LisaEnot

Иногда я отдыхаю от объемных работ; пишу кристаллы -- это такие маленькие стиши без претензий.

Наконец-то решила обыграть скандинавские руны. Все они пока не готовы, наберется на горстку. 1-6.

— fehu: изменчивость —

к которым ты кланялся, чтобы услышать стон?

а которых безвестных прирезал в истоме ратной?

путь воина, знаешь, не самый средь троп простой:

от костей до монет; от монет до костей — обратно.

— uruz: энергия —

порою огонь нас греет, бывает — лишает скальпа

/и горе тому бедняге, что вытерпит этот гнёт/.

но если огонь — он в сердце, то станешь героем скальдов.

то станешь гигантом Суртом.

то станешь самим огнём.

— thurisaz: разрушение старого —

дар прошлого — яд, попавшая в раны соль.

с ним не́ сговориться /глупо выстраивать всякий торг/.

танцуй хохоча́ под сумеречной грозой,

от прошлого исцеляясь, как нам заповедал Тор.

— ansuz: гармония —

ты можешь закрыться от чувств и эмоций рукой,

прикинуть: теперь-то подавно всё станет отлично.

но это ль дарует тебе долгожданный покой?

ошибка; к покою ведёт не замо́к —

симметричность.

— raido: движение —

ну что ты, нелепый заложник в капкане века,

поведаешь норнам, что вечно идешь по краю?

а чтобы не вечно, с умом избирай свой вектор,

ступая по мощным корням Иггдраси́ля.

райдо.

— kenaz: очищение —

сонмы страстей и страхов не режутся бритвой о́ккама,

а если и режутся, то выходит рубец, что кровав и свеж.

но все они истлевают перед Гарма пронзающим оком,

взамен остается лишь пустота,

пустота. пустота.

и свет.

как-то встретились, снюхались — каждый другому рад, —

не узнал их сначала — поди, заморочил, ворон.

а потом как узнал: это ж "шарики" со двора.

так и бегают, бесы;

блуждают лохматой сворой.

их никто не чух-чухал, не жался в слезах щекой,

не вычесывал щеткой (и шерсть их стояла колом).

этих шариков знал я, когда ещё был щенком,

знал, как терпящих жажду и терпящих вечный голод.

повелось, что таких блохоносов не ждет уют,

может, кто их подкормит, подлечит (но это редкость).

а теперь — полюбуйся — в пушных облаках снуют:

повезет, так облают божественную карету;

покусают, бывает, летящего ангелка,

но конечно, не сильно, а так уж, скорей — играясь.

наконец-то их участь понятна, сытна, легка:

знай себе охраняй золотые ворота рая.

значит, встретились, снюхались, — будто бы во дворе, —

кто из них белоснежен, а кто чернобок, как копоть, —

собрались в стайный круг и спросили: — ну как ты, Рэм?

расскажи, как ты жил, как ушел,

где сейчас закопан?

много ль ты сохранил в тайниках и углах костей?

много ль кошек загнал на забор и под дно машины?

много ль ты отогнал от порога дурных гостей?

много ль ты обнаружил и выскреб ходов мышиных?

сколько пьяных облаял, а скольких развлек детей?

сколько раз ты старательно лапой чесал за ухом?

сколько раз ты преследовал хвост?

а родную тень?

…каково быть теперь бестелесным собачьим духом?...

было сложно, так сложно, как будто в башке просвет:

я сначала собрался залаять и пасть раззявил,

а потом неожиданно вспомнил на всё ответ:

что я Рэм,

что мне десять,

что есть у меня хозяйка.

что хозяйка закончила колледж, теперь юрист.

мы играли с ней в прятки, щекотки, клубок и палку.

что когда распускался за дверью дубовый лист,

мы спешили с ней в лес,

не забыв захватить палатку.

что в лесу я носился, как призрачный метеор:

всё вынюхивал запахи белки, лисы и утки;

чересчур не наглел, не заслеживал коридор;

и не знал никогда, о счастливец, холодной будки.

пережил целых пять ухажеров, был с ними строг,

а шестому позволил остаться с хозяйкой на ночь,

он умело возился на даче с печным костром,

вкусно жарил картоху (но мне доставалось мало).

время шло, создавая таинственный завиток.

лето пахло клубникой, зима — не понять; снегами?

я объял во дворе всё пространство, что только смог,

каждый куст, каждый пень, каждый серый невзрачный камень.

я, наверное, умер бы просто потом во сне.

безболезненно умер бы, в старости, на лежанке.

я, конечно, не знал, что такое на деле смерть…

помню, вечер янтарный был, светлый,

совсем не жаркий.

я проснулся, зевнул и, как жидкость, с дивана стек;

побежал на проспект, чтоб хозяйку с работы встретить:

у хозяйки — живот (все мы ждали ее дитё).

я спешил, языком ощущая малейший ветер.

тут заметил щенка, что тащил на веревке тип,

у щенка была взмылена кровью цыплячья шея…

я не думал кого-то однажды от зла спасти,

я был старый уже,

но набросился, не жалея.

уходил за дорогу гигантский закатный шар.

я вцепился в злодея безумно, как зверь, и пылко…

как же жаль, что хозяйку не встретил, не добежал —

у того человека нашлась под рукой бутылка.

умирал, не сказать, чтобы долго — докажет жнец.

вот и всё, ну а дальше что было — уже не знаю.

псы молчали,

как будто обдумывая конец,

только прыгали счастливо в облаке пухлом зайцы.

— все достойные псы попадают сюда, как есть.

и по меркам собачьим справляют тут тихо вечность.

твой спасенный щенок угодил потом МЧС.

стал спасать на пожарах, в лесах, на снегу, на речке.

у хозяйки родился ребенок, затем — ещё,

у ребенка — ребенок (Полина, Полинка, Полик).

в целом, это семейство живёт себе хорошо.

хоть хозяйки и нет уж, но все её, благо, помнят.

человеческий рай не у нас, не у этих врат,

да и вряд ли её найдешь, не читая список…

так что…

…встретились, снюхались — каждый другому рад…

*

наполняется комната бодрым щенячьим писком.

https://vk.com/assovi

император приходит к советнику — говорить.

император приходит к советнику — чин по чину.

в белоснежном плаще, в черном кителе; без причины;

прикрывая полами ползущую следом нить,

император приходит к советнику — говорить.

посмотри, — говорит император, — она красна,

как нутро, как гранат, как цветущий в саду ликорис;

как пришедшее в дом нестерпимо большое горе;

как утопшая в пытках и казнях моя страна,

посмотри, — говорит император, — она красна.

я не ведаю, что она хочет — а вдруг, убить?

задушить , отравить, благо стража играет в кости?

не подскажешь, кого мне в темницу глухую бросить,

только чтобы отрезать дурацкую эту нить?

ведь не ведомо, что она хочет — а вдруг, убить?

понимаешь, я правлю (но всё, как и раньше — шут),

до тех пор, пока тронный владелец лежит в кумаре.

я устал, я устал, я хочу поскорее к маме.

отпустил бы уже; мне по горло вся эта жуть.

я на троне лет десять, но всё как и раньше— шут.

мне претит, что я должен пытать, изгонять, казнить,

признаваться в любви хладнокровной императрице,

я готов прыгнуть в пропасть, изжариться, удавиться,

лишь бы вырвать из сердца; навечно из сердца — нить.

мне претит, что я должен пытать, изгонять, казнить.

посмотри, — говорит император, — они дрожат,

эти руки, держащие некогда шест над бездной,

чтоб в нее не свалился случайно веселый бездарь;

эти руки, держащие бубен, тарелки, шар…

посмотри, — говорит император, — они дрожат.

посмотри, у всего есть начало и свой конец.

я песчинка, чудак, ну какой из меня правитель?

посмотри, как из нитки моей прорастают нити

и сплетают над теменем адский печаль-венец.

посмотри, как красиво начало, но худ конец.

посмотри, как пульсирует он — этот тесный жгут.

посмотри, как впиваются в лоб мне его отростки,

как пытают рассудок безумные мысле-розги,

наполняет сознание въедливый в череп шум.

посмотри, посмотри.

ну хоть раз.

посмотри.

прошу…

отвечает советник — вы снова ушли во сне,

постучались ко мне, но не мучьтесь, поешьте вишню.

никакой нити нет, и венца я, милсдарь, не вижу.

и не тянется сгустком кровавым за вами след.

отвечает советник — вы просто ушли во сне.

отвечает советник — вам просто приснился сон.

только плакать не надо, милсдарь, не надо.

так бывает, что сны опускают нас в пепел ада.

лучше стоит проснуться, умыться да бросить соль.

отвечает советник — вам просто приснился сон.

так бывает, сны снятся — и логики в этом нет.

всё забудется позже, уж верьте вояке-старцу.

тут ведь главное как — сновидениям в плен не сдаться,

и тогда можно выйти оттуда без дюжих бед….

*

император не спит.

он не спит уже десять лет.

разбивался кувшин об пол, забивался под лавку кот.

просыпался эльфийский холм; эльфы шли танцевать гавот.

и средь них был один дурак (хочешь – спорь, а не хочешь – верь),

не вершок, не горшок, а так – недокормыш-приемный-фей.

он был странным средь прочих ши – несуразен и толстокож.

постоянно шептал в тиши: для чего ж я тут,

для чего ж?

для чего же луна бела, для чего же ручей поющ?

для чего у сестры шесть лап, а у брата в глазницах – плющ?

для чего у отца рога, а у матери – зелен бок?

ночь сворачивалась в рогаль и ложилась у фейских ног.

потихоньку справлялся Йоль, уходил в алтари и мох.

недокормыш лелеял боль (и тоску, и печаль), как мог.

доставал из дупла свирель и отчаянно выдувал:

выплывал из небесных рек на поверхность чудной нарвал,

выходил из-за тучек лис мышковать средь кристаллов звезд;

фей глядел в эту темновысь и скулил – просто так, – без слез.

вопрошал он не в первый раз: – отчего я такой вот тут?

у меня нет стеклянных глаз и клыкастых рядов во рту.

мне не ведома сила чар, не могу ни летать, ни петь.

сколько можно мне здесь торчать?

сколько можно себя терпеть?

разбивался кувшин об пол, развлекался, знай, суховей;

просыпался эльфийский холм;

уходил недокормыш-фей.

вдоль тропинок, дорог и ЛЭП, мимо спящих в траве овец,

осторожен, как дух-олень, и напуган, как человек,

уходил, не прощаясь, он – к космодромам и КПП, –

в супермаркетовый неон, в человеческую купель.

а навстречу ему она – холодна, как пещерный сон,

без судьбы, без любви, без дна,

без счастливых минут и сор.

уходила к его холму, не оглядываясь назад.

человечность – такой хомут – он считал это по глазам, –

человечность – такая муть, что приятней сгореть в огне.

там когда-нибудь все умрут.

израсходуются.

конец.

у меня были муж и сын; ну а мне… сколько лет мне дашь?

человечность — такая сыпь, человечность — такая блажь.

сколько воин я прожила? отпускала кого — легко?

разве стыдно теперь желать

горстку вечности и покой?

все те чувства, что там найдешь — прорешетят тебя, как дробь.

пропитают тебя, как дождь,

что от них ты полезешь в гроб.

будешь мучиться от тепла — темной ночью и светлым днем.

я прошу тебя, славный брат:

не пойдем туда?

— не пойдем.

только царствие ши — дурман, а не просто дыра в холме.

чтоб попасть — ты сойдешь с ума,

зачаруешься при луне.

а потом надоест дышать, воздух станет почти как пыль.

ты забудешь, что есть душа,

ты вообще перестанешь быть.

попадешь в колдовской поток — там заблудишься в забытьи.

и не вспомнишь себя потом.

и не вспомнишь, куда идти.

только синяя плоть костра, только танцы, цветы и дерн.

я прошу об одном, сестра:

не пойдем туда?

— не пойдем.

*

сто годов, как немых ослиц, уложились в земную зыбь.

изменялись черты границ, изменялся и сам язык.

до сих пор, как никчемный дар, вдоль дороги себе во след

можно слышать (хотя едва):

— не пойдем?

— ну конечно,

нет…

ты – чашка чая, грибной пирог.

я – банка пепси и эчпочмак.

ты – утонченный английский вор.

я – саблезубый татарский маг.

ты любишь утро, комфорт, иксбокс.

я люблю темень, бардак, ps.

ты – мой единственный светлый бог.

я – твой единственный страшный бес.

ты – это выдержанность и стиль.

я – это хоррор и киберпанк.

ты – это море, беспенье, штиль.

я – это мглою укрытый парк.

ты – это домик, игра в семью.

я – это прятки (считай до ста).

ты – это ламповость; я смеюсь –

пробую лапой тебя достать,

будто ты шарик, я – наглый кот.

что это? шутка, сарказм, абсурд.

мы очень рядом и далеко:
если сойдемся, нас не спасут.

и пока казалось всё крошечным да простым,

я бродил в переулках без страха тобой простыть;

одинокий — в пальто на толстовку, в митенках, —

я, бесстрашный, ходил в потемках.

я был черствый, как корка, глухой, как бак,

и было мне ровно, так ровно — вообще никак.

ангедония, тишина, замурованные пустоты —

потому что не знал я ни где ты,

ни кто ты.

ни какого ты пола; ни какую ты слушаешь музыку;

я бродил — понимаешь? и улицы были узкими —

потому что зачем? я шипастый — наручи/поножи —

не просил никогда ни любви, ни тоски, ни помощи.

и пока далекие звезды напоминали пшено и нут,

я бродил в переулках без страха тебя вдохнуть.

до тех пор, пока не вдохнул, спиной отирая кладку,

как вирус или бактерии; как что-то больное,

да сладкое.

как что-то пульсирующее, растущее невпопад,

как хтонический лес,

как мистический парк.

как тысяча солнц, просвечивающих насквозь,

что возьми, оторви, поцелуй да брось.

так взрываются черный плотные точки, срастаются нити,

так материализуется ангел, демон и твой хранитель.

так материализовался и я, ладони к лицу и представь,

раненное безразличие, скулящее сердце,

кровоточащая сталь.

улыбка на пол-лица, песья преданность,

бестолковый вой.

твой

твой

твой.

*

а теперь? что теперь? заболевать и кашлять?

лихорадить теплом —

так страшно.