HeRcbITb

Лучше журавль в небе, чем хуй во рту. Я всегда придерживался этого правила, и, пожалуй, до сих пор не изменил мнения.

Краснодар начала двухтысячных произвел на меня неизгладимое впечатление. После Новой Земли восьмидесятых и девяностых он был прекрасен, сверкающ и праздничен. Девять месяцев в году можно было наблюдать стройные девичьи ножки, а не единожды посреди июля, как в Белушке.

Я поступил в Кубанский на программиста без особого труда – наверное повезло, что в год моего поступления подобралась отличная компания в четыре с половиной долбоеба на место. Долбоебы при зажиточных родителях отправились грызть гранит науки, прочие долбоебы – разнашивать кирзачи и познавать военную премудрость через пиздюли.

Славик был из первых.

Мы случились довольно разными соседями на этот период жизни. Славику посчастливилось родиться в семье главы района, мне просто посчастливилось родиться. Славик легко сходился с людьми, однако люди не спешили сходиться в ответ. Я старался держаться от всех подальше, но чем-то притягивал окружающих, даже старостой был выбран против воли.

Славик был невысоким, но при этом умудрялся быть бесформенным. Мимо такого хоть десять раз пройди в толпе – не запомнишь. В борьбе за жалкие крохи индивидуальности он регулярно ходил в солярий и усиленно отращивал усы. В итоге мы стали идеальными соседями – высокий голубоглазый блондин-скандинав и тюфяк рикша-пакистанец.

Отец снял ему квартиру недалеко от университета. Единственное, что снимал мой отец, был ремень перед тем, как преподать мне очередной урок этикета.

Мне нужно было жилье, Славику статус и что-то вроде защиты. Общага не привлекала ни меня, ни его, хоть и по совершенно разным причинам, оттого и случился этот добровольно-вынужденный симбиоз.

Я не брезговал выпить, он предпочитал закуску, мне хотелось женского тепла, его устраивали шапка и шарф, я любил погонять мяч, он гонял разве что лысого. Перспектива хоть какой-нибудь дружбы вертелась на хую судьбы, и это устраивало обоих.

А потом наступил майский вторник, когда я встретил Олесю. Она вошла в мою жизнь тем счастьем, что само падает в руки.

Я ждал трамвая на Айвазовского, ее подвела координация. Она вывалилась на меня в открывшиеся трамвайные двери. Я поймал ее, ухватил крепко, готовый унести подальше от этой суеты, транспортной какофонии и выхлопного амбре.

- Привет, - произносит она.

- П… - начинаю фразу я. Она божественно красива. – П…

- Ривет? – заканчивает она за меня.

Молча киваю, соглашаясь.

Смеемся. Я счастлив. Боюсь разрушить этот волшебный миг.

Больше мы не расставались. Стерли не одну пару обуви, наслаждаясь городом и друг другом.

Помню, ходили на Матрицу в «Болгарию» и гадали, избранный ли Нео. Весь мир уже знал ответ (в «Болгарии» крутили фильмы двух-трехмесячной давности), но нам было глубоко похуй на весь мир.

Целовались на Красной под летним дождем, и я слушал, как бьется ее сердце, а возможно это было мое, а может быть, это глубоко под землей строители долбили тоннель Краснодарского метро.

Так ощущаешь истинный пульс жизни.

Мы были как Инь и Янь, как Сунь и Высунь, как Чук и Гек.

Я не торопил события, как и все счастливцы уверенный в бесконечности счастья. К тому же я был девственником, хоть и под нордической личиной прожженного ебаря.

Нужно просто уметь ждать, говорил отец.

Он был философом в капитанских погонах советской, а потом и российской армии. Все его однокашники к тому времени стали подполковниками, но отец, не выказывая ни единой эмоции пожимал плечами:

- Надо просто уметь ждать.

Чего он ждал, мне так и не довелось узнать. В один прекрасный день он накидался чем-то вроде «Крота», когда это еще не было мейнстримом. В Белушьей Губе хороший филиал госпиталя с отличными хирургами, но даже отличные хирурги не волшебники.

А потом наступил июль.

Иногда, пересекаясь, нити судьбы сплетаются в причудливый узор. Но чаще выходит уродливый колтун.

Родители Славика намылились в круиз по Средиземноморью, собираясь взять чадо с собой. Это означало, что пока они будут тестировать вестибулярный аппарат на десяти квадратных метрах тесной каюты, мы с Олесей можем на той же площади натрахаться на годы вперед. Лишиться девственности с любимой девушкой – да ради этого можно неделю не выходить из комнаты по рекомендации Бродского. Я дал ей ключи, она одарила меня улыбкой. Иной трактовки кроме «будет безудержный секс» эта улыбка не предполагала.

В тот же день в Краснодаре проездом к морю была мама. Она хотела поделиться своим запоздалым счастьем, которое привезла с собой. Счастье звали дядя Миша. Когда отец еще был жив, они, бывало, выпивали вместе, и дядя Миша отвешивал бате пиздюлей. Матери о том знать не пристало, но я бывал свидетелем. Пообещал себе отхуячить дядю Мишу, когда вырасту.

Мы шли с вокзала. Мама рассказывала какие-то пустяки. Они застенчиво держались за руки, искоса выжидая моей реакции. Вот тут бы набить это одутловатое ебало, но я был счастлив, и мама вроде как тоже.

Олеся должна уже быть на квартире, и мне показалось хорошей идеей познакомить их с мамой. Дать понять, что все серьезно.

И все оказалось действительно серьезнее некуда. Романтическое фортепиано приправленное саксофоном лилось из динамиков в полной темноте. Как немое кино наоборот. После щелчка выключателя стало виднее – Олеся сидела на диване, раскрепощенный Славик коршуном навис над ней и ебал в голову. Идиллия.

- Я думала, это ты, - робко проговорила она, выплевывая хуй изо рта. Не знаю, можно было это засчитать как комплимент мне, все-таки член у Славика на вид оказался сантиметров на семь длиннее.

Что думал Славик, осталось неизвестным. Он неуклюже прятал чудо-шланг в джинсы. Тот никак не хотел покидать сцену, как заслуженный артист на собственном бенефисе.

Не каждый день на твоих глазах ебут твою мечту, тыкают хуем в то место, которое несколько часов назад шептало тебе в ухо «я люблю тебя».

- Она… ничего. – Единственное, что сказала мама. В конце концов она была педагогом высшей категории и умела сохранять невозмутимость при виде детских шалостей.

Дядя Миша разумно молчал, но в его глазах промелькнула будто бы зависть к Славику. Впрочем, неважно.

Такая вот пьеса в одном действии.

Я вышел на улицу и сел в трамвай под счастливым номером 7. Нам с ним было по пути, я пялился в желтую грушу пластикового кресла перед собой. Хотелось сказать «пока не кончились рельсы», но в депо они скручиваются в тугую петлю.

- Приехали, - обронил водитель, пытаясь понять степень моего опьянения.

Я был трезв, но может и зря. Вышел на незнакомых просторах Славянской, застрявшей где-то в пятидесятых.

Спрашивал у прохожих, где тут найти проститутку. Дельных советов никто не дал.

- Поехали, - сказал водитель, откурив положенный перерыв.

Он высадил меня на общественной бане.

- Там спроси, они ночами этим промышляют, - улыбнулся он. Завсегдатай, не иначе.

Ее звали Рита. Можно было и всех посмотреть, но я решился довериться фатуму. В конце концов Рита ничем не хуже и не лучше других.

Она была опытной, уверенной в движениях, жестах, взглядах и стонах. Настоящий солдат-контрактник в армии любви. За час я настрелял три презерватива. Она сказала «Ты милый», когда одевалась.

Из радиоприемника нежно надрывалась Джери Халлиуэлл. «Calling» или что-то в этом роде. Прекрасный гимн на похоронах безмятежной юности.

Наутро я съехал с хаты. Олеся, как оказалось, хотела сделать мне сюрприз, и он-таки удался. Разговор не клеился, и я помню только, как был в миге от того, чтоб забыть, простить, переступить. Не сложилось. Она ждала меня в романтической темноте, Славик вернулся за паспортом, рассеянный мудак.

Я не раз потом вспоминал, словно в замедленной съемке, тот момент, когда он высовывает своего длиннющего смуглого питона из ее рта, сантиметр за сантиметром, бесконечно, мучительно долго.

Добавь чалму, и вышел бы укротитель с собственной змеей.

Помню еще, что она покраснела, стало быть, чувства ко мне у нее были.

- Она сама сказала, раздевайся и не включай свет… - Славик тоже попытался объясниться. Я его не ударил, но в моем взгляде он прочитал достаточно, чтоб замолчать и впредь держаться подальше.

Олеся и Славик построили ячейку общества, выполнили пятилетку в три года. На вручении дипломов их дочь отчетливо могла говорить «жопа». Потом на свет появился сын. Дочь взяла все самое лучшее от матери, сын - все остальное от отца.

Дом на Черноморском побережье, бизнес под батиным крылом, счастливые лица на фотографиях в соцсетях. Дочь студентка, сын суворовец, собака лабрадор.

Мне не удалось жениться, да я и не пытался. Командировки, разъезды, нечастые, но беспорядочные половые связи. Жене бы такое, наверное, не понравилось.

Волею судеб оказавшись в Краснодаре, закончив дела на сегодня, сажусь в трамвай, чтоб просто ехать.

Двадцать лет спустя неузнанный я среди неузнаваемых пейзажей. Город другой, я - тоже. И только красно-желтая Татра грохочущей машиной времени сводит нас воедино. Седьмой маршрут. Ставропольская. Айвазовского.

Кажется, моя очередь шагнуть из трамвая в неизвестность. Глупость, конечно, но пульс подскакивает.

На остановке никого. Наивно ожидать иного.

Не успеваю перейти на зеленый, только что закончившийся. На противоположной стороне смеются девчонки-студентки, у них тоже не вышло. Останавливаются, как вкопанные, кроме одной, что уткнулась в телефон. Она ступает на проезжую часть, один шаг, второй. Тут ее замечают подруги, но не Тычтынбек в маршрутке, одновременно отсчитывающий сдачу, читающий ленту новостей и заодно ведущий транспорт. Все торопятся жить.

Бросаюсь вперед, успеваю буквально схватить ее по-медвежьи и вытолкать обратно на тротуар.

Тычтынбек сигналит, высовывается в окно и кричит неразборчивые фразы. Пассажиры, как несушки в курятнике, начинают перекличку.

Я выпускаю из объятий девушку.

- Спасибо вам большое! – произносит она.

Те же глаза, тот же овал лица, тот же изгиб губ, почти тот же голос. Только на двадцать лет моложе.

- Привет! – улыбаюсь я.

- Привет! – удивленно отвечает на улыбку она.

То же волнение, то же неподконтрольное разуму цунами, то же сердце, которому тесно хоть и в грудной, но клетке, готовое объять весь мир. Только двадцать лет спустя.

Надо просто уметь ждать.

Нематрос

Пирсинг для ношения очков.
Киберпанк, который мы заслужили