femme.kira

“Вот так, Белая. Ты теперь - мама. Тебе положен самый сочный кус тюленьего мяса и сгущенка. А в рукавах Юргалэ перекатываются новые бусинки, собачьи дети. В яранге горит огонь. Ночь тихая и ясная, все благоволит. Тюленя словили сегодня прям, знатного. Одного сала сколько. Слышишь, Белая? Это дышит море. Нерпы и тюлени дышат, медведи дышат. А все вместе, это дыхание воды. Равномерный гул, скрываемый льдом и торосами."

Хорошо сделали, что далеко ушли, благо погода позволяла. К понедельнику вернется Савва, можно будет и вернуться. На ругает конечно, опять. Этот Крапушкин, как рыбья кость в горле!

В жирнике заворчал огонь. Ему вторили собаки за стенами. Нехорошо так ворчали, со страхом. Юрка встал оделся и вышел наружу. За горло тисками схватился мороз,стал терзать.

Закинув за спину винтовку,  полез на сопку. Кого там нирингаи принесли, давно уж полночь? Собака не дура, у нее ух чуткий. Да у огня он еще тоньше, главное уметь огонь слышать. Дома его запирают в печах, поди до орись до человека.

С другой сопки на него смотрел лев.

Он стоял между старых китовьих ребер и смотрел на него окруженный нимбом, лика Матери - Нирингай.

Колоссальный, мохнатый, Юрка перед ним, что мышь.

“О, Великий! Тууат нирюнчи! Явил лик свой благословенный. Счастье в душе моей, радость в сердце. Замру остолбенело, дабы почтить визит твой на землю. Божество погибшего рода, утешитель толишенов. Хранитель и отец всех кого отметил когтем. Я же думал, что и ты покинул меня.”

Животное опустило голову, посмотрела на юношу и оскалилось. Юрка повалился на колени.

“ Прости! Прости неразумного, прости дитя твое за малодушие, прости, Туаат нирюнчи, прости Хранитель пещер. Хочешь, забери мою жизнь, жизнь моих собак и оленей, тепло моего очага, только не лишай своей милости.”

Зверь одним прыжком оказался рядом. Парень задохнулся от  волны запахов, склонив голову до земли.

Василь Агафьич уже шесть часов блуждал на лыжах пытаясь определится с направлением. Нет, он не паниковал. Тот кто почти дошел до Хельсинки, не паникует.

Но эти чертовы горы были похожи одна на другую словно пуговицы.

Наконец  вышел к береговой линии и понял, что дал нехилый такой крюк влево. Почти резервация йокуменов. Нужно было брать правее.

Чего в такую даль занесло….Бешенной собаке семь верст не крюк. Погоди, вернется твой Батя я весь местком на уши поставлю, при живой то матери беспризорником расти. Где ж тебя носит?

Центарей остановился и приложил к глазам прибор ночного видения. От стоянки должен идти дымок.

Но вместо столбика дыма он увидел нечто совсем иное.

- И как это, ятишкина ж ты жизнь понимать!! Он тебя чуть не сожрал!

- Да не жрал он меня! Это...вы не поймете Василий Агафьевич. Просто не поймете.

Белая сука тоненько скулила закрывая своим телом новорожденных кутят. Юрка, шипя от боли, снял простреленную малицу и страдальчески осмотрел грудь. Пуля прошла в плечо, навылет. И снова набросился на учителя:

- Кто ж таким калибром и в такую махину стреляет! Его же этот укус только взбесит! А если б медведь?!

- Да лучше б, медведь, ятишкина ж тыж жизнь, черт знает, что такое! Это что еще за махина такая была?!

- Лев.

В яранге сразу стало тихо. Только дул слабый ветер, да “дышало” море.

- Какой еще к черту лев…- переспросил ошалевший Центарей, потому что помимо выстрела, от которого Юрка заслонил собой зверя, на парне обнаружился порез от чего-то острого. Словно наискось по спине полоснули ножом. От левого плеча до правой ягодицы, разграфив татуировку.

- Наш лев.  Зверь-Хранитель. Надо охрой присыпать.

- Я те дам, охрой! Перекисью и зеленкой замаж. Только сепсиса не хватало. Давай перевяжу, горе луковое.

- Никогда не стреляйте в реликтовых. Убить, не убьете, только разозлите.

Юрка понюхал руки и улыбнулся. От них несло кошкой.

- Спину разодрал, а одежка то, цела. Глянь, только моя дырка то.

- Он бы мне вреда не причинил. Просто передал кое-что.

- Так. - Центарей. Хлопнул себя по коленям:

- Все, Юрок. Завтра как проснемся, айда обратно. Ты тут в изоляции уже со львами разговаривать начал. Эдак и с головой недолго распрощаться.

- Чаю? - Юрка передумал на него сердится:

- Как вы меня нашли то?

- Каком к верху...Если б не лев, ни в жизнь бы ни нашел. Знатная лежка. Раза три мимо проходил. И главное, собаки у тебя не брехучие. Что ж тревоги не поднимали когда я мимо шастал?

- Да мало ли кто мимо шастает.- пожал плечами Юрка вешая над огнем котелок:

- Идет мимо и пускай идет. Сейчас я вам супца согрею. Мигом пропаритесь.

- Сиди. Хозяйничает он. Руку береги.

Юрка подвязал волосы и вернулся к огню, ну что он будет рассказывать пришлому, что при инициации шаманов правую руку и так и так простреливали дротиком, когда Тууат нирюнчи ставил свою метку.

Так вот ты какой, дар матери. Не Омичи он достался, а ему.

- Я твоей матери телеграмму послал. Вызвал ее, по партийному. Что ж такое получается, два ребенка под призором, а ты один тут болтаешься. Пусть приезжает, воспитывает.

Зима поперхнулся:

- Какой еще матери? Мои все умерли.

- Жене твоего отца. Ну не матери, мачехе.

- А...Нелюбимой которой.

- Любимая-нелюбимая, а свой родительский долг исполнять должна. Да и запрос у вас на медицинский персонал висит уже года три. Лишние руки не помешают.

Юрка достал из мешка плошки и разлил по ним суп:

- Вы даже представить себе не можете, как будет орать Савва когда узнает обо всем.

С утра они свернули лагерь и двинулись в обратный путь.

Только по возвращению, Юрка выскочил наружу так резво, что Василек еще даже не успел встать с нарт:

- Василь Агафьевич! Там! В псарне! Иван Аркадьич!

Луц не шевелился. Василек прощупал пульс на шее и прильнул ухом:

- Жив. Давай перенесем его в дом.

Школьного библиотекаря было не узнать. Собственно Зима ни в жизнь бы не признал, если б не вышитый ворот рубахи который Таня постоянно штопала и перешивала на их посиделках, настолько мужчина был изуродован побоями.

- Ах, ты бедолага. Юрк. Ты давай, воды поставь, да займись собаками и оленями.

- Зачем ставить?- непонимающе захлопал глазами Юрка:

- У нас ванна на втором этаже.

- Ну прости, деревенщину. Покажи куда его нести.

Отмытый и перевязанный Луц тихонько постанывал. Они положили его на печную лавку в кухне.

- За что он его так, Василь Агафьевич?

- Кто ж знает. За пятую статью обычно так не лупцуют. Пожурят там, на местком могут вызвать.

- За Шолохова….- еле слышно прошептал очнувшийся Луц.

- От те брат...Юрок, дай закурить . Я тут с вами с ума сойду. Его ж в начале года репрессировали.  -И вы не изъяли?

К обеду снова замела вьюга. Луц бредил. Василек менял ему компрессы, но Юрка шарил в медицине лучше и не питал иллюзий:

- Бестолку это, Василь Агафьич. Ему нутро отбили, все одно помрет.

- Не каркай. Это мы еще посмотрим.

К ужину из вьюги вышел Крапушкин. Сунулся в псарню и еле отбился от бросившихся на него собак. На кухню вошел трезвый и злой.

- А. Вернулся, пащенок. И петух с тобой какой-то.

- Центарей Василий Агафьевич. Его классный руководитель.

Партийный?

- Да. Герой последней финской компании. Пока вы тут библиотекарей мордуете, я родину защищаю.

- Защитник. Мне свидетель нужен. - Крапушкин завозился в планшете выковыривая из него смерзшиеся листы бумаги:

- Заполните вот тут и тут.

У Юрки волосы на затылке встали дыбом от нехорошего предчувствия.

- Я с судебного заседания. - улыбнулся ему Крапушкин:

- Веселая у вас тут контра развелась. Родители гнилые, а дети, ничего так, идейные.

Он достал из кобуры пистолет и повертел его:

- Так вот, еврей Иван, суд приговорил вас к высшей мере наказания. За хранение и распространение печатных материалов контрреволюционного содержания.

- Но постойте? Какой же же Шолохов контрреволюционный?- оторвался от написания Центарей:

- У него же через одного колхозники и коммунисты. Сам он был человек - говно и врун, это не спорю.

- Так это не наш коммунизм, товарищ! Наш с вами коммунизм бодрый, веселый. Вот вы под пули Маннергейма как шли?

- С улыбками, с маршем. Как иначе? За родину же.

- Вот. - Крапушкин ударил кулаком по столу:

- То - то и оно. Наш коммунизм дается легко, он наполняет душу радостью, окрыляет. А у энтого что? Вымученный коммунизм, фальшивый. Литр слез на литр пота, разве это советский писатель? Нет, товарищ. Наш писатель о таком не пишет! И тот кто этого писателя покрывает и распространяет среди молодежи - ничуть не лучше. Дописали, хорошо.

Без предупреждения, развернувшись одним движением, Крапушкин выстрелил в голову Луца пять раз подряд.

Остолбенев от шока, Юрка не моргая смотрел через пороховой дым.

У него на кухне, разметав мозги и кровавые ошметки по тщательно выбеленным стенам, лежал труп отца Тани.

Нет, Пересмешник не просто будет орать. Он будет очень громко орать.

Месяц прошел незаметно. В школе выдались непростые времена. Сначала день Скорби, на который приехало все областное начальство. Потом День Физкультурника. Делай раз, делай два. Лыжная эстафета, марафон и закоченелый труп Таниного отца в подполе. Раньше весны похоронить его не было никакой возможности, морга в поселке не было. Не отдавать же тело в семье, чтоб в сенях пованивал.

Таня пришла в школу спустя неделю после казни. На ней было новое школьное платье. Училась как раньше, проводила собрания, ухаживала за красным уголком. Но был один нюанс...

Вокруг нее образовался забор из прессованного картона. Потому что в день Скорби  Крапушкин, тщательно приодетый и выбритый, торжественно вручил ей диплом поблагодарив за содействие в задержании государственного изменника. Ивана Луца.

А еще, семья Тани за ее анонимку получила долгожданный ордер на улучшение жилищных условий. Луцы стали соседями Зимородков поселившись в противоположный дом, пустовавший после расстрела его предыдущих владельцев.Конечно, пришлось сушить и протапливать, но там было четыре комнаты, кухня, ванная с бойлером, все о чем Таня мечтала дрожа от холода в крошечной комнате, пока отец заливал шары и гундел что-то про перемены.

Вот они, перемены.

- Отцеубийца..- цедил сквозь зубы Мерзляков.

А что делать? Сидели за одной партой уже четыре года. Таня только сутулилась, с ненавистью теребя белоснежный, накрахмаленный край фартука.

- Слыш.

Юрка ждал у школьного крыльца:

- Отстань от Луц. Она каждый день плачет.

- Что? Защищаешь? Она он не очень то тебя защищала.

Зима сплюнул:

- Не твоего отца убила, а своего. Значит было за что.

Мерзляков толкнул в плечо:

-Ты что-ль адвокатом ее решил стать. Свали!

Зима стоял как в копанный. Так что либо драться, либо лезть в снег с утоптанной дорожки.

- В последний раз прошу, вы же ладили. Ей очень плохо.

Парень фыркнул, а потом расхохотался:

- Нет, ты точно чокнутый. Плохо. Посмотри вокруг! Кому тут хорошо, придурок! - Юрку толкнули в снег:

- Придурок! Целуйся со своей Танькой!

-Что это с ним?- Мишка выглянул из двери на шум.

- Ничего. Геть отседа. Уши отморозишь.

После этого разговора Мерзляков начал Таню изводить буквально. В ранец выливались чернила, стул утыкивался разогнутыми скрепками которые рвали одежду. Девушка терпела. Но когда при выходе из школы на нее обрушился поток грязной воды из ведра, не выдержала.

Саввушка распахнул дверь Юркиной комнаты без стука:

- По коням.

На сборы Юрке нужно было полторы минуты. Саввушкино “По коням”, означало только одно, он нужен в больничке.

Мария Николаевна, мама Тани стояла бледна как стенка:

- Иголок наглоталась. Нинка все видела, орет криком.

- Ничего, ничего.- Пересмешник, спешно зажигал везде электричество и тряс старенькую, заснувшую на посту нянечку и бросил через плечо:

- Вы идите пока в приемный покой. Посидите. Мы тут с Юркой справимся.

Таня уже не кричала лежала на каталке, обмякшим кулем.

- Умерла?- Савва на секунду остановился.

- Нет. Я ее вырубил. Шумела очень.

- Тьху на тебя. Я мыться, приготовь.

Зима вот сейчас даже уже и не вспомнит, сколько ему было лет когда Савва взял его на первую операцию. Кажется это был аборт. Шока не было. По сути, ничего не было, кроме сострадания.

С Танькой возились очень долго. Два раза думали, что уже все. Но сердце продолжало хоть и медленно, но биться.

- Конец девчонке. У меня ни крови, ни плазмы. Зря только распанахали. - Савва раздраженно бросил инструмент в таз.

- Шей. Мне покурить нужно. И поговорить с Марией. Пусть готовится к худшему.

Таня дышала вопреки всему. Савва не отходил от нее трое суток:

- Может и выкарабкается. Блюди, а то меня вырубает.

Юрка остался, приняв вахту:

- Тань, не дури. Давай, приходи в себя.

Зима откинул простыню. Швы выглядели прилично. Двадцать три иголки. Он их все тщательно отмыл и просушил не допуская ржавчину:

- Ничего, Сереженька. Отольются кошке мышкины слезки.

Достал из кармана пучок кожаных шнуров.

Таня по этому зависла между этим миром и тем, потому что рука Юргалэ ника не могла ее уцепить. Волос короток. Сейчас он нарастит ей, как обычно толишены делали всем маленьким детям и там уж, только Богине решать, будет жить Луц или нет.

- Глупая ты, Танька. Из-за дурака себя порешила. А ведь Серегу этого никто и не слушал толком.

Косичка ложилась к косичке:

- А Нинку я перевязал. Баб Зоя ее слегонца чуть до сепсиса не залечила. Разве ж можно такие ожоги салом мазать? Молоток у тебя сестра…Батю твоего надо медведям кинуть. Сучий потрох. Жечь огнем девчонку. Выбрал же, самую маленькую. Так что давай, возвращайся. Пусть Юргалэ тебя вернет. У нее есть третья рука. Она с глазами как у змеи и растет из спины. Инукай, ее имя. У нее хороший нюх и если нирингаи задумают какую человеческую душу сгубить, Инукай, цап! И выдернет ее за волосы. Нирингаи поищут- поищут, плюнут и к другому человеку пойдут. А тебя значит Инукай по головке стриженой, цоп-цоп, по нирингаям шлеп-шлеп. Кавардак сплошной.

Таня молчала. Юрка нагнулся к ее груди, плоской, как у мальчишки. Сердце билось медленно, будто у спящей рыбы. И дышала девушка так же. Раз в вечность.

- Будь у тебя длинные волосы, ты была бы похожа на нирингай. Я видел их когда был маленький. Дети и очень больные люди могут их видеть. - Юрка укрыл ее потеплее. Подоткнул одеяло. Ноги, совершенно ледяные. С маленькими узкими ступнями и жемчужинами ноготочков.

- Снег. За окном опять идет снег. Тебе к лицу была новая форма. Баб Зоя ее отстирала, все как новенькое.

Зима все говорил-говорил, но чуда не произошло. Таня так же лежала между жизнью и смертью, хрупкой фарфоровой куклой. Он сидел с ней до утра. Курил, шелестел страницами книги, плел аркан, кемарил на стуле положив голову на Танину кровать и касаясь волосами безжизненных рук. Мерял температуру и давление, слушал пульс негромко напевая толишенские песни, которые слышал от матери и дяди. Их всегда поют больным.

Савва вернулся после полудня.

- Стабильна? Что ж. Подождем.

В школе на следующий день все в классе притихли и старались не смотреть друг на друга. Центарей даже ошарашенно заметил что когда перестает говорить в классе стоит гробовая тишина:

- Ребят, да что с вами? Почему Гвоздь не лузгает свои бесконечные семки? Почему я не слышу суфлера Мишу? Люба плачет уже сорок минут. Если вы из-за Тани, то от аппендицита не умирают, прекращайте траур.

Зима встал со своего места , подошел к Мерзлякову и высыпал перед ним на парту иголки.

- Жри.

Сергей окаменел тупо разглядывая блестящие острия.

- Жри, сука!!!

- Так, Зимородок, вон из класса! - Василек, треснул журналом по столу.

Юрка выволок Мерзлякова “за грудки”, сдвинув парты и распугав одноклассников.

- Шесть швов! От груди до паха!Она девочка! Ты понимаешь, гандон, девочка!

Сергей отбивался лепеча:

- Я ее не заставлял...Она сама..

Центарей треснул Юрку поперек спины тростью. Юноша развернулся, отшвырнув от себя рыдающего Мерзлякова, вырвал из рук учителя опору и одним махом сломал ее о колено.

- А вы! Вы все видели!

- Пшел вон! Дикарь!

Зима сгреб учебники и покинул класс с треском хлопнув дверью .И они еще минут пять слышали удаляющийся, раскатистый, пятиэтажный мат.

Центарей пришел к Пересмешнику через неделю, Юрка в школе не показывался. Познакомились. Сели за стол переговоров. Василек, который видел людей насквозь никак не мог постичь натуру Саввушки.

Прекрасно образованный, умный, вежливый... уголовник.

- Мальчик гибнет, его нужно спасать. Телеграфируйте его отцу, дело же беспрецедентное - драка в классе.

- А то что в него стрелял собственный учитель, вам не прецедент? И потом драка это явление, в котором есть пострадавшие, кроме вас ко мне никто не приходил.

Савва налил заварки в чашку.

- Ребенок растет без присмотра.- продолжал гнуть свое Центарей.

- Это для вас он - ребенок. Юрочка гораздо более зрел чем остальные подростки его возраста. И понимает гораздо больше.

- Да, но его мотивы, неконтролируемая агрессия!

- Почему это-неконтролируемая? Очень даже контролируемая, он его ни разу не ударил. Будь я на его месте, без разговоров бы вмазал.

- Да, но где он сейчас? Почему не в классе?

- Потому что, мне иногда нужно спать!- рявкнул Пересмешник:

- А девочка так и не пришла в сознание. Если вы обладаете соответствующими медицинскими познаниями, можете сменить его на этом посту. Нет? Ну вот и не делайте из мухи слона. Подрались-помирятся. Собственно, уже помирились, вдвоем у Таньки сидят.

- Будет собран педсовет. Юру могут исключить из школы.

- Могут.- пожал плечами Пересмешник:

- Прокормится охотой и проводничеством.

- Но он выпадет из народной жизни. Кто он, в одиночку?

Савва с тоской посмотрел на обрыдлого собеседника:

- Счастливый человек.

Все потихоньку готовились к Новому году. Мастерили из чего могли игрушки и гирлянды. Любушка организовала промышленное производство снежинок из старых газет. Ставили спектакль для малышей, готовили концерт.

В “Спящей красавице” на роль принца, сначала выдвинули Зиму, больно внешность у него была средневековая. Но Красавицу играла Любушка, поэтому Юрка без труда перевел стрелки на Соловца. Хочешь жениться - начинай общаться, а не краснеть по уголкам.

На выходных они с Мишкой иногда выбирались на охоту, хотя сейчас получалась выйти в сопки все реже. Во - первых он заботился о лежачей Тане, а во - вторых в поселок последним пассажирским рейсом привезли партию молодых геологов. Все они оказались плохо экипированы и слегли с разнообразными обморожениями, пневмонией и отитами.

Неожиданно, но в этом деле ему стал помогать Мерзляков. Молчаливый Сережка, хоть и падал в обморок при виде крови, но терпеливо выносил “утки”, драил полы и крутился в прачечной. Нянечка, баба Вера, аж выдохнула. Для старушки, свалившаяся нагрузка была совершенно непосильна.

Таня спала. Ее мама и Нинка почти потеряли надежду.

- Я бы все на свете отдала, что бы все было как раньше. Пусть даже с папой.- как-то поделилась мыслями Нинка, придя на очередной осмотр. Юрка обрабатывал раны. Судя по шрамам, девочку калечили давно. Сначала сигаретами, а последние ожоги точно были от горящей головни.

- Она же не поправиться, да?

- Кто знает. Это во власти других сил. Не наших, с Саввой Игнатичем. Но я точно знаю, что больная или здоровая, она хотела бы видеть тебя улыбающейся.

- А ты когда школу закончишь, будешь доктором?

- Нет. Не думаю.

- Жалко. Мне к тебе ходить не страшно.

А в третьих, Юрка выслеживал по сопкам того самого льва. Если отбросить шаманскую мистику, к которой Зима был склонен, то зверь явно был материальным, потому что Боги следы и помет, не оставляют.

Лев кружил вокруг поселка, курсируя от моря и дальше. Драл у йокуменов оленей и распугал всех пегих в округе. Но вот логово у него было явно дальше, чем ставка йокуменов. Туда Юрке уже ходу не было.

На зимних каникулах стало по легче. Со скрипом, Зиме закрыли четверть, хотя оценки скатились до троек окончательно. Ничего, до конца года еще есть время, вытянет.

В Новый год, Юрка забрал у Золовчихи одеяло из медвежьей шкуры. Тяжелое и красивое.

Танечка, исхудавшая и измученная за месяцы болезни, лежала на своем обычном месте. Баба Вера заканчивала делать ей массаж от пролежней.

- С праздничком. Я ее помыла. Ну как, обтерла. Трубки все энти.

- Идите уже, баб Вер. А то на концерт опоздаете.

- Иду -иду. А ты, что ль, не пойдешь?

- Да что я там забыл?

- Ну, как знаш, касатик. Полуночничай тут. Я в каптерке кипятильник оставила и пирожки, поужинай.

По стариковски бестолково, баб Вера собиралась минут сорок. Зима по этому и пришел с запасом, зная ее скорости. Когда она ушла, Юрка принес одеяло и развесил его на стульях. Пусть прогреется.

- Мишка сегодня должен поцеловать Любу. Представляешь? На репетициях не решался, а как тут перед всем народом решиться? Вчера на коте тренировался, жалко ты не видела этот водевиль.

- А я и подумать не могла, что ты умеешь так хорошо разговаривать…- Танин голос шелестел словно осенний лист на ветру.

У Юрки с сердца упал камень:

- Очнулась. Очнулась, Савва!!!

- Кто?!Где?!- Пересмешник выскочил из каптерки где пытался чуток покемарить.

Луц была очень слаба, у нее все болело, но умирать явно не думала.

- Молодец, Инукай!- Зима треснул кулаком по ладони:

- Вытащил!

- Ты давай, дуй домой и принеси бульона в термосе. Нежирного. - Пересмешник все еще был настроен скептически, на его врачебном веку всякое было. Улучшение еще не значит выздоровление.

- Я мигом! - Юрка крутанулся на месте и укрыл Танечку пушистым мехом:

- Это тебе, с Новым Годом! - после чего умчался топоча по деревянному полу.

- Леший…- слабо улыбнулась девушка.

-

Дважды упрашивать Мишку не пришлось, он стрелой взлетел по лестнице скрывшись в Юркиной комнате.

Вернувшись на кухню и дождавшись пока дверь закроется, Савва треснул кулаком по столу:

- Что за вид! Встать! Воротник застегнуть! И это чекист!? Стыд! Почему не доложено о прибытии!?

Крапушкин подавился папиросой, поспешно затушил ее о блюдце и закопошился синими пальцами у воротника:

- Так, доложил. Секретной “молнией”, все согласно уставу.

Пересмешник похлопал себя по карманам и достал из нагрудного смятый не вскрытый конверт:

- Дьявол. Совсем забегался. Что там у вас, рассказывайте.

“Молния” полетела в печь.

- Вот, дети. Знакомьтесь. Это ваш новый классный руководитель. Педагог литературы и русского языка Василий Агафьевич Центарей.

- Вася-Василек!

- Тихо! Мерзляков! Тебе слово не давали!

- Что вы кричите на детей, Антонина Пална? Юноша не слаб в ботанике, идите-идите. Сам разберусь.

Завуч недовольно фыркнула и вышла из класса.

- Ну что, звери. - Центарей достал из своего дипломата флягу, сделал глоток и осмотрелся:

- Кто доминанта в этом прайде?

Мишка задумался:

- Наверно, Гвоздь.

- Иди ты. - Димка встал:

- Вы не знаете что стало с Ириной Петровной?

- На мхах. Пока. Дело еще не расследовано.

- А вас к нам за что?

- Добровольно. Я, так сказать, специализируюсь на трудных подростках. А сигналы на вашу школу поступали уже неоднократно. Еще вопросы?

- Вы с женой?

- Никак нет. Жена погибла в последнюю финскую. Работала в медсанбате.

Класс притих.

Ветеран.

С таким не забалуешь.

- Ну, раз вопросов нет, давайте знакомится. Имя, фамилия, по каким предметам сильны, а по каким не очень. Только давайте без хиханек: дураков не люблю.

Зимородок настороженно всматривался в новое лицо. Высокий, с тросточкой. Чуть прихрамывает. Лицо в щетине, уставшие карие глаза, седой как лунь. Одет во френч старого покроя. Сейчас уже даже в их дыре такое никто не носит.

- Зима… - цыкнул Мишка и ткнул локтем, когда подошла очередь буквы "З".

- Юрий Зимородок. Хорошист по всем предметам, кроме литературы.

- Ты же в литературном кружке? Как такое диво состоялось?

- Не сошлись во мнениях с педагогом.

- Отбился от стада, значит. Садись. Иванков, кто?

Новый класс рук однозначно не понравился никому.

Слышали как он нас назвал? “Звери” - возмущалась Таня Луц:

- Это к нам, комсомольцам!

- Ну, не все из нас комсомольцы, - Мерзляков кивнул на сидящего на полу Юрку:

- Так что один зверь есть.

- Сережа, это низко. Как его помидоры жрать, так ты в первых рядах, а за спиной только поносить и умеешь.

- Можно подумать ты сама его шибко любишь.

Таня вздернула подбородок:

- Коммунизм может воспитать в духе партии любого, но не любой способен стать коммунистом. Так что любить или не любить, это не нам с тобой решать. Наша задача приложить все силы чтобы Зимородок встал на путь праведный. Вот чего вы его в хоккей играть не зовете?

- Да звали уже, с ним играть невозможно. Дерется шибко.

- А вы бы объяснили, показали. Так сказать, взяли шефство.

- Тебе надо, ты и бери. А у меня и без того, в ботаническом кружке забот невпроворот.

На мне вся общественная работа! Концерт этот дурацкий и подготовка к памятной дате Великой скорби.

Юрка встал и пошел к вешалке. Коридорчики маленькие, все слышно. Уж лучше отсидеться в библиотеке на собрании литературного кружка, чем гореть ушами.

Но и там спокойно заслонится книгой не получилось. Во главе стола сидел Вася-Василек окруженный слушателями.

- Вы все знаете историю Павлика Морозова. Человека огромной смелости и ответственности перед обществом. Будь таких “Павликов” побольше, да успей они вырасти до полноценного состояния, то наш позорный проигрыш в войне был бы невозможен. Самое главное, ребятки, успеть узнать такую буржуазную гниль в кругу семьи и вовремя ее купировать.

Зимородок снял с полки книгу и сел в уголочке.

- Но как бы там ни было, убить родного отца... Да, что вы на меня все так смотрите. Именно убить. - Любочка чуть побледнела от собственной смелости:

- Этот человек тебя растил, кормил, лечил когда ты болел. Прощал шалости и наставлял. А ты его - на смерть. Вправе ли маленький ребенок, недееспособный человек, судить?

- А кто вправе, Любонька? - Василек погладил ручку трости:

- Судия в таком деле только один - это совесть. Как совесть тебе велит, так и делай, чтоб не по лжи. Сколько бы тебе лет не было. Отец, он же тоже животное, и может ошибаться.

- А вы? - голос Юрки прервал монолог:

- Вы сами относите себя к животным, к которым так легко перечисляете всех остальных?

Карие глаза скрестились с серыми словно клинки.

- Звери суть существа не несущие ответственность за свои поступки и не осознающие себя частью общества. Дети ими являются в силу юности, взрослые в силу дремучести. Настоящих же Людей я знаю не так много, и да, отношу себя к их числу. Как и твоего отца, Юра.

- А Пересмешника?

- Не знаком. Впервые слышу.

- Он мой воспитатель. Савва Пересмешник. Врач этого поселения.

- Осужденный?

- Да.

- Зэк может вырастить только зэка. Понятно почему из вашей школы постоянно поступают сигналы. И что у тебя за внешний вид? Не голова, а воронье гнездо. Изволь подстричься.

Зима гордо откинул на спину льняные пряди:

- Я толишен. Прическа часть моей культуры. В советский союз входит много народностей, со своими национальными особенностями. Будьте терпимее.

- Прошу пардону. Не знал, что ты у нас такой особенный. - Василек явно не ожидал отпора.

Продолжать разговор Зимородок не стал. Ушел так же тихо и незаметно, как и пришел.

Чудо-чудное, диво дивное. Василий Агафьевич приступил к сбору развед.данных:

- Что он за человек? - выпытывал у математички Клавдии Бруневич. Пожилая женщина неопределенно развела руками:

- Мальчик как мальчик. Учится хорошо, только с посещаемостью проблемы.

Даже на второй год пришлось оставить.

- Что так?

- Ну, он же абориген. Я в принципе считаю, что мы зря тратим на него время. Никакой дисциплины. Приходит когда хочет, уходит когда вздумается.

- А личность? Личность-то у него какая?

- Да о чем вы говорите? Отец нагулял на стороне от какой то местной девки. Это все знают. 

- И что Старший  Зимородок? Не занимается ребенком?

- Да какой там! В прошлом году только на полтора месяца продыха им дали. В этом, только к осени ждем. Только Савва Игнатич с Юрой и возится, добрая душа. Беспризорник, одним словом. Забияка, прогульщик и матерщинник. Мог бы на золотую медаль идти, да ленив без меры.

- Понятно. - Василек погладил полированный набалдашник трости:

- А где здесь можно телеграмму отправить?

- Сейчас уже нигде. Завтра паром в девять откроется, съездите на почту. Ребятам на доске напишите, сами займутся. К трем обернетесь.

И дома Юрка не нашел покоя. На кухне бушевал Крапушкин:

- Гнездо контры! Перетрясти весь поселок сверху до низу! Каждый дом! Всех подозрительных лиц на допрос! Да! Але! Але! Не слышу!

Кухонный стол наполовину завален заявлениями и бумагами. Дребезжала печатная машинка за которой тряслась от ужаса мама Любочки. Обедать пришлось в гостиной. Вячеслав метнул на него беглый взгляд и указал вон из кухни. Саввушка отсутствовал, видимо вызвали в больничку.

Погода разбушевалась.

Юрка спустился во двор, проверил все ли надежно закреплено, особенно протянутые через двор веревки. Накидал собакам побольше подстилки. Огромные самоеды тыкались носами, окутывая теплым паром. Белая сука на днях должна была щениться. Зима осторожно трогал ее круглый как бочка живот. Под ладонью ходили теплые жизни. Хорошо. Новые друзья.

Вернулся к себе, переоделся. Сел за уроки. Разложил на столе обожаемую канцелярщину. Никому бы не признался, но учиться ему нравилось из-за всех этих волшебных мелочей. Перьев, точилок, чернильницы, хрустящих зеленых тетрадок и пахнущих пылью книг. На столе, как и в остальной комнате царил порядок. Каждая вещь знала свое место, кочевые нарты тут заменяла мебель. И в приготовлении уроков Юрка больше всего ценил стройность и покой. К тому же писать цифирь и глаголицы не в пример легче, чем свежевать оленя или вести аргиш.

Зима подпер подбородок ладонью. Такая же погода была в ту ночь. С муравьиноголовыми. Накануне поссорился с Омичи. Из-за ерунды поссорился. Поспорили чьи следы. Юрка твердил, что заячьи, а уже взрослый Омичи утверждал, что косули, удивляясь глупости малолетки. До сих пор стыдно.

И правда, спутать то, что совсем не похоже. Да только признавать свою неправоту было неохота. Вот и нагрубил. Другой бы дал подзатыльник, чтоб кувырком, и дело с концом. А Омичи просто развернулся и ушел.

Не поднялась рука на хворого меньшого. Позже Юрка хотел попросить прощения. Таким старшего брата он не видел никогда, да и не перечил ранее.

Да только не было в Юркиной жизни больше никакого позже. Только бесконечные кошмары и мокрая постель, да руки Саввушки утешающие в бреду.

Некого было хоронить. Некому справлять тризну. Некому просить у ушедших духов совета.

Без племени Юрка остался сир и гол. И пустота его души могла сравнится, разве что с черной малицей Юргалэ, которой она накрывала землю на полгода.

В комнату без стука вошел Крапушкин. Огляделся:

- Хорошо живешь. Папка расстарался? Дай карандашей. Мои куда-то делись.

Юрка с неохотой протянул три. Не то чтобы ему было их жаль, но Крапушкин нарушал их с Саввой домашние правила. И выливал всю горячую воду из бойлера. За такое Пересмешник и вовсе мог выселить. К тому же, Зиме в принципе не нравилось то, зачем Крапушкин сюда приехал.

- Куришь? Борзый значит. - Вячеслав забрал начатую пачку со стола и сунул ее в карман брюк, щелкнул Юрку по носу из-за чего в тетради появилась помарка, заржал:

- Курить - здоровью вредить.

Не дождавшись хоть какой-нибудь реакции, он нахмурился:

- А училку-то вашу, в Снежнерадске посадили. Мутная бабенка. Запрещенную литературу держала. Наверно, расстреляют.

- Неправда. Ее на мхи сослали. Ирина Петровна никогда не преступала закон. Очень боялась.

- Это правильно. Нас надо боятся. Знает он все, самый умный. Погоди, мож папаню твоего и прикрывают там.- Вячеслав глубокомысленно задрал палец к потолку и Юрка понял, что Крапушкин мертвецки пьян:

- Но у нас руки терпеливые, и до него проверочка дойдет, дай срок.

Удушье перехватило горло. Этот человек был ему омерзителен.

- А то заслуженный-перезаслуженный, а детей на стороне стругать не дурак.

Юрку грубо схватили за волосы разворачивая лицам к свету:

- Мамашка-то небось красивая была, что позарился. Похож на нее? А?!

- Крапушкин!!!

Савва появился на пороге словно черт из табакерки:

- Отошел от мальчика!!!

- Да я что... Шуткуем мы с ним, да? - Юрку сально погладили по голове:

- Шуток доктор не понимает. Ухожу, ухожу. Нежные все.

Сердце бешено колотилось. Кровь ухала. Домашняя работа оказалась вся в росчерках.

Пересмешник протянул Юрке ключи:

- Запирайся. Это не гость, а тать во плоти.

- Он надолго?

- По обстоятельствам.

- До чего гадкий.

Пересмешник горько усмехнулся:

- Такие люди - позор всей системе. К сожалению, их не мало. Ужинал?

- Нет.

- Я принесу. И в ванной запирайся, кто знает, что ему в пьяную голову взбредет. Кстантина уже жаловалась, что он руки распускает.

- Мама Любы? Почему она с ним работает?

- Потому что в поселке есть только одна машинистка. И это, увы и ах, мама Любочки. Успокойся, я дома. Проспится еще виниться будет, вот увидишь.

Василий Агафьевич шел по протоптанному снегу, осторожно переставляя трость. Левый берег радовал шестиэтажками. Они пялились недостроем в неверном фонарном свете, весной тут закипит работа. Пока же взор радовали только ровные гаражные ряды, возведенные для сохранения строительной техники. Да вдалеке маячили бараки, в которых жили вольные поселенцы.

- Бей зэка! Окружай его ребята! Будет знать, как на наш берег ходить!

Драка кипела между гаражей. Хорошее место для засады, хмыкнул Василек. И бой кипел нешуточный. Уже отползали первые поверженные с расквашенными лицами.

- Не, ребята. Так дело не пойдет. Всемером на одного! - Центарей захлопал варежками:

- Кончай бугурт! Расходимся.

Сжавшийся в комок Юрка только цыкнул. Напугал ежика голой задницей, это же недоросли. Они ни тюрьмы, ни черта не боятся. Побить учителя только в радость.

- Дядя, иди куда шел. Это наша земля, и мы решаем кто по ней ходит, а кто ползает.

- Я б поспорил. - Василек толкнул говорившего тростью в грудь:

- Земля это не ваша, а социалистическая. И живете на ней только благодаря тому, что государство протянуло вам руку помощи. Так бы гнили где-нибудь в четырнадцатом Логове или того хуже, в двадцать третьем.

- Гляди пацанва, инвалид-то борзый. Ноги переломали, а зубы пересчитать забыли.

- Рискни здоровьем. - Центарей прищурился.

Помогая встать Юрке на ноги Василий Агафьевич ворчал:

- Силушки бог дал, а вот мозгов ни капли. О, брат. Капитально они тебя. Пойдем провожу.

Он перекинул Юркину руку через плечо:

- И чего это ты не в школе, позволь спросить?

- Карточки... Карточки отнять хотели.

- Аа, ну ничего, сообщим куда следует.

- Не нужно. Еще больше разозлите. Будут малышей и девчуль задирать.

На пароме Центарей смог его осмотреть:

- Нет, вот ты что хочешь мне говори, а сейчас в медпункт. И дышишь ты нехорошо и глаз он, заплывает. Часто они так тебя?

Оглохший на одно ухо Юрка кивнул:

- А вы, Василь Агафьич их ловко. В минуту раскидали.

- Ну так, брат, я учителем совсем недавно стал. А до этого, профессиональным раскидывальщиком был. Знаешь что? Давай в школе кружок новый учредим? Самообороны.

- Я б в такой вступил.

- Вот и славно. Но сначала подлечись.

Центарей довольно улыбался. Ничего, он и не таких пацанов перевоспитывал. Будет у них покой и дисциплина.

- Будет ли уместно устраивать посиделки сейчас?- Любочка семенила вслед за Мишкой, спотыкаясь во тьме.

- Если ты про Этого мутного мужика, то по моему Зиме сейчас как никогда нужна наша поддержка. Правда, Гвоздь?

- Точняк. А Танька где?

- У нее что-то дома случилось, убежала как ошпаренная.- Любочка споткнулась и ухнула в снег:

- Ой, мамочки родные! Холодно-то как.

Дом Зимородков светился на холме как раззолоченная игрушка. В передней сильно накурено. По коридору ходили толкаясь люди. Пересмешник свесился в лестничный пролет:

- Салют, ребятки. Юрка в гостиной, быстро переодевайтесь и наверх. Не мешайтесь под ногами.

Зима и правда нашелся у печки, на своем обычном месте. Он играл на гитаре. Сбивался, искал нужные ноты и снова продолжал вязь.

- Юрочка! Ты умеешь играть?- Люба захлопала в ладошки:

- Научи, а?

- Привет. - Зима, кажется, был недоволен их визитом.

- Здоров. Как твои ребра?

- Норм. С чаем придется подождать. Там какие-то дела.

- Рассказывай, а то Василек только смеется и отмалчивается. Он правда семерых уделал?

- Правда.

- Очуметь! Я запишусь к нему.

- Зима, а ты пойдешь?

- Подумаю.

- Да что тут думать!?- Гвоздь аж по бедрам себя ударил с досады:

- У меня давно кулаки чешутся им навалять.

Юрка бережно повесил гитару на место. Вернулся в кресло, забрался в него с ногами и положил голову на скрещенные руки:

- Если Василек услышит это, то выгонит тебя с первого урока. Характер этого человека - учить для обороны, а не для нападения.

С топотом по лестнице поднялась Оксана Миленкович. Чихнула и бросилась обниматься с печкой:.

- Ребята! Еле к вам выбралась.

- А с Танькой что?

- Ой, у нее отец запил. Им сейчас не до чего.

- Опять?

Зима потянулся к сигаретной пачке. Боги! Тоска какая. Кто с кем спит, кто пьет, а кто собак по поселку гоняет. Не дети, а старики, право слово.

- Да ладно вам! Вот Зима недавно к йокуменам ездил. - поймав паузу, вставил свою сенсацию Мишка.

В комнате повисло паутинное молчание.

- Пиздишь.- не выдержал Гвоздь и посмотрел на Юрку.

- Пиздит. - подтвердил тот и выпустил клуб дыма:

- Заплутал малеха.

Мишка чуть не заплакал от обиды. Такую историю запорол! Однако, когда спустя час суета внизу стихла, и Пересмешник позвал ребят забирать чай, Юрка чувствительно так, прижал Соловца к стенке. Даром что ушибленный:

- Ты совсем дурной? При девчатах такое рассказывать?

- Полегче…- Мишка до этого даже не подозревал сколько в невысоком Юрке силищи живет.

- Понял. Осознал.

- Соображай наперед. - потом почему-то улыбнулся и спросил:

- Кота-то кормить пойдем? А то звал и забыл.

- Да хоть завтра.- Мишка осторожно ощупывал шею, нежно прихватил, гад. Даже синяка не будет.

- Готовь удочки.

- Добро.

Вечер шел по накатанной. Ребята шутили, ели и баловались.

Девочки сидели чуть поодаль живописной группой. Этакие северные Психеи. В своих потертых костюмчиках и домашних, сложной вязки, свитерках. Как они были непохожи на татуированных йокуменских Данай, с высинеными губами и подведенными сажей глазами. Чувственных, пахнущих мускусом и потом. Интересно, встретятся ли они вновь? И если от той ночи родятся дети, то на кого они будут похожи?

То что они родятся Юрка не сомневался. Пересмешник достаточно рано объяснил ему что не стоит совать в девочек, и какие потом у этого будут последствия. Но это был другой случай. Для йокуменов он оставил дары, которые укрепят племя, сделают его более здоровым. Он и сам был таким, дарованным ребенком. Хотя его рождение - это даже не выбор отца и матери. Так было нужно богам.

Сердце сжалось от привычной за прошедшие года тоски. Нет, и в правду. Он был чужим в этой, так старательно притворяющейся городской, гостиной.

И ребята, и диван, все это было декорацией, призванной оторвать его от настоящего. Забить голову мусором и костями. Неправильно, что он, Юрка, остался жив. Было бы намного лучше, если б отец не пришел, и его добили прикладами. Как поступили со всеми остальными детьми племени. Его друзьями и подругами, с которыми учились ходить, собирать грибы и ягоды, ловить рыбу на стремнинах, отличать след волка от следа крупной собаки. С кем проходили инициацию и получали первое имя.

Оксанка поймала его взгляд, подошла и присела на подлокотник:

- Ты чего? Нам лучше уйти?

- Нет.

Просто у тебя так лицо перекошено, будто, зубы болят.- она наклонилась к его уху:

- А ты правда к йокуменам ездил?

- Правда.- так же шепотом ответил Зима и девушка раскраснелась.

- А зачем?

Это был сложный выбор. С одной стороны он уже соврал и нужно было придерживаться выбранной легенды, с другой ему совершенно не нравилось сближение с девочками класса. Ну, именно потому что они еще были девочками. Ни груди, ни бедер. Да и много ли отъешь на консервах?

- Нашел мертвого йокумена, отвозил в стойбище.- выбрал золотую середину Юрка:

- Только это секрет, а Мишка-болтун.

- Могила.- Оксанка перевязала тоненький “мышиный” хвостик русых волос. Какая же она маленькая. Два банта повяжи и второклассница. Смех один.

- Ребят, вы сидите, а я пойду прилягу. Мишк, завтра с утра, жди.

- Что это с ним? - спросила Любочка.

- Да, ребра разнылись, наверно.- Гвоздь пожал плечами и придвинул к себе копченого колгача.

Как ни крути, а Савва его лучше всех в селе делает. Завидки берут.

На утро Мишка, естественно, проспал. Юрка одиноко сидел в передней. Пока ураган деятельности Словца разносил их небольшую избушку, в дверь выглянула бабушка Мишки, Катерина Ильинична. По полу волочился длинный подол ночной рубашки :

- Ах ти, Господи! Напугал, черт белобрысый! Я уж думала за Мишаней пришли.

- Кто, баб Кать?

- Дед Пыхто. Али не знашь? Гость-то ваш хромовый вчера Луцов арестовал. И отца и мать. Девочки к Золовчихе убежали, та их схоронила до поры. Сидим, трясемси все.

- Да не. Мы на речку.

- Ну идите, охота по такому морозу щеголять. Следи там, чтоб не утоп.

Юрка кивнул. Это понятно, он старше, ему и ответственность брать. За Луцов он не волновался, Савва все разрулит.

До речки Мишка зевал и черпал ногами снежное крошево:

- И как ты в такую рань добровольно встаешь? Будильник что ли есть?

- Нет. Сегодня экспедиция Валерия Степановича отбыла. Прощался.

-  Зима, ты не человек. То есть ты встал еще раньше?

Юрка промолчал трогая ногой берег, не осыпался бы. Не говорить же Мишке, что он и не ложился вовсе. Потом днем, после обеда выдрыхнется.

Чиглики таскались влет. Это и не рыбалка даже. С удочкой, разве это рыбалка? Вот с острогой и километров двадцать вверх по течению, где ходит королевский калгач, манит черноокая нерпа, греется поближе к берегу краснобрюхая свирь, которая одним ударом хвоста может разметать лодку в щепы. Это да. А это и правда баловство, для деток.

- С острогой чего не ходишь?

- Да, папка запретил. Убьешься, говорит. На кого мать оставлю? Я с его запретами единственный парень на селе, который ни охотится, ни рыбачить толком не умеет. Учись, говорит, станешь чиновником, уедешь в Снежнорадск. Будешь в квартире жить, на машине ездить. А если я не хочу!? Хочу жениться на Любке, поставить дом. Сдавать пушнину и детей нянькать.

- О как. А Любка то, в курсах?

- Та не. Мала еще. Нехай подрастет.

- Понятно. - Юрке стало его жаль. Вспомнилось как он сам, еле стоящий на ногах, цеплялся за штанину Омичи, канюча: ”Возьми на охотууууу! Ну возьмииии!”

- Хошь подучу? Немножечко. Теорию-то папка не запрещал?

- Да ты! Правда! Ух-братух! Да я! - Юрка бросил удочку и подхватил накренившегося Мишку за малицу:

- Да что хочешь сделаю!

- Для начала не рыпайся. Ни охота, ни рыбалка спешки не терпит.

Мишка покорно замер подергивая удило и водя его из стороны в сторону.

Юрка уже пожалел о своем решении. Научить этого долговязого чему либо без рукоприкладства казалось делом фантастическим. Язык мой, враг мой...

Кот оказался и вправду знатным. Огромным, пушистым и прожорливым. Умял кило рыбы за раз и на остальное облизывался. Катерина Ильинична пригласила к столу:

- Разбудили, охламоны. Пришлось пироги печь.

Охламоны не совсем поняли, как связаны пироги и ранний подъем, но перекусить с мороза было очень кстати.

В ногах ползала пятилетняя Мишкина сестра - Нелька. За занавесочкой спала мать Мишки, тетка Варвара. Уставшая после ночной смены.

- Боюсь.- шепотом признался Мишка:

- Если мамку заберут, что папке скажу.

- За что ее забирать-то? Она же у тебя партийная, доброволец.

- Мамка у Таньки тож... партийная. И где они теперь? Ой, был бы Батя, такого бы бардака не было.

- А скоро Новый год?- высунулась из под стола Нелька.

- Скоро.- Мишка ладонью, засунул ее обратно, но голова в растрепышах показалась с другой стороны:

- А мандарины будут?

У Нельки, как и у всех поселковых карапузов, были болезненно обмороженные щеки, румяные, как бока яблока.

- Рыба будет. - Хмуро ответил Мишка:

- В сахаре.

Нелька надулась и отошла к бабушке, скорбно собрав брови в складочку.

- Мишань, помягче с ней. Дите маленькое, не понимает. - Катерина Ильинична взяла девочку на руки и отнесла в свою комнату:

- А давай умоемся, причешемся.

- Новый год скоро?- снова завела свою шарманку Неля.

Дома Зима столкнулся с Саввой. Тот уходил с ружьем и собаками:

- Не раздевайся. Беги давай к Золовчихе. Луцов арестовали, девочки у нее. Мать сейчас вроде отпускают, пойду заберу. Таньке скажи, что б сидели тише воды, ниже травы. Домой пока ни ногой. Ну и баб Зине передай, чтоб глядела. За мной не заржавеет.

- Савва, а за что их?

- Анонимку кто-то прислал. Что Иван Аркадьич - еврей. Теперь хрен знает, что вообще будет. Связи нет, до горисполкома не дозвонится. Мать заберу, а потом на снегоходе до Снежнерадска. Смотри, не пересекайся с этим.

- Понял.

- Винтовка и патроны в комнате. Но не дури. Если шлепнешь, уже никто отмазать не сможет. Если что шмаляй в воздух, зови помощь. Понял?

- Да.

- Добро. - Пересмешник открыл дверь выпуская кобелей:

- Постараюсь обернуться швыбче.

Из хриплого патефона лился бравурный марш, под который отплясывала семилетняя Нинка. Золовчиха вырезала ей из газет балетную пачку и корону. Зима отдал бабке вяленую ногу и тихо спросил:

- Девчата поквартируют малец? Саввушка просил.

- Это можно. Чайку только подкинь, да сахару. Поиздержалась.

- Легко. Танька где?

- На печке. Плачет со вчера. Сейчас травок сварю, опою чтоб спала. Водички вот ей закинь, стара я уже по припечью скакать.

Танька и правда каталась в жуткой, молчаливой истерике, беззвучно разевая рот, чтоб не пугать криком сестру.

- Ну будя, будя. - Зима сел скрестив ноги и зажег тусклую лампочку, до конца ввернув ее в патрон:

- На вот, попей водички. Изошла талым льдом. Успокойся, мамку твою отпустили уже. За ней Савва поехал. Глядишь и устаканится.

Танька отхлебнула, стуча зубами о край и замерла, свернувшись калачиком.

- Пересмешник сказал, чтобы вы тут сидели. Домой пока нельзя.

- Что еще сказал? - голос Тани звучал сипло, как плач трухлявого дерева.

- Что анонимку кто-то на твоего батю написал, из-за этого весь сыр-бор.

Девушка сжалась в узел и спрятала лицо:

- Уходи пожалуйста.

- Хорошо. Поспи. Я объясню в школе...

- Ишь как убивается. Жалко.- бабка пожевала губами, пробуя вопрос на вкус. Не оказался бы островат:

- Что там?

- Пока непонятно. Девочек из дому не пускай.

- А чего их пускать, в такой холод-то!? У меня тут и карты, и шашки, поразвлеку сказками. Не впервой. Пусть Игнатьич пошуршит, что б их в приемник не забрали, жалко девчат разлучать-то.

- Добро.

Дома Зима набрал на кухне консервов и прочей снеди. Оставшихся собак забрал, а беременную суку усадил в снегоход  поспокойнее. Держи карман шире! Чтобы он ночевал под одной крышей с этим ублюдком? Чай сопки широкие. Найдется местечко и для его яранги.

В школе, Юркино место за партой пустовало. И на кружок эта косоглазая морда не явилась.

- Так. Где Зимородок? - Центарей осматривал поредевшую шеренгу участников самообороны.

- Так, Василь Гафыч, пятница.

- Календарь дома держу, в курсе. Ты мне лучше объясни, как это связано.

- Он сказал, что ночевать под одной крышей с алкоголиком никогда не будет.

- И где, простите, он тогда ночует? В минус пятьдесят?!

- Да кто ж его знает.- Гвоздь, охая ощупывал бок. Вот те и слабенький Мишаня. Приложил, так приложил.

Василек возмущенно потер покатый лоб:

- Черт знает что такое! На дворе полярная ночь, ртуть замерзает, ребенок непонятно где, а всех все устраивает. Может его уже волки сожрали.

- Никто его не сожрал, Василь Гафыч. У него винтовка лучшая в поселке. На всех соревнованиях десятку вышибает. И болтается в сопках, недалече.

- Ну,- Центарей достал из нагрудного кармана потрепанную карту:

- Показывай, где именно, недалече. Бардак, право слово.

- Стали парами! Для советского человека нет ничего важнее , чем умение хорошо и слаженно двигаться.

- Строем. - буркнул под нос Зима. Мишка на него цыкнул. Нил Вадимыч по фамилии Конь, разговоров в зале не терпел.

- Делай раз! Делай два! Ша-жо-ч-ками! Пла-в-нень-ко! Молотов! Угу! Я те дам, угу! Убрал руки! Талия у девушки выше.

Любушка, с которой Юрка стоял в паре, мышино прошептала, приподнявшись на носочки:

- Проверка едет. Концерт будет.

- Красильникова! Разговорчики!

Любушкин отец работал в парткоме. Тоже из вольных. Герой-доброволец.

От ее коротеньких каштановых волос пахло ромашкой. Ладошки почти всегда трогательно влажны. Она прятала глаза и на поддержках, всегда тихо ойкала. Девочек на всех не хватало поэтому через круг Юрка снова стоял в паре с Мишкой.

После ритмики отобедали. Суп жидковат, зато каши с рыбными котлетами от пуза. И поплелись на свободное занятие, призванное развивать усидчивость и самодисциплину. Зима взял стопку бланков по литературе. Мишка биологию. Гвоздь - обществознание.

Сели за отдельный стол, заскрипели карандашами.

- А что, колгач уже идет? - как бы невзначай спросил Гвоздь.

Юрка кивнул. Рыбка деликатесная, места лова только конченный идиот сольет.

- Ты не подумай, мамке паек сократили, я подкормить хотел. Раз идет, схожу. - сбивчиво пробормотал Гвоздь и снова уткнулся в тесты.

- Заходи вечером. Поделюсь.

Север - это такое дело. Не жми еду, коль добыл. Где добыл дело твое, а вот про других не забывай.

На перемене снова подошла Любушка.

- Ну как? Закончил перевод?

Юрка достал из портфеля тетрадь. Девушка пролистала несколько страниц:

- Как я тебе завидую. Савва больше никого не учит, а это так интересно.

- Ты, главное, сожги потом. Поди докажи что твое, а не брата.

- Что ты! Я такое дома и не храню даже, в сопках прячу.

Зима лишился дара речи:

- Ты!? Ходишь в сопки? Одна?

Любушка фыркнула, озорно сверкнув аквамариновыми глазищами:

- А что такое? Вам можно, а нам значит нельзя? Скажи это Кларе Цеткин и Розе Люксембург!

- Против пегих идеология не работает. Ты их хоть видела?

- Видела. Волки как волки, только большие. Что им с меня? Так, на один зуб.

- А что это вы тут в уголке забыли? - влезла в их разговор Таня Луц: Индивидуализм развиваете?

- Вовсе нет. - Любушка спрятала тетрадку: Провожу социализацию путем беседы.

- Нашла с кем беседовать. Дуйте в класс, звонок скоро. Выдра ждать не будет.

За окном снова шел снег. Выдра монотонно рассказывала про Лермонтова. Внезапно замолчала и долго смотрела на ребят. Таня подняла руку:

- Что случилось, Ирина Петровна?

- Да просто. Вам же все равно.

Стеклянные глаза Выдры внезапно обрели жизнь: Все равно и на Лермонтова, и на Гоголя, и на Толстого. Что вам до их переживаний много-много десятилетий назад. Ну пустота же на лицах!!! Как куклы сидите! - она сорвалась на крик:

- Что вам до классиков, если требуют думать под расческу! Встать-сесть.

Класс послушно встал и сел. Выдра уткнулась в стену и заплакала в голос.

Луц выбежала в коридор. Вернулась с завучем. Та настойчиво вывела упирающуюся Выдру прочь.

После секунды тишины, ребят прорвало:

- Что это было?

- Да совсем рехнулась!

- Я так испугался. Бешеная, словно лиса. Так бы и бросилась на нас.

- Что же теперь будет?

- Разревелась! Вы видели, сопли до полу!

- Жалко ее, мальчики, ой как жалко. - молитвенно качаясь, твердила Луц.

- Мы ее довели. - Гвоздь жахнул кулаком по столу:

- Что сидите! Этапируют Выдру!

Это послужило сигналом к бунту. Весь девятый “А” ломанулся к дверям. Весь, кроме Зимы. Он закинул ноги на парту и закурил самокрутку, не выпуская из рук учебник. Он читал “Демона”.

Холодно. Над головой ходит, разбрасывая полы волшебной малицы волшебным фейерверком, красавица Юргалэ. Вдох и выдох лезвием режет носоглотку. От раскрытых собачьих морд валит пар. Руки тонут в варежках, двойных, справленных Золовчихой. Скинуть варежки, прицелится, пока собаки отгоняют медведя от непонятного мешка, лежащего у перевернутых нарт.

Хозяина с одного выстрела не убьешь. Без собак на него лучше вообще не идти.

“Прости, хозяин льда. Прости, прекрасно снежный. Прости, о могучий. Пусть твой путь к подолу Юргалэ будет легок и невесом. Нет зла и алчности в моем сердце. Закрывай глаза, о красивый. Кровь твоя превратится в цветы. Кости - в резные гребни и пуговицы. Шкурой ты будешь обнимать меня в студеную ночь, мясо твое питает мою семью и собак. Твое тепло станет моим теплом.“

Зима подошел к “мешку” и носком перевернул его.

Это оказался йокумэн. Старый уже, лет сорока. Медведь сломал ему шею и порядком погрыз. Ушел к Юргалэ пару часов назад. Вздохнув, Юрка снял с пояса аркан. Нужно поймать оленей и отвезти тело к стоянке, вряд ли она далеко. Конечно, существуют риски. Охотится в резервации категорически запрещено.

Где-то там сейчас Валерий Степанович с Кирюшей.

Всего на пол денька отлучится. Пересмешник и не заметит. Медведя, опять же нужно поделить с семьей усопшего. Без добытчика остались, мясо в хозяйстве не повредит.

Ясно. Видать: далеко-далеко. Красота необыкновенная! Неземная, фантастическая. Такая, что хочется остановить снегоход, выбежать и просто орать от восторга. Пересмешник даже определение этому состоянию дал: "ледяное помешательство".

Зима не имел ничего против небольшого безумия. Ехал медленно, чтобы не утомить привязанных оленей. Собаки на заднем сидении нетерпеливо поскуливали, им было жарко. Покойника он привязал к багажнику на крыше. Медведя еле затащил на нарты и пристроил позади оленей. Руки подрагивали. Устал.

Соловец вошел в переднюю без стука. Зима так и не явился в школу даже к среде. Таня рвала и метала. “Да что он себе возомнил! Прогульщик проклятый, это в конце-то четверти! Он что? На третий год остаться хочет! Да я его на клочки разорву, рысь обзавидуется!”

Мишка не считал Зиму другом. Погоняло “Зима” этот косорылый получил не просто так. Но отчаянно хотел, чтобы они хоть чуточку сблизились. Не ради Юрки, а ради Юркиного отца.

"Это не человек. Человечище!!! Легенда, еб твою мать! Папка, отец родной, вот кто он. Когда Леха в пройму ухнул, кто за ним сиганул? Батя! Когда Вадимыча по этапу за анекдот пустить хотели, кто партком разнес? Батя! Кто вот этими вот стены строил, чтобы у тебя, щенка, крыша над головой была? Батя! Да я за него! Да за него любой из нашей группы! Эх! Счастье это, Миха, работать под началом такого человека. На вот, грызи шоколад. Батя передал.“ - Отец Мишки кого попало восхвалять не будет. Чтобы заслужить от него хоть крупицу похвалы, приходилось на наждак стираться. А вот Бате он был готов петь мадригалы круглосуточно.

Значит было за что.

Все в поселке готовы были на него молится. Собственно, если б не Батя, то и поселка бы не было. И всего левого берега, и школы, и детского садика. Совершенно все, кроме его собственного сына.

Когда Юрка смотрел на отца, глаза излучали боль, а сам он старался слиться с пейзажем. Что для остальных было праздником, для Юрки становилось пыткой. Обмораживался как от Бати, так и от остальных. Кроме Пересмешника. Ну, так оно и понятно, тот его едва не с люльки взрастил.

Короче Мишкин отец сказал:

"Батя очень печалится. Короче, пиздец как. Больно ему за парнишку, понимаш? Все один, да один. Не Маугли жеж. Короч, Михась, тебе партийное задание…"

Так что Мишка решил стараться. По крайне мере, если бы он не опередил Луц, Танечка бы “отморозила” Зиму еще больше.

Коридор перегораживал большой сверток. Мишка осторожно его обошел и приоткрыл дверь:

- ...зькиной матери!!! - голос Саввы резанул по ушам. Раздался грохот, кажется перевернули стол. Мишка разулся и стянул малицу. Снова возмущенный крик Пересмешника. Кажется, на кухне плясала драка.

Дверь с треском распахнулась, и оттуда выбежал Зима. Схватил Мишку за руку и потащил вверх по лестнице. 

Юрка отпер дверь, втолкнул Мишку в свою комнату, вбежал сам и снова запер ее на ключ. Они запыхались. В дверь прилетел гулкий удар.

- Чего хотел? - без приветствия начал Зима, пройдя в полутьме к шкафу. Надо же, у него есть шкаф. Все вещи Мишки жили на полках или в сундуке.

- Да... это... ты школу пропустил. Танька аж с катушек слетела.

- А, понятно.

В темноте Зима переодевался. От него пахло так же, как и от Мишкиного отца когда он приезжал из экспедиций.

- Ничего тебе не понятно. Танька жалобу накатала в РОНО. Тебя из школы выпрут.

- Я с ней поговорю. Не парься.

Зима включил свет. И Мишка обмер.

Это была комната царя.

Нет. Какого-то сказочного волшебника, у которого есть совершенно все! Портативная радиостанция с наушниками. Отдельный стол для работы по дереву и кости... Диван! Настоящий спальный раскладной диван! Шкаф, шторы, ковер. Люстра!!! И бесконечные стены с книжными полками, картами и странными рисунками на кожах.

- Что замер? Садись. Чай будешь? Савва наверно уже наплакался, можно вскипятить.

- Наплакался?

- Да. - Зима извиняюще улыбнулся:

- Я, тот единственный человек, который может довести его до слез. Дерьмо, короч.

Гроза и правда уже миновала. Пересмешник подметал разбитую посуду.

- Там. Мишка пришел. Я чайник согреть хотел.

- Грей, кто мешает. Ты ж сам себе хозяин, никто не указ.

- Прости. Иначе никак было. Прости пожалуйста.

- Ой, Юрок, ну тебя в пень! - Савва поставил веник в угол и потер грудь с левой стороны:

- Какие фельдшерские курсы, о чем ты? С таким уровнем социальной ответственности.

- Я не хотел обижать хозяев.

- Молись, чтобы тебя ЗППП не обидели. Или еще чем по хуже. И ты им в обратку. Йокумены мрут как мухи от любой заразы. Букет ты им подкинул, а не подарок! Дурачье сопливое! Предложили!

Но это уже так, погромыхивало отошедши. Пересмешник хоть и ворчал, а на подносе появлялась еда и стаканы в подстаканниках.

Мишка ожидал, все еще стоя.

- Садись. - Зима похлопал по дивану и придвинул из угла низенький столик. - Почаевничаем, я голодный страсть.

- У тебя тут как в музее.

- Брось. Садись, кипяток стынет.

Зима приоткрыл дверцу голландки, в ней тлел огонь. Пересмешник ждал каждый день, аккуратно протапливая комнату. Опять стало горько, что ж он за тварь такая… О чем только думал? Мишка лопал за обе щеки консервированный персик:

- Так где тебя носило?

- В Сопках.

- Заплутал?

- Нет.

- А это у тебя че? - Мишка указал на стол для резьбы.

- Мамонт. Еще не доделал.

- Режешь, а в кружке не состоишь. Единоличник, чтоль?

- Типо того. Кушай да в дружбу не играй. Я ни одного камня и толка не забыл. И не забуду.

Мишка смущенно замолчал. Да, он тоже был тем, кто издевался над Зимой по первости. Но он тогда еще не знал КТО его батя. С другой стороны, кто не издевался? Вся жизнь - одна большая издевка, что ж, не жить теперь?

- А я не играю. Мож я по хорошему пришел, что б Танька истерик не казала.

Зима закрыл свои вытянутые глаза. Отхлебнул чай:.

- Ну. Если по-хорошему… Добро, оно красит. Ты занят?

- Да не особо.

- Подмогни до Золовчихи шкуру дотащить. Промерзла, тяжелая как булыжник.

- Так у тебя ж снегоход?

Юрка облизал пальцы:

- Был. Ключи от снегохода и псарни сданы. Как и все доступное оружие. Все. Арестован на две недели.

- Жестко.

- Да не. Все правильно. Двух кобелей потерял, чуть машину не угробил. Отец бы высек на ремни, а Саввушка, он ничего. Отходчивый.

- Потерял?

- Медведь задрал.

- Какой еще медведь?

- Шатун, йокумен его с лежки поднял.

- Какой йокумен?

Ниточка за ниточкой, Мишка вытащил из молчаливого Зимы все его приключение и аж заалел от восторга. Под стать Пересмешнику воспитанник-то. От осинки не родятся апельсинки.

У бабы Зои они обнаружили пустую горницу и одиноко дремлющую старушку у печки.

- А где Ирина Петровна?

- Так, ребятки, с субботы ее не видела. Директор в центр повез, сказал на обследование. Но кажется, пропала жиличка-то моя. Уж больно нехорошо с ней разговаривали. Да вещей взять только узелок разрешили.

- Расстреляют? - Зима не побоялся сказать вслух то, о чем все подумали.

- Кто ж знает, касатик? Мож промурыжат да отпустят. Савва Игнатич похлопотать обещались, да случилось у него там чего-то. Пропал что-ль кто. Все в центр ездил, вертушку вызывал, а погода не летная. Что со шкуркой то делать, милой?

- Одеяло, баб Зой.

- Как скажешь. Ситцем подобью, красота будет невесте-то дарить. Спасиб, милок.

- Золовчиха достала из тюка завернутое отдельно мясо.

- Не дашь бабке на крупе помереть.

Вышли. Ветер метал в лицо снежное крошево. Зима пытался закурить, но не мог. Руки тряслись.

- Дерьмо я человек, Миш. Выдру-то, из-за меня убили. Если ли б не амуры, то Савва ее вытащил. А! Гори оно все! - И убежал, не замечая ни снега, ни ветра. Мишка оторопело таращился во тьму.

В четверг Зима тоже не пришел.

В пятницу, после школы Мишка снова пошел проведать Зиму. Савва принес в школу справку о болезни и строго отчитал Танечку при всех:

- Девушка, инициатива и ябедничество - две разные вещи! Травить воспитанника я никому не дам, будь вы трижды комсомолка. Стыдно!

Луц шла белыми пятнами:

- Ничего, контра. За тунеядство сослать можно гораздо дальше.

- Вперед. Я всегда готов к переездам, только вот проявляя такое повышенное внимание к делам партии будь готова, что партия проявит внимание и к тебе. Это обоюдоострое лезвие, знаешь ли. Надо же, такая молодая, и уже такая змея!

В понедельник, после школы Мишка снова пошел к Зимородкам.

- Ты к Юрке? Это хорошо. - Пересмешник как всегда выглянул из кухни.

- Сильно простыл? Мамка ему вот... Морошки передала.

- Нет. Это заболевание не вирусное, душа у человека болит. Понимаешь, Юрок для своего возраста слишком много что на себя берет и искренне думает, что может влиять на события. Хотя это не так.

На кухне сидел старый антрополог Валерий Степанович и охотник Кирилл.

- Такая петрушка. Слышим - двигатель. А пурга поднялась: руку протяни, не увидишь. И из этой пурги появляется ваш Юрочка. Хозяйка-то наша обрадовалась, чуть умом не тронулась. У йокуменов же как? Чум принадлежит женщине, и печь тоже, а вот огонь, кресало, всегда носит мужчина. А мужчина-то и сгинул. Юрок нашел и прямо в стойбище доставил, да еще и с медвежатиной! Бросилась она на труп-то, да шарит по одежде. Нашла огниво и в ноги, проходи де, гость дорогой, ничего для тебя не пожалею. Малец ошалел, думал она по мужу горюет, утешать вздумал. Тут очередь нашей хозяйки балдеть, Юрок-то капюшон снял и залопотал на родном, а он от йокуменского мало отличается. Чисто Бог.

Что тут началось? Мамоньки мои!

Вся стоянка на уши встала. Что есть на “стол” притащили, девок нарядили в пух и прах, салом намазали, бусами в три ряда накрутили. А наш пострел сидит на самом почетном месте, чай с жиром кушает и в ус не дует. Да, говорит, отказывать в гостях нельзя, разозлишь Юргалэ, и пошел со всеми. Еле на третий день его отбили. Кстати, кто такая Юргалэ?

- Богиня-покровительница. Главная в пантеоне. - Ответил Пересмешник:

- Миш, иди к нему. Развесели, уж больно близко к сердцу всю ситуацию с Ириной Владимировной принял, вроде не маленький, а тут так закручинился.

Юрка лежал пластом на разложенном диване. Казалось спал. Но его глаза были широко открыты.

- Салют. Ты чего тут развалился?

- Я дерьмо. И я - лежу.

- Ну ты там, и поплавать можешь. Айда завтра на речку? Чиглииков половим. Мне кота кормить нечем, а мать говорит, если я его кормить не буду, она его собакам бросит. А кот хороший, толстый. Мурлычет, что никакого радио не надь. - нес пургу Мишка.

- Балабол. Сил нет. Рук не поднять.

- Так, давай подмогну. Сядешь, уже полегче глядишь будет. Я тебе морошки принес, хочешь?

- Чего ты ко мне пристал… - вяло отбивался Зима:

- Шесть лет за одной партой сидели ни ответа, ни привета. Откуда инициатива?

- Да просто так. Отваливаешься ты от коллектива, Зима. А он, между прочим, о тебе беспокоится. Любаша вот, например. Все глаза проплакала. Танька злится. Гвоздь на дым исходит.

Болтая, Мишка усадил больного и включил настольную лампу. Присвистнул.

- Дурно выглядишь, братан. Ща морошки принесу. Все хвори как рукой снимет.

Когда Мишка вышел из кухни с чаем и горшочком варенья, в дверь без стука вошли.

Чужой.

Пришлый.

Высокий и худой.

Такие на Севере не выживают. Север любит богатырей, чтоб в сто кило весом и ростом с сопку.

Опасный.

Кобура на боку.

В коже.

Значит из ЧК. А может и НКВД. Только эти дурни свои пальто нигде не снимают, фарсят по стуже. Гость бросил под ноги вещмешок и сел прямо на пол, с кряхтением снимая сапоги с ничего не чувствующих обмороженных ног.

- Что встал? - исподлобья, процедил:

- Зови большаков, сученыш.

Савва вышел на блеющий Мишкин зов, вытирая руки вафельным полотенцем:

- Опять гости? Как величать?

- Карпушкин. Вячеслав. Откомандирован для расследования. Анонимочка на ваш змеюшник поступила. Вот талон на проживание.

- Что ж, жилец, это хорошо. Только вот, милейший, папироску затушите, и ведите себя прилично. В доме живут дети. Мишенька, иди дорогой. Я тут с дядей потолкую. - Савва недобро нахмурился.

Люди существа странные. А Питер, как вы знаете, специально создан для таких. И гуляя по его широким и узким улицам попадаются яркие личности, от которых потом офигеваешь с корвалолом.

Зима не время для эксгибиционистов. Эти зверьки активируются весной-летом. Ну, может и есть "моржи", как-то не попадались. Поэтому, гуляя неспешно по Васильевскому острову мы с Лялей не ожидали беды. Еще не совсем вечер, улица оживленная, снежок приятный, слякоть музыкальная. Сharmant, в общем.

Внезапно из какой-то подворотни появляется почти Черный плащ. Невысокого роста, с баночкой горячительного и ослепительной улыбкой. Гость некогда культурной столицы. Заплутал бедолага. Ну а мы, что? Все равно к метро идем. Мужик веселый, чуть поддатый, так это не смертельно. Разговорились.

Болтун - находка для шпиона. За те полчаса прогулки до метро, мы узнали про него все. Номер паспорта, пароли карточек, даты рождения внебрачных детей, ужас травмы уздечки, отзыв о путешествии, имена бывших жен... и то что баб он любит, ну чтоб в теле, а не как мы с Лялищей, две трески сушеные. Про старшего брата, а он в министерстве, а там знаете какие секреты? Сейчас расскажу!

Еще никогда путь до метро не был таким развлекательным.Человек-театр, человек-оркестр.

- Вообще-то я филолог, да. В командировке. Не верите?

Мы уже почти добрались до метро, но чтобы не ехать с этим аниматором дальше, решили пройтись еще немного.

- Сейчас я вам покажу... - он меленько зашебуршился в районе гульфика, распахивая полы верхней одежды.

- НЕ НАДО! - нечасто мы говорим хором, ну тут как-то сложилось. Кажется, наш собеседник обиделся.

- ...Диплом. Только я его дома оставил. Пойдемте, я вас не обманываю!

Короче, много чего мне предлагали показать на улице, но диплом филолога - в первый раз. Даже как-то обидно, что демонстрация не сложилась. 

- Это никакое терпение выдержать не может! Вы только посмотрите на этого хама!

“Хаму” от роду было пятнадцать лет, хотя на вид можно было дать все двадцать. И несмотря на отчитывание у доски, держался он весьма достойно. Стоял, прикрыв лунно-серые глаза светлыми ресницами.

Будто дремал.

С учительницей родной речи не сложилось сразу же после перехода в девятый класс. Второгодник, из неполной семьи, подросток “постоянно отсутствующий головой на занятиях”. Хам, одним словом.

- Итоговое сочинение! “Что такое любовь?” Глубочайшая тема для рассуждений! Море сопроводительных материалов! Обсуждения литературного кружка, личные переживания в конце концов! Что написал Зимородок?! - Ирина Петровна, красная от пламенной речи, повернула к классу двойной листочек с печатью, где под датой и темой сочинения, ровным почерком Зимы было начертано одна единственная фраза: “Не знаю”.

Класс вздохнул, набирая в легкие побольше воздуха и зоологически расхохотался на разные голоса. У Юрки не дрогнул ни единый мускул. Учительница строго поправила на носу маленькие очки с квадратными стеклами:

- Да что тут знать-то? Ну ты же любишь хоть что-то!? Папу там! Мороженное! Шляться где попало, вместо уроков! Вот и писал бы об этом! Кол, Зимородок! И отца твоего - к директору.

- Он не может, Ирина Петровна! - поднял руку Соловец:

- На сопках, до ноября.

- Как только приедет, сразу к директору. Так позорить нашу школу перед всем райсоветом! Садись, Зимородок. Глаза б мои тебя не видели.

Зима забрал листок с жирной единицей и вернулся за свою парту. Мишка Соловец пустил его к окну. В печке жарко стрельнуло полено.

- Что до остальных сочинений… - Продолжила разнос Ирина Петровна, но Юрка ее уже не слушал. Положил голову на скрещенные руки, уставившись на заоконную пургу.

- Ну ты даешь... - Мишка толкнул его локтем: Думал, ее удар хватит.

Они сидели за одной партой класса этак с шестого, но друзьями никогда не были. Сложно сказать с кем Зима действительно дружил. Пожалуй, что из школы ни с кем. Вот и сейчас, едва повернул голову для тихого ответа:

- Это было бы печально. Другого учителя пришлось бы ждать полгода. Кто знает, может он был бы хуже нашей Выдры раза в четыре.

Ирина Петровна и правда походила на юркую хищницу, с вечно прилизанной короткой стрижкой.

Диктант случился в вечер пятницы. А пятница в крохотном поселке золотодобытчиков Логово-4, являлась самым тоскливым днем недели зимнего периода.

Когда сельпо уже закрыт и заметен сугробом, телевидение не работает из-за пурги, а передвигаться можно исключительно ползком, горизонтально земле, цепляясь за камни.

В поселке жили в основном женщины и дети. Мужья работали вахтами, выезжая еще дальше в сопки. Инженеры, геологи, шахтеры, водители и строители.

Отец Зимы был не просто геологом, а начальником разведки. Юрка видел его редко. В их просторном доме жил друг отца, врач фельдшерского пункта, Пересмешник.

Вот с ним-то Юрка и жил большую часть своей жизни. Матери у него не было. То есть была, когда-то. В прошлой жизни.

Пересмешник славился как человек умный, образованный и тактичный. Благодаря его обаянию, дома у Зимы собиралось все сливки поселка, благо простор позволял. Руководство Юркиного отца чуть ли не в пятую точку целовало, лишь бы он работал на постоянной основе, не покидая Логова. Даже дом капитальный отгрохало. И дом этот постоянно принимал гостей: журналисты, заезжие артисты, врачи и писатели, приехавшие на край земли за вдохновением.

Зиме по-хорошему завидовали, и после занятий нет-нет, а кто-то напрашивался в гости поглядеть на приезжих хоть глазком. Поселок маленький, все друг друга знают. Глаз замылевеется.

Вот и сегодня, против ветра волочилась цепочка одноклассников.

Правила дома знали все: при взрослых держать рот на замке, чай пить в гостиной, в комнату Зимы не заходить.

Прихожая в два ряда уставленная пимами, табачный дым, выплывающий из кухни и рокот голосов были для Юрки совершенно обычным явлением.

Пересмешник высокий и сильный с завязанными в узел пшеничными волосами, чисто выбритый, всегда выглядывал на звук открывающейся двери:

- Юрок, что-то ты припозднился. А! С товарищами! Сейчас самовар поставлю. Проходите ребята, не стесняйтесь.

Никто и не стеснялся.

- Хоромищи… - восхищенно выдохнула Таня Луц, которая посещала Юркин дом впервые.

- Разведке нужно место для оборудования. - важно пояснял Соловец, отец которого уже много лет ходил под начальством старшего Зимородка.

- А там что?

- Лаборатория.

- А там?

- Хранилище образцов.

- А это?

- Кабинет Саввы.

- А...

- На втором этаже гостиная, санузел, спальни и комната Зимы.

- Богато. - процедила Луц, теребя коротко стриженный локон: Мы втроем в однокомнатной избенке ютимся. Все никак не расселят.

- Всему свое время. - Мишка переминался у входа в кухню.

Традиционно первым входил Зима. За ним мышами вкатились ребята, спешно рассаживались на лавке у печи в ожидании горячего самовара. Слушать. Во все глаза.

- И все-таки разработка “Хитрого” - это сущая авантюра, господа. Сколько душ собрал, и все люди в толк не возьмут. “Хитрый” на то и “Хитрый”. Вот помню, в пятьдесят шестом…

- Клара, ну вы помните, прехорошенькая блондиночка из драматического. Ну, Саввушка, уж ты-то должен ее помнить, после скандала с алиментами. Так, вот эта Клара получила разрешение на выезд. Да-да. Мы тут задницы, извините, охлаждаем, а подобные кокотки получают выезд. Никак в толк не пойму, что для этого нужно делать?

- Я тебе потом, на ушко скажу. - Пересмешник кашлянул в ладонь.

- Направо и он направо, я налево и он налево. Бесовщина какая-то. Рация молчит. Силы на исходе. Руки примерзли к животу, не оторвать. Кое-как достал штык и на него. Зверюга колоссальная! Я такую даже в центральном зоологическом не видел. Не медведь , а выставочный экземпляр! Один момент, я вам его лапу покажу, где-то тут в рюкзаке валялась…

- Славный мальчик. Дай-ка я на тебя посмотрю. Ну-ну, спокойнее, я антрополог. Любопытный у вас, юноша, череп. Метис? - пожилой мужчина с окладистой седой бородой потянулся к его голове странным инструментом похожим на штангенциркуль:

Зима кивнул.

- Один из тысячи, значит. Трудно тебе.

Юрка отворачивался, он и сам знал, что смуглая косорылая физиономия совсем не сочетается с континентальными светлыми волосами и серыми глазами. Он скрылся за печью и сел на табурет, вглядываясь в тьму. Неприятно, когда тебя разглядывают с таким же интересом, как и лапу поверженного медведя.

После того как самовар поспел, Пересмешник вынес его в гостиную, нагрузив ребят подносами с едой. Еще один повод проводить пятничные вечера у Зимы. Гости привозили с собой деликатесы, которые не купишь в сельпо. К тому же, в доме у Зимородков часто находили приют охотники, платившие за гостеприимство свежим неконсервированным мясом.

Гостиная сама по себе была диковинкой, с привозной мебелью, часами с барометром, телевизором, спрятанным за стекло книжного шкафа и диваном, обтянутым толстой и вонючей шкурой пегого волка.

За столом разворачивалось уже свое обсуждение. Под уютный треск печки, озаряемые светом из-под зеленого абажура, ребята совсем забывали, что живут буквально на краю мира. Окруженные только льдами и торосами. Казалось, внешний мир близок, только протяни руку и окажешься в самом его центре.

Зима сидел на своем обычном месте в кресле и баюкал в руках чашку. Сплетни и слухи его не интересовали. Ребятам весело, и норм. В конце концов эти же ребята всего пару лет назад обзывали его косоглазым, чушкой, кидались камнями и отказывались садится рядом во время обеденных перерывов.

Время шло, все привыкли и к смуглой коже, и к удлиненному разрезу глаз. Но осадочек, как говорится, остался.

Девочек в их классе было меньше, чем мальчиков. Наверное по этому, избалованные вниманием, они категорично заняли руководящие роли во всех внеклассных процессах. Танечка Луц добровольно стала секретарем комсомольской дружины. Оксану Миленкович единогласно выбрали старостой класса, а Любушка Красильникова отвечала за литературный кружок.

Из мальчиков Зима помнил только Мишку Соловца и Диму Гвоздя. С Мишкой они сидели за одной партой, а Гвоздь разделял увлечение Зимы охотой и рыбалкой. Иногда они пересекались в сопках. Остальные мальчишки, дети рабочих и обслуживающего персонала поселка, не отложились в памяти. Не зареченские и ладно.

Йор-кала, река-незамерзайка, делила поселок надвое. Правобережные старожилы состояли из политических ссыльных и людей вроде отца Зимы. Тех, которые приехали в край льда и снега, во имя служения партии. Добровольно.

На левом берегу уже второй год в короткие летние месяцы возводили корпуса общежитий, аэропорт, больницу и дом культуры. А еще там селили вахтовиков и этапных. Зареченские в школу не ходили, жили в продуваемых бараках. На правый берег старались не соваться, но добраться в сопки можно было только с левого. И уже раза три Зима попадал в крепкие замесы. В последний раз гопота напала на Гвоздя. Хотела отнять тушу оленя. Зима не прошел мимо, так что влетело обоим, и тушу они не отстояли. Димка после этого совсем перестал здороваться, а сегодня пришел. Наверное голодный.

- Юра, я к тебе обращаюсь! - голос Танечки выдернул Зиму из размышлений.

- Нет, ну серьезно, ты что, не мог как все, написать что любовь, это чувство которое мы все питаем к товарищу Смолец и несравненному вождю Берии? Зачем было выкаблучиваться? Теперь Выдре влетит, паек урежут.

- Жаль. Но иначе, просто не могу. Я правда не знаю, что это такое.

- Совершенно не важно знать все, Юра. Главное понимать, что за нас уже все написано: “Юношество - это магнитофон для воспроизводства партийных кассет”. Не думай, и всем будет проще. Ребята, давайте решим как помочь Выдре. Можно написать извинительную петицию от класса и послать ее с вертолетом в райцентр. Признаем, что Зимородок - плод нашего общего недогляда. Попросим разрешение переписать сочинение.

Зима не сдержал улыбку. Да, действительно, зачем всем думать если есть такая Танечка. Она уже все сама подумала и решила.

- Не улыбайся. Совершенно ничего смешного. Из-за тебя человек на перловке сидеть будет. Мальчики, что молчите?

- Да, что тут сказать. - Мишка почесал затылок:

- Так то оно так. Но ведь любовь, это тебе не алгебра. Про нее учебников не писано, каждый волен ее чувствовать как хочет. Я так думаю.

- Ну вот и не правильно думаешь! В красном уголке полно литературы про любовь: “Я и товарищ Смолец”, “Почему партия тебя любит”, “Вождь и руководитель Лаврентий, послание к взрослеющим”

У Зимы - руки чесались встать, подойти к шкафу, достать анатомический атлас Пересмешника, раскрыть его на главе “тело женщины” и сказать, что любовь понятие растяжимое. Но интуиция подсказывала, что и без того непростые отношения с классом после этого совсем испортятся.

- Юра не хулиган. Оступиться может каждый. - тихо подала голос Люба:

- Он много читает и помогает в фельдшерском пункте. В конце концов пишут “нет того, кто не был бы виноват перед партией”.

Люба замолчала и пристально посмотрела на Таню. Все захихикали. Несколько лет назад, когда лесовоз не мог прилететь из-за плохой погоды, Луц топила печь книгами из красного уголка за что чуть не вылетела из комсомола, но была оправдана коллективом.

Девушка свекольно покраснела, села на свое место и буркнула из-за самовара:

- Он курит. Значит хулиган и будущий антисоциальный элемент.

Ветер бросил в окно пригоршню снега. По лестнице поднялся Савва и, оглядев собравшихся, потянулся:

- Ребятня, десять часов. Мишка, твоя бабушка звонила. Давайте по домам, пока всерьез не замело.

Зима спустился в коридор. Взрослые гости и не думали расходится. Многие из них останутся до утра. Завтра суббота, на дворе метель, а места в доме-хоть отбавляй.

Юра закрыл за ребятами дверь в тамбур, с трудом опустив засов на скобы. В такую пургу медведи часто переплывали Незамерзайку и терлись о крыльцо. Дверь должна быть закрыта на совесть.

Как только он вернулся из тамбура, тот немедленно распрямился, убрал с лица челку, подколов ее костяной, вырезанной вручную невидимкой и прошел на кухню.

Пересмешник сидел, положив руки на красивую темного дерева гитару.

- Ушли?

- Ушли.

С этого момента на кухне Зимородков начинались совсем другие разговоры. О репрессиях, несправедливостях, казнях и пропавших без вести. Зима сидел за общим столом, курил и слушал.

- Напрасно вы, мои хорошие, думали что со смертью Лаврушки наступит потепление. За эти тридцать лет тотального давления и хождения по струнке воспиталось поколение идеальных, стерильных умов, физически не способных на инакомыслие. - это антрополог.

На лбу клеймо “мП”. Многократно политический. Красивое лицо Пересмешника также обезображено татуировкой с изображением буквы “Т” на правой щеке. Охотник чист, но на его правой руке отсутствует несколько пальцев. Поймали на браконьерстве.

А у задремавшего у печи геодезиста вся одежда пестрит синими нашивками. Это нарушитель семейных ценностей. Наверно, сослан на полгода или чуть больше. Охладится от столичных соблазнов. Будет продолжать - кастрируют и сошлют на поселение в Логово-12. Там все такие.

- Валерий Степанович! Но так же нельзя. У меня в начале года на психиатрическом учете стояло шесть человек. Два совершили суицид, один потерялся без вести в сопках. Еще трое в стационаре. Для них нет отдельного помещения, нет антидепрессантов, потому что советский человек ненормальным быть не может! Так же как и рожденным с полидактилией, с витилиго, слепым, немым… - у Пересмешника задрожал голос.

Крупный кусок снега сорвался с крыши и с шумом упал у кухонного окна. Все вздрогнули.

- Саввушка, остыньте. Вы, конечно, думаете что хуже уже быть не может, но поверьте мне, может. Есть места о которых лучше не вспоминать на ночь глядя. А вы, молодой человек, из йокуменов?

- Нет. Моя мать из рода Льва. Толишен. Расчистка территорий. Отказ следовать в резервацию.

- Дразнят?

Зима пожал плечами:

- Бывает. Сейчас уже меньше.

Валерий Степанович достал из сумки распечатки и карту:

- Я работаю над книгой об исчезнувших народах крайнего севера. Не покажешь зону миграции и, если помнишь, знак рода? Когда Саввушка сказал, что ты потомок истребленного племени, я ушам не поверил. Такая удача.

- Миграцию не помню, но там было много деревьев.

- Значит толишены владели землей там, где сейчас стоит Снежерадск. Может, если я уйду дальше по тайге, то получится найти стоянки или капища. Не так много лет прошло, что-то должно было остаться.

- Все равно отговаривал и отговаривать буду. - Пересмешник хлопнул по гитаре и геодезист встрепенулся.

- Опасное предприятие. И в вашем возрасте…

- И не уговаривай. Половину возраста я был слишком юн, чтобы делать что хочу. Сейчас, стало быть, слишком стар. После йокуменов запрошу транспорт и на юг. Дальше. Люди должны знать что их улыбки и благосостояние по колено в крови. Может не сейчас, а десятилетием позже, книга увидит свет.

Савва поднял рюмку:

- Выпьем за это.

Зима перебирал бумаги. Все это было интересным и смутно знакомым. Вот этот рельеф льва, схематичный, уже точно где-то видел. Но когтя, родового знака толишенов, здесь не было. Подумав, Юра снял свитер, водолазку, шерстяное нательное белье и повернулся спиной:

Вот, родовой знак Льва. У вас его нет.

- Саввушка, дай мне чернила. Я зарисую. И фотоаппарат, он у Кирюши в боковом кармане рюкзака.

Охотник, который молчал весь разговор, внимательно вглядывался в орнамент татуировки.

- Тебе ее сделали в детстве?

- Наверно. Не помню. Она всегда была.

- Прямо как у нас. Только не понятно по какой статье.

- Нет никакой статьи, Кирюшенька. - антрополог убирал бороду под вязаный жилет:

- У аборигенов это что-то вроде паспорта и вида на жительство. Никакого позора. Наоборот, повод для гордости. Многие народы мира... Ах, да что там. Буди Антошу и идите в постели. Я скоро присоединюсь.

- Юра, иди к себе. Мы еще немножко посидим. - Пересмешник, потянулся к трубке и кисету.

Утром Мишка вышел во двор за дровами и увидел, как от дома Зимородков отъезжает снегоход. Юрка поехал на охоту.

Завидки кудрявые...

Мишку отец никогда не брал, а когда он начинал бузить что "вот Юрка-то!" получал решительный ответ:

- Мне не все равно. Задерет тебя медведь или носорог, затопчет буйвол или олень, провалишься ты в пройму или будешь разорван волками! Я хочу живого сына. Чтоб, ни шагу из поселка! Гляди за бабкой и учись.

Годы шли, а Юрку что-то ни одна напасть не брала. Хоть и пониже ростом чем Гвоздь, да и чутка послабей, но охотился успешно. Видимо, не по зубам был носорогам и медведям.

Часам к трем снегоход Зимородков остановился около дома Золовчихи у которой квартировала Выдра. Зима выволок из него тушу завернутую в испачканную кровью мешковину и постучался в дверь.

Выдра выглядела не важно. Кажется, много плакала. Увидев Юрку, испугалась.

- Простите. - Зима осторожно положил мясо на пол, отогнув половичек носком пима:

- Переписывать и извиняться я не буду. Дайте пленку, я его разделаю.

Выдра снова расплакалась:

- Да ты же только что извинился. Сейчас. Разденься пока, перепачкаешься весь.

К тому времени когда овцебык был разобран на все составляющие, и на сковородке пыша жаром плевалась печень, в дверь снова постучали. На пороге стоял Гвоздь, а плечо ему оттягивала вязанка толстобрюхов:

- Доброго здоровьичка, баб Зоя. Здравствуйте, Ирина Петровна. Вот, рыбки вам.

Выдра рассмеялась сквозь слезы:

- Ребята, мне же этого на полсезона хватит. Ем как птичка, зря вы волновались.

Димка ждал его у снегохода:

- Где взял?

- У Низкого Бормоталы. Неделю назад выследил.

- Добро. Еще видел?

- Стадо. От Камнереза, километров восемь. Второе ушло к Ключам, но это безнадежно, пегие. Задрали уже, наверно.

- Ага.

Помолчали. Мимо прошли работники пекарни. Гвоздь постучал ногой по гусенице:

- Табак есть?

- Держи.

Закурили. Из дома, громыхая ведрами вышла Выдра и кутаясь в шаль поспешила к колодцу. Дом еще не включили в программу “Горячее сердце.” Ни водички тебе, ни парового отопления.

Докурив, Зима надел рукавицы. Мороз крепчал. Близился обед, но узнали они об этом только после сигнала репродуктора, тьма накрыла Логово-4 еще два месяца назад.

- Ну, бывай.

Да-а... - Гвоздь, похлопал себя по коленям и взял острогу, к которой был привязан еще один кукан:

- Я тебе там, гостинец на заднее сиденье положил.

И достав из сугроба лыжи, заскользил к своему дому.

В коридоре стояла нетипичная обувь. Сапоги. Красивые, красненькие, на каблучке. Обувь смертника. Такие носила “самая глупая баба поселка” по словам Юркиного отца. Любовница Пересмешника, Дуся Корягина.

Значит, обедать Зима будет один. Дуся - это надолго.

Девушек Пересмешника, Зима окрестил красивым словом "сераль". Провожая очередную даму сердца, которая наивно прятала свое лицо под платком, Пересмешник оправдывался перед не одобрявшим такое блядство Юркой:

- Малыш, а что тут еще делать? Лечить наложением рук я еще не научился, телевизор показывает балет и любовь к партии, а новые книги я получаю только раз в месяц. Да и как откажешь женщине?

- Но ведь она же замужем.

- Так, где тот муж? А тут холод, тьма и медведи под окнами. Всем хочется заботы и тепла. Вырастешь, поймешь.

Зима, через негатив, восхищался султанскими замашками Саввушки, потому что мужики прекрасно знали, что к нему ходят бабы. Бабы знали, что все к нему ходят, но благодаря мастерски составленному графику посещений ни одного скандала не было. Хотя, казалось бы “Мадонны” в поселке не водились. Та же Корягина была кривой на правый глаз.

После обеда Юрка чистил и солил рыбу, хороший гостинчик. Кормил собак. Когда ходики пробили семь вечера, сел за уроки.

Он любил свою размеренную жизнь. Сытую и спокойную, не в пример некоторых. Наверное по этому, по пятницам, спокойно реагировал на толпу нахлебников. Наоборот, он хотел чтобы все шестнадцать человек десятого класса приходили поесть и напиться горячего чаю, вместо взвара. Хотя бы раз в неделю.

Пересмешник с малолетства приучил его к охоте и рыбалке. Гонял по снегам и камням. Заставлял оставаться ночевать в сопках. Ох, как он его тогда ненавидел! Пуще уксуса.

Вся мудрость подобного воспитания пришла со временем. И Пересмешник был единственным в Юркином пантеоне авторитетов. Его он слушался беспрекословно.

А отец... Даже странно, но Юрка мог с легкостью сказать, что так или иначе он знаком со всеми жителями поселка. И с правым, и с левым берегом. Знал их распорядок дня. Привычки. Кто кого любит или ненавидит. Но свой собственный отец всегда был загадкой. Как будто с той страшной ночи, когда на стойбище напали люди с муравьиными головами, и толишены падали в корчах от облаков желтого тумана не прошло и суток. И хоть по версии рассказанной отцом, он пришел спасать Юрку, парень все помнил. У отца тоже была муравьиная голова. И прилетел он с остальными солдатами.

Потому, как он вошел в ярангу. Сделал то что сделал, перешагнул через труп матери, пнул собаку и забрал его, Юрку, из постели. Все это снилось через ночь уже много-много лет.

Спросить что же там произошло было некого. Пересмешник об этих событиях ничего не знал. Он сам обалдел, когда давний приятель появился на пороге дома в сопровождении комиссаров с едва живым ребенком. В полчаса всучил ему мальчика, и был таков. По важному партийному поручению. Остальные знали о зачистках немногое, поэтому вопросов к жизни у Зимы было явно больше, чем ответов. И хоть отец практически моментально удовлетворял все его мыслимые и немыслимые требования, Юре хотелось только одного: чтобы тот пришел и объяснил, что тут происходит.

Когда спустился в кухню выпить чаю, то обнаружил за столом охотника, который лузгал кедровую шишку, игриво предлагая Дусе угостится. Дуся жеманилась, надувая красные от румян щеки. Уставший Пересмешник жарил рыбу:

- Салют, Юрок. Карточки в понедельник получишь? Я на дежурстве.

- Добро. А где остальные?

- Остались на другом берегу. У них еще дела перед экспедицией.

- Понял.

Зима отсел от Дуси. От нее неприятно пахло чем то сладким и тошнотворно кислым. Пьяна.

- Что, брезгуешь? А он тот, не брезгует. Красавчик. Эх, и почто земля таких мужиков красивых родит? Не знаешь? Нет? И я не знаю. Уйди ты, - Дуся оттолкнула охотника который пытался вывести ее из-за стола:

- Не хозяйничай! Когда захочу, сама уйду. Хотя, ты тож ничего. Женат?

- Нет.

- А я вот замужем. Только сослали мово мужа в Логово-6, а меня тут оставили. За примерное поведение. Ой, дура я, дура! На кого оставила! Кто-то ему теперь рубахи стирать!

Юрка быстро налил чай, собрал бутерброд и вышел из кухни. Слушать причитания стареющей, пьяной Дуси ему не хотелось.

Савва заглянул к нему часа через два. Юрка уже лежал в постели, читал.

- Не спи с форточкой. - Пересмешник закрыл окно:

- Кирилл пошел проводить. Жалко бабу.

- Не ты ли учил меня, что жалость есть чувство низкое и благородных людей недостойное? - Зима отложил книгу, натянув одеяло по шею. Если Пересмешник пришел, значит пора гасить свет. Так было заведено.

- Это не я, а адмирал Нахимов. У Дуси мужа перевели куда-то. А куда не говорят. Вот и мается.

- Что ж она к тебе ”мается” приходит, хотя замужняя?

Пересмешник выключил верхний свет и присел на край кровати:

- Это сложный вопрос, Юрок. Каждый человек жаждет тепла. Особенно когда на душе черно, как у нас в октябре. Вот и летит он, как мотылек на керосинку.

- А что тогда руководит тобой? Ладно Дуся, наивная, необразованная, запуганная, но ты-то...

Пересмешник молчал. Во мраке, его фигура едва угадывалась.

- Может, это потому, что я не так хорош, как тебе хочется про меня думать.- наконец сказал черный Савва.

Юрку этот ответ вполне устроил.

- Что у тебя со школой? Опять звонили.

- Не прогнулся под систему. Но, Савва! - вся сдержанность Зимы полетела к чертям. Рывком, сел, до хруста сжав кулаки:

- Тема не корректна. Это настолько нечто тайное, личное. Кощунственно препарировать чувство перед всеми!

И снова упал на подушку укрывшись с головой.

- Вот как. - Пересмешник улыбался:

- Ну, добро. Улажу.

Он встал, и бережно положил книгу на Юркин рабочий стол:

- Как Монтень?

- Ртутно. Концентрированно пишет: голова работает, аж больно.

- Это хорошо. Болит с непривычки, потом пройдет. И уже от тебя у всех голова болеть будет.

Юрка засмеялся.

- Все, спи. Завтра на колгача пойдем.

- А не рано?

- Нет. Самый раз.

Будучи совсем малой (лет 5-6), сидела как-то во дворе, окруженная знакомыми и взахлеб рассказывала сюжет книги "Последняя Война" Кира Булычева. Мимо проходила мама одного из ребят, которая остановилась послушать, что там заика выговаривает. Именно она спросила:

- Интересно. А кто автор?

Казалось бы... До этого момента, я ни разу не задумывалась, что "Таинственный остров", "Робинзон", "Гостья из Будущего" - это продукт созданный людьми... В моем мире, где тюльпаны вырастают из посаженных электрических лампочек, книги как бы материализовались из ниоткуда. Ушлые люди их собирали и продавали другим людям, которые не знали где находятся такие славные места.

А тут... Да блин. Когда Моисею заповеди вручали, у него и то такого лица не было. Как? Книга написанная человеком? Вот, простым человеком который трясется в трамвае, ест отвратительную колбасу и покупает газету? Вы серьезно?

Именно в тот момент мир развернулся на 180 градусов. Человек написал книгу. Я - человек. Значит, я тоже могу. Ох, если б я только знала, куда приведет путь меча и пера. И плевать, что с русским языком не дружу до сих пор. На мою удачу есть редакторы и корректоры. Пытаться раз за разом, удачно и не очень. Каждый день посвящать этому больше шести часов в сутки.

Каждый. День.

На протяжении десятков лет. Продраться через тернии: "дура безграмотная, не пиши больше, что это за сюжет, люди так не разговаривают". И мое любимое -"Займись уже наконец ДЕЛОМ"

Пройти нелегкий путь от "ой, бумага слишком гладкая, у ручки паста недостаточно жирная" до " Что там у нас? Карандаш и блок сейсмографа?"

Писать стоя в набитой электричке два часа, нагло уперев блокнот в чужой рюкзак? Легко - наливай. Потому что там, в конце пути, две чумазых мордочки ждут новую сказку, и просто нельзя не оправдать их ожидания. Тебе хорошо - пиши. Тебе плохо - пиши... Злой, удивленный, саркастичный - пиши! Выгорание? Иди мой полы, гуляй шесть часов, ори песни гроулом. Не бывает недостатка вдохновения. Это миф ленивых жоп. Бывает недостаток упорства и опыта. "Мастерами Кунг-фу не рождаются"(с)

Волшебное место, где зарождаются книги, я нашла немного позже) Они называются - публичные библиотеки.