ZorkiyOrk

Перечитываю я тут на досуге (в преддверии прихода новой книги Александра свет Валентиновича) "Преданья старины глубокой", кои последний раз открывал очень давно.

И натыкаюсь на вот такой фрагмент:

- И все? - наконец открыл рот оборотень. - Так просто? Просто висит и все - ждет, пока кто-нибудь за ним явится?
- Ну не просто, конечно, - ухмыльнулся Баюн. - У самого дуба стража стоит надежная - сколько веков прошло, никто пока мимо них не прошел…
- Что за стража?
- Дивии-кладохраны. Да не простые, а огромные - сами ростом с дерево. Из лучшего железа откованы, ни днем ни ночью глаз не смыкают, стерегут сундук с яйцом каменным, никого к нему не подпускают. Называют их Косарями - за то, что вместо рук у них лезвия вострые, всякого рассекут-разрубят.
- И сколько их там?
- Когда-то было четверо. Но в стародавние времена случился на Буяне один богатырь - одного Косаря одолел, голову ему отсек… но и свою тоже потерял. Осталось стражей трое. А при князе Ярославе заплывали на остров корабельщики - за водой. Набрели на тот дуб случайно, увидели сундук - решили, что в нем злато-серебро. Кознодейством хитрым сумели еще одного Косаря загубить… но и сами все на том месте полегли. Так что с тех пор Косарей всего двое осталось.

В принципе, Александр Валентинович известен своей любовью к "пасхальным яйцам".

Вот только есть одно "но".

"Преданья" были опубликованы в 2006-м?

В общем, "Киселёв.jpg".

Что скажете?

Очередную байку от М.Т. Антрекота напомнила мне вот эта заметка про японского студента-языковеда из Иркутска http://pikabu.ru/story/student_iz_yaponii_o_trudnostyakh_yaz...

Точнее, ФРАГМЕНТ одной большущей байки, которая сюда никак не влезает по объёму и которую настоятельно рекомендую к полному прочтению в ЖЖ автора. А пока что, вот непосредственно относящееся к теме извлечение с моими небольшими правками.

В декабре 1782 года из рыбацкого порта Широко вышла рейсом на Эдо конструкция по имени "Шинсё-мару" с грузом риса, дерева, тканей и прочих радостей, собранных в виде налога. На борту - капитан Дайкокуя Кодаю, штурман Исокити, трое приказчиков и двенадцать человек матросов.

И тут ударил шторм. Мачту потеряли, палубный груз потеряли, как не потонули - непонятно. Земли не видно, гор не видно. Вокруг сплошной океан.

Починились как-то. Идут себе. День, два, неделю, месяц, два, уже по календарю лето вокруг, а снаружи никакого лета - холодно и град.

Риса на борту много. Ловили рыбу, собирали дождевую воду. Началась цинга.

В общем, угодили в течение Куросио.

Через месяц увидели птиц.

А еще через пару дней вынесло их буквально в остров Амчитка Алеутского архипелага. А там алеуты, соответственно, живут, и русские охотники нерпу бьют. А за ними должен прийти корабль. Нужно подождать. Стали ждать и жить, на морского зверя охотиться. Семеро, однако, померли. Корабль - "Апостол Павел" - пришел только в сентябре 1785-го. Да там же и разбился.

Ну, на острове народ, какой ни возьми, был крепкий. Решили, сами будем выбираться. И за два года из обломков двух кораблей сладили-таки нечто плавучее. И в августе 1787 добрались до Нижне-Камчатска. Приняли их там хорошо, а вот зима вышла очень тяжелая. Голодали все и еще трое умерли.

К лету шестеро выживших японцев и 15 русских двинулись вглубь материка. Охотск-Якутск-Иркутск.

До Иркутска добрались зимой 1788.

И обнаружили, что им там есть, с кем поговорить.

Дело в том, что «Шинсё-мару» была не первым японским кораблем, попавшимся течениям в неудачное время. В ноябре 1744 из порта Сай на Хонсю рейсом все туда же в Эдо вышло новенькое судно «Муцу Тага-мару» с 17 членами экипажа на борту.

Попали в шторм, потеряли мачту и парус, и носило их до мая 1845, а там вынесло к острову Оннекотан, где уцелевших десятерых японцев (один вскоре заболел и умер) и подобрали сборщики ясака.

Оттуда их переправили в Большерецк, а потом в Якутск. Еще в Большерецке все они выразили желание перейти в российское подданство, были крещены и получили имена, отчества и фамилии. Так что, если читаете вы где-нибудь в отчетах о сибирских делах «Иван Татаринов» или «Филипп Трапезников», то это вообще-то бывшие совершенно бесфамильные Коскэ и Саноскэ с Шимокиты.

И новокрещеных подданных тут же приставили к делу. Постановлением Сената пятерых отправили в Петербург, а четверо были оставлены в Якутске с приказанием... открыть там японскую школу. Потому что раз соседи есть, значит запас переводчиков должон быть и лучше - поближе. Мало ли, что страна закрыта, это дело преходящее. Юмор ситуации заключался в том, что в Якутске на тот момент не было никаких учебных заведений вообще. За год до того закрылась по безденежью церковная школа, а якутская навигацкая школа, заведенная под вторую экспедицию Беринга, приказала долго жить еще в 1744 (и воскресла только в 1765). Так что, хочешь учиться – учи японский. И пошел первый набор. Результатом Сенат остался доволен, в конце 1853 года преподаватели якутской японской школы были пожалованы чином коллежского переводчика, то бишь ундер-лейтенанта. Престиж школы взлетел до небес и остался там – это в европейской России чин был, хоть приятный, да небольшой, а за Уралом, где майоры ходили в царях, богах и героях, а случались и воеводы из поручиков (подпоручик же был крупной птицей чрезвычайно яркого пера).

Потом школу перевели в Илим, потом в Иркутск, дослали преподавателей из Петербурга и настало всеобщее благорастворение воздухов – 7 учителей, 15 учеников набор. Основное занятие в отрыве от учебного процесса – составление «Лексикона российско-японского». Первое издание – 101 страница, 997 слов. А вот на каком языке преподавали в школе – до сих пор для всех загадка. Потому что учились там как на подбор якуты, да сколько-то казачьих детей, да дети самих преподавателей. А с русским языком на данной территории было плохо – даже те, кто знал, забывали. Вот и получается, что преподавание могло идти либо на якутском, либо на японском. Передовая методика, однако.

В общем, когда Дайкокуя Кодаю и его спутники добрались до Иркутска, два человека из экипажа «Муцу Тага-мару» были еще живы. И живы были, и буквально кишели по всей восточной Сибири их ученики. И все, как один – говорят по-японски.

Но в преподавателях лучше держать тех, для кого язык родной, не так ли? И потому иркутский генерал-губернатор Иван Алферович Пиль немедленно команду «Шинсё-мару» припряг к преподаванию – 10 медных монет в день и пенсион. Но капитан Дайкокуя Кодаю не хотел преподавать японский. Он хотел домой. И нашел себе поддержку, потому что еще один человек хотел домой. Только не к себе домой, конечно, а домой к Дайкокуя Кодаю. В Японию.

А дело было в чем, а дело было в том, что в Тигиле к японцам присоединился сопровождающий, местный исправник, поручик Адам Кирилыч Лаксман (тот самый, которого Янковский играл - прим. орк), который решил проводить их до Иркутска. Помимо деловых, были у исправника личные соображения. Он хотел повидаться с отцом, государевым путешественником по минералам, Кириллом Лаксманом. Впрочем, Кириллом тот был достаточно относительным.

Итак:

Лирическое отступление номер один: об особенностях пастырского призвания в условиях сурового климата

В 1737 году в Нейшлоте, в Финляндии, родился Эрик Густав Лаксман. Отец его был не очень удачливым но исключительно многодетным торговцем. Эрика отправили учиться в богословскую гимназию, в Борго. Потом он собрался в университет, но проучился всего год – отец умер, семью нужно было содержать – и Эрик бросил учебу и стал сначала помощником пастора, а затем и пастором. Именно по духовной линии и занесло его в Петербург – там он пасторствовал, преподавал естественную историю, подружился с Миллером – и искал себе полномерный приход. А надо сказать, что через 10 лет после его рождения Демидовы преподнесли государству свои алтайские заводы. Территорию эту требовалось поднимать, нужны были специалисты, специалистов часто приходилось выписывать из-за границы, были они, в основном, протестантами... и кто-то же должен был окормлять их духовно. В общем, получил Эрик Густав Лаксман направление в немецкий приход Колывано-Воскресенских заводов. В город Барнаул. Повторяю – в Барнаул. На дворе 18 век. Прихожан – человек 50, они размазаны по заводам, как масло по шотландскому тосту и духовные проблемы свои решают исключительно самостоятельно и, в основном, методом праотца Ноя. Как тут быть пастору? Конечно, можно было приложить некоторое усилие и спиться. Но Лаксман поступил иначе. Он написал Линнею. И в город Барнаул пришло письмо. Большое письмо. Очень большое письмо. С подробными инструкциями: что собирать, как собирать, как классифицировать, как сохранять и пересылать, что является объектом первоочередного интереса...

Лаксман письмо прочел, к сведению принял – и занялся делом. Он объездил все. Он открыл горячие источники рядом с Байкалом. Он создал при доме сад и выращивал там местную растительность, которую затем собирал, препарировал и отсылал. Он завалил Стокгольмскую академию наук гербариями и образцами (членство в академии, две медали от короля Густава). Он завалил Российскую академию наук всем. Причем в двух экземплярах, второй шел в императорский кабинет. Когда он занялся насекомыми, барнаульское общество окончательно решило, что пастор спятил. Пастор и ухом не повел. Результат – две, естественно, коллекции по 358 экземпляров в каждой и труд по энтомологии Сибири.

Попутно он собирал метеорологические данные и – за полным отсутствием аппаратуры – научился делать термометры и барометры, за которыми немедленно начали выстраиваться очереди.

Впрочем, после того как пастор нашел уголь на реке Томи, в сумасшедшие его стали записывать менее охотно.

В 1769, по истечении контракта, он вернулся в Петербург. В 70 – стал членом академии наук, занимался химией, исследованием русского севера. В 80 получил назначение «помощником главного командира Нерчинских заводов». И начал копать. А накопал много – например, «лазурная» комната в царскосельском дворце – из открытого им месторождения лазурита. В 84 Лаксмана назначили «минералогическим путешественником» при кабинете императрицы.

И в том же году вышла еще одна история. С самого начала своей сибирской карьеры Лаксман вошел в жесточайший конфликт с местной стекольной промышленностью. Сил его не было смотреть, как стекольщики изводят леса на поташ, когда под рукой есть куда более дешевое и «экологически чистое» минеральное сырье, которое он сам же и нашел. Бился Лаксман, бился, а в 84 сговорил-таки Баранова, который русско-американская компания, на строительство завода. Баранову нужна была стеклотара – с индейцами спиртным торговать, а Лаксману – вещественные доказательства того, что метод его годится в дело.

«1784 год сделался решительным по введению минерально-щелочной соли. Именно я в этом году я с Барановым учредил завод у Тальцинска, 40 вёрст выше Иркутска, недалеко от Ангары. Там употребляется для плавки стекла из песка и кварца лишь горькая и глауберова соль (по-монгольски - гуджир из Анги, Баргузина и Селенгинска).»

Стекло с глауберовой солью не только не уступало старому – оно его сильно обгоняло и по ттх, и по насыщенности цвета. Так что заводик этот простоял до середины 20 века, пока не попал под затопление.

А Лаксман, естественно, на этом не остановился, а продолжал ездить, исследовать и копать.

Базой своей он избрал Иркутск. Прибывшие туда японцы немедленно оказались в зоне внимания.

Лаксман хотел в Японию. Лаксман очень хотел в Японию, поскольку, во-первых, считал, что Тунберг обработал и описал разве что десятую часть того, что там водится, а во-вторых, Япония тогда была крупным экспортером меди – и Лаксман не очень понимал, почему эта медь должна полностью доставаться голландцам.

Так что у капитана Дайкокуя Кодаю появился сильный и очень упрямый союзник.

После того, как Кодаю подал второе прошение о возвращении домой, Пиль снял их с довольствия – оставалось кормиться уроками. Но Лаксман задействовал все свои связи – и 15 января 1791 они с капитаном выехали в Петербург. Добирались месяц с небольшим, в дороге Лаксман заболел и проболел несколько месяцев. За это время, там, в Иркутске, два члена экипажа, Сёдзо и Синдзо приняли христианство, став, соответственно Федором Степановичем Ситниковым и Николаем Петровичем Колотыгиным. Дорога обратно им была закрыта.

В мае императрица перебралась в Царское село. За ней стронулись и Лаксман с Кодаю. В конце концов, они получили повеление прибыть во дворец – Дайкокуя Кодаю даже сумел приготовить одежду с фамильным гербом. Императрица выслушала рассказ о скитаниях благосклонно, несколько раз повторяла – «Бедняжка». Затем заключила: «Ну, хорошо, раз надумали ехать, ждите со спокойной душой». На том вполне гоголевская аудиенция и закончилась.

Затем Кодаю был приглашен наследником Павлом, его принимали также члены правительства. Смотрели спектакли, астрономическую обсерваторию, музеи, библиотеки, сиротский приют. Кодаю некоторое время читал лекции в Петербургском университете о японских нравах и обычаях, составлял карты Японии.

А Лаксман, тем временем, готовил экспедицию.

(тут должно быть лирическое отступление номер два, но его уж в оригинале читайте - прим. орк)

Так вот, снаряжает Лаксман экспедицию. И, естественно, собирает информацию о Японии. А кто у нас там последним бывал? Понятное дело, Тунберг (об этой достойной личности см., опять же, в оригинале - прим. орк). Причем, к тому времени, его доклад, сделанный по приезде, уже успели не только доставить в Россию, но и перевести и опубликовать - «Подлинные известия о японцах, читанные в Шведской Академии.» Перев. В.Зуев. - Нов. ежем. соч., 1787, ч.17, ноябрь, с.32-55.

Но зачем Лаксману перевод Зуева, если он сам прекрасно читает по-шведски – и как раз мог успеть получить свежевышедший четвертый том отчетов Тунберга о поездке в Юго-Восточную Азию. Как раз японский том. И успел. И прочел. И, в числе прочего, вычитал там два имени. Кацурагава Хосю и Накагава Дзюнан. И узнал о том, сколь охочи эти двое до образцов и прочей ботанической и биологической разности. Как не порадовать коллег? Особенно если один из них – личный врач сёгуна. А потому озаботился Лаксман заготовить для них письма – и ящики всяких саженцев.

Губернатору Пилю отправлен был императорский указ «Об установлении торговых отношений с Япониею». Так что, пока Кодаю добирался обратно, в Иркутске уже начали готовиться. Возглавил экспедицию Адам Кирилыч Лаксман. А Лаксман-старший тоже собирался в Японию, но попозже. Первым пунктом в планах у него стояла экспедиция в Среднюю Азию – а уж потом, из Бухары, он полагал направиться на Дальний Восток. Но до Бухары он не доехал. Умер в дороге в январе 96 где-то под Тобольском и через два месяца был выключен из состава Академии Наук по единственной уважительной причине...

А капитан Кодаю благополучно добрался до Иркутска, попрощался с товарищами по команде-христианами, которым путь домой теперь был закрыт, и, вместе со штурманом и матросом отправился в Охотск. Добрались в августе, отплыли в сентябре, двухмачтовик «Екатерина», 41 человек экипажа, если считать с японцами.

А в октябре увидели побережье Хоккайдо. Вошли в бухту Нэмуро, списались с местным князем. Получили разрешение построить казармы на берегу и ждать там, пока не придет ответ из Эдо. А ответ заставил себя ждать. Кончилась осень, прошла зима, наступила весна, умер в апреле от цинги матрос Коити – от экипажа остались только капитан со штурманом, да двое русских чиновников в Иркутске. И тут приехала японская комиссия.

А задержалась она, потому что в Эдо была паника. (барабанная дробь, ибо мы наконец-то переходим к мякотке - прим. орк)

А паника там началась сразу по нескольким причинам.

Во-первых, никто не знал, что делать с ситуацией как таковой. Прибыл непрошенным посол от соседа сверху, от очень большого соседа сверху – и прецедентов такому делу нет. Чего они хотят? Как с ними положено обращаться? Как вообще положено действовать в такой ситуации? И чем они удовлетворятся – так, чтобы, конечно, и Японии себя не уронить, и страну не открыть, но и гостей не спровоцировать?

(Надо сказать, что с четким пониманием целей экспедиции и на российской стороне было невесело. Один из устроителей – знаменитый купец Шелихов – хотел увеличить объем торговли с Японией (да, именно увеличить, потому что фактически торговля уже шла, через айнов - но очень тонкой струйкой.) Лаксмана-старшего интересовали, скорее, научно-политические цели, а торговля, с его точки зрения, могла подождать. Ее Императорское Величество вообще не очень верила в успех всего предприятия и считала, что какой-нибудь клок какой-нибудь шерсти – это уже хорошо. А Адам Кирилыч Лаксман, начальник искпедиции, явно полагал своей первоочередной задачей накопление информации. Чем и занимался – упоенно составлял карты, добывал образцы, собирал сведения.)

Второе обстоятельство – дипломатическая переписка. Вернее, характер оной. Письмо, направленное Адамом Лаксманом (и написанное, естественно, по-японски) из Эдо отослали обратно, с заявлением, что прочесть его совершенно невозможно. И дело тут было не совсем в переводчике. Писал это письмо Егор Туголуков, один из лучших учеников иркутской школы. Теперь вспомните, пожалуйста, кто в этой школе преподавал. Моряки с разбитых кораблей. Как вы думаете, какова вероятность встретить на борту торгового судна человека, получившего классическое «китайское» образование? Именно. Преподаватели учили будущих переводчиков тому языку, который знали сами. А теперь представьте себе, в какое состояние пришел бы российский МИД, неожиданно получив от могущественного и не очень понятного соседа торгово-дипломатическую увертюру, написанную на свободной, можно сказать, идиоматической фене? (Учитывая социальную стратифицированность тогдашнего японского, разница между подобающими случаю формами речи и теми, что употребил Туголуков, была именно такой.)

Что это? Ошибка коммуникации? Оскорбление? Как на такое ответить, чтобы не создать опасный прецедент? Нет уж, ну их к тэнгу – лучше сделать вид, что не поняли.

А кроме того, непонятные визитеры привезли частные письма и частные же подарки. Ну Накагава к тому времени умер, а Кацурагава-то был вполне жив и по-прежнему числился лейб-медиком. Особа, имеющая доступ к сёгуну. А ему без марки такие листочки шлют. Да как они вообще о нем узнали – от Кодаю-то и его спутников никак не могли, не было у Кодаю знакомых на таком уровне... Да что ж это такое, это закрытая страна (до инцидента с Чёрными Кораблями коммодора Перри оставалось ещё полвека с лишним - прим. орк) или проходной двор?

Кацурагава, естественно, никому ничего объяснить не мог, потому что сам ничего не понимал.

Ему не особенно поверили, но приставили к дипломатической миссии - поскольку он и так уже был "заражен".

А еще нужно было решать, что делать с капитаном Кодаю и его спутником. Но это могло подождать.

Итак, дипломатическая миссия прибыла, в Нэмуро прибежал гонец – и Адам Кирилыч, согласно инструкции, перегнал «Святую Екатерину» в Хакодатэ. Был представлен местному князю, подарил ему портрет императрицы, а 21 июня встретился, наконец, с японскими контрагентами (в подарок императору были привезены два больших зеркала и два термометра.)

А японские контрагенты, наконец-то нашли подобающий прецедент. Лет за 20 до того присылал к ним посольство с подарками тогдашний правитель Кореи. Посольство не приняли, подарков не взяли, однако, разрешили корейцам торговать в Нагасаки. Чем не решение?

Так что японские дипломаты поблагодарили русских за возвращение кораблекрушенцев, подарили три меча, сто мешков риса и объяснили, что торговый или какой еще договор здесь заключить никак невозможно, потому что, согласно закону, от иностранных представителей документы нигде, кроме как в Нагасаки, принимать нельзя. Если хотите, мы выпишем пропуск в Нагасаки – для этой миссии или для любой другой. Адама Кирилыча это, в общем, устроило (императрицу это тоже устроило, по результатам экспедиции Лаксмана-младшего произвели в коллежские асессоры, то бишь, в те самые майоры), так что, получив необходимую табличку, он сдал спасенных японским чиновникам и отбыл. Вторая экспедиция, однако, безнадежно задержалась из-за смерти Лаксмана-старшего, потом об этой идее вообще забыли, но бумаги не пропали и через десять лет пропуском воспользовалась миссия Резанова (лучше бы она этого не делала). Если кто-то хочет узнать почему - гуглите похождения Резанова Николая Петровича (кстати, прообраза главного героя рок-оперы "Юнона и Авось" в исполнении Караченцова), с экспедицией "человека и парохода" Ивана Федоровича Крузенштерна. А заодно и то, что в Японии называется "Российским вторжением годов Бунка". - прим. орк.

А что же делать со спасенными? С одной стороны, Кодаю и Исокити нарушили запрет сёгуна Иэмицу на мореплавание, причем, нарушили дважды – когда уплыли и когда вернулись. С другой, нарушили они его не своей волей, а непреодолимой силой обстоятельств. С третьей, если уж иноземцы проявили такое человеколюбие, то нехорошо отвечать на него неблагодарностью. С четвертой, с пятой... Капитана и штурмана долго и подробно опрашивали. Записи вел Кацурагава Хосю.

В октябре 93 их привезли в один из дворцовых садов или садовых дворцов Эдо – и опять расспрашивали о России. Сёгун Иэнари присутствовал за ширмой.

"…В 18-й день 9-й луны 5-го года Кансэй, то есть в год Быка младшего брата Воды в помещении Фукиата о-мономи были приняты в присутствии сёгуна капитан корабля "Кумиясу-мару" Дайкокуя Кодаю и матрос Исокити (…)

Что бы их ни спросили, они подробно на всё отвечали, в их ответах не было ни малейшей лжи, поистине это было что-то необычное, неслыханное со времён глубокой древности (…)

Вопрос. Как называется место, куда раньше всего прибило ваш корабль?

Ответ. (после рассказа о первом периоде пребывания в России — Ред.). Там (в Иркутске) необыкновенно холодно. Если между частями одежды окажутся щели и высунутся уши или нос, то они становятся твёрдыми как камень, и если после этого вернуться в дом, то от тёплого воздуха они тотчас же отваливаются. Выдающиеся части лица и щёки и тому подобное выпадают, как будто выколупанные. Если смазать (обмороженные) места сливочным маслом, сдобренным гвоздикой и корицей, то они залечиваются. При сильном обморожении отпадают даже руки и ноги.

(…) В то время императрица находилась в месте, называемом Хэтикору. Меня быстро вызвали туда. Вначале я смутился, потому что там набилось множество важных чиновников, а трон слева и справа, как гряды облаков, окружали придворные дамы. Однако один сановник (…) взял меня за руку и привёл пред лицо императрицы. Он меня научил, чтобы я положил одну руку на другую и выставил их вперёд. Я так и сделал. Тогда императрица соизволила протянуть руку и слегка дотронуться кончиками своих пальцев до моей руки. А меня научили, что я должен три раза приподнять и лизнуть руку, и я так и сделал. Говорят, что там таков этикет, когда впервые получаешь аудиенцию у императрицы. На мою просьбу о возвращении на родину я быстро получил согласие(...)

Вопрос. Говорят, что на дворцовых воротах имеется статуя императора Петра, возродившего Россию. Удалось ли увидеть её?

Ответ. Статуя Петра установлена на усыпальнице. (…)

Вопрос. Говорят, что в Москве есть большая пушка. Удалось ли увидеть её?

Ответ. Я видел такую пушку, что когда влезешь в её ствол и ляжешь на спину, то противоположной стенки можно только чуть коснуться вытянутыми кверху руками (…) Там же есть большой колокол (…) Он так велик, что не хватает слов описать его (…) Он похож прямо на небольшую гору (…)

Вопрос. Табак там такой же, как здесь? Какие там трубки — глиняные или металлические?

Ответ. Табак там хуже, чем у нас, но называется также табако. Трубки есть и глиняные, и металлические, и каменные. Они берут кристаллом небесный огонь и прикуривают от него. Мы же от небесного огня трубки не закуривали, ибо считали, что это грешно. Когда нас спрашивали, почему, и мы говорили, что грешно, то над нами смеялись.

Вопрос. Говорят, что тех, кого обращают в христианство, сорок два дня обливают водой, а потом они, повернувшись назад, плюют и меняют имя. Говорят, что и при перемене имени тоже обливают водой. Видели вы это? Так ли это бывает?

Ответ. Да, как вы изволите говорить, при перемене имени, по-видимому, всех обливают водой.

Вопрос. Знают ли в той стране о Японии?

Ответ. Хорошо знают о чём угодно. Мы там видели книги, в которых подробно написана правда о Японии, видели географические карты Японии(...)

Так с самого начала и до конца отвечали они без запинки на вопрос за вопросом, и все, от государя до князей, были искренне довольны этим. Когда же закончился расспрос этих двоих, им поднесли прекрасного вина и прочего и разрешили удалиться (…)»

Удалиться – куда? Где держать таких опасных гостей? Да там же. Как уже было сказано, Кирилл Лаксман послал в подарок Кацурагаве Хосю и Накагаве Дзюнану множество саженцев и отростков. Кацурагава, естественно, немедля преподнес привезенное сёгуну – и было решено создать для иноземных растений новый ботанический сад у ворот дворца в Эдо. Так капитан Кодаю во второй раз в своей жизни застрял в правительственной оранжерее. Не знаю, пел ли ему там кто-нибудь.

Летом 1794 «Государь(...) считая поведение Кодаю и другого похвальным, приказал прежде всего выдать обоим как государеву награду по 30 рё, а затем выдавать ежемесячное пособие Кодаю по 3 рё, Исокити — по 2 рё (…) Кодаю и Исокити оба были благодарны, и радость их невозможно ни с чем сравнить.»

Домой, однако, обоим возвращаться запретили и рассказывать о России - тоже. Через некоторое время Исокити выпустили, а капитан провел в оранжерее несколько лет. Впрочем, тоже получил право свободного передвижения, женился, завел двоих детей – а его отчет о поездке, записанный Кацурагавой Хосю, стал своего рода самиздатовским бестселлером – официально такого текста не существовало, он распространялся в списках и опубликован был только в 1937. Умер капитан в почтенном возрасте 78 лет в том же году, что и Тунберг. Исокити пережил его на десять лет.

Федор Степановича Ситников (Сёдзо) оказался слаб здоровьем, по дороге в Иркутск сильно обморозился и после отъезда Кодаю прожил недолго – умер в 1796 и похоронен на Иерусалимском кладбище. А вот Николай Петрович Колотыгин (Синдзо) в Сибири освоился, женился на русской, стал преподавателем школы, соавтором нескольких книг – и титулярным советником, что по тем временам и местам было очень и очень неплохо.

А теперь вернемся к основной истории. Разобравшись с делами неотложными, чиновники бакуфу перешли к Кацурагаве Хосю и его опасным ботаническим связям. И потребовали отчета. И, конечно же, его получили. Сохранилась копия объяснительной записки, написанной братом Кацурагавы.

«В годы Мирной Вечности [Ан-ей 1772-81] в Киото приехал европейский врач Тунберг. Он происходил из страны под названием «Швеция», которая граничит с Россией. Стремясь завершить свою книгу по естественной истории, он добрался до самых наших земель. Когда останавливался он в гостинице Гэнзаэмона Нагасаки-я, брат мой Хосю-хогэн и врач из Якюсю Накагава Дзюнсё [sic!] вступили с ним в отношения учитель-ученик [ни слова о том, кто там был учителем, а кто учеником]. Он больше не возвращался, но отправился в другие страны. Его ученик, живущий в России, встретился с Кодаю и справился у него, знает ли он что-нибудь о моем брате или о Дзюнсё.»

В этом виде история приобретала понятный и естественный для японца смысл: иностранец учился у японских врачей мастерству, передал знания своим ученикам, а один из этих учеников, естественно, не пожелал пренебречь возможностью выразить почтение и благодарность учителям своего учителя и воспользовался оказией, чтобы преподнести им подобающие подарки.

Все соответствует принципам Кун Цзы и не содержит никакого криминала.

Власти, расспросив всех участников истории и начальника голландской фактории Гийберта Хемми, согласились с этим выводом, однако, приказали Кацурагаве все контакты с внешним миром прекратить. Связь учитель-ученик – одна из самых важных в этом мире, но связь император-подданный – важнее. И Кацурагава послушно прекратил. Вот так, по причине случайного кораблекрушения и чрезмерной предприимчивости бывшего пастора в биологической «каминной сети» стало одной ячейкой меньше. Хотя дракон в бутыли остался «драгоценностью дома».

Что сказал по этому поводу Тунберг, неизвестно. Карл-Петер Тунберг, как Кролик из «Винни-пуха», был очень вежливым существом. И когда в 1801 его избрали почетным членом петербургской Академии Наук, он прислал оной академии несколько тысяч разнообразных саженцев, в том числе и японского происхождения (чем поверг оную академию в страх и трепет, поскольку всю эту ценную растительность нужно было как-то обустраивать). И это была единственная месть, которую он себе позволил.

Среди прочих личных "приятных мелочей" (которые, по традиции, приносят с собой все избранные президенты США с конца XIX века в качестве неких символов своей работы) Дональд Трамп собирается поместить в Овальном кабинете вот такое письмо, полученное в 1987 году году от Ричарда Никсона.

Примерный надмозговый перевод от меня для совсем не владеющих английским:
- (вписано от руки) дорогой Дональд,
Я не видел (эту) передачу, но миссис Никсон рассказала, что Вы были велики (великолепны?) на Донахью-шоу.
Как вы можете представить, она - эксперт в политике и предсказывает, что, если вы решите выдвинуться на пост, вы будете победителем!
С теплыми пожеланиями
Искренне ваш (подпись Никсона)

Примечание: шоу Фила Донахью - известное в то время политическое ток-шоу, по популярности сопоставимое с шоу Ларри Кинга. А сам Донахью - тот самый тип, что вел с Познером телемосты США-СССР.

Так что, создатели "Симпсонов" были далеко не первыми))

P.S. На что вообще рассчитывали демократы???