Берестяные грамоты — 2016: репортаж с лекций академика Зализняка⁠⁠

Как мы уже рассказывали в прошлый раз, грамоты теперь находят не только в летний археологический сезон, а практически круглый год: в Новгороде ве­дется срочное строительство, предварительные раскопки на месте которого продолжаются и осенью, и весной. Прошлогодняя лекция состоялась 1 октября, а уже на другой день, 2 октября, нашли следующую грамоту. Работа в прохлад­ное и влажное время года неудобна для археологов, и лучше бы этого избегать, зато берестяных грамот нашлось столько, что материал этого года составил две лекции. За календарный год были обнаружены 20 грамот в Новгороде, одна в Старой Руссе и еще одна в Москве, на месте строительства парка в Зарядье, около снесенной гостиницы «Россия». Кстати, московские археологические работы, которые принесли сенсационную находку, тоже велись поздней осенью.

Первая грамота, о которой пошла речь на лекции, — грамота № 1025, XIV ве­ка — состоит из одного слова: «Покушаю». Ар­хеологи, обнаружив ее, даже сказали: «Да, пора устраивать обеденный перерыв». Однако вряд ли писавший хотел выразить уверенность в том, что не останется голодным. На помощь нам приходит современное слово «покуша́ться», «поку­ша́юсь» — это значит «про­бовать», «пробую», и перед нами совершенно стандартная древнерусская фор­мула пробы пера: «Попробую». В древности ударение в обоих значениях было «поку́шаю»; «кушать» в значении «есть» — историче­ски то же слово, изначаль­но «пробовать». Такие записи известны в большом количестве на полях «на­стоящих», пергаменных, а не берестяных книг.

На бересте же эта формула встретилась, как выяснилось, тоже не впервые. Бо­лее четверти века назад была найдена грамота № 702, тоже состоящая из од­ного слова — «покушти»: это инфинитив того же глагола «попробовать», в котором писавший пропустил «а». Пробы пера были тогда настолько непри­вычны для исследователей берестяных грамот, что они не опознали фор­мулу и опубликовали ту грамоту вообще без всякого толкования. Так часто бы­вает: вновь найденная грамота помогает прочесть еще одну, известную уже не один десяток лет.

Московская грамота № 4, тоже XIV века, — очень интересный документ, кото­рый с первых же строк вызывает ощущение несколько иной письменной куль­туры, чем в Новгороде. Это первое письмо (а не официальный документ), най­денное в Москве, и оказывается, что перед нами анонимка: в письме не сказано, «от кого к кому». В Новгороде такие письма тоже бывали, но обычно относи­лись к категориям, где секретность вполне оправданна, а именно — к военным донесениям и к любовным запискам. Вероятно, культура берестяной переписки в молодом, недавно возвысившемся городе была не так развита, как в Новгоро­де, где письма оформлялись специальными этикетными формулами: поклона­ми, челобитьями и т. д. Москвичи же, возможно, такому не обучались и счита­ли, что адресат сам поймет, кто написал записку.

Автор сообщает своему господину, что «поехал на Кострому», но некий Юрий со своей матерью воспрепятствовал этой поездке и «увернул взадь» (то есть вернул назад) незадачливых путешественников, а потом в три приема обобрал их буквально как липку: сначала взял с них пять белок (беличьи шкуры имели функцию денег), потом три, а потом целых двадцать. Грамота демонстрирует нам некоторые черты московского диалекта времен Дмитрия Донского и его предшественников: интересно, что древние москвичи произносили приставку в- со звуком типа [w], как современные украинцы или белорусы, и записывали это как «увзял».

В новгородской грамоте № 1068, посвященной довольно будничной теме — это перечень количества кадок зерна и других товаров с ценами, разверстка нату­рального налогообложения с некой деревеньки Береза, — утрачено 18 букв. И Андрей Анатольевич показал слушателям, как восстановить полностью даже такую огромную лакуну; по-видимому, это рекордная длина для такого успеш­ного решения. Дело в том, что грамота эта ценна и с исторической точки зре­ния: мы узнаём нормальные, повседневные цены на зерно в Новгороде XIV века (летописцы сообщают нам такие детали почти только в случае, если в городе был голод и цены бешено подскочили, но, к счастью, все же не всегда). Меж­ду тем, судя по контексту, в лакуне содержалось указание на восемь (или во­семнадцать, или восемьдесят) мер зерна, которое стоит тридцать гривен. Под­ставив в это уравнение данные из летописи о повседневных ценах на ячмень (жито), мы видим, что цены почти сходятся и речь идет о восьмидесяти кадках жита. Вообще при разгадке берестяных грамот полезно пользоваться арифме­тикой: о деньгах и подсчетах в них говорится чаще, чем о чем-либо еще.

Это видно и из другой грамоты — обширного завещания, в котором новгородец Офонас дает детальные распоряжения безутешным наследникам, как общаться с должниками: с кого взять рожь, с кого деньги, а с кого баранью шубу. Этот документ, как пазл, составился из четырех кусочков, найденных с интервалом в несколько дней. Когда еще не были найдены все фрагментики, лингвист Алексей Алексеевич Гиппиус по верхушкам букв, над которыми было выписано вставное «ко», прочел довольно забавно звучащее имя — «у Конища». И его до­гадка блестяще подтвердилась: оторванный кусок нашелся, и там оказался именно Конище — так действительно звали новгородца XIV века. И еще в этой грамоте упоминается Козьмодемьянская улица, на которой грамота и найдена, это большой подарок для историков.

Грамота № 1080, стандартный долговой список, наделала много шуму в сред­ствах массовой информации. Как сказал Зализняк, журналисты слетелись на нее, «как хищные птицы»: их внимание привлекло словечко «посак», кото­рым в грамоте был обозначен один из должников по имени Артемий. Они по­считали, что «найдено новое древнерусское ругательство», что, конечно, го­раздо интереснее для читателя, чем любое другое научное открытие. Это слово наш­лось в источниках не сразу — оно значит «мошенник», «попрошайка», «без­дель­ник». Но интереснее другое: откуда взялось такое слово? У него есть вари­ант «посач», с другим суффиксом; оба суффикса (и -ак, и -ач) хорошо известны (например, они есть в современных словах «дурак» и «носач»), но корень ‑пос- совершенно неслыханный.

Разгадка нашлась после новых долгих поисков, когда обнаружилось слово с тем же значением, но выглядящее как «посадский». «Посадский» — это изна­чально городской житель, и перед нами яркое отражение стандартных деревен­ских представлений о городской нравственности: в понятиях крестьян горожа­не только и делают, что пьют и бездельничают. Эта метафора существовала и в совсем недавние времена. Оказалось, что у одного из слушателей доклада в Новгороде бабушка еще ругалась: «Что ты бродишь, как посадский?» Слово «посак» обра­зовано от «посадский» путем усечения корня и добавления экспрессивного, фамильярного суффикса, так же как «мастак» из «мастер» или «Ермак» из «Ер­молай». Но нет уверенности, что в XIV веке это уже было ругательство: скорее, перед нами просто фамильярное слово для «посадского человека» и не более того.

В прекрасно сохранившейся грамоте № 1076 представлен небезынтересный ис­торический сюжет: предписывается отправить судебные повестки нескольким людям, причем среди персонажей грамоты — сын известного новгородского политического деятеля Онцифора Лукинича. Но все это, как сказал Зализняк, «меркнет по сравнению с чудовищностью Нюрня и Несифа». Действительно, грамота адресована «к Нюрню» и «к Несифу» вместо обычного «к Юрию» и «к Есифу», то есть Иосифу. К сожалению, до сих пор не вполне ясно, откуда появились эти загадочные формы. Скорее всего, перед нами чисто фонетиче­ское явление, хотя и очень редкое (в говорах нашлись слова «бадня», «оладня» вместо «бадья», «оладья», «ульни» вместо «ульи», «враснё» и «врасьё» со значе­нием «вранье»). Кроме того, нашлась фамилия Юрнев и деревня Юрнево, под­тверждающие, что в этом имени бывает такой диковинный переход.

Этот сезон дал также несколько других бытовых писем с распоряжениями: вообще, повелительное наклонение — это то, с чего древние новгородцы чаще всего начинали свои послания. Автор грамоты № 1073 (XIII век), Гаврила, был предельно лаконичен, обращаясь к своему знакомому Кондрату: «Пойди сю­да!» — причем вызов, видимо, был настолько срочным, что Гаврила умудрился сделать описки и в имени Кондрата, и даже в собственном. Вообще-то, новго­родские писцы были людьми грамотными и ошибались в выборе букв крайне редко. Несколько сложнее устроена грамота из Старой Руссы № 46 (XIV век): Олескадр (на сей раз это не описка, а нормальный для Древней Руси вариант имени Александр) пишет матери, но распоряжения отдает фактически не ей, а сразу своему управляющему Даниле; такие письма уже попадались.

Письмо № 1076 — из тех берестяных грамот, которые иллюстрируют тезис «в мире мало что меняется». Крестьяне (в XIV веке они назывались выразитель­ным термином «сироты») обращаются с челобитной к барину, который год назад их «пожаловал рублем». «Тот рубль, господине, не дошел», — прямым тек­стом пишут крестьяне и, подумав, подписывают мелкими буквами сверху: «до нас» (потому что мало ли, до кого еще). Прождав обещанного фи­нанси­рования год, они, наконец, просят провести расследование и во всем разо­браться.

У грамоты № 1087, еще несколько дней назад бывшей последней из найденных за отчетный период, есть все данные, чтобы оказаться головоломной и инте­ресной. Во-первых, она ранняя, XII века, а тогдашний язык гораздо сильнее отличался от нашего, чем в XIV или XV веке. Во-вторых, правая часть у нее оторвана, и, по словам докладчика, «каждая строка — новое сочинение, потому что обрыв! — и все уходит в бездну». В-третьих, в ней есть раньше не попадав­шееся, очень колоритное слово. Некто Олекша отвечает на финансовые пре­тензии Демьянка, который предъявляет ему и «внухче» к погашению долг. Олекша предлагает заплатить за обоих с учетом процентов и говорит, что «внухча» тем временем сбежал, не являясь к нему.

Кто же такой «внухча»? Вероятнее всего, это обозначение для внука, внучка, образованное при помощи двух экспрессивных суффиксов -х и -ч, прибав­ленных к усеченной основе (так же, как и многострадальный «посак»). Опять нам помогает поиск имен собственных: находятся фамилии Брахчин и Сыхчин, явно по той же модели образованные от «брат» и «сын»; слово brach/bracha («браток») известно в польском и в чешском. Таким образом, у Олекши был уже взрослый дееспособный внучек, который наделал новых долгов и скрылся, поставив и так уже задолжавшего дедушку в неловкое положение. В одной из ранее известных нам грамот есть схожий сюжет — там должник сбежал вообще за рубеж, «в немцы».

Кроме того, эта грамота, как и документ № 1068, скрывает в себе маленькую арифметическую задачу: из сумм, которые дедушка Олекша хочет выплатить за себя и внука, можно вычислить первоначальный его долг, скрывающийся на той части бересты, которая теперь оторвана.

Берестяной документ № 1072 — сенсация для исследователей древнерусской денежной системы: в нем перечисляется ряд сумм, а в конце подведен итог при помощи запоминающегося новгородского диалектного слова «вхого», то есть «всего». Из этого итога видно, что на рубеже XII и XIII веков, когда написана эта грамота, в Новгороде сосуществовали две денежные единицы — «гривна золотников», она же просто «гривна», и «гривна серебра», она же «семница» (причем слово «семница», кроме берестяных грамот, не упоминает­ся вообще нигде). Как данный факт интерпретировать и что это все значит для истории Новгорода и его денежных систем — судить историкам. Лин­гвист же отметит в этой грамоте, что в то время слово «полтора» было женского рода: «моя полтора гривны».

Письмо № 1083 написано в XII веке; и автор, и адресат носят дохристианские имена, причем с общим корнем. Автор — Радил (или Радило), а адресат — Ра́донег (то самое имя, от которого образован хорошо известный топоним Радонеж). Как мы знаем из источников, однокоренные имена часто носили родственники, и, вероятнее всего, перед нами два брата-ювелира: старший — мастер, младший — подмастерье. Радил просит Радонега делать две одинако­вые цепочки, «не мутя меди», и «пожигати добре». Речь идет об изготовлении золота высокой пробы, без большой примеси меди (совсем без примеси нельзя, золото в чистом виде для использования в ювелирных изделиях слишком мяг­кое, но есть большая разница, 2% там меди или 95%). Кроме того, перед брать­ями стоят жесткие сроки и парадный заказ предстоит сделать к празднику — причем не халтуря.

Вторую лекцию, 13 октября, Зализняк начал с того, что число новых докумен­тов, сообщенное на первой лекции, уже успело поменяться: накануне и в сам день лекции нашлись еще две берестяные грамоты — 1088 и 1089! Разумеется, и речи не бы­ло о том, чтобы о них рассказывать: вторую докладчик вообще еще не успел увидеть, а «вчерашнюю» посмотрел, но она оказалась устрашаю­ще сложной. Так что практически наверняка через год на лекции будет о чем рассказать, и этот рассказ обещает быть тоже увлекательным.

http://arzamas.academy/mag/365-zaliznjak