От психа до психоконсультанта. История одного сумасшествия - 1⁠⁠

ABSTRACT (или краткое содержание для тех, кому лень читать всё)

Однажды я сошёл с ума. Лечился у разных врачей разных направлений, потом попал в психушку. Не от военкомата или другой организации, связанной с комиссиями, а по-настоящему.

В психушке встретил К. Она работает там клиническим психологом и является лучшим специалистом из всех, кого я знаю. Постепенно мы поняли, что у нас много общего, и что вместе нам гораздо лучше, чем по отдельности.

В дурдоме я лежал два раза, и после каждого из них мне становилось гораздо хуже, чем до. В итоге я переехал в другой город к К., и мы стали разрабатывать курс моего лечения самостоятельно.

Каких только диагнозов мне не ставили, пока я лечился амбулаторно и в стационаре: депрессия, биполярно-аффективное расстройство, шизотипическое расстройство, обсессивно-компульсивное расстройство, шизофрения… Казалось, что каждый врач считает своим долгом поставить мне новый, не похожий на предыдущие, диагноз. В итоге выяснилось, что у меня диссоциативное расстройство идентичности (оно же «множественная личность», оно же — «раздвоение личности»). Меня — четыре. В том смысле, что во мне живут четыре разных человека.

Сейчас, после применения разработанного совместно с К. курса лечения, я чувствую себя гораздо лучше, большинство неприятных симптомов удалось побороть. Но самое интересное заключается в том, что, подбирая себе лечение и исследуя собственное заболевание, я прочёл довольно много литературы и… решил сменить профессию. Сейчас я занимаюсь психоконсультированием.

В комментариях готов ответить на вопросы о том, каково это — когда в тебе живут четыре разных субличности, об особенностях содержания в психушках в качестве пациента, о том, чем отличается психолог от психиатра, о психотерапии, психологии, психиатрии и психофармакологии. Ну, и на любые другие (в пределах своей компетенции).

Ну, а ниже — моя история в полном изложении.

==================================

ДЛИННОТЕКСТ

Часть 1 — Про дурдом

Однажды я сошёл с ума… Точнее, не так. Если говорить совсем по-честному, я всегда был «странненьким». В детстве моим любимым занятием было сидеть на кухне и ковырять пальцем стену, это было интереснее, чем игры с другими детьми, чем книги, чем рисование, чем всё на свете.

В возрасте около 10 лет я совершил первую, по-детски наивную попытку убить себя. Очевидно, не получилось. В 12-13 лет я попробовал ещё раз. Где-то в этот же период я впервые прошёл курс психокоррекции, направленный на снижение агрессии (после того, как я пришёл с пневматикой в школу и «расстрелял» одноклассников (самого главного взрослые не знали — изначально я хотел прийти с боевым оружием, но мне не удалось выкрасть его у взрослых)). В 14 лет я попытался ещё раз, на этот раз гораздо более серьёзно. Но поскольку я был классическим малолетним долбоёбом, у меня ничего не получилось: я не рассчитал прочность верёвки, и моё повешенье закончилось ничем. Ну, точнее, странгуляционной бороздой и лужей всяких выделений.

Несмотря на всё это, я считал себя нормальным. Ну, подумаешь, иногда вижу то, чего нет, ну, четыре внутренних диалога, ну, состояния всякие странные бывают, бред лезет, но жить-то можно. Вот я и жил.

Я понимаю, что, вероятнее всего, моя болезнь прогрессировала с самого детства, но мне казалось, что всё ОК. На момент начала повествования мне уже стукнул тридцатник, я жил, восстанавливался после тяжелого развода, числился на работе и даже получал за это деньги.

А потом — компания, в которой я «работал», в связи с санкциями свернула деятельность в России, и меня уволили. Я понимал, что новую работу я не найду никогда, поскольку ничего не умею. Парадоксально, но ни красный диплом, ни 10+ лет работы, ни куча сертификатов не подтверждали ровным счётом ничего. Было отчётливо ясно, что я не справлюсь ни с какими обязанностями, даже теми, которые считаются простыми. Я прошёл собеседование в крупную российскую компанию на достаточно высокую должность, и мне оставался один звонок в Москву, в котором я подтвердил бы свою готовность приступить к трудовой деятельности, но я не мог его сделать. Страх охватывал и обездвиживал меня.

Я медленно деградировал в своей съемной квартире. Мне было страшно и тревожно. Страшно выйти из комнаты, страшно открыть окно. Самым мучительным испытанием были позывы к мочеиспусканию и дефекации: с одной стороны, мне ужасно не хотелось делать это в той кровати, где я сплю, с другой — экзистенциальный ужас охватывал меня при мысли о том, чтобы сделать несколько шагов до туалета.

Так проходили мои дни. А однажды совершенно внезапно я разучился читать и писать. Совсем. Я смотрел в монитор, видел текст, понимал, что он содержит какой-то смысл, но буквы не складывались в слова, а слова — в предложения. Это похоже на попытку читать незнакомый язык: ты понимаешь, что тут что-то написано, но никак не разберёшь, что именно. Я забыл английский. Совсем. Не мог даже понять, что значит «Ландан из зе кэпитал оф Грейт Бритайн».

Сейчас, с высоты имеющихся знаний, я понимаю, что на биохимическом уровне это были проблемы с дофаминэргической передачей, а на психическом — диссоциация опыта, но тогда это ощущалось просто как потеря части разума.

В таком состоянии меня застал отец. Ну, как «застал». Он позвонил мне и по моим ответам понял, что что-то не так. Тут нужно сделать отступление и рассказать о том, что насчёт отца у меня существовала бредовая концепция: я считал, что однажды он приедет ко мне, вывезет меня в гараж далеко за город, подвесит там за ноги, и будет свежевать, заботливо сохраняя жизнь и продлевая мучения. Я абсолютно искренне в это верил, а потому старался свести свои контакты с ним к минимуму. Он даже не знал, где я живу, а я — старательно шифровался.

Не помню, как он вытянул из меня информацию о моём адресе, но через несколько часов он оказался у меня под домом с врачом-неврологом в машине. Так началось моё длительное и увлекательное лечение.

Каких только фриков я не встретил на своём пути! Тут и невролог, назначающий, среди прочего совершенно серьёзно «Актовегин» с «Мексидолом» (препараты, не имеющие доказанной эффективности), и православный психиатр, который пытался доказать мне, что все мои проблемы — из-за того, что я в бога не верю, и излечусь я только если стану посещать их службы (или как оно там в РПЦ называется), и психотерапевт, который вместо работы с клиентом оставляет его наедине с магнитофонной записью (одной и той же, Карл!) и имеет наглость брать за это деньги…

В общем, я искал нормального специалиста, принимая в то же самое время антидепрессант (пароксетин), нейролептик (кветиапин) и слабенький анксиолитик (гидроксизин). Где-то через месяц-полтора такого лечения способность к чтению и написанию текстов стала постепенно возвращаться, но трудовые навыки оставались по-прежнему недоступными.

Ещё одним забавным эффектом проводимой терапии стала офигенная сексуальная расторможенность. В обычной жизни я моногамен, довольно консервативен и привередлив в этой сфере. А тут… Я начал сношать буквально всё, что движется, не взирая на возраст, социальное положение, внешнюю привлекательность и внутреннюю развитость. А то, что не двигалось, пытался пинать и сношать. Меня как-будто подменили. Я даже дошёл до того, что зарегистрировался на сайте знакомств, чтобы удовлетворять эту свою навязчивую потребность.

Это было забавно, но к решению основной проблемы никак не вело. Огромный «парашют», выплаченный мне бывшим работодателем, позволял жить, но я понимал, что когда-нибудь эти деньги закончатся, и мне таки нужна работа. А работать я не мог. Никак. Нигде. Никем.

Собственно, на этой почве возникла идея отправить меня в психушку. Не буду описывать, как родственники пытались меня туда упихнуть, скажу лишь о том, что, поскольку я был достаточно тихим психом, брать меня не хотели.

Наконец, я попал в дурдом. На тот момент у меня был уже второй психиатрический диагноз (биполярно-аффективное расстройство). В дурдоме было страшно. Как же так, вокруг же эти… ПСИХИ! А вдруг, они на меня набросятся?! А мало ли, что им придёт в голову?!

Первые несколько дней я старался не выходить из палаты. Поскольку у меня была жуткая акатизия (неусидка), я не мог оставаться на одном месте, поэтому я часами ходил от одной кровати к другой, пользуясь тем, что в палате кроме меня никого не было.

Тут немного расскажу о самой психушке. Расположена она в довольно живописном месте, в 20 км. от ближайшего города, фактически в тайге. Вокруг неё образовалась маленькая деревенька с магазином и двумя пятиэтажками. Нет, я знаю, что всякие там заводы и ГОКи часто бывают градообразующими предприятиями, но чтоб дурдом…

В самой психушке достаточно чисто и приятно. Эта чистота поддерживается силами самих обитателей. Заставлять работать никого не нужно, поскольку скука там такая, что даже возможность вымыть коридор воспринимается как развлечение. А если дать психам внеочередной перекур, то можно вообще считать их самыми преданными рабами.

Больше всего мне не понравились две вещи: полное отсутствие дверей и интимного пространства (даже в тулеты двери стеклянные, и приходится испражняться на виду у всего отделения) и то, что мыться-стираться можно два раза в неделю. У нас была прачечная, но одежду там не принимали, только постельное бельё. Поскольку было лето, и, соответственно, ужасно жарко, проблема с нехваткой возможности помыться-постираться стояла очень остро, и, в буквальном смысле, витала в воздухе.

Особенно после того, как в палату положили чувака с водобоязнью и кожными болезнями. Он не мылся вообще (не знаю, почему его не помыли силой, наверное, он из «блатных»), его кожа гнила, распространяя отвратительный запах. К этому добавился дедушка с начинающейся деменцией, которому всегда (даже при жаре в 40 градусов) было холодно, и который закрывал окно. А персонал его в этом поддерживал под предлогом «чтобы сквозняков не было».

Одним из самых трогательных воспоминаний о дурдомовском быте стал ритуал мытья рук. Когда психов созывают на обед, в коридор выходит медсестра, и каждому на руку капает чуть-чуть жидкого мыла. А возле туалета (там раковина) стоит вторая и смотрит, чтобы все помыли этим мылом руки, а не съели его, например. Как в детском саду! Прелесть!

Кормят в дурдоме регулярно, по плохо. Вся еда описывается двумя тэгами — «экономия» и «капуста». Самым шедевральным блюдом, которое мне удалось там попробовать, безусловно, был «молочный суп», приготовленный (внимание!) без молока. Это такие разваренные макароны (или недоваренная макаронная каша) в слегка сладковатой воде.

У нас было образцово-показательное отделение, поэтому там была своя тренажёрка (в которой часть тренажёров не работала, и которая была постоянно закрыта), большой телевизор к комнате отдыха и цветы на окнах. Больничное начальство очень любило этим хвастаться.

Контингент поначалу показался мне адекватным. Ожидая чего-то, что показывают в фильмах о психушках, я был сильно удивлён: мой неподготовленный взгляд не мог выделить никаких ненормальностей у этих людей, и мне казалось, что самый сумасшедший во всей больнице — я.

Однако постепенно пришло понимание (особенно после второго раза), что таки нет, они действительно больные люди. Впрочем, почему «они», правильнее сказать «мы»: кто-то слышал голоса, одного парня насиловали прямо в отделении (в его воображении, естественно, но галлюцинации бывают очень реалистичными), одна девочка была явно маниакальной, куча народу имело бредовые концепции (один, например, считал, что подлые китайцы сделали его наркоманом, подсыпая героин ему в коноплю) и т.д.

Я ожидал увидеть там злых гениев, сумасшедших учёных, ярких религиозных фанатиков, а оказалось, что психи — такие же люди. Просто больные. Это было настоящим открытием для меня.

Нельзя не отметить такой положительный момент нашего дурдома, как множество няшек самых разных расцветок, размеров и даже видов, живущих на территории. С ними как-то лучше себя чувствуешь.

А однажды меня вызвали на осмотр к клиническому психологу. Она понравилась мне сразу: не читала моралей, не отговаривала от суицида, признав это решение моим естественным правом, поддержала разговор о Юнге и самости, толково вела беседу и давала по ходу действенные советы.

Окончательно я понял, что она — весьма необычный, я бы даже сказал, выдающийся, мозгоправ, когда она смогла убедить меня в том, что моя главная идея, которая владела моим разумом уже много лет, на самом деле деструктивна.

Начиная, наверное, с подросткового возраста, я думал, что главной целью личного самосовершенствования в моём случае должно стать полное устранение эмоций. Любых. Сейчас я понимаю, что это распространённое среди шизоидов заблуждение, но тогда оно казалось мне офигенно оригинальной и полезной мыслью.

И я в этом направлении неплохо так преуспел, о чём и поведал К. Она спросила меня о том, чего я хочу получить в итоге, и я рассказал о полностью холодном человеке-роботе, которым я хочу стать, человеке, не знающем ни любви, ни страха, ни жалости, ничего, «чистый разум». Она спросила меня, знаю ли я, как называется такое состояние на языке психиатрии, и я ответил, что нет. «Шизофренический дефект», — сказала она, после чего объяснила, что это такое.

А потом я рисовал ей пиктограммки (это такой тест на нарушения мышления, модифицированная версия теста Лурии), и среди прочего нарисовал генитальный цветочек из экранизации «Стены» Pink Floyd. И она поняла! Она поняла, что это такое, и почему я нарисовал это!

А потом мы стали видеться во время моих прогулок на лавочках на территории больницы. Мы сидели, общались, делились опытом проживания депрессивных состояний и суицидальных импульсов, и это было прекрасно!

А через какое-то время я пригласил её в поход на местную гору, сбежал из психушки, мы сходили туда и… и больше уже не расставались дольше, чем на пять дней. Так пациент сконнектился со своим психологом в стенах психбольницы. Офигеть.

А, вот, доктора там были не очень. Вообще, я думал, что рассказы про то, что в психушке могут «заколоть до состояния овоща» — это такие страшилки, но, когда мне назначили амисульприд в дозе 800 мг. / сут., я понял, что нет. Ощущение такое, что ты живёшь в тазике с глицерином. Время становится таким тягучим, ассоциативные цепочки в голове сокращаются, ты теряешь много баллов своего IQ, и, сюрприз-сюрприз, лишаешься эмоциональности.

На вопрос «Зачем же так?» доктор ответила, что лечит меня от продуктивки при шизофрении. Но в чём заключалась та продуктивка, с учётом того, что у меня не было галлюцинаций, явного бреда и прочего, не понял ни я, ни К.

Но это ещё ерунда по сравнению с тем, что мне назначили одновременно два СИОЗСа. Это такой класс антидепрессантов. Совершенно бессмысленный при моём типе депрессии (СИОЗСы — это селективные ингибиторы обратного захвата серотонина, а у меня проблема в дофаминэргической передаче). Так вот, мало того, что они не имели смысла (для понимающих — это был флуоксетин и флувоксамин в _максимальных_ дозировках), так ещё и, действуя совместно, могли привести к развитию серотонинового синдрома.

Серотониновый синдром — эта такая неприятная штука, которая, если повезёт, может закончиться смертью. А так — полный спектр прекрасных ощущений — судороги, тремор, переходящий в крупную дрожь во всему телу, галлюцинации общего чувства (когда тебе кажется, что у тебя нога бесконечной длины, которая всё время куда-то падает, и ты не можешь идти), в общем, жесть.

Хорошо, что когда меня накрыло (я тогда вырвался на время из психушки), со мной была К., которая быстро поняла, в чём дело и приняла меры к выводу меня из этого состояния.

А ещё они убили во мне волю. Почему-то их больше всего волновала не основная моя проблема (нетрудоспособность), а мои суицидальные мысли. И чтобы эти мысли не переросли в реальные действия, они кормили меня адовыми дозами нейролептиков и транквилизаторов, после чего суицидальный риск действительно снизился… но не потому, что стало лучше, а потому, что я настолько лишился воли, что самоубийство представляло себя слишком сложное дело. Такое же сложное и невыполнимое действие представляло теперь почти что угодно — готовка еды, бритьё, сбор перед выходом на улицу. Волевая регуляция оказалась разрушенной в хлам.

Наконец, я выписался из психушки. Мы жили с К. в разных городах, по будням она работала, а на выходных ехала ко мне. Но у меня к тому времени уже заканчивались деньги, жить было негде, и я не придумал ничего лучше, чем снова лечь в психушку.

Так я оказался в этом прекрасном заведении второй раз. В этот раз было проще: я уже знал, что меня ожидает, я был к этому морально готов, я успел прочесть некоторое количество литературы по теме, и вообще, был уже опытным.

А ещё, теперь в моей жизни была К. И был какой-то смысл всё это переносить. Второй заезд не сильно отличался от первого, так что не буду долго его описывать, скажу лишь о том, что залечили меня там окончательно. Если в первый раз я вышел в худшем состоянии, чем был до того, как попал в психушку, то во второй раз — я был ещё хуже, чем в первый.

К моменту окончания моего срока К. уже сняла для нас квартиру, и из дурдома я поехал к ней.

Продолжение, в котором я расскажу о том, как я восстанавливался после дурдома, о том, как мы вместе с К. подбирали схему лечения - сначала мне, а потом и ей, о том, как я понял, что меня - четыре, и как это осознание пригодилось в моей дальнейшей жизни, об экспериментах в духе господина Грофа и прочем, — читайте во второй части.