Воевавшим в Великую Отечественную посвящается...⁠⁠

Солнце весной светит как-то по особенному ярко, прорезая озорными лучиками легкие облачка ярко голубого неба словно в шутку дразнит своим теплом истосковавшихся за морозную зиму прохожих. С первым теплом все спешат сбросить шапки и тяжелые куртки, распахнуть на груди демисезонные пальто и, широко шагая по улицам, глубоко вдыхать сырой, с запахами огромного города, весенний московский воздух.

Озорные лучики пробились через набухающие свежей листвой ветви старых лип, что росли в сквере небольшого дворика, скользнули, высекая веселые искорки, по кузовам стоящих в парковочных карманах автомобилей и побежали дальше. На секунду задержались на серой мордочке уютно свернувшегося на рифленой крышке мусорного бака кота, ласково пощекотали его за острые ушки и пробрались на скамейку, где сидел, опираясь на палку, седой старик в черном пальто. Здесь им быстро наскучило, старик совсем не хотел играть с лучами весеннего солнца, только жмурил спрятавшиеся в морщинах набрякших век усталые глаза и лучики побежали дальше туда, где слышался звук раскачивающихся качелей, заглушаемый звонкими раскатами детского смеха.

А старик все также сидел на скамейке, задумчиво поглаживая ручку своей палки. Легкий ветер шевелил выбивающиеся из под шапки седые волосы, пробирался за ворот и это заставляло пожилого мужчину поглубже запахивать полы своего пальто.

-Эх, а не пора ли домой, - тихо прошептал старик, оттягивая рукав и пытаясь разглядеть сливающиеся стрелки часов. "Нет, не увижу, как на зло забыл очки... ", - поправляя часовой ремешок подумал он, - "Руки, какие худые стали, старые. А раньше проведешь и чувствуешь крепкие мышцы. Мышцы, а и правда, какие же там мышцы...".

-Мышцы-разгибатели предплечья, ну-ссс... Батенька, да вы никак спите! -строгий голос профессора Васильева вернул Петра в реальность. Залитая солнцем аудитория второго Московского медицинского института была до предела забита обычно шумной толпой студентов в белых халатах, но сейчас все глаза были прикованы к кафедре, за которой сидел пожилой преподаватель и строго смотрел на стоящего перед ним с опущенной головой студента первого курса Петра Самойлова, до сей минуты круглого отличника и замечательного примера настоящего комсомольца.

-Коллега, вот уж от кого я не ожидал такого заплыва на зачете, так это от вас. Потрудитесь-ка нам всем обьяснить, в чем причина такого неуважения к анатомии руки? Может у вас голова мыслями о строении других органов занята? - голос профессора утонул в громогласном смехе аудитории и, эхом отразившись от куполообразного потолка, всей своей силой, как показалось Петру, обрушился на его макушку. Честно сказать, он и сам не знал, каким образом так получилось вляпаться в эту неприятную ситуацию. Хотя нет, всему виной весна, конечно же именно весна с ее глупым солнцем, этим журчанием ручейков и еще вечным пением птиц. Московская весна тридцать седьмого года вообще выдалась довольно ранней. А еще,конечно, Таня. Таня Родионова, однокурсница, веселая и улыбчивая. И особенно было обидно студенту-медику, что громче всех в аудитории раздавался именно её смех. Хотя, возможно, ему это показалось, ведь именно за то, чтобы слышать его, он готов был отдать половину, да что там - всю свою молодую жизнь. О, а как этот смех звучал недавно в парке, когда они под руку шли по блестящим от солнечных бликов аллеям. Как было прекрасно и одновременно невыносимо ощущать вырывающееся из груди, будто сумасшедшее сердце. Ох уж это глупое сердце, целых четыре желудочка и никакого признака разума. Вот именно от того он и не подготовился к этому зачету, что улыбка этой хохотушки совершенно полностью захватила все свободное пространство и время его жизни.

Насупив брови, боясь обернуться горящим от стыда лицом в аудиторию, Петр ждал справедливого вердикта профессора.

- Ну чтож, видимо разумных слов от нашего коллеги мы сегодня не дождемся, поэтому, товарищ Самойлов, жду вас на пересдаче...

Обидно, как же обидно. Стук сердца отдается шумом в ушах. Шум, он усиливается. Превращается в непрерывный, вытягивающий душу вой и резко обрывается взрывом.

Толчок, с громким лязганьем стучат друг о друга внезапно остановившиеся вагоны, и Петр кубарем катится с плохо оструганной полки, неуклюже растопырив спросонья руки. Уже на полу вагона, растирая рукавом шинели сочившуюся из разбитого носа кровь он начал осознавать происходящее. Немецкие самолеты. На их военно-полевую летучку напали пикировщики. И это очень, очень плохо. Хрустя осколками стекла, поскальзываясь и падая Петр двинулся к выходу.

Кругом кричали, шипение пара локомотива смешивалось со стуком сапогов, выбегающих из вагонов людей. Раненые солдаты в окровавленных бинтах и санитары, помогая друг другу, выходили из вагонов. Впереди от паровоза железнодорожные пути были полностью разбиты, искореженные балки шпал торчали из нескольких дымящихся воронок. Нарушив все действовавшие инструкции и резко остановив во время налета поезд, машинист спас им всем жизни: упавшие впереди бомбы при движении поезда наверняка бы накрыли самый центр состава. Но расслабляться было еще рано, так легко выпускать безоружную жертву немцы не любили.

-Товарищ военврач, лапотники возвращаются! - молодой солдат указывал пальцем на хмурое небо. И верно, впереди, над леском, появилась цепочка "Юнкерсов" с хорошо узнаваемыми, видными издали, не убирающимися шасси. Покрытые вытянутыми обтекателями, колеса походили на свисающие с крыльев, одетые в лапти ноги. Прошло несколько мгновений и вот уже первый в цепочке самолет, сделав полуразворот над составом, свалился в крутое пике и с нарастающим воем понесся навстречу разбегающимся в панике людям.

По колено проваливаясь в сырой весенний снег под откосом полотна, Петр неуклюже побежал от состава. Ужас возник внезапно. Словно липкой холодной ладонью кто-то неприятный и злой пробрался за ворот и цепко схватил горло. В звенящей от нарастающего воя голове бешено крутилась лишь одна глупая мысль: "Хочу жить, жить, жить...". Сделав еще несколько нелепых, прыгающих шагов, Петр споткнулся о что-то твердое и упал, пробивая телом жесткий наст, окунаясь расцарапанным лицом в холодный рыхлый снег. И в это мгновение же прозвучал близкий взрыв.

Комки вывернутой земли ударили по спине. Словно пьяный Петр поднялся на колени трясущейся рукой отирая с лица прилипшую грязь, смешанную со снегом и кровью. Оглянулся и увидел что спасло ему жизнь оказавшись под ногами за секунду до падения бомбы.

На снегу животом вниз лежала молодая санитарка. Что-то ужасающе неживое было в раскинутых руках и вывернутой на бок голове девушки. И только в широко раскрытых глазах с удивленно поднятыми бровями и в упрямо сжатых губах читался протест совершимшемуся преступлению против молодой жизни. "Зиночка", - вспомнил он её имя, - "голос красивый, поет... Пела хорошо".

Петр как во сне не мог оторвать взгляд от расплывающегося бурого пятна на растреппаных, вибившихся из-под ушанки коротко остриженных светлых волосах и в душе поднималась нестерпимая, жгущая изнутри яростная злоба. Страха не было. Не слыша себя, оглушенный, он вскочил на ноги и закричал срывающимся голосом в след бомбардировщикам:

- Сволочи!

Поезд горел. Обернувшись, он увидел как из окон вагона с тяжелоранеными вырывается густой черный дым и злыми язычками пламени поднимается на крышу. Закрыв рукой лицо, словно в пасть чудовищу, Петр бросился в пышащую жаром дверь вагона. Внутри был ад. Под низко стелющимся дымом оставалась узкая полоска воздуха, где под полками кричали, бившиеся в окровавленных, тлеющих от нестерпимого жара, бинтах люди. Хватая губами воздух военврач пополз к ближайшему раненому и, схватив его за плечи, потянул к теряющемуся в дыму светлому проему выхода. Если бы упирающийся, кричащий в панике человек не был так слаб, Петру ни за что бы не удалось дотащить его до двери, но тут ранение сыграло на руку и вывалившись из прохода с бойцом в руках он глубоко вдохнул прохладный, показавшийся таким сладким, воздух. К нему уже спешили солдат и санинструктор в вымазанной сажей гимнастерке.

Живой? - крикнул Петру кто-то, но, не отвечая, он снова встал на ноги и упрямо пошел обратно. В вагоне кричали. Схватившись за горячие скобы у двери он собирался подтянуться к дымящемуся дверному проему, но новый, близкий взрыв бомбы сотряс землю. Что-то обжигающе горячее сильно ударило Петра в спину и, будто кто-то резко выключил свет, он упал наступающую непроглядную тьму. Тьма и тишина...

Тишина, редко перебивающаяся тяжелыми ударами сердца и вторящим им сигналам системы кардио-респираторного мониторинга.

В возвращающейся реальности он почувствовал, что кто-то держит его за руку. И не разумом, но усталым своим сердцем понял - внучка Танюшка, гордость старика, продолжательница дела всей его жизни - врач.

-Таьяна Васильевна, вы же все понимаете, мы сделали все возможное, - в тихом мужском голосе слышалось волнение, - но у Петра Семеновича очень почтенный возраст, это и то уже чудо, что он прожил все эти годы с осколком у самого сердца.

Голос запнулся на секунду.

-Он же наш учитель, мы сделали все. - голос замолк, - Я оставлю вас.

В тишине он ощутил прикосновение губ к щеке и такой родной голос, проникая в само сердце прошептал:

-Дедушка, прошу тебя, - горячая слеза упала на лицо старику, - я так хочу сказать тебе спасибо, спасибо за все-все...

Яркая точка впереди расширялась и росла, заполняя собой все пространство вокруг. "Весной солнце всегда особенно яркое", подумал Петр, подставляя молодое лицо горячим белым лучам и счастливо улыбнулся...