Рафаилович устраивал на чердаке показы своих работ — ставил картины на мольберт и о каждой рассказывал.
Когда художников не стало и дом Перцовой в семидесятых годах подвергся массовому расселению, их вдовы зорко следили за тем, «чтобы невежественное домоуправление не осуществило дикой мечты районного начальства — придать архитектурному памятнику московского модерна шаблонный вид советского здания, сровняв фигурную крышу и сбив майолики на стенах». К счастью, чудовищного вандализма не допустили — здание передали МИДу, там разместилось управление по обслуживанию дипкорпуса.
Сказочный терем по-прежнему стоит, осеняемый звоном колоколов соседних храмов, благословляющих еще один счастливо закончившийся суетный московский день. Видимо там, наверху, хорошо понимают, как нужны людям сказки, а потому вот уже целых сто десять лет бережно хранят эту причудливую постройку...
Спасибо за внимание! На основе статьи из журнала "Караван историй".
