Ужасы блокадного Ленинграда. Людоеды.⁠⁠

Разбирая шкаф со своими старыми вещами, я наткнулся на маленький коричневый блокнот. Спешно пролистав его, я заметил запись, сделанную мной когда-то «02.05.2015, Навестить Антонину Ивановну».

С Антониной Ивановной я познакомился в апреле 2004 года. В то время мы с коллегами записывали интервью с ветеранами ВОВ и блокадниками Ленинграда. Мы делали большой репортаж о Великой победе…

- Так-с, – корреспондент деловито оглядела квартиру где мы только что закончили писать очередное интервью, - ничего не оставила? – потом она взглянула на старинные часы с кукушкой что висели на стене, потом на меня и снова на часы, – Половина восьмого вечера, я побежала! Надо Артёма из секции забрать. Сам справишься? – и не дожидаясь моего ответа юркнула в дверь.

- Справлюсь, – пробубнил я.

Водителя еще не было, и я неспешно стал сворачивать съемочное оборудование.

- Хоть что-то интересное записали за эти дни? – спросила меня Антонина Ивановна.

- Вчера один блокадник про каннибализм рассказывал. Жуткие вещи говорил.

- Вы это по ТВ покажете? – шепотом спросила она и посмотрела на то, как я упаковываю камеру в кофр.

- Главный редактор сказала, что это не в формате нашего канала.

- О таком, наверное, не принято рассказывать, – блокадница глубоко вздохнула, – Я тоже много чего не рассказала на камеру, сынок. Надо ли вам знать обо всех ужасах и трагедиях войны? Да и в совете ветеранов нам наказали много лишнего не болтать, – она сделала длительную паузу, образовавшуюся тишину плавно заполнило ровное тиканье настенных часов, а потом продолжила, – В 1943-м погибало от голода по двадцать тысяч человек в день. Ты только представь – двадцать тысяч человек – это население маленького города. Крематориев не хватало, трупы жгли прямо на улицах, а пепел грузовиками свозили к ближайшим водоёмам.

На официальном уровне было запрещено писать причиной смерти голод. Поэтому люди в блокадном Ленинграде умирали от болезней, умирали от старости, от артобстрелов, но не от голода. А после блокады правительство занизило данные смертности, – она пристально посмотрела на меня, – А что уж говорить о теме людоедства…

Я помню, – она говорила тихо, будто вновь переживала те далёкие события, – как военные расстреливали трупоедов на улице Репина, в то время эта маленькая улочка была моргом под открытым небом. Таких моргов было много по городу. Измождённые голодом и доведенные до отчаяния люди прокрадывались к трупам словно шакалы, их глаза блестели в свете луны – жуткая картина. Они срезали мягкую плоть с мертвецов ножами, отстригали её ножницами, рубили топорами, а те, у кого не было подручного инструмента рвали мёртвую плоть голыми руками, отгрызали её. Но это еще пол беды, сынок, – она стала говорить совсем тихо, так, что мне пришлось прислушиваться, – были и пострашнее звери – убийцы-каннибалы. Они устраивали настоящую охоту на людей. Сначала эти твари охотились ночью, а потом всё чаще стали появляться днем. Я и сама пострадала от их зверств, сынок. Это было в январе 1942 года.

Наступила суровая и беспощадная зима. В городе замерз водопровод, люди брали воду из городских канализаций и Невы. В тот злополучный день я укутала Сашеньку потеплее и отправилась с ним к проруби за водой. Сашенька всегда, с самого своего рождения, был привязан ко мне. Как только он научился ходить, то бегал за мной попятам, куда я – туда и он. Вот и в тот день он пошел за мной.

На улице разыгрывалась метель и мы, завёрнутые в теплые шубы, спешили добраться до проруби. На пол пути нам встретилась женщина, она плакала и причитала. Подойдя к ней ближе, мы узнали, что она потеряла свои очки и не может найти дорогу домой. Она умоляла нас чтобы мы её проводили, говорила, что её маленький сын дома совсем один, говорила, что вода в проруби всё ровно замерзла и надо иметь богатырскую силы чтобы проломить лед, а дома у неё есть чистая питьевая вода и она ей с нами поделится. Мы сжалились над женщиной и согласились провести её до дома.

Большая коммунальная квартира где жила женщина была не тронута войной. Мы с Сашенькой стояли возле огромного окна в просторном зале и смотрели на то, как гуляла вьюга по заснеженному Алексеевскому саду.

- Сашенька, родной мой, потерпи. Сейчас тётя нам водички принесет, и мы пойдем домой. Погрейся пока, тут тепло, – я обняла брата за плечо, – Снег сегодня белый, белый, от него кругом светло. Рукавицы я надела, в зимней шубке мне тепло. Пусть метет метелица, белым снегом стелется, а мы валенки надели, - Не боимся мы метели! – твоя любимая Зимняя песня, Сашенька. Помнишь, как читала нам её мама? – он улыбнулся и крепко обнял меня своими маленькими ручками.

- Эти штоли? – раздался осипший мужской голос позади нас.

- Хватай их, разбегутся!!! – провизжал уже знакомый мне женский голос.

А потом темнота в глазах и звенящая боль в ушах. Меня оглушили сзади чем-то тяжелым.

Я очнулась абсолютно голая в холодном и большом корыте, в котором скот обычно кормят. Рядом стоял худой и сутулый мужичек и пялился на меня. Я как могла прикрылась руками.

- А ты красивая, – медленно произнес сутулый, – фигурка у тебя красивая. С-сколько тебе лет?

- Где мой братик? – крикнула я.

- Варится, – со спокойным видом сказал сутулый, – а тебя мне помыть надо. Тебя тоже сварим.

Дальше всё происходило как в страшном сне. Меня помыли как моют тушку убитого животного, одели в лохмотья и заперли в чулане. За стенкой чулана кто-то все время копошился и мычал.

- Сашенька! – я всё еще надеялась на то, что мой брат жив, – Сашенька, это ты!?

Но в ответ лишь раздавалось мычание и возня. Слёзы ручьем полились из моих глаз, и я изо всех сил начала бить по двери.

- Откройте!!! Выпустите меня!!!

Дверь чулана открылась, в проёме стоял сутулый, – Чего шумишь, девочка?

Я мышкой юркнула между его ног и выбежала в большой и темный коридор. Не оборачиваясь я добежала до огромной двери, отщёлкнула защелку, на которую была закрыта входная дверь и выбежала на улицу.

На улице ревела метель, был жуткий мороз. Я понимала, идти полуодетой и босой в такую погоду – смерти подобно, но меньше всего на свете я хотела быть съеденной людоедами. Поэтому обратного пути у меня не было.

Обессиленная и еле бредущая сквозь метель я наткнулась на друга своего старшего брата. Он закинул меня на плечо и отнес в убежище.

Давид и Вектор укутали меня в теплые веще и дали в руки горячую кружку с хвойной настойкой. Отогревшись и придя в себя, я обо всём рассказала своему старшему брату Вектору.

- Саша всё еще жив, – утвердительно сказал Вектор, – мы с Давидом вернем его. Ты точно помнишь где живут эти сволочи?

- Да, помню. Окна их квартиры выходят прямо на Алексеевский сад.

Я напросилась пойти вместе с ними. Они долго отговаривали меня, говорили, что я отморозила ноги, что мне лучше побыть в тепле, но я не отступала.

Поздней ночью Вектор вскрыл тот самый замок, и мы словно тени проникли в логово людоедов. Все обитатели квартиры мирно спали и это давало нам преимущество. Сутулому и еще двум людоедам мы перерезали горло во сне, а женщину мы разбудили. Мы хотели узнать жив ли Сашенька…

 

«Д-з-з-з-з-з-инь! Д-з-з-з-з-инь!» – Раздался звук дверного звонка.

Антонина Ивановна остановила свой рассказ и взглянула на меня. Её взгляд уже не казался прежним и добрым, теперь он был каким-то морозным. Было ощущение что та самая холодная зима 1941 года отразилась в её глазах.

- Это, наверное, за вами пришли, – тихо сказала блокадница.

- Водитель видимо, – я некоторое время собирался с мыслями, – Так, вы нашли своего младшего брата?

- Я нашла кое-что другое, кое-что важное… Вы как-нибудь заходите в гости, Витя. Я вам обо всём расскажу.

 

Я не раз был в гостях у Антонины Ивановны. Ей было что мне рассказать. И эти рассказы я передам вам.

©Виктор Вульхабнс