- Напрасно, - повторил Огневич. – Пока вы тут сотрясаете воздух бессмысленной бранью, и Пьянков, и Питкевич, и даже Ленуар горят желанием помочь Советскому Содружеству… Что вы так смотрите? Неужели думали, что подобные исследования останутся без соответствующего внимания? Естественно, вся ваша лаборатория у нас.
- Вы умный человек, профессор. Поэтому вы нам и нужны. Мы можем, конечно, кропотливо сложить картинку из кусочков знаний ваших сотрудников. Но на это нужно время, Николай Христофорович. Время, которое в настоящее время, уж простите за тавтологию, слишком дорого. Так цените же предельную откровенность задушевной беседы, которую я веду с вами здесь, дорогой вы мой человек! И учтите, что вашим собеседником вместо меня может стать старшина Василий Шельга в подвале, - добавил он стальных ноток в голосе.
- Ни хре-на, – чётко и упрямо сказал профессор Манцев. – Вы бы ещё беднягу Гарина вспомнили!.. Ни один из моих коллег даже не представляет всего объёма информации... Вы можете вытрясти из них всё, выжать досуха! Но получите только смутные контуры, а не картинку, как вы изволили выразиться!
Взгляд Огневича потемнел, но тон остался спокойным:
- И вытрясем, и выжмем, и через мясорубку пропустим, и снова выжмем. Но неужели вы действительно хотите для этих людей подобной участи?
- Но ведь именно вы и послужите тому причиной! Мы - лишь орудие, дробящий молот, действие или бездействие которого зависит от вашего "да" или "нет". Кстати, не думайте, что речь идёт только о коллегах. Ваша дочь, Мария Николаевна, тоже в списке усиленной разработки, разумеется. Ещё пару дней дадим ей погулять, пока окончательно проясним все связи и знакомства, а потом – добро пожаловать к Шельге в гости… Уразумейте, наконец, Николай Христофорович, что будут использованы все средства. Абсолютно все!
Следователь наклонился над столом и раздельно произнёс:
- Это приказ самого товарища Троцкого!
- Вот как, - повторил профессор. - Впрочем, чего ещё ждать от кровожадной бездарности, дорвавшейся до почти абсолютной власти. Впрочем, вся ваша партия сплошь сборище бездарностей, кровожадных в большей или меньшей степени. Один дельный человек к вам как-то затесался: Джугашвили! Так и того ваш иудушка Бронштейн уморил...
Манцев помолчал, потом вдруг подмигнул и, глядя Огневичу в глаза, пропел нарочито дребезжащим голоском с характерным акцентом:
- Эх, огуг'чиком да помидог'чиком Троцкий Кобу отравил да мухомог'чиком!
Лифт еле-еле полз на пятый этаж. Старший следователь по особо важным делам тупо рассматривал заклепки стальных стенок и пытался успокоиться. Наглая тварь! Кулаки рефлекторно сжались. За подобные речи и песенки любой уже ехал бы по этапу, если, конечно, остался бы жив после разъяснительной беседы, что можно говорить о Партии Коммунаров Содружества и её Центральном заседателе, а что – нет! Один бог знает, чего стоило сохранить лицо. Огневич сладострастно представил, как мощнейший правый прямой с хрустом врезается в переносицу Манцева! Ах, если бы не приказ… Но умом следователь и сам понимал, что не тронет профессора и пальцем, будет его холить и лелеять. По крайней мере, до той поры, пока не получит всей информации. Архиважной для Мировой Революции информации, которую можно будет использовать без участия дражайшего Николая Христофоровича. А вот тогда начнутся другие разговоры и дела…
Сегодня же дела были не так радужны, как он представил в разговоре с Манцевым. Точнее говоря, отнюдь не радужны. Ленуар при попытке захвата яростно отстреливался и случайно или нет получил смертельную пулю в голову от одного из раненых осназовцев. Питкевич, словно почуяв в воздухе запах крови, улизнул в родную Польшу, буквально на час опередив телефонограмму пограничным службам с описанием и требованием задержать немедля. А Пьянков оказался обычным завхозом, не способным отличить теорему Кулона от закона Гаусса, но пронырой по выбиванию со складов клизмочек-призмочек и прочих гальванических элементов. За что и держали. К тому же, полностью оправдывая фамилию, он встретил группу захвата нечленораздельным мычанием с пола и густейшим сивушным духом в комнате. По словам соседей, находился в привычном для себя состоянии. С ним, конечно, работали, но…
И уж совершенно одиозной выглядела история с Петром Петровичем Гариным. Огневич не удержался и сплюнул, матерно выругавшись вслух. Сколько сил, времени и средств было потрачено на поиск, слежку и захват хитроумной бестии! И что в результате? Полный пшик, хлопок из жопы... Гарин, лихорадочно блестя глазами, изливал на допросах словесный поток о невероятном "гиперболоиде" и был чертовски убедителен... Как большинство шизофреников с навязчивой идеей! Допущенные к гостайне засекреченные физики крутили пальцами у висков и терпеливо пытались объяснить первым лицам государства законы термодинамики. Но окончательно надежды на всесокрушающее супероружие рухнули только после идиотского по своей нелепости испытания опытного образца... Огневич снова выматерился, вспомнив все кары небесные, обрушенные после такого провала Политъядром Генерального Совета Партии на руководство КПУ, чистки в системе и многостраничные расстрельные списки, быстро подписанные к исполнению уже новым начальником Комиссариата Политического Управления.
Пётр Петрович же теперь обитал в "жёлтом доме" под наблюдением врачей и не только врачей. От лечения методом профессора Бохтерева он тронулся рассудком окончательно и лишь изредка, пытаясь растянуть рукава смирительной рубашки, кричал окружающим нечто вроде: "Всё пронижет, разрушит, разрежет мой луч!.. Шамонит... Золото и ртуть кипят рядом!" и прочий бред. Несомненно, в глубинах шизофренической реальности, где ныне пребывало его сознание, Гарин вёл чрезвычайно насыщенную жизнь...
Так что профессор Манцев оставался единственной надеждой. Пока неприкасаемой, к сожалению, потому как человеческий организм вещь хрупкая, а кулаки у Шельги – наоборот.
Была и ещё одна неприятная неожиданность. В лице двадцатилетней барышни Марии Николаевны, после ареста любимого папы появлявшейся на людях исключительно в расстроенных чувствах, с кружевным платочком у глазок, набухших слезами. Вот только утром вторых суток наблюдения она вышла в керосиновую лавку и пропала вместе с платочком, глазками и всем остальным, как-то слишком профессионально оставив в дураках четверых плотно пасших её агентов.
Лифт наконец дополз. Мрачный Огневич вышел и остановился в раздумьях. Налево по коридору функционировала буфетная, направо – кабинет главного. Мысль о том, что получать заслуженный пистон на полный желудок всё же не так горько, почти заставила следователя повернуть налево, когда его чуть не сбил с ног набежавший справа Григорий, секретарь Ежевинского. С вытаращенными глазами он ухватил Огневича за рукав и потянул в сторону приёмной.
- Что за суета, товарищ Григорий? – брезгливо отдирая цепкие пальцы, спросил Огневич.
- Давай-давай, - вновь делая попытку ухватиться за френч, нетерпеливо зачастил секретарь. – Там по твоему делу такие персоны ждут, и Генрих Иваныч ждёт!
- Ну, по тому, которое ты ведёшь, не цепляйся ты к словам…
- Кто ещё к кому цепляется, - буркнул Огневич, снова высвобождая рукав, но пошёл быстрее. – А по связи нельзя было предупредить заранее?
- Да не работает телефония два часа уже! А то стал бы я тебе тут по коридорам сайгаком скакать…
В кабинете Генриха Ивановича Ежевинского, вальяжно расположились в креслах ещё два товарища, с головы до ног запакованные в чёрную хромовую кожу.
- Старший следователь по особо важным делам товарищ Семён Огневич, - тут же представил вошедшего нарком, потом дёрнул ручкой в сторону поднявшихся гостей и с некоторым придыханием объявил: – Товарищи из Смольного. Личная гвардия товарища Троцкого!
- Янис Янсен, - чётко бросил руку к козырьку кожаной фуражки первый, постарше, сухощавый и высокий.
- Ивар Янсен, - отдал честь второй, помоложе и пониже, но очень коренастый.
- Мы братья, но не близнецы, - с лёгкой усмешкой ответил на невысказанный вопрос Янис, и почти без паузы продолжил: - Имеем особое распоряжение сейчас забрать вашего подопечного, Манцева Николая Христофоровича, и доставить в Смольный.
Огневич взглянул на Ежевинского.
- Все полномочия уполномочены, - сказал тот. – Мандаты в порядке. Правда, телефонного подтверждения нет, контрольный звонок в спецчасть не проходит. Эти чертовы связисты с утра на линии ковыряются. Но с курьерами возиться некогда, дело чрезвычайно спешное. Потому придется тебе, Семён, сопроводить сопровождающих, - он обернулся к братьям Янсенам и добавил слегка виноватым тоном: - Надеюсь, товарищи, вы понимаете, что дело не в недоверии доверия лично к вам. Но порядок есть порядок.
- Абсолютно не имеется претензий, товарищ главный коммисар, - тут же отозвался Янсен-старший. – В такой ситуации я бы отдал те же распоряжения.
Ежевинский облегчённо закивал.
- Значит, Огневич, берёшь дежурную группу с машиной. Сопроводишь товарищей до места и по месту Манцева передаёшь из рук в руки, акты передачи оформишь – в общем, всё как положено!
Внушительная коробка бронеавтомобиля мощно рокотала незаглушенным двигателем. Из боковых ворот комиссариата выехал и остановился рядом легковой ЗИТ-101 с четвёркой осназовцев внутри. Огневич подошёл, тихо переговорил с водителем и направился обратно к бронеавтомобилю. Братья Янсены выжидательно смотрели на него.
- Я обязан поехать с вами, если не возражаете, - твёрдо заявил Семён.
- Отчего нет, - после секундной заминки сказал старший и приглашающе распахнул тяжёлую дверь.
Ехали в молчании. Манцев, пристёгнутый наручником к специальной скобе в сиденье равнодушно смотрел в толстое, но хрустально чистое стекло в заслонке бойницы. Огневич сидел рядом, рассматривая внутреннее устройство салона, изредка поглядывая на Яниса Янсена, расположившегося на роскошном кожаном диване напротив. Автомобиль мчался уверенно и ровно, почти без толчков. На месте водителя, отделённом от салона прозрачной перегородкой, виднелась мощная кожаная спина Ивара Янсена.
Минут через пятнадцать профессор вдруг недоуменно заговорил:
- А куда это мы, собственно…
Семён быстро дернулся к бойнице. Адмиралтейский шпиль был смутно различим в сером небе где-то далеко позади, а вокруг мелькали замызганные домишки, мало похожие на сооружения центральных улиц столицы. Когда он, начиная что-то понимать, потянул руку к кобуре и повернулся к Янсену, то в лицо ему уже смотрело черное дуло "Люгера". Огневич замер. Манцев изумлённо раскрыл рот.
- Шайсе… - сказал Янис. – Сидите спокойно, тогда все останутся живы. Может быть, - добавил он, не глядя щёлкая свободной левой рукой каким-то тумблером на боковой стенке.
Из открывшегося в потолке лючка свесилась на брезентовой ленте каучуковая газовая маска. Не отводя ни взгляда, ни пистолета, Янсен быстро перещелкнул ещё один тумблер, мгновенным движением ухватил маску и прижал к своему лицу. Раздалось громкое шипение, и, хотя воздух остался прозрачным, все предметы в глазах Огневича потеряли чёткость, цвета потускнели, а через несколько секунд Семён потерял сознание. Рядом полусполз с сиденья бесчувственный Манцев.
Они уже не видели, как Янсен-старший, выждав примерно полминуты, щелкнул третьим тумблером, включая мощную вентиляцию, потом коротко стукнул в перегородку водителю и показал быстро обернувшемуся Янсену-младшему два растопыренных пальца, сказав под приглушающей звуки маской нечто вроде: "Опцион цвай". Ивар коротко кивнул, судя по движению губ, ответил "Яволь!" и вновь сосредоточился на дороге.
Янис же, убрав пистолет в кобуру, плотно застегнул маску на затылке, потёр друг об друга сухие ладони и выдвинул из-под потолка перископическую трубу. В прицельной сетке четко различалась машина сопровождения, шедшая метрах в двадцати позади. Янсен покрепче ухватил держатели перископа и откинул большим пальцем правой руки заглушку-предохранитель на спусковой скобе.
Осназовцы в ЗИТе с удивлением увидели, как у идущего впереди броневика с пружинным лязгом распахиваются верхние створки, выдвигается толстый ствол крупнокалиберного пулемёта и через секунду начинает изрыгать свинцовый огонь… Водитель был опытный, успел отчаянно надавить на газ и почти уйти из сектора обстрела, вкатившись в мёртвую зону... Но только почти. Длинная очередь коснулась машины сопровождения, вскрывая металл и кроша людей внутри. Завизжала резина, мощный механизм, совсем недавно изготовленный по спецзаказу на автомобильном заводе имени Троцкого, пошел юзом, потом перевернулся на бок и загорелся.
