Рассказы штурмана Игоря Жилина (ч.15)
Флотский порядок
Мне всегда нравилось возить Главнокомандующего ВМФ. Может, потому, что нашему экипажу возить его приходилось чаще других.
У нас ведь как распределяются задания. Получает командир полка задачу — перевезти адмирала флота Чернавина. Почесав в затылке, он спрашивает у комэски:
— Кто у вас крайний раз Чернавина возил?
— Экипаж Бойченко, — следует чёткий ответ.
— Вот пусть он и везёт. Они наверняка уже привыкли друг к другу.
Так в очередной раз мы, привыкшие друг к другу, приземлились в столице Северного флота — городе Североморск. Надо отдать должное флотскому порядку — экипаж всегда принимают на пять с плюсом. И транспортом обеспечат, и в профилактории поселят, и баньку устроят. Одним словом — курорт. И продолжается этот курорт до ночи перед обратным вылетом.
Только легли спать, около 22:00 стучится дежурная:
— Командир, вас к телефону.
— Это оперативный дежурный КП авиации Северного флота. У вас всё нормально? К завтрашнему полёту готовы?
— Было нормально, пока вы не позвонили. Экипаж уже лёг спать.
— Извините. Флотский порядок. Мне необходимо доложить наверх. Отдыхайте.
Через тридцать минут опять командира вызывают к телефону:
— Это оперативный дежурный Северного флота. У вас всё готово?
Чертыхнувшись про себя, командир рапортует:
— Всё готово. Самолёт заправлен, стоит на стоянке. Все системы корабля подают надежды на успешный исход задания. Экипаж отдыхает.
— Ну, отдыхайте, отдыхайте. Я доложу начальству. У нас флотский порядок.
Ворча что-то под нос, командир опять укладывается в кровать.
Снова звонок:
— С вами говорит оперативный дежурный КП авиации ВМФ. У вас всё нормально? К полёту готовы?
Скрипя зубами от злости, командир выдает:
— Всё готово! Все спят, кроме меня!
— Что же вы не спите? Отдыхайте. Извините, что побеспокоил. Я должен доложить. Таков флотский порядок.
Когда около полуночи в очередной раз зазвонил телефон, командир с рёвом, как раненый тигр, вскочил с кровати и, не надевая брюк, в одних трусах помчался по коридору.
— Слушаю!!! — заорал он в трубку.
— Оперативный дежурный Главного штаба ВМФ. У вас всё нормально? Доложите о готовности к полёту?
Если бы звонивший в этот момент очутился рядом, командир сожрал бы его вместе с кортиком и якорями:
— Кому я ещё не докладывал?! Горбачёву?! Вот я завтра доложу вашему Главкому, что вы мне спать перед полётом не даете!!!
На другом конце стали извиняться, ссылаясь на флотский порядок. Командир в ярости швырнул трубку. Он ещё долго, что-то бормоча, ворочался в постели, пытаясь уснуть.
Вот такой он — флотский порядок!
Физиология
Прапорщик Миша Булычёв служил в Мелитополе воздушным стрелком…
Я в жизни не видел такого оптимиста: невысокого росточка, белокурый и звонкоголосый с постоянной улыбкой на румяном лице. А румяное оно у него было в любое время суток и года.
Как-то наш комэск в шутку спросил его:
— Миша, а у тебя лицо когда-нибудь бледнеет?
— Да, командир, когда член встаёт, вся кровь приливает к нему, и лицо бледнеет, — шутя ответил Миша.
Ничего не поделаешь — физиология…
Учения
В феврале полк готовился к учениям. Предстояло ночью перелететь в Кировабад, принять на борт десант и выбросить его на рассвете на незнакомую площадку. Для тех, кто давно служил, дело было обычное, хотя и не плёвое. Нам же, желторотикам (двум экипажам, не подготовленным к полётам в боевом порядке в составе полка по причине своей молодости-неопытности), предстояло загодя доставить туда группу обеспечения: машину-радиостанцию, машину-санитарку, руководителя на площадку десантирования, зама по тылу, наземных инженеров и поварих с официантками из лётной столовой. В общем, как в детской песенке — вот, компания какая.
Слава Богу, долетели без приключений. Приключения начались на земле. Когда мы пришли, чтобы определиться на ночлег, заведующая профилакторием транспортников нас с порога огорошила:
— Мелитопольцы? Места есть, но ваш зам по тылу приказал без его разрешения никого не селить.
На наши вопросы о причине такого решения и где его автора можно найти, предельно ясно ответила:
— А хрен его знает? Приехал он с какими-то офицерами. Поселились и куда-то уехали. Куда — не сказал, но мелитопольцев приказал не селить.
Кировабад вся военно-транспортная авиация знала как коньячный Клондайк. Ещё бы — ворованный на местном коньячном заводе коньяк там на разлив продавался по четыре рубля за литр. Видимо, пока полк не прилетел, за ним родимым наши пассажиры и уехали.
Ждать их до ночи мы не могли, пошли в профилакторий истребителей, благо он располагался напротив. Места там были только для семерых. Командиры стали тянуть спички. Удача выпала не нашему экипажу. Надо было что-то делать. Позвонили в профилакторий, откуда нас до этого вежливо отфутболили и, представившись замом по тылу, разрешили поселить только наш экипаж, что исполнительная заведующая и сделала.
Ближе к ночи на грузовике приехали наши пассажиры. Полчаса они сгружали и заносили в номера полные канистры. А зам по тылу тащил ещё новый унитаз. В те времена в Мелитополе даже обладателю столь заветной должности достать его было проблематично. В Кировабаде же был завод фаянсовых изделий.
Мы легли спать, а наши соседи уехали на аэродром встречать прилетающий полк. О том, что учения прошли удачно, мы узнали часа в три ночи, когда наши пассажиры, проводив без отказов все самолёты, вернулись и стали пробовать купленный коньяк. Дегустация дошла до песен. Угомонились они уже перед рассветом.
Утром в общем умывальнике мы встретили дико матерящегося нашего зама по тылу. Он, ещё не протрезвев, пытался помыть в раковине свою фаянсовую покупку.
— Суки! Суки! Нажрались, как свиньи! Это же надо — не дойти до туалета и нагадить в мой новый унитаз! Ну, они у меня узнают, почём фунт лиха! — это были его самые безобидные слова.
В полёте на обратном пути зам по тылу зашёл к нам в кабину со словами:
— Мужики, поймите, с кем не бывает. Я прошу забыть этот инцидент. А я уж вас отблагодарю.
Поэтому мы решили, что это он сам и обновил свою покупку, стоящую у его кровати, в коньячном угаре, не помня об этом.
Вот почему зам по тылу и не разрешал нас селить с ним вместе, чтобы никому не рассказали.
Учите матчасть
С тех пор, как самолёты оборудовали туалетами, авиация перестала быть уделом мужественных и смелых людей…
После крупных учений стран Варшавского договора везли мы из ГДР в Москву группу из двадцати пяти наших доблестных генералов. Никогда я раньше не видел такого количества лампасов, собранных в одно время в одном месте. Там, где я раньше служил, генерал был один — командир дивизии. Комдивы часто менялись. Покомандовав нами года два, они уезжали в Москву на повышение. Как только Москва их всех вмещала? Правда, сегодня в результате реформы армии генералов на улицах и в метро заметно поубавилось. Их место заняли уроженцы южных республик. Откровенно говоря, с генералами мне было как-то спокойнее.
Однако вернемся к нашим баранам — извиняюсь, к пассажирам. Как и положено победителям, все они возвращались домой с трофеями — большими одинаковыми коробками, подписанными их фамилиями, с сервизом «Мадонна» внутри. Я не видел таких в свободной продаже. Видимо, местный начальник военторга, отрабатывая своё место, по такому случаю открыл для высоких гостей «пещеры Али-Бабы» — военторговские склады. Я его не осуждаю. Гораздо почётнее и прибыльнее служить в Европе на передовых рубежах борьбы с мировым империализмом, чем где-нибудь в глубоком тылу на Дальнем Востоке.
Полёт проходил ещё до знаменитого горбачёвского указа о борьбе с пьянством и алкоголизмом, поэтому пассажиры могли поднять стакан-другой за победу русского оружия, чем они с удовольствием и занимались.
В самый разгар веселья один из пассажиров — невысокий седенький генерал-лейтенант — вышел из салона на кухню. Выделывая ногами замысловатые па шотландской джиги, руками он дёргал на себя дверь туалета. На двери — табличка «Толкните» на русском и английском языках. Но пассажиру, видимо, было уже не до чтения. Пока борттехник пришёл к нему на помощь, в воздухе запахло мужеством, и у генерала спереди на брюках образовалось мокрое пятно. Безрезультатно попытавшись просушить его туалетной бумагой и произнеся сакраментальное:
— Бывает, — генерал с виноватым видом присел на откидное сидение.
Так он и просидел весь полёт на кухне, обмахивая брюки газетой.
Так вот, к чему это я пишу. Учите, ребята, матчасть, если не хотите оказаться в положении описанного генерала. Или уж, на худой конец, читайте надписи на табличках.
Француз
На четвёртом курсе в Жданове сразу после Нового года нашу роту разделили пополам. Те, кому предстояло летать в учебном полку, оставались на месте, а тех, кому повезло попасть на стажировку по всему Союзу в боевые полки ВТА, на самолётах вернули в Ворошиловград.
Командиром роты нам назначили здоровенного капитана с красным лицом и говорящей фамилией Бохун. Человек он был не злой, но ужасный тугодум, как сейчас говорят, тормоз.
Как-то раз, войдя в спальное помещение, ротный видит такую картину. На кровати в парадной форме лежит курсант и читает книгу.
— Товарищ курсант, вы почему в «парадке»? — грозно вопрошает Бохун.
Здесь надо сказать, что до самой стажировки командиры безуспешно пытались нас переодеть в повседневную форму, чему мы успешно сопротивлялись. Должны же выпускники чем-то отличаться.
— Я инструкцию экипажу самолёта Ан-12 читаю, — вскакивая с кровати, бодро отвечает ему курсант.
— А почему вы днём в одежде на постели лежите? — не унимается капитан.
— Так я же в «парадке», — огорошивает ротного курсант.
— А-а, то-то же… — многозначительно протягивает Бохун и удаляется в канцелярию. Казалось, было слышно, как мысли со скрипом ворочались в его голове.
К четвёртому курсу у нас в роте появилось немалое количество женатиков. После вечерней проверки они через аэродром дружно шли в самоволку в город к жёнам. Благо он располагался в паре километров от училища.
Перед утренним построением, вернувшись от жены, курсант Алик Перфилов сталкивается в дверях с командиром роты.
— Товарищ курсант, вы почему небриты? — спрашивает его капитан.
— Я с вечера бреюсь. Знаете, французы всегда вечером бреются, чтобы доставить удовольствие даме, — заливает ему Алик. Не рассказывать же, что он в самоволке проспал. Где там было бриться, он и так бежал, чтобы успеть на построение.
— А почему обувь не чищена? — не унимается ротный.
— Я сейчас почищу, — отвечает курсант и, наклонившись, пытается стереть носовым платком пыль с ботинок.
В конце построения Бохун с многозначительным видом изрёк:
— Товарищи курсанты, обращаю ваше внимание на внешний вид. Вы же выпускники, должны пример показывать. А то спрашиваю одного курсанта, почему ботинки не чищены, а он мне говорит, что он француз. Вот так-то!
Хороша страна Болгария
Насколько хороша страна Болгария, я понял после первого полёта в Софию.
В Болгарию мы возили почту раз в неделю, по средам. Наших регулярных войск там не было, а группе офицеров объединённого штаба и этого было достаточно. А поскольку приземлялись мы в Софии в международном аэропорту, чтобы не светиться перед иностранцами, летать положено было в форме гражданской авиации. Самолёты у нас и так были в аэрофлотовской окраске.
Эту форму нам выдавали на складе. Хитрый прапорщик-кладовщик, увидев, что я открываю дверь во вверенное ему хозяйство не ногой, держа в обеих руках по бутылке водки, нужного мне размера, конечно, не нашёл, посоветовав прийти в другой раз. Во время переучивания на новый тип самолёта я летал на задания практически через день, поэтому повторный поход на склад откладывал до лучших времен, надеясь, что аэрофлотовская форма мне не скоро понадобится.
Тут, как назло, штурман эскадрильи ставит мне задачу: готовиться лететь с ним завтра в Софию. На мой жалкий лепет, что у меня нет гражданской формы, мудро отвечает:
— Это твои проблемы. Попроси у кого-нибудь.
Я только пришёл в полк, никого ещё не знаю. У кого мне просить. На помощь пришёл замполит эскадрильи:
— Возьми у меня, слетаешь разок.
Несмотря на то, что Герасимович был на десяток с лишним сантиметров ниже меня, а в талии в два раза шире, я ему был благодарен за заботу. Облачившись в его форму, я не знал, плакать мне или смеяться. Брюки, чтобы не казались короткими, пришлось опустить на самые… (я извиняюсь). Китель я решил не застёгивать, стараясь поглубже втянуть руки. Фуражку пришлось носить под мышкой — она была на три размера меньше. Огородное пугало, да и только! Что ж, выбирать всё равно было не из чего, а лететь надо.
На контроле готовности мой инструктор строго-настрого предупредил меня:
— Повнимательнее. У нас после Болгарии не один экипаж погорел на таможне. С собой — только разрешённая тридцатка — и ни копейкой больше!
Приземлились в Софии. Второй пилот ещё в полёте, собрав у экипажа по тридцать рублей, помчался в аэропорт обменивать их на болгарские лёвы. Комэск со штурманом эскадрильи повели меня учить оформляться на вылет в международном аэропорту. Учёбу они начали с фришопа, купив за рубли по несколько бутылок «Плиски». Увидев, что я скромно разглядываю витрины, спросили:
— А ты почему ничего не берёшь? Выгодно, коньяк в два раза дешевле нашей водки.
— Вы же сами говорили, что с собой иметь только тридцать рублей, а я отдал их помощнику.
— А я, по-твоему, должен был призывать тебя к нарушению таможенных правил? — парировал инструктор.
— Не маленький, сам должен соображать. Учти на будущее.
Подав флайт-план, вернулись в самолёт. Тут и правак с деньгами прибежал. На болгарском военном рафике поехали в город. В то время у нас был книжный бум, даже на сданную макулатуру книги покупали. Поэтому решили сделать набег на книжные магазины. Экипаж, как орда, врывался внутрь и за неимением времени скупал все, что ни попадя. Наш бортинженер ухватил два комплекта трёхтомника Рашидова, ещё не распакованных от оберточной бумаги. Другим не досталось ни одного.
По пути на аэродром экипаж стал приставать к бортинженеру с просьбами.
— Николаич, зачем тебе два одинаковых трёхтомника? Продай один своим.
На что последний самодовольно отвечал:
— Мне инженер эскадрильи деньги дал, просил купить книги. Вот ему и отдам.
— Ну, дай хоть посмотреть.
Распаковав покупку, бортинженер с улыбкой открыл первый том. Внезапно на лице его отразилась целая гамма чувств.
— Кто хотел купить? — громко завопил он. — Продаю сразу оба комплекта.
Тень сомнения зародилась у экипажа. Комэск, взяв одну книгу, вслух прочитал:
— «Рашидов Шараф Рашидович. Первый секретарь ЦК компартии Узбекистана. Собрание сочинений, статей, выступлений». Сам читай эти шедевры. Вот инженер эскадрильи обрадуется твоей покупке!
— Да он меня сожрёт за это. Во всяком случае, за границу больше не пустит.
— Поделом тебе. Не надо жадничать среди своих. Читай теперь, да не забудь законспектировать. А лучше подари их секретарю парткома, он защитит тебя от мести твоего инженера.
На том и порешили.
А я по прилёту сходил на склад, как положено, и получил всё что хотел.
Человек нашёл себя
Учился со мной в штурманском училище гагауз Гриша Гайдаржи. На втором курсе понял он, что воздушная навигация — не дело всей его жизни. А уйти добровольно нельзя — в солдаты заберут. Решил Гриша «косить» на здоровье — мол, укачивает его в полёте.
Летали мы тогда на Ан-12 в грузовой кабине. Летом на малых высотах там и здорового укачает. Но, на свою беду, Гриша был крепким парнем. Выросшего на молдавском вине, его не только не рвало, даже не тошнило.
Тогда Гриша откровенно признался инструкторам, что хочет уйти из училища и попросил подтвердить медицине его непереносимость к полётам. Те вошли в положение и подтвердили. Врачи, видимо, с недоверием отнеслись к их словам, потому что приставили в очередной полёт к Грише прапорщика-фельдшера для наблюдения за его муками.
Бедолага Гриша спрашивал у всех, что ему делать. Одни советовали два пальца в рот — Гриша засовывал в рот весь кулак. Никакого результата. Тогда кто-то в шутку посоветовал съесть в самолёте живую муху. Гриша шутки не понял, наловил в туалете мух и, оборвав им крылья, посадил в спичечный коробок.
В день полётов с коробком в кармане и с лицом героя, идущего на подвиг, Гриша занял своё рабочее место рядом с фельдшером. На Гришино счастье молодой прапорщик-фельдшер сам летел впервые и вместо медицинских наблюдений больше глазел в иллюминатор. Тогда Гриша достал муху и отправил её в рот, смачно зажевав. Первым стошнило курсанта, который всё это видел. И тут началась цепная реакция. Один за другим будущие штурманы обильно поливали рвотными массами приборные доски своих учебных мест. Фельдшер, не долго думая, тоже примкнул к ним. По кабине лихорадочно носились штурманы-инструкторы, уворачиваясь от брызг, и страшно матерящийся бортовой техник, обещавший всех поубивать или сбросить с самолёта.
Запросили аварийную посадку и сели. Вся лётная группа с зелёными лицами еле выползла из самолёта. Прапорщика-фельдшера выносили на руках — думали, что он помер. Один Гриша не проронил ни капли — видимо, мухи несвежие были. Этот случай медицина признала пищевым отравлением. Всей лётной группе промыли желудки. И ещё три дня лётная группа отмывала самолёт.
А Гришу всё-таки списали по состоянию здоровья. Он поступил в пищевой институт на факультет виноделия. Нашёл человек себя.
Язык мой - враг мой
Кто помнит, в Советской Армии всем офицерам политрабочие настоятельно рекомендовали выписывать газету «Красная звезда», а если ты коммунист, то ещё газету «Правда» и журнал «Коммунист Вооружённых Сил». Да так настоятельно, что если ты подписался на почте, а не у замполита в эскадрилье, то должен принести и показать ему квитанции о подписке на эти издания.
Служил у нас в авиационном полку один борттехник предпенсионного возраста. Как-то раз, сидя в курилке, он пошутил, заметив, что журнал «Коммунист вооруженных сил» неплохо бы издавать на туалетной бумаге — чтобы хоть какая-то польза от него была. Кто-то добавил, что можно и без текста — для экономии краски. Это услышал замполит эскадрильи.
Услышал или кто-то ему в уши надул — не суть важно, но результат один. Рассмотрели персональное дело этого капитана на партсобрании и вкатили партийный выговор за политическую близорукость. А вы как думали? Повезло ещё, что только этим ограничились — хотели совсем с борта снять.
Пришло время борттехнику увольняться из армии по возрасту. Пришёл на него из Москвы приказ, выдали ему обходной лист. С этим листом в одной руке и кобурой, чтобы её сдать, в другой входит капитан в штаб эскадрильи со словами:
— Вот и пришла пора рассчитаться.
В мгновение ока замполит, стол которого находился у открытого окна, как заяц сиганул через подоконник на улицу и побежал прочь зигзагами. Сначала никто ничего не понял, потом, вспомнив про выговор, сообразили — увидев кобуру, замполит слова борттехника принял в свой адрес. Хорошо ещё, что не обделался.
Элеутерококк
Было это давно. Я только пришёл служить в Чкаловский, и штурман эскадрильи стал записывать мои данные в свой кондуит. Когда дело дошло до жены, он с гордостью воскликнул:
— Смотри-ка, я на десять лет тебя старше, а жёны у нас с одного года!
На что мне оставалось ответить только:
— Бывает.
Позднее я узнал, что у него уже вторая жена, но к делу это не относится…
Прошло несколько лет. Весь полк загнали в солдатский клуб — на лекцию начмеда о профилактике зимних обморожений, которую, как обычно, никто не слушал и после которой, как обычно, оставили время для вопросов. Поскольку аудитория там была сугубо мужская, то и вопросы пошли на животрепещущую тему:
— Скажите, это, правда, что женьшень помогает при мужском бессилии?
Повторяю, аудитория была исключительно мужская, поэтому доктор доходчиво ответил. Тут поднимается мой штурман эскадрильи и спрашивает:
— А элеутерококк тоже помогает?
— Да. Он оказывает такое же действие.
— Вот, я его ежедневно и принимаю, — громогласно на весь полк заявил штурман эскадрильи. Никто его за язык не тянул.
Объявили перерыв до следующей лекции. Все вышли на улицу и стояли группками, покуривая и беседуя о своём. Я спросил у штурмана эскадрильи, помнит ли он, что наши жёны одного года рождения.
— Конечно, помню, их и зовут одинаково — Иринами.
— Разница лишь в том, что мне элеутерококк не нужен, — ответил я.
Под дружный хохот окружающих бедолага штурман покраснел, открыл, было, рот, но так ничего и не сказав, опять закрыл. А я понял, что нажил себе врага на всю оставшуюся жизнь. К счастью, его вскоре перевели в другой полк.
еще давай