Haar

Беларусь, наши дни. В этой пачке купюры по 100 бел. рублей на сумму 13.000.

Почти 50 российских рублей.

Холст, масло.

Рука моя, деньги мои, тег соответствующий.

Предыстория: ехал я в ночь на автобусе и как-то замечтался в книгу, пропустил санитарную остановку. Все последующее время до другой остановки я страдал. В честь моих страданий и написана сия поистине жизненная поэма.

Ночная трасса Минск-Москва,

Поездка дальняя, но мне

Дорог извечная тоска

По мыслям и душе вполне.

Натужно смыслы постигая

Духовных чаяний, атак,

Я вдруг почувствовал: мигает

Мой индикатор — "полный бак".

Пробившись через все преграды,

Сквозь тщету сути бытия,

Я осознал простую правду:

До остановки — дох*я.

Я усмехнулся: "то ли было",

Я был готов превозмогать,

Но тут совсем меня накрыло.

Я возопил: "твою-то мать!

Коль скоро мой возница добрый

Не остановит меня здесь,

Я отвечаю принародно:

Вам будет, суки, всем п*здесь."

Но рулевой не внемлел гласу,

Он был спокоен, что твой слон,

А я с фальцета и до баса

Перебирал свой лексикон.

Я вопрошал его: "Светает,

Когда же следующий привал?"

Он тихо молвил: "да х*й знает".

И время страшное назвал.

Я истекал слезами, потом,

Боясь истечь совсем... Иным.

Я проклят яблочным компотом,

Как не спасен гусями Рим.

Минута тешилась минутой,

Век поменялся на другой.

Я думал, что не так уж круто,

На самом деле быть собой.

По правый борт огнем надежды —

Заправка! Вроде не мираж.

Возница ограждений между

Провел и бочку, и вираж.

От счастья где-то пел кимвал —

О чудо, чудо избавленья!

Но вот я словно бы Тантал,

Проехал мимо построенья.

И рухнул мир, взошли посевы

На свете самых страшных мук.

О, сон и смерть, ну где вы, где вы

Когда сейчас ваш первый друг

В испарине сидит, и рядом:

Гоетия, шестой псалом,

Немного строк из рабаяды,

И даже некрономикон?

Молил я долго всех известных

И неизвестных мне богов:

"Молю презрите, после — честно

Приму в уплату груз оков

Для вас извечного служенья,

Я обязуюсь исполнять

Посты и жертвоприношенья,

Скорей, скорей, нет сил держать!"

Зарницей небо воспылало,

Но то был свет моих молитв,

Таких словес обычно мало

И на полях великих битв.

Однако ныне был услышан

И мой утробный дикий зов

Манит под сень заправки крыша,

Я слышу рокот тормозов.

Отбросив все свои сомненья,

Срываюсь фурией в сортир...

Замолкло время, стихло пенье

И отложил рожок сатир.

Я, вмиг достигнув просветленья,

Нирван, самадх, Ирия лес,

Забыл тревоги, треволненья,

Вкусил собой любовь небес.

Все кончилось. Опустошенный,

Я вышел в зиму, закурил.

Мой миг триумфа нежил сонно

Пушистый снега шестикрыл.

haar

Пальцев на коже ласковых, как воздуха вечным голодом, хочется плакать красками или заснуть от холода. Мечется в сердце запертом птица, не знает лучшего, я не кричал бы с паперти, если бы знал, что слушают. И не просил бы большего, если бы знал, что лучшее — то, что сейчас имеется, то, что уже получено. Не описать ни песнями, словами всё неусыпными: что-то во мне надтреснуло, что-то во мне рассыпалось. Что-то бежит от ласковых пальцев на коже выжженной, видимо, я натасканный вечно сбегать над крышами. Видимо, я не созданный, чтобы делиться жалостью, может она и роздана, да только всегда останется.

Что-то смеется с горечью, знает, что я неправильный, спрятал себя за корочкой и

прятаться взял за правило. Корочка стала панцирем, панцирь покрылся крючьями... Смотрелся бы может рыцарем, вот только шутом сподручнее.

Всё чаще слова становятся руинами старой крепости, хочется жить по совести, да раздарил от щедрости.

Хочется верить, радовать и не срываться в панике.

Кнут заменили правдою —старым усохшим пряником.

Верно, да только надо ли?

Зря я наверх карабкался?

Сказали мне, что падаю, а я им в ответ расплакался.  

Арт с просторов интернета.