Anyuta2003

Аня всегда была реалисткой. Она и сейчас ясно помнила тот самый выпускной. Воспитатели распечатали и раздали родителям шуточные анкеты, где дети должны были ответить на несколько вопросов. И вопросы-то эти, по сути, были совсем не детские. Кем ты хочешь стать? Большинство ребятишек, науськиваемые родителями, ответили, что будут президентами, генералами, космонавтами, крупными бизнесменами. Аня сказала маме, что хочет быть парикмахером. Ведь расчёсывать и заплетать кукол так весело и интересно... Но это всё в прошлом. Сейчас же... Мечты сверстников стали приземлёнными, притянутыми к земле. Сдать на разряд и стать спортсменом. Поступить в ВУЗ с хорошими баллами. Или купить автомобиль. Мечты Ани стали, наоборот, глобальными. Искоренить бедность, сделать всех счастливыми...

Огромная и полная сложностей взрослая жизнь, как тень, лежащая перед её мысленным взором, подавляла и заставляла в полной мере осознавать свою никчёмность и малозначимость. Как жить дальше, она не знала. Экзамены. Поступление в университет. Учёба в другом городе, вдали от родителей, совсем одной... Планирование своей жизни, своей судьбы... Чем больше она думала об этом, тем больше хотела лечь спать и не проснуться.

Аня не видела различий между собой и песчинкой, затерянной в просторах великого Космоса. Так и ощущала она себя сейчас. Мокрые, взъерошенные птицы, сидящие на сливе окна и нахохлившиеся от дождя, внушали мысль, как хорошо быть птицей, летать и видеть землю с высоты. Или как хорошо быть кошкой, есть и спать, спать и есть. Иногда играть. Ноша человеческой ответственности оказалась слишком тяжела для девушки, слишком невыносима, слишком несвободна и зажата в прокрустово ложе житейских обязанностей и традиций человеческого бытия.

Но она имела волю и разум. А это уже хорошо...

Так продолжалось всю зиму, до весны. Однажды я пришла в своё место, и обнаружила, что оно занято. Там стоял и курил незнакомый мужчина. Высокого роста, скромно, но со вкусом одетый, он смотрел на меня умным уверенным взглядом поверх стильных очков. Прятаться уже не имело смысла, так как я шла с сигаретой в губах, и готовилась закурить.

Сейчас не помнится, что сказал он, или может быть, первой начала беседу я. Мужчина говорил просто, с юмором, но в то же время о таких сложных и правильных вещах, о которых я никогда не думала. Мне почудилось, что я в силах развеять тот мрак неверия в себя и свою судьбу, намертво сковавший меня, и бросивший в пучину зависимостей.

Несколько раз мы случайно встречались в нашем месте. Курили. Беседовали. И неожиданно я ощутила, что вполне могу обойтись без сигарет и алкоголя. А вот без его неспешных рассказов, без его уверенности, без его тяги к жизни, уже нет. В какой-то мере он частично заменил мне отца, вечно занятого работой и дачей. Я поняла, что могу совершенно спокойно делиться своими переживаниями с этим человеком.

А потом он пропал. Я не знала что с ним случилось. Печаль опять захватила моё сердце, но мужчина многократно говорил мне, что не нужно стоять на одном месте, нужно идти вперёд, нужно жить, несмотря ни на что. Жить. И идти. Стиснув зубы. Хоть как.

И я пошла. Я добилась всего, чего хотела и даже больше. Благодаря ему ли? Не знаю...

Через несколько лет заехала к родителям. Слёзы, объятия, бесконечные разговоры.

Вечером я вышла прогуляться по родному старому району и случайно оказалась на нашем месте. Ничего примечательного. Абсолютно всё то же. Заброшенное агентство недвижимости стало ещё более заброшенным. Проезд меж домов стал ещё более разбитым. А потом я увидела нечто, выбившее меня из душевного равновесия. Чёрт бы побрал мою способность отмечать малейшее... Случайно я посмотрела на подвальное окно под лестницей агентства недвижимости. Меж решёткой и стеклом лежала смятая пачка с сигаретами Вог. Смятая моей ещё подростковой рукой несколько лет назад. Смятая тогда, когда я поняла, что уже никогда не увижу этого человека, и поняла что мне нужно идти дальше, порвав со всем старым, что терзало мою неокрепшую мятущуюся душонку. Решительно и навсегда.

Воспоминания о былом поглотили мой разум, и я, глотая слёзы, бежала прочь с нашего места. Оно ждало меня и будет ждать всю оставшуюся жизнь. Как пачка Вог в пыльном подвальном окне. Юность, хотя нет... Вернее, её страхи и метания навек остались здесь.

Буду ли я приходить сюда опять? Не знаю. Наверное. Лет через пять, десять, двадцать. И возможно, я встречу здесь ещё одну одинокую девочку. Или мальчика. Которым не с кем поговорить, и которым нужно показать что есть и другой, совсем другой путь. И что надо жить. Невзирая ни на что. И идти дальше, порвав со всем старым, что терзает их неокрепшие мятущиеся душонки.

Всю дорогу женщина рыдает, кое-как расплатившись за проезд. Вся боль и ужас горькой бабьей доли квинтэссенцией сочится из нее. Иногда достаёт телефон и порывается кому-то позвонить, но тут же прячет, а потом плачет еще сильнее. И от этого промозглый октябрьский вечер кажется еще более темным и пугающим во сто крат.

Тихонько я вышла на своей остановке, моля бога о счастье для всех. Хотя, увы, оно недосягаемо в нашем несовершенном мире.

Прошло несколько дней. И опять маршрутка. И опять дорога с фитнеса, только с утреннего сеанса. Погода более-менее направилась. Запоздалое тепло октября заставляет людей больше гулять, гонит из дому томленьем по лету и свету. Неяркое солнце стыдливо смотрит через полуголые ветви деревьев, трепещущих последними листьями на тёплом ветерке. В почти пустой автобус на одной из остановок заходит девушка, года на два постарше меня. Она красива. Очень красива. До зависти. Высокая и при этом ничуть не стыдящаяся своего роста, обута в стильные ботильоны на высоченном каблуке. Короткое лёгкое пальто. Длинные стройные ноги в чёрных тонких колготках, юбочка мини, невесомый шёлковый шарф. У девушки шикарные густые каштановые волосы, чуть бледноватое породистое лицо с тонкими чертами, неброский макияж. Выражение лица отсутствующее и слегка надменное. Про таких говорят «смотрит через тебя».

Она никого не видит вокруг, смотря в смартфон. Машинально передаёт мелочь кондуктору за проезд. И тут что-то произошло. Лицо красавицы расцветает в такой милой и заразительной улыбке, что я следом начинаю улыбаться. Совершенно невозможно устоять. Девушка абсолютно счастлива. Такого восхитительного счастья давно не видела я в наши серые и сумрачные дни. Подняв голову, она видит мою улыбку, и от этого улыбается ещё шире и трогательнее. Вся заносчивость спадает, как шелуха.

Девушка стала ещё моложе и красивее. Она как эльфийская принцесса, чудом попавшая в наш бренный мир. Чистая энергия счастья переполняет её так, что невозможно сидеть спокойно. Кое-как в великом нетерпении доехав до нужной остановки, она буквально выпрыгивает из маршрутки и идёт быстрым шагом. Навстречу свету и позднему солнцу, растворяясь в них. А я еду к себе, в свою тёмную келью, увешанную плакатами звёзд, вышедших в тираж, к компьютеру, телевизору, книгам и готической музыке, составляющим весь мой убогий мрачный мир.

И частенько появляется старенький священник местной небольшой церквушки. С трудом он поднимается на верхотуру, опираясь на простую сучковатую берёзовую палку, и периодически останавливаясь, чтобы отдышаться и передохнуть. Его длинный седой волос вьётся по ветру, дующему из соснового леса на вершине горы, взгляд тёмных глаз из-под лохматых бровей поражает своей пронзительностью и чернотой. Он как пророк древности, шагнувший в наш грешный мир прямо с закопчённой рублёвской иконы. Ряса стара и упочинена в нескольких местах, на шее большой деревянный крест, чуть ли не самодельный. Клобук на голове похож на сербский или греческий.

Священник ходит меж могилами и призывает людей к благочинию. Люди подходят за благословением, но он отказывает им в этом, говоря, что поминальные пьянки на кладбище — дело языческое и богопротивное.

Священник начинает проповедовать, потрясая палкой. Голос его тих и почти неслышен, но в то же время как набат звучит над кладбищем. И слова-то он говорит все правильные, от которых жжёт на сердце и наворачиваются слёзы. Вскоре женщины начинают плакать, а мужчины сумрачно смотрят себе под ноги и по сторонам. Проповедует о жизни. О смерти. О силе жизни, нравственности и о вере. О том, что надо блюсти себя и противостоять соблазнам.

А потом он идёт вниз, прочь от кладбища, заметая комья сырой глины низом старой рясы и опираясь на свою палку. Люди пытаются сунуть деньги, но он говорит, что брать их не будет. Если хотят сделать пожертвование, пусть несут в церковь, лично ему деньги не нужны.

Ещё немного, родственники разъезжаются кто куда по своим городам и сёлам, чтобы вновь собраться здесь через год. И хорошо, если все будут живы и здоровы. Что в наши смутные времена уже счастье.

В середине осени только несколько тонких белых косточек в пожухлой, прибитой инеем траве показывали, что тут лежал кот. А потом настала зима, пошёл снег, и всё замело.

Иногда я думаю о том, что могло произойти с тем котом. Может быть, его убили жестокие дети, или он попал под машину, или выпал из окна и сломал себе кости. Но ответа на эти вопросы уже никогда не будет.

С самого начала уличной жизни Дику одели на шею ошейник из толстой сыромятной кожи, и посадили на цепь. Цепь была тяжеловата для семимесячного щенка, но он терпел. Ради хозяина. Хозяина он любил. Тот часто подходил к нему, гладил и ласково разговаривал. Иногда отпускал пса с цепи, и они вместе ходили в лес. Собирали грибы, ягоды, лекарственные травы, резали берёзовые ветки для бани.

Кормили Дика часто и вкусно. Он быстро вырос в большую красивую собаку. Так шли года. Зима да лето, год долой. На деревне, в трудах и заботах время летит быстро. Семнадцать лет прошли как миг.

Потом Дик ощутил что-то неладное. Хозяин стал другим. Внутри него виделось и чувствовалось нечто плохое. Чёрная и злая тень клешнями вцепилась в его нутро. Мужчина стал медленно ходить, тяжело дышать, часто останавливался, смотрел на небо, на горы и лес, будто желая надолго запомнить их. А потом приехал из города сын и забрал хозяина к себе домой. Дик надолго запомнил этот день, потому что хозяина он видел в последний раз. Тот тяжело подошёл к псу, опустился на корточки, обнял и минут пять молча сидел. Потом встал, опираясь на стену дома, и сел в машину на заднее сиденье. Дик скулил как бешеный, предвидя что-то плохое, предчувствуя разлуку. Но поделать ничего не мог.

Теперь он часто оставался один. Очень часто. В доме уже никто не жил. Однако приезжали дети хозяина и хозяйка, кормили его. Дик чувствовал, что совсем не нужен им. Вернее, он был нужен им лишь как охранник дома, не более того. А для хозяина пёс был членом его семьи. Маленькой семьи, в которую входили ещё два толстых кота, белый и чёрный. А может быть, даже и соседские сороки, жившие в соснах за усадьбой. Им, как и котам, Дик иногда позволял есть остатки еды из своей миски.

Однажды в холодную сентябрьскую ночь Дик вдруг проснулся как ужаленный и с воем выскочил из будки. Ему почему-то вспомнился хозяин. И даже показалось, что он стоит тут, рядом с ним. Он даже вроде бы видел неясный силуэт в стылой ночной тьме. Хозяин стоял за оградой и приветственно махал псу рукой. А потом вроде бы растворился в небесном белом свете. Но, конечно же, это был обман. Призрачный полусон. Мужчина как раз в это время тихо ушёл из жизни, угасший от рака и безнадёжности современной медицины, в городской квартире сына.

Потом пришла поздняя осень и пёс, сам не зная того, отпраздновал свой восемнадцатый день рождения. Хозяйка накормила его отборным мясом, а потом долго сидела и плакала, гладя его шерсть, привычную к любому холоду. Дик недоумевал. Такого не было с ним никогда. Когда хозяйка отошла, во взвизгнувшего пса вонзился дротик, потом ещё один. В них было усыпляющее вещество. Кто знает, что думал Дик, видя в последний раз, уже через мутную смертную тень, свой родной дом, двор и снег? Вспоминал своё щенячье детство? Хозяина? Хозяйку? Бескрайние поля и леса за усадьбой, где он был так счастлив и носился по высокой траве, наслаждаясь свободой и солнцем?

Потом тело Дика забрал человек из вонючего автомобиля, положил в мешок, забрал у хозяйки три тысячи рублей и куда-то увёз. Но это уже не имело значения, ведь все собаки попадают в рай. И Дик там будет. Наверное, даже с хозяином. Он будет бегать по зелёным лугам вечной страны, прыгать и лизать руки хозяина своим шершавым языком, потому что он всегда был добрым псом.

Наверное, рано или поздно на лугах этой страны будем и мы, только будет ли у нас такой Дик?

Что заставило меня выйти прогуляться, когда поезд неспеша заполз в сумрачный промышленный Н-к, чадящий заводскими трубами, я потом так и не смог объяснить даже себе. Наверное, надоело сидеть взаперти трое суток. Пока состав стоял два часа на смене локомотива, я решил прогуляться и посмотреть, что там снаружи. Хотя что могло меня ждать в депрессивном городе поздним вечером, да еще и на вокзале? Но молодость и беззаботность взяли верх.

Загодя, до остановки поезда, в вагонном туалете я распотрошил свою кубышку, положив в карман куртки пачку купюр. На мелкие расходы. «Выйду, немного погуляю, и тут же вернусь» — успокаивал я себя. Хотя, зная свой характер, предполагал — этому не бывать никогда.

Я вышел из вагона, засунув остатки раскаяния и совести подальше. В кармане моём лежал миллион рублей — месячная зарплата рядового человека. На сердце было радостно и разгульно. Но радость эту омрачало непонятное предчувствие беды. Какая-то тяжесть гнездилась глубоко в душе. Я знал, что поступаю как последний дурак, но повернуть назад и отказаться от намеченного уже не мог.

Вечерело. Поджимал мороз. Свет тусклых фонарей тонул в морозной дымке. Остро пахло дымом горелого угля от частного сектора. На привокзальной площади стояли рядами коммерческие киоски, торговавшие всем. Здесь можно было купить что душе угодно, от марочного коньяка до женщины на ночь. Играла музыка. Толпами слонялся разновсякий люд, по виду от студентов до блатных. Это была моя стихия. Как же захотелось вот так же, слегка хмельным, шататься с друзьями по ночным улицам в поисках приключений. Или свободной и быстрой любви. Или смерти...

Я купил в ларьке бутылку «Белого аиста» и пачку «Мальборо», зашёл за ряд ларьков, откупорил бутылку, и сделал несколько жадных глотков прямо из горлышка, потом закурил ароматную сигарету, с удовольствием чувствуя приятный хмель, затуманивающий мозг. Все дурные мысли и тяжесть улетели прочь, растворившись в морозном воздухе. Я курил и думал, как хорошо было бы по-быстрому замутить с какой нибудь девчонкой, посидеть в вокзальном кафе, выпить еще коньяка, покурить, поговорить за жизнь. Если получится, раскрутить на быстрый секс. С деньгами можно всё...

Разум понемногу проваливался в эйфорию. Слишком хорошо и беззаботно мне стало, хмель делал свою дело. Еще раз покурив, я уже собрался идти в вокзальное кафе, как вдруг рядом заиграла громкая музыка. Точнее даже не заиграла, а захрипела и забухала басами на всю площадь. Я до сих пор помню этот мотив, и вся картина даже через много лет встаёт перед глазами как будто наяву.

«Две ладошки нежные кошки,

А за окошком ночь,

Две ладошки нежные кошки,

Ты не прогонишь прочь...»

Я вышел из-за киосков, и увидел на площади небольшую толпу. Люди стояли и хлопали в ладоши кому-то, пританцовывая на месте. Я подошёл ближе. В широком кругу зрителей танцевала худенькая высокая девушка. На снегу стояла пустая картонная коробка из-под водки, куда зрители бросали мелочь.

Девушка одета совсем не по погоде, в спортивные лосины и толстовку с капюшоном на голове. Лица не видать. Его скрывали густые чёрные волосы, запорошенные снегом. Как она танцевала, как она двигалась, чёрт возьми... Такие танцы я видел только по телевизору. Да и там навряд ли. Её тоненькая стройная красивая фигурка казалось, плыла в ритме музыки, и я совершенно забылся, хлопая в ладоши и тоже танцуя.

Каждое её движение длинных стройных ног, каждый жест красивых тонких рук был наполнен смыслом, и двигался в такт музыке. Она отыгрывала своим телом каждый музыкальный такт, каждый нюанс. Причём делала это столь мастерски, что у меня выступили слёзы на глазах. Таких глубоких чувств, как сейчас, я не испытывал никогда. Конечно, всему виной был алкоголь. Да и слишком долго на вахте я был лишён женского общества.

Когда музыка кончилась, девушка подошла к коробке, где лежали её вещи, изящно опустилась на колено, вытянув красивую ногу, и принялась доставать из коробки деньги. Не сказать, что случайные зрители много набросали ей. В большинстве там были пятисотки и тысячные купюры. Народ стал понемногу расходиться в поисках других ночных приключений.

И тут я решился. Будь что будет. Я был пьян и благодушен, а в кармане у меня лежали несколько сотен тысяч рублей. Я отсчитал пятьсот тысяч, подошёл к девушке, и показал пачку купюр. Она из-под низко опущённого капюшона взглянула на них.

— Один поцелуй сейчас, шампанское в ресторане и любовь, — пьяно улыбнулся я и бросил деньги в коробку.

— Да без базара, пацан, — раздался хриплый прокуренный голос. — Ща засосу залётыша.

Девушка откинула капюшон, и я увидел что никакая это не девушка. Ей было за сорок. Измождённое морщинистое лицо наркоманки и алкоголички, на котором отражались все людские пороки, существующие на свете, ощерилось беззубой пьяной улыбкой. Она притянула меня за шею и поцеловала прямо в губы своим жёстким обветренным ртом. Сквозь послевкусие коньяка я ощутил запах перегара и зловоние её дыхания. Цепкие руки проникли под мою куртку и коснулись обоймы с деньгами.

— Ааа... Так ты зайчонок. А знаешь что делают здесь с зайчатами? Их стреляют.

Кое-как вырвавшись от визгливо захохотавшей ведьмы, я позорно бежал прочь, оступаясь и поскальзываясь на неровном снегу. И уже перед входом в вокзальный тоннель, на миг оглянувшись, увидел, как к танцовщице подошли несколько крепких ребят в кожаных куртках, и она что-то говорила им, смеясь и показывая на меня. Один из парней громко свистнул и жестом показал, чтоб я подошёл к ним.

Молнией я метнулся по заснеженной гранитной лестнице вниз, в темноту тоннеля. Пьяные ноги не удержали, подвели. Оступившись, с размаха упал поясницей на холодные ступени, и скатился к подножию. Но медлить было нельзя. Бандиты наверняка бежали следом. Однако попытка подняться вызвала острую боль в тазовой части, и непроизвольный стон. Похоже я повредил что-то. Но всё-таки встал, держась за стенку тоннеля, и кое-как поковылял к остановочным платформам. Света в тоннеле почти не было. Но хуже всего было то, что я решительно забыл на каком пути стоит мой поезд. Подниматься же к каждому перрону было выше моих сил, пульсирующая боль в теле нарастала с каждым шагом. Если бы не алкоголь, я давно уже потерял бы сознание.

Решив особо не умничать, свернул к первой лестнице. Будь что будет. Превозмогая острую боль, поднялся почти до выхода. И тут мне показалось подозрительным отсутствие света у самого выхода на платформу. Чёрт... Так и есть. Массивные ручки двустворчатых двери были замотаны цепью. Похоже, этот выход был не рабочим. Сзади приближались крики, перемежаемые матерками. Я в отчаянии огляделся, но абсолютно ничего не приходило в голову. Однако и преследователи мои не успели заметить, в какой проход я свернул. У меня было несколько минут форы.

Темнота перед выходом на платформу теперь не казалась абсолютной. Внутрь падало немного света снаружи, от перронных фонарей через мутное стекло заиндивевшего окна. Каким-то чудом я увидел, что цепь на ручках двери не закрыта на замок, а просто скреплена толстой проволокой. В кровь разрывая замёрзшие пальцы, я распутал обмотку, и снял цепь, стараясь не шуметь. Двери со скрипом отворились. Вот она, свобода...

Бог и удача были на моей стороне. Поезд стоял на этом пути, и я неловко поковылял к нему.

— Ты куда, зайчонок, — раздался сзади хриплый шёпот, и в поясницу мне ткнулось что-то твёрдое. — Давай-ка по тихому назад. Посидим, побазарим с пацанами.

Ведьма. Она выследила меня. И в руке у ней был большой нож. Угрожая, она заставила зайти обратно. В чёрных бездонных глазах твари не было ни искорки света. В них жила тьма. Я понял, что если сейчас не поборюсь за свою жизнь, то навеки останусь в этом проклятом городе. В моей руке была цепь. Размахнувшись, я с силой ударил прямо в жёлтое скалящееся лицо. Наглое и уверенное, что зайчонку некуда не деваться. Хрустнула кость и кровь брызнула в разные стороны. Тяжко вздохнув, танцовщица осела куда-то вниз, во тьму.

— Пассажирский поезд до станции Абакан отправляется с шестого пути Б первой платформы, — проскрежетали вокзальные динамики.

С трудом я проковылял к вагону, и почти заполз внутрь. Равнодушный сонный проводник закрыл следом дверь. Поезд медленно тронулся, оставляя за пеленой мутной вьюги бандитов, проституток и бомжей этого унылого чёртова города.

Более я никогда здесь не был.