GubastiKudryash

Глава 5

ссылка на Первую главу

Егор Куликов ©

Звонкий щелчок ворвался в подсознание. Виктор Федорович не проснулся. Ему показалось, что он на даче. Приехал сосед, который какой год подряд говорит о том, что починит забор из профлиста. Вот, Виктору Федоровичу и мерещилось, что сосед щелкает. Ставит клепки или просто лупит молотком по тонкой жести.

- Я думал мне мои информаторы фуфлыги намяли. А тут реально какая-то старая плесень завелась. Эй! Открывай зенки. Или ты уже помер?

Виктор Федорович к своему несчастью понял, что дверь была закрыта лишь на защелку. Толкни и заходи спокойно. Собственно как и поступил непрошенный гость.

Гость возвышался над Виктором Федоровичем.

- Нет, не помер, - ухмыльнулся мужик и упер руки в бока. Большие руки. Толстые как фонарные столбы. Да и сам он был явно выше и больше среднего роста. Голубая джинсовая куртка вряд ли вообще застегивается на этой широченной груди. А бицепс так и норовит разорвать ткань, чтобы почувствовать свободу. Казалось, что если этот гость сделает одно неправильное движение, то джинса лопнет. Не по шву пойдет, а разлетится в труху.

- Вы кто и что вам здесь нужно? – хриплым голосом спросил Виктор Федорович и сунул руку в карман, где гладкий баллончик лег в руку.

- Я кто? Это ты откуда тут нарисовался? – злая улыбка повисла на круглом лице. Свиные глазки спрятались за щеками, а лоб сложился гармошкой.

- Я тут… живу. Мне вот, комнатку сдали. Цена выгодная. Меня предупреждали, что тут не все так хорошо. Но если учесть то место где я обитал, то я словно в рай попал. С завтрашнего дня думаю начать тут приводить все в порядок. Я вам говорю, будет конфетка, а не квартирка. Я ведь много чего руками могу делать…

- Так дед, - перебил гость, - надеюсь, ты не только руками умеешь делать, но и ногами. Короче, вали отсюда подальше. И передай хозяйке, что мы от нее так не отстанем. Либо она продаст нам эту комнату, либо с ней будет то, что и с ее мужем.

- А что с ее мужем случилось? – выдавил Виктор Федорович, пытаясь сохранить голос ровным и придать ему нотки глупой любопытности.

- Решил окна помыть и случайно того… в общем поцеловал асфальт.

- Ай-ай-ай, как жалко, - наигранно мотал головой Виктор Федорович.

- Так дед, давай без этого… у меня дел еще по горло. Зови сюда свою хозяйку.

- Я не знаю где она.

- То есть как? – мужик скривил от непонимания лицо и сделал шаг ближе.

- Я видел ее один раз. Сейчас просто буду отправлять ей деньги на карту.

- Хитро, хитро. Но я и не таких уделывал. Давай номер ее карты и телефон.

- Но…

- …дед, - тут же оборвал мужик. – Давай я тебе обрисую ситуацию, что бы ты хоть немного понимал, в какую клетку со львами тебя закинули. Скажу тебе первое – жить ты здесь не будешь в любом случае. Второе – чем быстрее ты дашь мне номер карты и номер телефона хозяйки, тем лучше будет для тебя. А если ты мне скажешь, где она сейчас живет, так это будет вообще фарт. За это сможешь тут околачиваться минимум месяца три без какой-либо платы. Усек?

- А если я этого не сделаю? - осторожно спросил Виктор Федорович.

- Сделаешь, - снова эта злая улыбку. – Но если интересно, то могу рассказать. Тебе как лучше, начать с чего-то легкого, типа пара синяков и ссадин или сразу перейти к паяльнику, утюгу, плоскогубцам и молотку.

Виктор Федорович почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Ощутил, как сердце увеличивается в размерах и давит на ребра, пытаясь вырваться. Коленки затряслись и затряслись в прямом смысле этого слова. Чашечки так и начали бегать вверх-вниз, словно поршни в двигателе. Да и в желудке что-то неприятно зашевелилось.

- Это частная собственность и вам запрещено здесь находиться! – сказал Виктор Федорович. Хотел, чтобы это выглядело настойчиво, твердо и быть может угрожающе, а в итоге было похоже на просьбу.

- Либо я чего-то плохо слышу, либо ты меня плохо услышал. Я тебе сейчас такую частную собственность покажу. А ну пошел отсюда.

Мужик схватил Виктор Федорович за шиворот и как ребенка оторвал от дивана.

- Пойдем в мою частную собственность.

Хорошо, что входная дверь была открыта, иначе бы Виктор Федорович со всего размаху вклеился в эту дверь. А так как она открывается внутрь комнаты, то было бы больно. Очень больно.

В итоге Виктор Федорович вылетел в квадратный коридор, проехался коленками по грязному полу и закончил свой путь в нескольких сантиметрах от стенки.

- Что вы себе позволяете? – сказал Виктор Федорович, как только остановился. Он тут же, вскочил на ноги и начал отряхивать потертые и пыльные брюки. А под брюками коленки продолжали бегать вверх-вниз… вверх-вниз.

- Какой-то ты слишком наглый для старика. Или слишком глупый, - говорил мужик, протискиваясь боком в дверной проем. – Я тебе сейчас такую жизнь устрою, что ты будешь раем считать то, где ты раньше обитал. Давай мне ее телефон и номер карты и останешься целым.

- Нет. – Твердо ответил Виктор Федорович и вздернул голову к потолку.

- Дед, ты сам напросился.

- Вы бы хоть представились для начала.

- Ты кто такой, чтобы представляться тебе!

Лицо Виктора Федоровича утонуло в широкой ладони незваного гостя. Голову качнулась в сторону, и в этот раз он все-таки встретился со стенкой. Затылок обожгло болью, а в голове начал нарастать гул.

- Теперь до тебя дошло, старая плесень?

- Дошло. Дошло.

Виктор Федорович левой рукой потирал затылок, а правую сунул в карман.

- Повторить?

- Чего сказал?

- Точно глухой. Еще прописать?

- Я не прописан.

- Я говорю, тебя еще раз об стенку вмазать?

- Какие мази?

Мужик совсем озверел.

- Ты тупой!? – прогорланил он в тесном коридоре и подошел впритык к Виктору Федоровичу. Склонившись к уху, сказал, - Дурака из себе не строй.

Виктор Федорович слышал и чувствовал кожей горячее дыхание этого бугая. Видел его прилипшие к голове уши и морщинистый как сухофрукты затылок.

Пока голова этого громилы находилась над самым ухом и не могла своими свиными глазками видеть, что там делает внизу, Виктор Федорович решил воспользоваться моментом. Заранее, когда играл в глухого, он нащупал большим пальцем кнопку и крепко сжал.

- Я тебя услышал, и я тебя понял, - довольно спокойно и слегка отстраненно, сказал он.

Незваный гость начал выпрямляться и в этот самый момент, Виктор Федорович вытащил руку и нажал.

Облако жгучего перца вырвалось наружу. Незваный гость мгновенно сощурил глаза и закричал. Одна рука тут же прилипла к обожжённому лицу, а второй, вслепую он нанес удар. Виктор Федорович ожидал этого, поэтому заранее сделал шаг в сторону.

Кулак, размером с добрую кувалду врезался в стену. К обжигающей боли в глазах, добавилась боль в руке.

Виктор Федорович продолжал жать на кнопку, пытаясь дотянуться до лица этого верзилы. Вначале он почувствовал запах перца, а затем ощутил, что глаза начинают слезиться. Облако быстро растворялось в тесном коридоре.

- Убью! – орал мужик, продолжая щуриться и размахивать руками.

Виктор Федорович пригнулся и прошмыгнул в комнату. Потом он жалел об этом и думал, что зря вернулся. Надо было убегать из этой квартиры, но рюкзак… он помнил, что оставил свои вещи в комнате. На кой черт ему сдался этот рюкзак. В нем даже ничего ценного-то и нет.

И как только он оказался в комнате, то тут же хлопнул дверью, закрыл на два замка и отошел. Хотел было схватить вещи и попробовать прошмыгнуть мимо, но было страшно. Даже страшнее, когда он летел на коленках по коридору. Он знал, что разбудил зверя. А рев в коридоре стоял поистине медвежий.

Спустя пять минут, дверь начал вздрагивать.

- Открой старик! Открой иначе хуже будет. – гуп… гуп… гуп… казалось, вместе с дверью, дрожит и вся стена.

- Вы не имеете права. Это частная собственность, - пытался вразумить Виктор Федорович, понимая, что ничего не выйдет. Таких вразумить довольно сложно. А в его ситуации – невозможно.

- Я тебе сейчас покажу частную собственность! – дверь едва держалась.

- Я сейчас в полицию позвоню.

- Звони хоть президенту. – Снова удары. Сколотая штукатурка осыпалась на пол.

- Достал телефон. Уже звоню в полицию, - вслух говорил Виктор Федорович. Он держал телефон, но не вызывал. Еще и адрес, вылетел из головы. Только и помнит, что квартира сорок четыре. И что это даст?

- Ало, дежурный, - для пущего эффекта и чтобы лучше вжиться в роль, Виктор Федорович прислонил заблокированный телефон к уху, второй рукой сделал ракушку, чтобы его было лучше слышно и только тогда, громко и отчетливо, чтобы прорваться через крики этого зверя, начал говорить, - Да… вламываются мне в квартиру. Хорошо. Через сколько вас ждать? Пожалуйста побыстрее, а то этот верзила убьет меня. – «Лишь бы он не услышал, что я не назвал адрес», подумал и решил добавить – Да! Квартира сорок четыре, четвертый этаж. Хорошо, жду.

С последним его, словом дверь перестала дрожать.

- Ну, мужик, доиграешься. Ты теперь не выйдешь отсюда. Ты понял!? Понял!? Там ты и сгниешь. В собственном дерьме.

Несколько минут была тишина, а после Виктор Федорович услышал, как по полу, волоком тащат что-то большое: шкаф, тумба или что-то в этом роде.

- Приедут сейчас к тебе. Пусть приезжают. Пусть. – Приговаривал мужик за дверью. – Будет тебе и полиция, и синяки и паяльник в заднице. Тварь! До сих пор слезы идут. Ууххх… - дверь вновь задрожала. Одиночно, как выстрел пушки.

Виктор Федорович догадался, что ему заблокировали дверь. Подперли с той стороны. Значит, без посторонней помощи не выбраться. Кому теперь звонить, МЧС?

- До встречи плесень, - крикнул мужик и тяжелые шаги оповестили о том, что он покинул квартиру.

Несколько минут Виктор Федорович старался не дышать. Все его внимание ушло в слух. Он прислушивался к каждому шороху и если чего-то слышал, тот тут же бросал испуганный взгляд на хиленькую дверь. Как бы снова не начала ухать и дрожать.

Спустя десять минут присел на диван. Долго еще слушал посторонние шумы: за окном детвора и взрослые голоса. За стенами едва различимый говор, а в остальном все спокойно.

Тихонечко, стараясь не проронить ни звука, Виктор Федорович достал телефон и позвонил Лизе. Сказал, что останется здесь и дождется новых хозяев. Естественно он не упомянул о незваном госте, о перцовом баллончике и о том, что его заблокировали. Мда… влип.

А полиции все равно спасибо, - подумал он. – Все они вот такие, вначале кричат, что можешь вызывать, кого хочешь и ничего тебе не поможет, а потом убегают, поджав хвосты.

Ближе к вечеру Виктор Федорович съел свои немногочисленные припасы. Неохотно и с отвращение сходил по маленькому в ведро и накрыл куском фанеры. К замкам, как и к двери, он пока что не прикасался.

Долго смотрел в окно, прячась за шторой. Как жаль, что окна выходят не на подъезд. Глядишь, можно было бы чего и увидеть.

Когда совсем стемнело, Виктор Федорович стал возле двери, почесал затылок, затем ухмыльнулся и открыл дверь. Видимо перцовый баллончик не только слезы выбил, но и все мозги разом.

Да и я тоже хорош, - промелькнуло в голове, - знал ведь, что дверь отпирается вовнутрь, а сам же и испугался, что заперт.

Он огляделся по сторонам. Постоял несколько минут в темноте, затем вскарабкался на холодильник, кое-как закрыл дверь на верхний замок и тихо, как кот на охоте, вышел из квартиры.

Оплеванные и разрисованные стены провожали его по лестнице. Между этажами встретились местные жильцы: курили, пили, громко общались. Казалось, они даже не заметили, что рядом с ними прошел старик. А Виктору Федоровичу от этого было только лучше.

Домой он попал к полуночи.

Испуганными глазами встретила его Лиза:

- С вами все в порядке? Их не было? Не стоит вам туда лезть?

- Все со мной хорошо. Как видишь, цел и здоров. Проголодался, правда, немного.

- Это мы сейчас исправим, - улыбнулась Лиза и убежала на кухню.

Пока Виктор Федорович был в ванной и затирал грязные коленки, Лиза накрыла стол.

- Ого, - искренне удивился он, наблюдая за горячей тарелкой супа и ровными кусками хлеба.

- Сейчас еще рис с котлеткой положу.

- И рис с котлетой!? Лиза, ты меня балуешь.

- Ну что вы, Виктор Федорович. Живем тут у вас, объедаем.

- Ради такого, - он указал на тарелку, - можете объедать сколько угодно.

Он с жадностью набросился на горячий суп. Хотел не показывать голод и вести себя интеллигентно, сдержано. Да вот только желудок был против. Слопал тарелку, затем обещанный рис с котлеткой и лишь тогда, откинувшись на стул, понял что переел.

- Все, не могу больше. Сейчас лопну.

- Может быть, для чая осталось место?

Виктор Федорович ухмыльнулся:

- А ты знаешь, на что давить. Для чая у меня всегда найдется местечко.

Весь ужин Лиза просидела рядом и буквально сверлила его взглядом. Не тяжелым и не усталым. Это был взгляд любой матери, которая видит, с каким наслаждением ее чадо уплетает приготовленную еду.

- Мне жутко неудобно, - тихонечко начала Лиза, - Мы итак у вас живем и объедаем вас и энергию тратим (снова она за свое, - промелькнуло в голове у Виктора Федоровича) Четно говоря, мне жутко стыдно, но если вы завтра не заняты, могли бы вы посидеть с Катей хотя бы часиков до двух-трех. Я постараюсь вернуться как можно раньше, но обещать пока не могу.

Виктор Федорович и без ее слов думал взять себе выходной. Особенно после таких приключений.

- Без проблем. Только скажи мне, чего ей нельзя есть и делать.

- Ой, спасибо вам большое. – Вскочила с места Лиза и звонко чмокнула его в щеку. Виктор Федорович тут же сконфузился и начал краснеть. Дабы не подавать вида, прильнул к чашке чая и, совершенно не замечая, что чай слишком горячий, сделал несколько глотков. Он понял это, лишь когда обжигающая жидкость проникла в горло. Поперхнувшись и покраснев еще больше, выпучил глаза и зажал рот рукой.

- Она у меня совершенно неприхотливый ребенок, - не обращая внимания и даже не замечая состояния Виктора Федоровича, говорила Лиза. – Аллергии у нее ни на что нет, по крайней мере, я о таковой не знаю. Ест она все подряд. Может, правда, иногда покапризничать, но с вами она будет себя хорошо вести. Единственная просьба, не включайте ей на целый день телевизор. Она так сутками может просидеть и про поесть и про попить забудет.

- Это да… дети нынче разбалованные.

- Еще раз огромное вам спасибо.

- Я пойду, полежу, - сказала Виктор Федорович, взял чай и вышел.

Уже ночью, когда легли спать, он думал, что нисколько не переживал за свою квартиру. Они ведь могли оказаться самыми настоящими мошенниками. Вот так, присесть на уши какому-то старику или старушке. Пробраться в дом и вынести всё, что можно вынести. Или найти документы и квартирку на себя переписать. Лиза, правда, не похожа на мошенницу, но кто их разберет. У мошенника ведь на лбу не написано, что он мошенник. Все они добрые и отзывчивые, пока не доберутся до того, что им надо.

Ну и денек сегодня был. Вот это ты даешь Витька. Оказывается ты не такой уж и старый, как думал о себе. Сцепиться с таким бугаем, да еще и выйти победителем, это многого стоит. А как ты его развел знатно? А? Чего? Не слышу? Мазь! Какая мазь? А потом бац ему в морду перцового газа и получай слепого котенка. Может, если бы не струсил, так и побил бы его там же, в этом квадратном как ринг коридоре. Хотя нет… это я чего-то сам себе привираю. Он бы и слепой меня смог уделать, если бы один раз попал своей кувалдой мне в рожу. Но все-таки это было знатно. Ой, как знатно.

И долго еще думал Виктор Федорович. Долго прокручивал в голове события прошедшего дня. И видел перед собой ободранные стены. И чувствовал запах перца. И от кулака уворачивался. Будто бы снова пережил этот день. А сердце, стоило только вспомнить, мгновенно начало тарабанить быстрее.

- Ну, все, все… успокойся родненькое, - прошептал Виктор Федорович и прикоснулся к груди.

Ему казалось, что он и не спал вовсе. Вот так, всю ночь пролежал на спине с закрытыми глазами, а сна и не было. Казалось, он слышал все, что происходило на протяжении долгой ночи. Как включилась сигналка на машине под окнами. Как редкие прохожие ходили и довольно громко разговаривали. Казалось, что стоит поднапрячь память и он сможет слово в слово вспомнить все, что они говорили. Слышал он и то, как Лиза встала утром, еще до рассвета. Ходила на цыпочках, скрипела дверцами. Стукнула щеколда в ванной, вода начала сливаться. Затем она оделась, на несколько минут затаилась в комнате с дочкой, открыла входную дверь, взвела защелку и ушла. А после была тишина. Приятное утреннее спокойствие.

Казалось, что за эту бессонную ночь он вспомнил всю свою жизнь. Но больше всего он вспоминал вчерашний день. Опять же, казалось, что вчерашний день стал какой-то границей между прошлым и будущим. Между тем что было «тогда» и тем, что есть «сейчас».

Продолжение следует

Огонёк

Глава 4

ссылка на Первую главу

Егор Куликов ©

Он нагнал их на выходе с кладбища, точно под красной кирпичной аркой. Уставший, взмокший. Каких-то метров триста протопал, а чувство, как после марафона в ОЗК, да еще и в самую жару.

- Лиза… подождите… Катя, привет. – Зачем-то поздоровался он с удивленной девочкой. – Дайте мне пять минут. Не больше. – Виктор Федорович оперся о кирпичную кладку, согнулся. Затем скинул рюкзак, и спиной привалился к арке. Рукавом смахнул пот со лба. Дышал глубоко и сбивчиво. Невольно вспомнил момент с колкой дров. Тогда такого не было. Тогда еще, видимо, не так закостенел и одеревенел. А сейчас чего-то совсем расклеился.

Виктор Федорович посмотрел на ожидающую Лизу и вытянул руку, мол, еще минута и он все объяснит.

- Я тут подумал, - осторожно начал Виктор Федорович, пытаясь говорить спокойно. А дыхание все равно прыгало. Может оно и к лучшему. Не будет заметно, что он волнуется. Все спишется на этот кладбищенский марафон. – Я обещал вам подумать и помочь… вот, собственно и подумал, и решил помочь. Так как у вас сейчас там творится черт знает что, то могу предоставить вам временное проживание в своих двухкомнатных хоромах. Как на это смотрите? – выговорил он и наконец-то выпрямился, чувствуя, как сквозь поры сочится пот. На лбу, под рубашкой на спине.

- Я даже не знаю, что сказать, - ответила Лиза, блуждая взглядом по забору и периодически посматривая на дочку, будто та подскажет ответ. – Я… я не знаю. Это, конечно, хорошо… спасибо вам. Но что будет с комнатой?

- О последствиях мы поговорим и подумаем позже. Тогда же и решим, что сможем сделать. А пока что вы с дочуркой сможете пожить нормальной жизнью.

- Нормальной? – вырвалось у Лизы.

- Именно так – нормальной. Лиза, только не томите меня. Давайте ответ сразу. Не могу больше ждать ни минуты.

Чувствуя, что сердце продолжает штурмовать грудную клетку, Виктор Федорович привалился к стене, затем резко отлип, словно чем-то укололся. Схватил рюкзак, схватил Лизу за руку и, не спрашивая – потащил за собой.

- Не буду я дожидаться. Сам отведу.

Лиза, влекомая Виктором Федоровичем едва успела схватить за руку Катю. И так, вереницей, как на празднике они дошли до остановки.

- Хватит с вас мучений. – Бубнил Виктор Федорович, продолжая тащить за собой девушку. – Хватит. Поживете спокойно, оклемаетесь. Обживетесь. Попривыкнете, а там уже и действовать можно будет.

- Что вы говорите? – семенила ножками Лиза.

- Хорошо, говорю, что мы встретились!

В дороге не разговаривали. Почему-то уверенность в правильном решении покинула Виктора Федоровича. Он нахмурился, задумался и по привычке уставился в окно. Сто лет уже не ездил с кем-то в транспорте. Уже и забыл, как это делается. То ли беседу поддерживать, то ли глупо улыбаться.

Виктор Федорович наблюдал за улицей. Думал о своем будущем. О брошенной даче. О квартире. Затем случайно оглядывая пассажиров, заметил удивленное лицо Лизы и маленькую Катюшу, которая не сидела на месте, выкручиваясь и выгибаясь как акробатка на трапеции. В эти моменты память возвращала его на кладбище. Воскрешала слезы Лизы и ее рассказ. Виктор Федорович словно просыпался. Начинал суетиться и тут же пытался разбавить тишину:

- Все ли вам нравится? – глупый вопрос, останавливал он сам себя.

Я еду в обычном автобусе с молодой вдовой. Что ей может тут понравиться.

Но Лиза вполне нормально реагировала на «глупый вопрос»

- Все хорошо, - тихонечко отвечала она.

- Точно? Тебе не жарко? – обращался он к Катюше. – Нет? Вот и славненько. Если жарко, можем открыть окошко.

Он продолжал суетиться, боясь, что все напрасно. И выглядит он глупо, да и делает все не то, что надо делать в такой ситуации.

Мучения его закончились, когда автобус подъехал к остановке. Виктор Федорович как истинный джентльмен, подал руку Елизавете, а Лиза, приглядывая за Катей, не заметила открытую ладонь, что в очередной раз повергло Виктора Федоровича в краску.

- Следуйте за мной, - сказал он и всю дорогу был на несколько шагов впереди, не желая разговаривать.

И, чем ближе становился подъезд, тем больше сомнения терзали душу. Вроде бы правильно поступил. Разве можно вот так, бросать молодую вдову с дочкой на произвол судьбы. Их ведь никто не может защитить. Но, в то же время, страшно вести их домой. Страшно и даже как-то стыдно. Сколько лет уже квартира – это его личная берлога. После смерти жены он и не помнит, был ли хоть кто-в гостях. Может, и заходили пару раз: соседи, друзья. Вроде бы Женька Красный был… или не было.

- Проходите, не стесняйтесь, - сказал Виктор Федорович и при этом сам испытывал невероятное стеснение.

Пока Лиза и Катя стояли в прихожей, осматривали помещение и топтались на коврике, Виктор Федорович бросил рюкзак и, бормоча: «Надо покормить, надо приготовить…» - ушел на кухню.

Лиза помогла дочке раздеться, затем сняла куртку и немного стеснительно, немного с опаской осмотрела помещение.

Обычная квартира. Словно законсервированная с советских годов. На полу бежевый, в квадрат с треугольником линолеум, старые шкафы темно-древесного цвета, кое-где уже с полопавшимся лаком. Однотонные обои желтого цвета, слегка рельефные и кажется что немного пушистые. В общем и целом квартира самая обычная, без шика и излишеств. Другое дело, что квартира идеально чистая. Нигде нет мусора, пыли. Вещи сложены идеально. На вешалке, где висят зимние и весенние куртки царит порядок. Рукав к рукаву. Внизу, несколько пар обуви – шнурки убраны внутрь. На небольшой тумбочке справа от входа лежит мелочь, и та разложена по номиналу – ровными башенками тянется к потолку. Больше всего пятирублевок.

Словно музейный дом, где, по ощущению Лизы, человек жить не может. Слишком чисто. Слишком аккуратно. Ей стало не по себе от этого. Конечно, Катюша вряд ли придала такое сильное значение порядку, но Лизе стыдно и страшно было пошевелиться. Казалось, она сейчас снимет куртку, повесит ее. Разуется и приткнет туфельки в уголочек. И этого вполне будет достаточно чтобы разрушить этот идеальный мир.

- Вы чего там застыли? – выглянул Виктор Федорович. Он успел нацепить светло-бардовый фартук с рисунками столовых приборов. – Раздевайтесь, идите в ванную и айда...

Лиза постаралась так же повесить куртку – рукав к рукаву. По крайней мере, шнурки на кроссовках дочери она спрятала внутрь.

В ванной было так же чисто и так же строго. Два полотенца: одно сложено квадратиком на стиральной машине, второе висит на крючке. На зеркале по ранжиру стоит шампунь, гель для душа, пена для бритья, крем после бритья, зубная щетка. Мыло, будто новое, отлеживается в сухой мыльнице.

Лиза старалась лишний раз ни к чему не прикасаться. А если трогала какую-то вещь, то долго пыталась вернуть ее в том же состоянии и на то же место.

На кухне, Виктор Федорович запретил прикасаться к ножам, вилкам, и любой другой посуде.

- Вы мои гости, а гостям не положено работать. Если хотите, можете пока посмотреть телевизор. Еще минут двадцать точно понадобится.

- Хочу… - взвизгнула Катя.

- …нет-нет. Мы посидим тут, подождем.

Виктор Федорович слегка улыбнулся, посмотрел на Лизу и глазами указал, мол, включи ребенку телевизор.

- Вы не пугайтесь, телевизор у меня не плоский.

- А интернет у вас есть?

- Катя! – сгорая со стыда за беспардонное поведение дочери, прикрикнула Лиза.

- Чего нет, того нет, я интернетом только на работе пользовался. - Развел руки в стороны Виктор Федорович. – Вы идите, пощелкайте каналы. Может, мультики найдете.

Катя выбежала из кухни и, словно зная куда, сразу определила комнату с телевизором.

- Не бегай, - вдогонку сказала Лиза и пошла за дочкой.

Она вернулась спустя пару минут.

- Нашлись мультики?

- Да.

- Это хорошо… хорошо, - бубнил Виктор Федорович, открывая один кухонный шкафчик за другим. Ему хотелось приготовить что-то особенное. Хотелось блеснуть своим умением стоять у плиты, но продуктов было не много. Он решил, что картофельное пюре и сосиски будут в самый раз. Не изысканно, не богато. Что есть, то есть.

Лиза сидела неподвижно. Сцепляла пальцы в замок, покрывала ладонями колени, прятала их и иногда делала робкие попытки помочь Виктору Федоровичу. Ответ был всегда один – нет!

- Вы гости, - напоминал он и продолжал готовить.

Лиза не знала, куда деть руки. А после и взгляд начала прятать.

- Можно, я схожу к дочери?

- Естественно можно. Даже нужно. Как будет готово, я вас позову. И больше меня о таких мелочах не спрашивай, - бросил он вслед.

Весь день они просидели в квартире. Виктор Федорович сходил в магазин и купил продуктов. Почему-то он больше не боялся чужих взглядов и чужого осуждения, что, дескать, он пенсионер. По дороге, ему даже хотелось встретить кого-то из знакомых. Естественно он бы им не рассказал, что приютил юную вдову с дочкой, но эта мысль грела его. И он, чувствовал себя как в детстве. В далеком детстве, когда зная какой-то секрет, так хотелось его рассказать. С кем-то поделиться. Почувствовать себя важным.

Но путь до магазина был недолог и никто не встретился. Может оно и к лучшему. Вот не выдержал бы и рассказал. Разболтал бы кому-то. А зачем, собственно? Кому в нашем мире это может быть интересно? Разве что тем, кто с этим столкнулся или у кого ситуация схожая.

Вечером, когда Лиза уложила Катю спать они с Виктором Федоровичем сели на кухне за чашкой чая. Разговоры были общие, скользящие. Собеседники словно боялись прикоснуться к той самой теме, по вине которой, Лиза и сидит сейчас перед Виктором Федоровичем. Они общались отвлеченно, будто ожидая, кто же первым выскажет. Кто первый не выдержит и напомнит о ситуации. И этим первым оказался Виктор Федорович:

- Сидим мы тут, конечно неплохо, но делу это не поможет. Давайте, давай, - тут же поправился он, - давай обсудим состояние дел. Хочу предупредить, вы меня нисколько не стесняете. Так что не надо вам даже заикаться, что вы уйдете на свою квартиру. Пока там не будет ясности, я вас не отпущу. Понятно? – Лиза кивнула. Как-то испуганно и слишком кротко. – А теперь по существу. Ситуацию я примерно знаю. Есть у меня даже парочка идей. Как ты смотришь на то, чтобы я поговорил с ними. С этими, вашими бандитами?

- Не очень мне этого хочется, - честно сказала Лиза, смотря в глаза Виктору Федоровичу. – Не думаю, что с одного лишь разговора они передумают и отпустят нас. С ними надо силой действовать. Другого выхода я не вижу.

- Силой говоришь, - призадумался Виктор Федорович. – Сил у нас немного. Нам как раз-таки надо подумать, как бы обойтись без этой твоей силы. Может подключить, кого следует. У меня знакомых с пистолетами и корочками нету, но я еще подумаю. Может за мою длинную жизнь, кто-то и завелся, хотя вряд ли. Я все равно хочу с ними поговорить. Хочу сам увидеть ситуацию.

- Не слишком ли это опрометчиво?

- Слишком, - легко согласился Виктор Федорович. – Но другого выхода я не вижу. Чтобы решить проблему, надо знать всю ее подноготную. Я, конечно, не хочу винить тебя, что ты чего-то от меня скрыла, но увидеть проблему и услышать рассказ, совершенно разные вещи. Так что давай мне адрес и ключи, а сами пока что оставайтесь здесь. – На свой страх и риск сказал Виктор Федорович. Он все еще переживал за свою квартиру. Выносить тут особо нечего. Накопленные деньги хорошо спрятаны. Драгоценностей нет. Старая мебель, да техника, где даже телевизор не плоский и не вогнутый, а вполне себе обычный – выпуклый как пузырь. Но все же жалко. Вдруг, желая помочь, этой девушке, Виктор Федорович сам попадется в ловушку к мошенникам. Не верится. Не хочется верить – но вдруг.

Лиза вынула ключи.

- Этот от общей двери, а эти два от комнаты. Вы точно этого хотите? – спросила Лиза, протягивая ключи.

- Разве у меня есть выбор? – ответил Виктор Федорович и взял связку. – Итак, завтра я поеду на разведку, а пока что, давай поговорим о чем-то другом. О чем угодно. – Виктор Федорович сам не понял, почему решил сменить тему, то ли из-за собственного страха перед завтрашним днем, то ли чтобы лишний раз не тревожить Лизу.

Насильно сменить тему не вышло. Несколько раз Виктор Федорович пускался в длинные рассказы о своей молодости. О том, как они с женой жили здесь. Рассказывал о своем новом статусе безработного пенсионера. И каждый раз он замечал, что Лиза не всегда его слушает. Кивает, поддакивает, делает удивленные глаза, но в этих самых удивленных глазах, читаются другие мысли. Тревожные и опасные.

- …поговорили и хватит. Пора спать. Утром я еще раз схожу в магазин, а после поеду к вам, на разведку. А теперь надо спать. Учтите, я иногда храплю как паровоз, - уходя, сказал Виктор Федорович. – Раньше не храпел, но сейчас все может быть. А, так как живу один, то и знать не знаю. Спокойной ночи.

Закрыв двери и оставшись наедине, Виктор Федорович почувствовал, как вымотался за сегодня. Даже на даче, когда всю ночь колол дрова было не так. Тяжелый был день. Причем тяжелым он был как физически – носился там по кладбищу, как антилопа, так и психологически – буквально за час на него свалилось чужое горе и так близко прильнуло к сердцу, что уже и чужим его не назвать. Человеческое. Общее. Свое.

Он лежал в кровати и прислушивался к ночным звукам. И, хотя было тихо точно так же, когда он жил один, ему все равно казалось, что что-то не так. Как будто одно лишь присутствие других людей за стеной волновало его. Еще и боялся – а вдруг действительно храпит. Неудобно как-то получится. Там маленький ребенок, а он будет тут гудеть как пароход. Ох, и белье надо было другое им дать. Есть ведь свежее и новое в шкафу. А какое постелил? Зеленое с бамбуками. Господи, этим простыням, наверное, столько же, сколько и Лизе. Стыдно. Завтра срочно перестелю. И приготовить надо бы чего-то посущественнее, нежели пюре с сосисками. Да, обязательно надо… так значит завтра: перестелить постель, приготовить первое блюдо и… Виктор Федорович, словно нарочно тянул бесконечное и-и-и… в своей голове, боясь произнести самое главное, что ему предстоит сделать.

- …поехать к ним в комнату, - проговорил он вслух и сон, который наседал на его старческие веки, испугался и вылетел в приоткрытую форточку.

Все, теперь точно не усну. До утра не усну.

Его предсказание сбылось. До рассвета, Виктор Федорович лежал в кровати. Хотел было пойти на кухню, попить от скуки чай, да не решился. Шуметь там, воду кипятить, по коридору шастать. А рядом люди спят, вдруг еще проснутся.

Так и лежал до тех пор, пока тьма за окном не сменилась серостью. Утро медленно вползала в комнату, отбрасывая едва заметные тени мебели и штор. Он лежал и пытался мысленно прощупать сегодняшнюю опасность. Уж в этом он нисколько не сомневался. Опасность будет. Однозначно будет. И чувствовал он как в уставшее, пенсионное сердце старика вливается свежая кровь. Как дыхание становится чаще. Как беспокойные мысли стучат в висках. Стучат и прячутся. Виктор Федорович, пытался схватить хоть одну, вытащить за хвост, дотянуть до конца, но тут появлялась новая мысль с, казалось бы, лучшим финалом и свежим решением. Так он и гонялся за мыслями, пока не уснул.

А как открыл глаза, сразу почувствовал жуткое стеснение и неловкость. Лиза с Катей уже проснулись. Он слышал, как тихонечко работает телевизор.

По-молодецки вскочив, Виктор Федорович напялил домашние штаны, влез в тапочки и долго искал подходящую футболку.

- Совсем одичал. Как на свидание собираюсь.

Наконец-то футболка была найдена. Как ни в чем не бывало, он прошмыгнул в ванную, где ополоснул слегка опухшее и небритое лицо.

- Доброе утро! – ворвался он в комнату. – Как спалось? Все ли хорошо? Обрадуйте меня, скажите, я храпел? – не давая продохнуть, сыпал он вопросы.

- Нет, не храпели, - сказала Катя, не отрываясь от телевизора.

- Тогда действуем по нашему плану. Сейчас сделаю завтрак, затем схожу в магазин и, пожалуй, поеду.

- Мы уже позавтракали. Там еще и вам осталось. Кашу манную любите?

- Позавтракали? – он взглянул на часы и ужаснулся – десять сорок четыре. Вот так поспал. Вот тебе и заботливый хозяин. – Кашу? Манную? Обожаю!

- Она уже остыла, наверное.

- Ничего страшного.

Ближе к четырем Виктор Федорович закончил намеченные дела – незаметно перестелил постель, сходил в магазин, а вот приготовить первое блюдо ему не разрешила Лиза:

- Мы тут у вас живем, свет жжем, воду тратим. Дайте хоть чем-то вам помочь.

- Тогда я пойду собираться, - сказал Виктор Федорович, не особо сопротивляясь.

Он закинул в рюкзак пару бутербродов, заварил термос горячего чая и, незаметно для Лизы, завернул в газету кухонный нож. Пришлось сделать небольшой крюк и зайти в оружейный магазин, где без проблем и прочей бюрократической волокиты, он купил перцовый баллончик. С оружием обращался еще в армии. Да и не так просто получить в нашей стране огнестрел, а от травмата особого смысла нет – по крайней мере, так думал Виктор Федорович. А вот баллончик в самый раз. Незаметно лежит себе в кармане.

По пути изучил инструкцию. И чем ближе становился дом, тем сильнее стучало сердце. Вся грудь резонировала. Руки дрожали. Да и мысли проскакивали – На кой черт вмешался? Плохо ли в квартире сиделось? Или на даче? Я ведь заработал себе на покой. Больше сорока лет батрачил, так хоть на пенсии, на этой ненавистной, но все-таки пенсии надо бы обрести покой. Угомониться. Отлучиться от мира и постараться жить для себя.

Так бы и думал. Так бы и жаловался на судьбу, если бы не пятиэтажный дом, выросший перед ним.

Виктор Федорович замер, понимая, что ему осталось забраться на четвертый этаж, отворить дверь и увидеть.

Райончик так себе, - отметил он, оглядывая поросшую высокой травой детскую площадку, где не было ни одного ребенка. Зато подвыпившие пожилые и довольно молодые парни оккупировали все свободные лавочки.

Прямо перед подъездом сломанная лавка. Асфальт усеян окурками и фантиками. По углам прячутся пустые бутылки.

Виктор Федорович не удивился, когда увидел, что подъездная дверь не оборудована домофоном. Точнее была… когда-то. Очень и очень давно.

В подъезде его встретили оплеванные и исписанные стены. Похабные слова, признание в любви или же наоборот, описание не очень приличных девушек. Не вчитываясь и стараясь не смотреть, Виктор Федорович начал подниматься. Руки так и тянулись схватиться за перила, но он удержался. Не то чтобы он был сверхчистоплотным, но общая атмосфера даже самого небрезгающего человека оттолкнула бы от мысли лишний раз прикасаться к любым поверхностям.

Пока поднимался, не встретил ни одной живой души. Зато крики телевизора часто доносились сквозь дерматиновые двери.

На каждом этаже длинный коридор и двери, двери, двери…

- Сорок четыре, сорок четыре, - повторял Виктор Федорович, прохаживаясь по коридору.

Заветная дверь была найдена. Оказывается он прошел мимо. Естественно там не было официальной таблички. Вместо нее, цифра «44», была гвоздем нацарапана на синей краске.

Глубоко вдохнув, Виктор Федорович открыл замок. Осторожно, словно его там уже ждут, распахнул дверь и остался на месте. Выждав, несколько секунд, сделал шаг. И первое что почувствовал, это отвратительный запах, чего-то скисшего, сгнившего и протухшего. Квадратный коридор с пятью дверьми. Рыжий, потрескавшийся и порванный по углам линолеум. Торчащие из стены оголенные провода. И, если бы не свет из разбитого окна на кухне, Виктор Федорович бы этого не увидел. Он ступал по линолеуму как по минному полю. Словно боялся, что провалится на третий этаж, в чужую квартиру. Если в подъезде брезговал прикоснуться к перилам, то в этой замусоренной и ободранной квартире боялся дышать, то и дело, зажимая ладонью рот.

Заглянув на кухню, Виктор Федорович понял, откуда идет запах. В раковине, лежало несколько мягких и покрытых беленькими корнями картофелин. Стая мелких мошек вспорхнула со сгнивших клубней. Виктор Федорович и не догадывался, что обычная картошка может разить таким стойким противным запахом. В туалет и ванную заглядывать не стал. Открыл два замка и вошел в комнату. Словно попал в другой мир. Туда, где порядок граничит с хаосом.

В крохотной комнате было тесно, но тут было всё для жизни. Сложенный диван стоял вдоль стены и подпирал единственный шкаф. У противоположной стены стоял длинный стол, доверху заваленный посудой. Газовая плитка на одну конфорку и небольшой баллон. Электрическая плита в коробке выглядывала из-под посуды. Видимо, ее заменили на газовую, когда эти сволочи обрезали электричество. Да, действительно. Выключатель мертвецки щелкал, а лампочка не реагировала.

Несколько минут Виктор Федорович осматривал комнату. Повесил плащ на торчащий из двери гвоздь и присев на диван, немного попрыгал, проверяя надежность пружин. А что дальше? Дальше остается только ждать. Сжимая в кармане перцовый баллончик, Виктор Федорович откинулся на спинку и не заметил, как уснул. Бессонная ночь дала о себе знать. Последняя мысль, проскочившая в голове – закрыл он дверь на два замка или на один. И закрыл ли вообще?

Продолжение следует

Огонёк

Первая глава

Егор Куликов ©

Старые люди они все как закисшие гайки. Чтобы открутить – надо сорвать или срезать – по-другому никак

Виктор Федорович и о весне-то узнал только из-за того, что соседи стали чаще появляться, да снега во дворе становилось все меньше. Он с ужасом осознал, что весна, которая каждый год пленила и будоражила его сознание, в этот раз ничего с собой не принесла. Ни настроения, ни настроя, ни даже капельку радости. Солнце появляется чаще – это да. Теплее стало – тоже хорошо. Но кроме смены декораций – ничего. Абсолютно ничего.

«Вот она старость», - с грустью думал он, сидя в голой беседке под ватным одеялом. Там же, в беседке, он вдруг вспомнил о том, что не сходил на могилку к покойной жене. И сразу стало жутко стыдно. Ей-то все равно. Разве мертвым есть разница кто и когда к ним приходит? Вряд ли… перед собой стыдно. Стыдно и одновременно противно. Хотелось спрятаться еще дальше. Правда, уезжать уже было некуда. Да и куда ты денешься от себя самого. Ни-ку-да.

«Хоть на ее день рождения сходить надо. Хоть бы это не проморгать, а то ведь совсем в собственных глазах упал. А если и тогда не схожу, то сразу можно на себе крест ставить. Проклятая пенсия».

День рождение супруги выпадало на понедельник.

«Это хорошо, - отметил он про себя. – В понедельник там должно быть тихо. На кладбище всегда тихо, но в понедельник особенно. Хотелось бы конечно посидеть возле снежного холмика, но снег сошел. Кое-где еще прячется в тени. Уползает в дебри кустарника и скрывается у стен сарая».

Виктор Федорович взял с собой термос чая, пару бутербродов. По дороге купил цветы. Едва нашел тюльпаны. Везде, сплошные розы, астры и гвоздики.

Он испытывал глубочайший стыд во время поездки. Ему казалось, что люди, которые окружают его, знают о нем все. Знают, что он обещал своей покойной жене сходить на могилку в праздник – восьмого марта. Наверное, поэтому они с таким презрением смотрят. Косятся, как на вора.

Он доехал до кладбища. Солнце рассеивало яркие лучи сквозь свежие листочки. Нагревало влажный асфальт. Слепило.

Привычной дорогой Виктор Федорович прошелся по мощеным тропинкам. По пути разглядывал чужие могилы, памятники, кресты с табличками. Сколько их тут? Бесконечное множество. Ненароком проскользнула мысль, что относительно скоро добавится и его табличка. Появится и у него местечко рядом вон с той могилкой – издали он увидел крест супруги – Татьяны.

- Ну, здравствуй… - прошептал Виктор Федорович, присаживаясь на лавку. – Это, кстати, тебе. – Он стеснительно положил тюльпаны.

Ничего примечательного. Свежая травка только пробивается на черной земле. Надо бы забор подновить. В некоторых местах краска начала лущиться и лопаться.

Несколько минут Виктор Федорович сидел молча, словно боясь начать. То ли отвык. То ли все еще было стыдно. Да, пожалуй, стыдно.

- Ты это… извини меня. Обещался прийти на восьмое марта, а оно вон как вышло. Ну, что тебе рассказать? С работы меня турнули. Теперь я полноправный пенсионер. Поначалу совсем все плохо было, а со временем, вот, свыкся. Вроде и не так плохо. Так сказать, заслуженный отдых. Тяжело конечно мне это далось, но, в общем-то, ничего так – жить можно. На даче вот, отремонтировал все что хотел. Кстати, подруга твоя, Тамара Васильевна с третьего подъезда недавно с инсультом слегла. Вот так просто. Ковырялась она в своей квартире и всё. Какой-то тромб оторвался и все тут. Больше не попляшешь. Вот так оно и случается чаще всего. Думаешь и загадываешь на десять лет вперед, а какой-то тромб раз… и нет больше твоих планов ни на десять лет, ни на год, ни даже на один день. Она может еще выкарабкается, но всю левую сторону у нее парализовало. Короче, ничего утешительного. Ты не возражаешь? – спросил он у железного креста и расстегнул рюкзак. Достал пару бутербродов с термосом. – Я вот думал прийти к тебе пораньше, когда еще снег лежал. Думал, что посижу тут в сугробах, в тишине. Поговорю с тобой спокойно. Представлял, что будет тепло, но обязательно снежно. Хотя знаешь, сейчас тоже вполне приемлемо. – Виктор Федорович осмотрелся по сторонам, отмечая, что погода приятная. Листья только-только взбухли на деревьях, отчего буквально искрятся зеленью. Не успели еще запылиться и устареть. Если бы не редкое перекрикивание птиц, то тишина стояла бы звенящая. – Да, сейчас тоже вполне приятно. Быть может даже лучше, чем было бы зимой. Так, я могу с тобой провести чуть больше времени. Не замерзну. – Виктор Федорович плеснул чай в крышку и сразу чуть-чуть отпил. – А я тут себе бровь щепкой расковырял. Во, видишь какой теперь шрам. – Он пальцами прикоснулся к брови, чувствуя оставшуюся корку. Сразу после отсылки с работы я ведь на даче обосновался. Не мог больше в городе находиться. Сковывало меня там квартира, а на даче благодать оказалась. Вот так вот…

Он замолчал. Развалился на лавочке, достал бутерброд, завернутый в газету и с удовольствием откусил свежего хлеба с толстыми кружками колбасы. Задрал голову кверху и улыбнулся от наслаждения. Все-таки хорошо, что выбрался. Тишина, благодать. Да и жизнь как-то по-другому чувствуется в этом месте. Более остро, что ли. Да именно так.

Второй бутерброд Виктор Федорович оставил на потом. Съест его непосредственно перед отъездом. Он вновь склонился над могилкой. Общипал редкую травку, подумав о том, что надо было бы взять какой-то инструмент и прибраться тут. Может сходить до смотрителя? Вдруг окажет милость, одолжит грабли или тяпку.

Виктор Федорович разогнулся, присел на лавку и продолжил свой долгий монолог. Шептал и наслаждался тишиной. Он вошел в некий транс и просто исчез из этого мира. Бубнил, рассказывал о новостях и не слышал, что происходит в округе. Но в какой-то момент, чужой голос, а точнее чужие всхлипы вывели его из этого состояния. Словно из сна выдернули. Взяли твердой рукой за его редкие волосы и выдернули…

Виктор Федорович огляделся по сторонам и через пару оград заметил девушку. Она тихонечко плакала над свежей могилкой, часто вытирала слезы и, тем самым, размазывала косметику по лицу.

Он приподнялся, недовольно посмотрел не девушку, дескать, нарушила его идиллию. Пришла в это тихое место, так и веди себя скромно. Здесь должно быть, как в библиотеке. А она тут устроила!

Он не сразу заметил девочку лет пяти, что крутилась недалеко от матери, прохаживаясь вдоль чужих могил.

«Еще и за ребенком не смотрит!» - подумал Виктор Федорович.

Потеряв свое одиночество, ему вдруг стало странно вот так сидеть и разговаривать с земляным холмиком. Стеснительно, что ли… словно застукали за чем-то интимным.

Он почувствовал, что потерял нить монолога. Как бы он ни хотел, а заговорить снова не сможет. Раздосадованный, закинул бутерброд в рюкзак, плотно закрутил термос и отправил туда же.

Хотел было уйти, но девушка вновь привлекла его внимание. Поначалу она стояла возле могилки и плакала. Чуть позже села на корточки. А теперь и вовсе повалилась на колени, проливая слезы. Рыженькая девочка куда-то убежала, видимо, эта утрата для нее не так чувствительна.

Девушка буквально припала к сырой земле. Она что-то бормотала, но плач стирал значение слов, превращая их в бесконечное завывание. Как осенний ветер в трубе у-у-у…. у-у-у…..

Виктор Федорович нерешительно подкрался к девушке, хотя вполне понимал, что сейчас она вряд ли замечает хоть что-либо вокруг себя.

- Здравствуйте. Могу я чем-то помочь? – превозмогая стеснение, спросил он. Девушка продолжала рыдать. – Могу я чем-то помочь?

В этот раз она вздрогнула. Завертела головой и несколько раз скользнула взглядом по округе, совершенно не замечая одинокого старика.

- Ой, извините. – Сказала она и вновь начала размазывать косметику по лицу. Ее красные и вспухшие от слез глаза смотрели на Виктора Федоровича как бы вскользь. Поверх. – Я слишком громко да? Извините меня ради бога… я не специально. Я больше не буду. Извините.

Она встала с коленок и отряхнула их. Затем растерла грязными руками слезы.

Быть может, если бы она не была такой чумазой, Виктор Федорович бы без проблем бы оценил ее внешность и возраст. На первый взгляд кажется, что перед ним стоит особа лет тридцати пяти, не меньше. Но это лишь кажется. На него смотрело слегка квадратное лицо с четкими линиями скул. Волосы собраны в хвост, открывая широкий лоб. Мешковатая одежда и серая ветровка отлично скрывали фигуру.

– Извините меня… извините. – Девушка уронила взгляд. – Катя! Вы девочку маленькую тут не видели? – опомнившись, спросила она.

- Видел. Она вон там. – Виктор Федорович указал на высокую березу и почему-то улыбнулся. Он и сам не понял, кто или что заставило его улыбнуться в этот грустный момент, но девушка отзеркалила – улыбнулась. Совсем чуть-чуть. Едва заметно.

Прибежала девчушка. Правый бок ее куртки был испачкан березой. Руки и лицо в земле.

- Катя, где ты так извозилась? - суетливо начала говорить мать и тут же полезла в сумочку. Она долго рылась, почти по локоть, погружая руку, прежде чем достала влажные салфетки и зеркальце. – На, посмотри на кого ты похожа, - сказал она, подставив зеркальце.

- Ну, мам, - девочка отворачивалась, словно боялась отражения.

- Что мама!? Что мама!? – затем она как бы случайно взглянула в зеркальце сама и едва не выронила его. Старалась не подавать вида, но Виктор Федорович заметил, как вспыхнула она алой краской: щеки, лоб, маленькие ушки.

Она открыла пачку салфеток и с ужасом поняла, что осталась последняя. Несколько секунд раздумывала, как поступить.

- Стой на месте. – Строго сказала она и начала вытирать чумазое лицо дочки. Девочка зажмурилась, стойко перенося неприятную процедуру.

Виктор Федорович дождался пока девушка закончит, затем сунул руку в карман и к своему удивлению обнаружил пару леденцов.

- Это тебе, - протянул он конфетку девочке. – И вам.

«Точно старость, - проскочило в голове. – Видимо конфеты сами генерируются в карманах».

Девушка поблагодарила и насильно отвернулась, пытаясь спрятать грязное лицо. Виктор Федорович открыл рюкзак и без труда достал бутылку воды.

- Пожалуйста, - предложил он.

Девушка взяла воду и, смочив салфетку, начала вытирать лицо. Она долго смотрелась в маленькое зеркальце, выискивая остатки грязи. Спустя пару минут, на Виктора Федоровича посмотрело посвежевшее лицо.

«Лет тридцать, не больше», - тут же подумал он.

- Давно? – спросил Виктор Федорович, указывая на могилку.

- Сегодня девять дней. – Ответила она. Подбородок тут же начал дрожать.

- Вон там, моя супруга лежит. – Увел тему Виктор Федорович. - Там есть отличная лавка и столик. Я сам их смастерил. Пойдемте, присядем. Виктор Федорович, кстати. – Представился он.

- Елизавета Владимировна. Лучше просто Лиза.

- Очень приятно.

Они сели на лавочку и Виктор Федорович выложил на столик оставшийся бутерброд и налил чай.

- Попейте… горячий чай всегда стресс снимает.

- А у вас давно?

- Шестой год пошел. Могу вам сказать, что время отличное лекарство. Лечит любое горе.

- Мне оно вряд ли поможет, - в сторону сказал Лиза.

- Это почему же?

- Есть некоторые причины. Не хочу вас нагружать.

- Уважаемая Елизавета Владимировна. Я этой зимой стал безработным пенсионером. Обрел, казалось бы, свободу и отдых, но вместо этого почувствовал свою полную ненадобность не только предприятию где работал, но и обществу в целом. Я уже побывал в жуткой депрессии, затем у меня был душевный подъем, а сейчас я стал настолько ленивым. Настолько мне все стало безразлично, что даже весна. Весна, которая каждый год воодушевляла меня, сейчас проходит незаметно. Я ее просто не вижу. Поэтому, поверьте мне, вы меня ничем не загрузите. Больше того, я с удовольствием выслушаю вашу историю. В отличие от большинства людей, мне спешить некуда.

После столь длинного монолога, Виктор Федорович сел вполоборота, закинул ногу на ногу, уткнул подбородок в кулак и всем видом показал, что готов слушать.

- Вы уверены? – пугливо произнесла Лиза.

- Да и еще раз да. Не забывайте про чай. Может быть, ваша великолепная дочурка хочет кушать. У меня есть бутерброд.

- Спасибо. – Лиза спросила у дочки, но та поморщила курносым носиком, глядя на хлеб в газете. – Рассказывать особо и нечего, - довольно тихо начала Лиза и машинально сама принялась за бутерброд. – Муж умер совсем недавно, и мы с Катей остались одни. От слова совсем одни. Оба мы были детдомовские, я имею в виду себя и Сережу. Познакомились, поженились. Потом появилась Катя. У нас были большие планы, но все как-то быстро оборвалось. Нам выделили по комнатке в коммуналке, вот мы одну продали, а во второй жили. Копили деньги на отдельную квартиру. А потом началось самое жуткое. – Лиза вздрогнула. Глаза увлажнились и покрылись пеленой. – Нас начали выселять. Вначале вежливо просили уйти, а потом уже и насильно. А куда нам уходить? Куда!? А недавно вот, Сережку нашли мертвого под окном. По официальной версии он покончил жизнь самоубийством, но я в это не верю. Он бы не оставил меня. Не оставил бы Катю. Он любил нас. И планы мы строили… и... – Лиза не смогла продолжить. Она зажмурила глаза, пытаясь сдержаться. Виктор Федорович подсел ближе, и девушка тут же уронила голову ему на плечо. Задыхаясь и прерываясь, она продолжала говорить. – Мне кажется это все они… эти нелюди. Сразу после похорон они нас не трогали, но потом снова начали. Они уже выкупили все комнаты и теперь хозяйничают там. Предлагают и мне продать свою. Я боюсь дядя Витя. Боюсь.

Виктор Федорович и сам невольно вздрогнул и зажмурился – от рассказа и от того, что его назвали дядей Витей. Давно не доводилось ему общаться с посторонними людьми. А этот рассказ. Он напомнил ему о его молодости. О его скитаниях по коммуналкам. О его пребывании в детском доме. Поднял такие воспоминания и заглянул так глубоко, что невольно и у него глаза увлажнились.

- Не буду говорить тебе банальность, что все будет хорошо, - сказал Виктор Федорович, поглаживая Лизу по плечу, и удивляясь как легко он перешел на «ты». – Я не знаю, как все будет. Но я надеюсь, что все образуется.

- Они хотят купить нашу комнату по смешной цене. Я бы и продала ее к чертовой матери, если бы было куда идти. Они же совсем нас изведут. Совсем. Когда Сережа был жив, он давал им отпор, а теперь некому. Сейчас они за нас возьмутся. Хоть бери да на улицу беги. Но я ведь с ребенком… с Катей.

- Тихо, тихо, тихо, - продолжал поглаживать Виктор Федорович. Он нашел взглядом Катю, которая отбежала на пару шагов и с интересом разглядывала могилки. – Быть может я смогу вам помочь. Ничего пока обещать не буду, но я постараюсь. Очень постараюсь. Вы, кстати в полицию обращались.

- Угу.

- И что?

- Пока нас там не поубивают, преступлением не считается.

- Ну… не говори ты так.

- Но это правда.

- Не надо такое говорить. Надо просто подумать.

- Я думала дядя Витя. Я каждый час думаю. Голова уже кругом идет. Нам сейчас домой возвращаться, а я боюсь. Боюсь прийти туда. Там они уже такой свинарник устроили.

- Свинарник?

- Угу. Это я потом узнала, как происходит отжим комнат. Хотите, расскажу?

Лиза слегка отклонилась от Виктора Федоровича и вновь засмущалась неожиданной близостью с незнакомым человеком. Поправила волосы, утерла глаза и продолжила:

- Они выискивают вот таких как мы. Проверяют нас на родственников и друзей. Если нет никого влиятельных, то выкупают одну комнату и начинают устраивать там бардак. Мы как-то пришли домой, а на кухне, общая которая, у холодильника шнур обрезан. Все продукты испорчены. Затем окна нарочно выбивают. Ломают плиту и сантехнику. Доводят до того, что там становится невозможно жить. И ведь по закону им ничего не сделать. Твою комнату они не трогают. Даже не прикасаются к ней. Поначалу портят только общее. А потом, если ты не соглашаешься им продавать за бесценок, они и твою комнату начинают ломать. Так было и у нас. Всего было пять комнат. Соседи в срочном порядке распродали и разъехались. А мы с Сережей остались. Жили там как на улице. Все к себе перенесли. Плитку купили электрическую, чайник. Мыться ходили в баню. Зубы над миской чистили, потому что там уже ничего не работала. А в туалет… ладно. И вот, когда они поняли, что мы не собираемся ничего им продавать, то начали угрожать. Записки, потом и рукоприкладством занимались. Один раз Сережа пришел с разбитой бровью, - Виктор Федорович тут же вспомнил злосчастную щепку. – Он сказал, что ему прямо перед подъездом два каких-то лба дали по лицу и сказали, чтобы он тут не задерживался. Я уже умоляла Сережу. Говорила, давай уедем. Но он у меня упрямый… был. – Виктор Федорович услышал, с какой сложностью Лизе далось это слово «был». Как долго она не хотела, а потом и не могла его произнести. – Он собирался дать им отпор, но видимо не справился. Когда следователь спрашивал меня, я сразу указала на этого, как его, Митю, он у них, наверное, главный. А следователь посмотрел на меня, как на сумасшедшую. Вот такими глазами, - Лиза выпучила на Виктора Федоровича серые глаза, - он видимо просто не выдержал накала, сказал он мне. Это Сережа мой накала не выдержал!? Если бы этот следователь знал, через что мы прошли, он бы никогда такого не сказал. То ли они откупились, то ли ему не хотелось ничего расследовать. Я уже и на телевидение обращалась. На Первый канал писала, в НТВ, Рент-ТВ, на радио… в газеты обращалась. И знаете что, знаете? Когда Сережа еще был жив, я звонила на телевидение и рассказывала ситуацию, а меня спрашивали: У вас там убили кого-то? Нет, говорила я. Вот когда убьют, тогда можете и звонить, а таких ситуаций как у вас, у нас полная редакция. И что нам теперь, каждого показывать по ящику. Насмотритесь всяких дешевых шоу, потом звоните с предъявами. Вы представляете? Я так и осталась с открытым ртом у телефона. Я не могла поверить, в то, что слышу. Не могла. Я им уже после Сережиных похорон набирала и не выдержала, накричала на них прямо в трубку. Убийства вы хотели! – орала я на них. – Вы получили убийство. Теперь-то вы приедете. По-моему я даже матом на них ругалась, хотя сама не люблю этих слов. Естественно они не приехали, - устало закончила Лиза и отвернулась.

После такого рассказа Виктор Федорович не знал что сказать. Он даже был рад, что Лиза отвернулась. Не пришлось скрывать выражение лица, которое давно не было таким удивленным, испуганным и ошарашенным. Он-то думал у него проблемы. Уволили с работы, отправили на пенсию, а тут такое… одна, с ребенком, против каких-то бандитов. Жуть. Полнейшая жуть. Если бы не видел эти заплаканные глаза и не слышал рассказа, никогда бы не поверил, что так просто расправляются с людьми, отжимают комнаты, делают ремонт и продают пятикомнатную квартиру за сумасшедшие деньги. Никогда бы не поверил. Никогда.

Ему безумно хотелось им помочь, но что-то сдерживало. Останавливало. Тормозило. Что-то маленькое, но удивительно твердое сидело в груди, не давая шанса. Наверное, это страх, - подумал Виктор Федорович.

Определенно страх. Совсем недавно по телевизору такие страсти показывали. Пенсионеров разводят как хотят. Приходят вот такие девушки, жалуются, плачутся, попадают в квартиру, а потом бац… и нет больше ничего в квартире. Все вынесут. И хорошо, если квартира останется на тебе. А то и ее отожмут. И вот сиди теперь и думай, правда это или так… выследили его, проверили, что и он никого влиятельного за спиной не имеет, и давай его окучивать как барышню на свидании.

- Вы извините меня. – Обернулась Лиза, прервав его размышления. – Я честное слово не хотела вот так на вас вываливать. Просто… просто мне и пожаловаться больше некому. Оттого я и пришла сегодня к мужу, потому что столько всего в душе скопилось. Столько всего тянет на дно, а выплеснуть некуда. По ночам в подушку рыдаю, а днем стараюсь держаться. А Катя, - Лиза посмотрела на дочку. – Она, наверное, уже привыкла, что я все время плачу. Боюсь, что я своими слезами и ей психику сломаю. Извините меня еще раз.

- Ничего страшного. Я с удовольствием выслушал вас, - сказал Виктор Федорович, понимая, что как-то неправильно выразился. С каким таким удовольствием он выслушал? Она ему что тут, про отпуск рассказывала. Или анекдот какой. Старый дурак. – Я от своих обещаний не отворачиваюсь и постараюсь вам помочь.

- У вас есть влиятельные родственники? – с неким вызовом спросила Лиза.

- Хех… у меня даже детей нет.

- Может быть, друзья есть в структурах?

- Увы, но я кроме завода, нигде больше не работал.

- Тогда вы нам не поможете. – Довольно трагично закончила Лиза.

- Это почему же? – словно обороняясь, спросил Виктор Федорович, невольно понимая, что тело само выпрямилось. Плечи расправились, а грудь подалась вперед. Скорее всего, он глупо выглядел; старик, хорохорившийся как петух.

- А что вы сделаете?

- Я… я… я… - точно заика со стажем, начал Виктор Федорович пытаясь поймать мысли. – Я еще не знаю. Но надо подумать.

- Вот и я так считаю, - сказала Лиза, и тень жестокой улыбки посетила ее лицо. – Вам надо очень хорошо подумать, прежде чем пытаться нам помочь. Очень хорошо раскинуть мозгами. Трезво оценить, что мы в очень неприятной ситуации. Я сейчас не в том положении, чтобы отказывать от какой-либо помощи, но я стараюсь смотреть на вещи реально. Постарайтесь и вы. Катя! Катюша! Иди ко мне!

Девочка вприпрыжку проскакала между могилок так, что только рыжий хвост как поплавок показывался над памятниками.

- Скажи дядя Вите спасибо и пошли. Нам пора.

- Спасибо дядя Витя. – Пропищала Катюша и слегка поклонилась.

- Эм… не за что, - сконфузился Виктор Федорович. Он привстал, затем сел на лавку. Подумал, что надо бы чего-то дать девчушке на прощание, но все леденцы отдал в прошлый раз. Сунул руку в карман и обнаружил еще один. «Нет, эти конфетки точно генерируются в карманах у стариков».

- Держи леденец.

- Спасибо.

- Извините нас еще раз.

- Эм… куда же вы?

Лиза пожала плечами.

- Может чего по дороге придумаю. Катюша, попрощайся с дядей Витей. Извините нас, и спасибо что выслушали и напоили чаем. Это помогло. По-настоящему помогло. До свидания.

И они ушли.

Все произошло слишком быстро. По крайней мере, Виктору Федоровичу так показалось. Только что Лиза плакалась у него на плече, а потом вдруг встала и ушла. Мгновенно.

Ему хотелось окликнуть их. Что-то ковыряло его душу – как шило восковую свечу. Но что он им скажет, если окликнет? Снова попросит рассказать? Помочь он и вправду не может. Разве что приютить в своей двушке. Но страшно. Действительно страшно. Чужие они все-таки.

Он так и сидел на лавочке, смотря на две удаляющие фигуры. Лиза, в бесформенной одежде с длинным хвостом и Катя, как собачонка, бегающая вокруг матери.

Виктор Федорович привстал, затем сел. Снова встал. Сел.

- Слыхала, чего в мире творится? – спросил он у холмика. – Вот сиди теперь и думай. Да-да, сиди и думай. – Подперев голову кулаком, он почувствовал, как душа требует разговора. Требует, чтобы его выслушали. Хоть кто-то. Хоть этот холмик. – Не поверишь… да я и сам не особо верю, но, тяжело как-то на душе. Очень уж тяжело. Как думаешь, стоит мне чего-то сделать? Или всё – помог, чем смог, дал по конфетке, успокоил и пусть идут своей дорогой. – Виктор Федорович привстал, заметив две удаляющиеся фигуры. Они все еще были в поле зрения, но совсем скоро свернут вместе с тропинкой и растворятся среди крестов, памятников и могилок. – Нет, все-таки меня разозлила эта Лиза, - сам себе говорил он. – Я, конечно, понимаю, что уже брошен на обочину, и нет у меня столько сил, но все же… разве я настолько стал беспомощен и стар? Разве это так? – Он насупился, потрогал нарастающий жирок на боках и тяжело выдохнул, понимая, что, в общем-то – это так! – И все равно она не права. Вот, не права и всё. Как хочешь, а я не настолько немощен. Эй! – как-то само сорвалось с губ. – Подождите меня! – пронеслось над умиротворенной тишиной кладбища. Их уже не было видно. Виктор Федорович смёл остатки еды в открытую пасть рюкзака, рванул молнию, вскочил. – Извини дорогая, но мне пора. Я тебя люблю и скоро зайду еще . Расскажу, что там и как. Подождите! Лиииза! – протяжно затянул он. Отвесил кресту легкий кивок и короткими шажками побежал.

Продолжение следует

Огонёк

Егор Куликов ©

Раз уж жизнь дала такой крутой поворот, значит надо что-то менять. И, как бы в подтверждении слов, включил свет. Затем оделся, зажег свет на кухне и, позавтракав, посетил ванную.

С удивительной легкостью он покидал квартиру и был несказанно рад, что на пути ему не встретилось ни одной живой души. Ни одной знакомой души. А незнакомые, все-таки были. Нахохлившиеся. Голову в плечи втягивают. Руки из карманов не достают, чтоб лишний раз не морозить.

В непривычном автобусе, на другом маршруте, Виктор Федорович добирался до электрички.

- Билетик или пенсионное? – едва разборчиво спросила кондукторша.

Честное слово, сговорились все! Помешались все на своей пенсии.

- Билетик, - пробурчал Виктор Федорович и протянул бумажку.

Ближе к одиннадцати приехал на дачу. Дороги занесены снегом. Проваливаясь по колено, добрался до дачи и остановился у ворот. За спиной болтался рюкзак с припасами.

Виктор Федорович прикоснулся к воротам, понимая, что вот так сходу – не открыть. Там столько снега навалило, что и трактор не сразу справится.

Раскачивая калитку из стороны в сторону, он сделал небольшой проход и, вначале просунул рюкзак, а затем и сам пролез. Ворота жалобно скрипнули и этот скрип в деревенской тишине, разнесся на соседние дворы.

Яркое солнце играло в переливах снега.

Виктор Федорович открыл дверь и с удовольствием вспомнил вчерашний вечер. Да, все именно так как он представлял. Промерзший до фундамента дом. Пар изо рта. Сугробы и жгучее желание тепла. Только вот тепла нет и не будет, пока он не включит обогреватели или не растопит печь.

Спустя час, Виктор Федорович стянул куртку и бросил ее на стул, потому как градусник в крохотной кухоньке дотягивал почти до плюс двадцать. Он налил себе крепкого чая и пошел по комнатам искать занятие. Если честно, дел было много. Несказанно много. Вот уже третий год он хотел сделать капающий кран, убрать кучу мусора в углу участка, починить межкомнатную дверь, поднять упавший столб, который едва держится на рабице. В общем и целом дел на даче хватало. Виктор Федорович нехотя взглянул на занесенный двор, где мороз даже воздух сковывает, затем дотянулся до горячего чая, отхлебнул немного и тут же успокоился. Он делал вид, что еще колеблется с решением – идти работать или посидеть в доме? Отремонтировать или посмотреть телевизор? Починить или почитать книгу? Но в свои года он довольно хорошо изучил свой характер. Никуда он не пойдет. Не будет гнуть спину и морозить руки. И телевизор он смотреть не будет. Лучше почитать. Да, несомненно, книга лучше.

Усевшись возле пылающего радиатора, Виктор Федорович накрылся пледом, поставил рядом с собой чай и раскрыл книгу. Раскрыл ее в самом прямом смысле этого слова. Взял первую попавшуюся с полки и раскрыл где-то на середине. Затем углубился в чтение, совершенно не вчитываясь. Глаза бегали по строчкам, внутренний голос проговаривал слова, но Виктора Федоровича здесь словно и не было. Он будто бы спал, уткнувшись в книгу и периодически перелистывая страницы.

Через несколько часов и после пары выпитых чашек, книга надоела. Не запоминая страницы и не делая закладок Виктор Федорович закрыл книгу и вернул ее на полку. Он знал, что не вернется к ней, поэтому даже обложку не удосужился запомнить.

Время обеда. Что-что, а кушать Виктор Федорович всегда любил. Но самое главное то, что и готовить ему нравилось. Он с удовольствием кашеварил и подолгу проводил время за плитой, но это дома – в квартире. Здесь же минимум припасов, только картофель хлеб и пара мороженых котлет.

Отобедав, Виктор Федорович включил телевизор. Он не отходил далеко от радиатора. Перед креслом поставил небольшой стул, куда закидывал ноги и накрывал пледом.

Точно старость, - промелькнула мысль, когда он представил себя со стороны – на кресле, укутанный, с пультом в руке, с чаем.

Но эта мысль не задержалась. Телевизор начал бубнить и под этот монотонный звук, Виктор Федорович уснул.

Весь день он ничего полезного не сделал. Разве что протоптал тропинку до туалета и обратно. Хотелось сделать много, да и надо было сделать много, но эта проклятая мысль – я уволенный пенсионер, и время теперь у меня уйма – не давала покоя.

А, собственно, куда спешить, если и завтра, и послезавтра, и даже послепослезавтра выходной. Не хочется делать сейчас, сделаю чуть позже, делов-то.

Виктор Федорович и сам не почувствовал как эта крошечная и такая простая мысль выела в нем огромную дыру, которую тут же заполнила лень.

За неделю, проведенную на даче, Виктор Федорович не сделал ровным счетом ничего. Не отремонтировал, не убрал, не починил, дров не наколол. Обогревался только электрическим радиатором. Он и сам иногда задумывался о своей ситуации, дескать, ничего не делаю, разленился совсем. Да и как так вышло, что одно лишь слово – пенсия, так сильно изменили его характер. А ведь раньше… да что там раньше. Какой-то месяц назад он неустанно работал на предприятии, после чего работал дома. Ему не хватало времени и он пытался выкроить его из своего сна и отдыха. И каждый раз думал, что надо бы немного задержать на работе, чтобы успеть.

Но ведь сейчас, все это есть.

Иди и делай! Ремонтируй, чини, просвещайся.

Но как-то уже не хочется. Да и надобность отпала. Пенсия, как приговор. Пенсия, это осталось недолго, а если осталось недолго, то кому это, собственно нужно.

Никому.

Ни мне. Ни кому бы то ни было из этого мира.

Тогда смысл?

Все верно…

…нет никакого смысла.

Все думал и думал Виктор Федорович, лежа на кушетке или сидя в кресле и дальше мыслей дело не доходило.

Иногда, вечерами он выходил на заснеженный двор и так же, закутавшись в плед, сидел на кресле. Однажды увидел, как в соседнем доме зажегся свет – значит он тут не один такой. Но этот факт скорее расстроил его, нежели обрадовал. Только бы не встретиться. Придется что-то говорить, придумывать, оправдываться.

Перед поездкой на дачу, он рассчитывал, что здесь, в одиночестве, он соберется с мыслями, смирится со своим приговором и определит план на будущее. Но кроме безумной и всепоглощающей лени ничего здесь не было.

Спустя пару дней, когда яркое зимнее солнце упало за горизонт, Виктор Федорович как обычно сидел в кресле и смотрел телевизор. Окинув взглядом продукты, понял, что придется выбираться в магазин, а это как-никак почти пять километров по заснеженным тропам и дорогам. Отведя презрительный взгляд от кучки продуктов, он уставился в телевизор и мысль о том, что все-таки предстоит выйти, тут же испарилась.

Монотонный голос диктора успокаивал. Виктор Федорович немного спустился на кресле и, держа пульт в руке закимарил. Спал недолго. По крайней мере, ему так показалось. Когда открыл глаза, то кроме лунного света, льющегося через окно, ничего не было.

Подняв с пола пульт, он нажал на кнопки, но никакой реакции не последовало. Телевизор упорно продолжал молчать. Даже красная лампочка над панелью не светилась.

Нехотя Виктор Федорович встал и щелкнул включатель – ничего.

- Вот дрянь, - выругался он и пошел к счетчику.

Все было включено. Все должно работать, но, почему-то не работает.

Виктор Федорович вышел на крыльцо и не увидел ни одного огонька. Даже одинокий фонарь на повороте и тот не горел. Заснеженные крыши отражали лунный свет и было неестественно красиво. Красиво, но как-то тревожно и немного страшно.

Даже чая не попить, снова негодовал Виктор Федорович, по привычке включив чайник. Он проверил телефон, на котором осталась пара процентов зарядки. Значит и телефон скоро ёкнет. Вот дела.

Еще и выспался перед ночью.

Продолжая бурчать, Виктор Федорович ходил по дому не зная чем бы себя занять. Ему казалось, что будь электричество, он непременно нашел бы занятие. Быть может, он бы сейчас и отремонтировал чего. Или же книгу почитал, хотя к книге он притрагивался только в первый день своего пребывания. У него вновь появилось жгучее желания что-то сделать. Что-то сотворить. Но, к сожалению, нет электричества, а без электричества в нашем веке – никуда.

Он знал, что вновь обманывает себя и появись свет в эту самую секунду, он тут же завалится на кушетку и все мысли, все желания и надежды, растворятся в голубом экране телевизора.

Ближе к полуночи, Виктор Федорович лежал в кровати и продолжал думать о том, а что бы он сделал, будь сейчас электричество. Лежал и думал. Мысли плавно сменялись одна другой. Он накрылся толстым ватным одеялом и по неосторожности сложил на груди руки как складывают их покойнику.

Мгновенный страх пронзил сознание, а после и тело. Виктор Федорович вздрогнул и едва не выпрыгнул из-под одеяла. Страшно. Жутко.

Он вытянул трясущиеся руки по швам, ощущая, как в бешеном ритме колотится напуганное сердце.

Как все-таки давно он не чувствовал себя таким жалким и брошенным. И как давно он не задумывался о смерти. Даже периодические боли в пояснице не навевали ему мысли о скором уходе. И скачущее давление. И даже колики в сердце. Все занят и занят. Работа, дом. Бесконечная рутина съедала все время, и отбирало все внимание. А когда ложился спать, то обязательно включал на фон телевизор или новомодный планшет. Не было тишины. Не было такого одиночества. Да и в любое время ночи он мог дотянуться рукой до провода и включить ночник. Бах… и уже не так темно. Уже не так одиноко. А если включить радио, то совсем можно забыть об этих проблемах.

Но здесь ничего этого нет. Нет ночника. А если бы и был, то все равно нет света. Здесь жгучая тьма, тишина и одиночество.

Будто в гробике лежу, - подумалось Виктору Федоровичу.

А ведь и правда. Туда ничего не заберешь. Все что накоплено, все что куплено, все что заработано – останется здесь. А туда ты пойдешь чистенький и свеженький.

Единственное что возьмешь с собой – это память. Единственное что останется здесь – это память о тебе.

И без того пугливый сон, совсем покинул взведенного Виктора Федоровича. Долго он лежал в тишине, блуждая взглядом по темноте. Следил за руками, чтобы вновь ненароком не сложить на груди. Как бы там ни было, а уходить он явно не намеревался. Пенсия пенсией. Но это ведь еще не приговор. Очередной рубеж, очередная социальная роль, но не приговор. Люди и до ста лет живут и даже больше. Так что я еще потопчу землю в этом мире. Я еще накоплю память. Я еще…

Он продолжал думать, вспоминать и помнить, пока сон не сморил его.

Но он забыл об одном, очень важном моменте. И вспомнил о нем, лишь когда проснулся среди ночи, понимая что замерз.

Холод, сантиметр за сантиметром пробирался в дом и захватывал территорию. К своему удивлению, Виктор Федорович увидел пар изо рта, словно в свой первый день пребывания на даче. Он понимал, что его начинает трясти, но если вылезти из-под одеяла, теплее не станет. Да и вылезать крайне не хотелось.

Минут десять он пролежал в сомнениях, покидать ли нагретое место или дожидаться утра и надеяться, что дадут свет. Надеялся уснуть, но холод не дал. Мороз подкрадывался все ближе. Иногда забирался под одеяло и кусал за ноги.

В один момент, Виктор Федорович скинул одеяло, почувствовав, как тело теряет тепло. Кожа покрылась мурашками. Прижимая плечи к груди и обвивая тело руками он надел остывшие вещи и взяв топор, вышел во двор. Мороз пощипывал щеки.

Виктор Федорович оглядел заснеженный двор. Прошелся взглядом по тропе до туалета и провалился в занесенные следы, что уходили за угол дома, где грудой валялись распиленные, но не порубленные дрова. Он ходил туда лишь однажды, в те первые дни, когда ему еще хотелось работать и творить. А потом радиатор и телевизор отобрали желания.

Но не в этот раз. Сейчас должно быть все по-другому. Ситуация требует решительных действий.

Лениво и нехотя, ступая в свои давнишние следы, Виктор Федорович завернул за дом и оглядел толстый сугроб на дровах. Осмотрел и место, которое погрязло в снегу. Он прислонил топор, сходил за лопатой и начал чистить снег. Поначалу шло тяжело. Все еще было холодно. Лопата втыкалась в сугробы и по неумению, Виктор Федорович набирал столько снега, что не мог оторвать ее от земли. Но он быстро научился и спустя полчаса площадка была очищена. Все было готово

Разгоряченное тело дышало паром. Брошенная куртка лежала на дровах, а Виктор Федорович довольствовался лишь вязаным свитером.

С дровами приключилась та же история что и со снегом. Топор либо намертво застревал в бревне, либо соскакивал отколов щепку. Виктор Федорович ругался, злился, но продолжал попытки.

Ближе к утру по обе стороны красовались две кучи наколотых дров, а Виктор Федорович, раскрасневшийся и вспотевший, продолжал одним ударом раскалывать даже самые большие бревна. Он работал на автомате и за эти несколько часов довольно хорошо отточил технику колки дров.

- Я еще жив! – довольно громко сказал он и расколол очередное бревно. – Это не приговор, - второе бревно разлетелось. – Ух, сколько силища еще! – и топор вгрызся в твердое морозное полено, которое рассыпалось как кусок льда. - Я не списан на обочину жизни. Жив! – почти прокричал он. А после и действительно заорал во все горло. – Жиииив! – и голос его, пролетая над крышами опустевших домов, исчезал в морозном утреннем воздухе.

Дрова, которые колешь, согревают два раза.

Чувствуя, как тело горит и дышит жаром, Виктор Федорович набрал охапку дров и занес в дом. Ему не было холодно, но он понимал, что стоит перестать работать минут на десять и мороз сделает свое дело. Даже плотная куртка не спасет. Ничего не спасет кроме огня. Живительного огня.

Входную дверь закрывать не имело смысла, так как температура в доме и на улице, скорее всего, сравнялась. Виктор Федорович наносил целую кучу дровишек, которые горкой выросли около печи.

Он чувствовал, как мороз вытягивает тепло. Уже ощущал, как мерзнут руки, и пальцы перестают слушаться. Положив в печь мятую газету, он наложил сверху мелких щепок, а после завалил наколотыми поленьями. Огонь, поначалу нехотя и лениво съедал бумагу и облизывал белесые щепки. Спустя минуту, яркое оранжевое пламя танцевало перед Виктором Федоровичем, поглощая щепки и пробуя на вкус колотые поленья.

Когда огонек разгорелся настолько, что тепло стало выливаться из печи, Виктор Федорович придвинул руки, ощущая живительное негу. Ему, как маленькому ребенку, глупому и совсем еще незнающему законов природы, захотелось обнять этот огонек. Схватить его и поместить себе в грудь, чтобы всегда было тепло и чтобы тепло всегда было с ним.

Виктор Федорович прильнул к отрытой печи. Спиной он чувствовал мороз, а лицом райское тепло. Огонек продолжал отплясывать, карабкаясь к вершине по поленьям. Спустя пять минут, дрова, что были в печке, оказались охваченным пламенем. Послышался приятный треск горящего дерева. Почувствовался характерный запах зимнего костра. Редкие струйки дыма вырывались из печи в помещение.

Наверное, тяга где-то шалит, - подумал Виктор Федорович, наблюдая за сизым дымком, что тонкой нитью тянулся и изгибался в холодной комнате.

Но его этот факт нисколько не расстроил. Наоборот, он был рад почувствовать запах костра. Вдохнуть противно-приятный дымок поленьев. И, ему казалось, что вместе с дымом он вдыхает и воспоминание о своем прошлом. О том, как когда-то выбирались на природу. Жарили на углях овощи и мясо. Веселились. И просто хорошо проводили время. Как же давно это было.

Небольшая кухня быстро наполнилась теплом, дымом и запахом костра. Виктор Федорович покрутился возле печки, обогревая себя со всех сторона, а затем наполнил чайник до краев и сунул в печь.

Он начал готовить завтрак. Предвкушая, что этот завтрак будет самым вкусным и самым сытным за последние… за последние лет десять, не иначе.

Почистил картошку, залил водой и отправил в печку.

Когда заваривал чай, то… неожиданно включился телевизор. Тихая кухня наполнилась посторонними шумами. Виктор Федорович вздрогнул, едва не разлив чай. Ему стало вдруг неестественно противно. Так было хорошо. Так было спокойно и умиротворенно, а тут на тебе… ба-ба-ба… бесконечные проблемы цивилизации ворвались в его тихий мирок.

Но привычка подлая вещь. И как бы не злился он на растревоженное состояние, а все-таки сел в кресло, закинул ноги на стул и уставился в телевизор. Дескать, посмотрю всего минутку, а там и продолжить можно будет. Злость и негодование исчезли, и все внимание нового безработного пенсионера было приковано к экрану. Ему вдруг стал интересен сюжет про мошенников и дорогие машины, хотя он трезво понимал, что его эта проблема никогда не коснется. Потому как настолько дорогой машины у него точно не будет. Этот сюжет сменился следующим, который был не менее интересным. Потом гороскоп, новости, снова гороскоп. Программа начала повторяться, а Виктор Федорович все равно сидел и с интересом глядел в экран.

По обыкновению, он немного спустился и почувствовал, как клонит в сон. Вспомнил про чай, дотянулся. Но чай уже остыл. Тогда он встал, нажал на кнопку чайника и тот в свою очередь начал шипеть.

Виктор Федорович вылил чай и насыпал нового. Щелчок оповестил о том, что вода вскипела. Он уже схватил чайник и почти залил в кружку, но в самый последний момент, когда пара капель предательски сорвались в кружку - замер.

- К черту! – вслух сказал он. – К черту! Все к чертям собачьим!

Пока не прошло желание, он выключил телевизор, твердым шагом пошел в коридор, открыл счетчик и выключил свет во всем доме.

И снова эта волшебная тишина с легким треском бревен в печке. С исчезновением шума, вроде бы и запах костра вернулся. Хотя он и до этого был, но как-то не чувствовался. Не замечался. Растворялся на фоне проблем всего человечества. А теперь блаженство.

Такой чай, даже вкуснее должен быть, - подумал Виктор Федорович и вновь засунул чайник в печку. Как раз и картошка готова.

Горячая крышка жгла пальцы. Но он и от этого получал свое странное удовольствие. Дотронется, почувствует, как жжет, отдернет руку и сунет пальцы в рот. Странно. Даже каким-то мазохизмом попахивает, а все равно приятно.

Несколько дней он жил, не включая свет. Поначалу было тяжело, а после привык. Включал лишь единожды, чтобы помыться. Он сам себя загнал в такие скучные условия, когда и отвлечься-то не на что. Книги, да работа. Вот и чистил от снега весь двор. Починил, все, что планировал починить. Заготовил впрок дров и больше не переживал, что нежданно пришедшие морозы застанут его врасплох.

Несколько раз выбирался в город. Как бы тяжело ни было, и как бы он ни приспособился к жизни вдали от цивилизации, молясь на прохудившуюся печку и зачитываясь по вечерам книгами, а деньги все же нужны. Без них в этом мире никуда. Пенсия, конечно, капает на карточку, но толку от этой карточки в здешнем магазине. А кушать хочется. Снегом и чаем сыт не будешь.

И каждый раз, возвращаясь в свою берлогу, Виктор Федорович чувствовал, что город балует его. Так и норовило его остаться в квартире. Там где тепло и привычно. Где для того чтобы заварить чай, не надо проделывать столько сложных операций, вроде: чистка снега, колка дров, огонь в печи и только потом на выходе получаешь горячий, дурманящий чай. Он, конечно же, вкусный. И, как говорится, прилагая столько усилий ты невольно заряжаешь этот чай своей энергетикой, но все же… энергетика последнее время какая-то негативная идет. От желания попить чая, до его реального обличия проходит так много времени, что и чая как-то не хочется уже. Да еще и не раз матом покроешь мерзлые дрова, что разлетаются в щепки как хлопушки с конфетти. Одна из щеп угодила Виктору Федоровичу точно в бровь. Пошла кровь. Он зажал глаз и побрел в дом. Хотел побежать, да побоялся, что рухнет на крыльце. Так к рассеченной брови еще и перелом, не дай бог, прибавится. А кто тут поможет? Кто? Так и замерзнет на крыльце собственной дачи.

Эта мысль ворвалась в его мозг как та самая щепка. Рассекла другие мысли и застряла точно между полушарий. И страшно стало, точно как тогда, лежа под одеялом со сложенными на груди руками. Даже бровь перестала ныть от одной такой мысли.

Чтобы промыть и хоть как-то обработать рану, пришлось включить электричество. А после незатейливой процедуры Виктор Федорович долго разглядывал вспухшую бровь.

- Ишь ты… точно посередине прошла. Как бы не загноилась.

После этих слов, он наклонился над раковиной и для верности результата вылил половину пузырька перекиси водорода. Помазал по краям йодом, кое-как залепил пластырем вместе с глазом и уставший повалился на кресло.

С этого момента он почувствовал, что омут лени вновь затягивает в свое болото. Снова оправдывался мол, как все заживет, то он вновь отречется от благ цивилизации и вернется к своему аскетическому существованию.

Бровь затянулась. Последний кусок пластыря Виктор Федорович снял вместе с остатками волос. Оглядел сухую корку, потыкал пальцем. Не болит. Шрам останется. Ну и ладно.

В доме тепло. Не от печи – от радиатора. Телевизор бубнит. Холодильник изредка напрягается и дрожит минут десять кряду, а после останавливается так, словно сейчас растеряет все свои запчасти. Старичок – подумал Виктор Федорович. – Как и я. Я ведь тоже долго завожусь и так же долго останавливаюсь. Ну, ничего… скоро дерну рубильник, - он посмотрел на серую коробку щитовой. – Вот дерну рубильник и тогда снова будет благодать.

Рубильник, он естественно не дергал. Жил в свое удовольствие. Все что хотел починить, починил. Новых задач нет, значит, и делать ничего не надо. Пенсия она ведь на то и дана, что человек отработал свою юность, молодость, зрелость… теперь самое время отдыхать.

Виктор Федорович иногда все-таки возвращался в свой мнимый аскетический мир. Почему мнимый? Потому что он выключал всю технику, но рубильник не трогал. Пульт всегда лежал рядом, на столике. Стоит протянуть руку и снова все вернется к прежнему, шумному режиму. В такие моменты он усаживался в кресло, вытягивал ноги на стул, накрывался пледом и думал…

«Работа, конечно, дело хорошее, но и она ведь должна когда-то закончиться. Нельзя ведь вот так, изо дня в день пахать. Если даже техника ломается, то, что уж говорить о человеке. Особенно о пожилом человеке. Больно и тяжело это признавать, но так оно и есть. Я прожил свои лучшие года и сейчас имею полное право отдыхать. Не корячиться там с топором, а пользоваться тем, что дает мне жизнь. Электричество. Телевизор. Чайник. Обычная лампочка, в конце концов… силы есть. Да, безусловно, есть. Не так как в лучшие годы. Далеко не так. Хочется обычного комфорта и спокойствия».

И вновь Виктор Федорович выбрал нечто среднее. Он решил жить на даче, но не лишать себя всех привилегий. Иногда чистил снег – от этого никуда не деться. Иногда ездил в город за продуктами. И просто жил… доживал, если уж на то пошло. Тихо, спокойно доживал. Большую часть ленился. Злился на себя, но понимал, что вряд ли уже изменится. Молодого человека еще можно прогнуть и вывернуть. А старый больше похож на камень. Не согнуть, не выгнуть. Треснет и все тут. Поминай, как звали.

Продолжение следует

Огонёк

Егор Куликов ©

Шальная мысль настойчиво стучалась в подсознании и просилась наружу. Виктор Федорович понял, что не сможет удержать ее. Несколько минут лежал с открытыми глазами и подключался к реальности, как он сам любил выражаться. Когда окончательно подключился, и сознание наконец-то вернулось, он перевалился на бок и опустил ноги точно на свои резиновые тапочки. В потемках добрался до кухни, поставил чайник и только в ванной позволил себе включить свет. Умылся, почистил зубы.

Он не экономил электричество, просто не видел смысла в том, что может легко обойтись без него. Все-таки сорок лет живет в этой квартире. Как перебрались с женой из коммуналки, так и жили тут.

Позавтракал на скорую руку двумя бутербродами и крепким чаем. Выглянул в окно и по направлению снега определил, что ветер северный. Значит холодный. Зимой любой ветер холодный, но северный особенно. Обмотав колючий шарф, Виктор Федорович накинул пальто, сунул руки в варежки и принялся обуваться.

- Вот черт… - выругался он, понимая, что нарушил свой привычный распорядок. Вместо того чтобы сначала влезть в ботинки, он зачем-то натянул варежки. – Как же так… - сетовал он своей рассеянности, словно допустил самую страшную ошибку в жизни. – Старею… ох, старею. - Он закончил бубнить на самом важном и самом волнующем месте.

Быть может, если бы немного дольше возился с ботинками, то вспомнил бы что-то весьма важное. То, с чем сегодня проснулся и мгновенно забыл.

Но Виктор Федорович, задрал рукав, взглянул на часы и понял, что опаздывает на три минуты.

В подъезде встретился с соседом и тот так странно посмотрел на него, будто денег должен. Будто знает что-то, а признаваться не хочет. Виктор Федорович коротко кивнул и, помня об отставании в три минуты, ушел.

Чтобы хоть как-то сэкономить время, ускорил шаг и чуть было не подвернул ногу на обледенелом бордюре.

- Ух, ё! - выкрикнул он и замахал руками, пытаясь поймать равновесие и удержать туго набитый портфель.

Удержал! И не сбавляя темпа, пошел дальше.

На остановку успел вовремя. Пару минут мял жесткими ботинками расквашенный снег. Пустой автобус сонно выполз из темноты и отворил двери.

Уютное место недалеко от печки ждало своего постоянного пассажира. Виктор Федорович уселся на затертое сидение, поставил портфель на колени и посмотрел в заиндевевшее окно. Стянул варежку и прикоснулся к стеклу, растопив небольшой круг для обзора. С интересом выглянул на улицу, словно пытался увидеть что-то необыкновенное в типичном городском пейзаже.

Пока автобус толкался в пробках, Виктор Федорович продолжал вести наблюдение за городом и думал о будущем дне. О том, что надо бы все-таки заменить рабочее кресло, а то поясницу ломит последнее время. Не факт, конечно, что это от кресла, но все же… вдруг. Ах да, еще надо Валерке помочь – натаскать его немного. Ввести в круг дел, как говорится. А то малый только после пришел. Ходит, боится притронуться ко всему. Слово боится лишнее сказать, а учить времени у всех не хватает. Вот и работает Валерка, пока сам годика за полтора не освоится и не набьет себе с десяток шишек. Либо пока не лопухнется где-нибудь и не вышибут его к чертовой матери с работы. На заводе и без этого повальное сокращение прошло. Прошло в несколько волн и скорее всего еще будут. И снова что-то тяжелое шевельнулось в груди. Словно застывший вал в холодном масле… А Валерку жалко, - тут же продолжил Виктор Федорович и вновь его унесло в рабочие будни. Он ведь малый способный. Потрясывает его слегка, когда рядом Геннадий Климович ходит, но поначалу всех потрясывает, так что это не минус, а скорее норма. Еще и восьмое марта на носу. Опять надо думать, чего бы бабам нашим подарить. Цветами ограничиваться не хочется. Интересно, чего такого они на наш праздник задарят, - подумал он и мечтательно улыбнулся.

Неспешные дорожные мысли, в итоге привели его на кладбище. Точнее на могилку к своей жене, которая ушла из жизни пять лет назад. Шестой год пошел. Виктор Федорович уже представил, что на восьмое марта обязательно навестит ее. Представил, как там будет снежно. Ему хотелось, чтобы было снежно. Снежно и одиноко. Сядет на лавочку, которую сам соорудил. Поставит на могилку букетик красных тюльпанчиков. Глупо конечно и не так оригинально, но что поделать, если это были ее любимые цветы, – додумал он мысль и запнулся, словно на сучок нарвался.

Что значит были!? Тюльпаны остаются ее любимыми цветами. А то, что ее нет рядом и то, что она умерла, нисколько не отменяет того факта, что ее любовь к тюльпанам исчезла вместе с ней.

Поставлю букетик на могилку, присяду на лавку. Посижу, погрущу в тишине. Быть может, поговорю с ней. Только главное, чтоб не было рядом никого. Сложно разговаривать с заснеженным холмиком под чужими взглядами. И пусть падает снег. Настоящий снег, крупными хлопьями. Пусть…

Так бы и ехал целую вечность. Так бы и мечтал…

Автобус тем временем сбавил ход и подъехал к конечной.

Снежная кашица все так же мялась твердыми ботинками. Слизанные в переходе ступеньки давно стали пологими и скользкими. Пришлось карабкаться хватаясь за перила. Не хотелось показывать свою старческую слабость, но жизнь дороже.

Электричка не так душевно встретила Виктора Федоровича как автобус, но сносное место все же нашлось. Возле двери, где холод с остановок вливается в вагон и морозным языком облизывает щиколотки.

Виктор Федорович снова уставился в окно и мысли понесли его далеко за пределы этого дня и даже этой жизни.

Во время пути рассвело и заснеженные деревья, смазанные от скорости, мельтешили за окном. Тихий зимний пейзаж и резкий гул встречного поезда, а после снова поток деревьев и редких дворов.

На станции как всегда толкотня и давка. Виктор Федорович не первый год здесь. Знает, как действовать в таких ситуациях. Туго набитый портфель строго перед собой, плечи сжаты, руки к телу. Вот и вышел на свободу. Вот и нет толкотни.

Прошелся до остановки и сел в корпоративную маршрутку. Не встретил знакомых лиц, отчего вновь отвернулся к окну и уставился на скатывающиеся капельки, что бежали наперегонки.

На третьей проходной Виктор Федорович охранника Витьку Бойкова. Он и сам не знал почему, но ему казалось, что за выходные он так сильно соскучился по работе и по всем коллегам, что даже Витьку, которого видит два раза в день, готов обнять и крепко прижать к груди.

Широко улыбнувшись, Виктор Федорович твердой походкой направился к проходной. Расстояние сокращалось. Несколько раз, спины впереди идущих загораживали заспанного и небритого Витьку. Но Виктору Федоровичу это нисколько не мешало. Он все так же улыбался и шел едва, не подпрыгивая от непонятной бодрости и радости. Даже тяжелый портфель не ощущался в руке, словно нес пушинку. Словно ничего не нес.

Когда Витька широко зевнул и Виктор Федорович встретился с ним взглядом, то неожиданно для себя самого – остановился.

Замер.

Вся бодрость и настроение неожиданно рухнули в пропасть. Портфель начал оттягивать руку. Ветер стал холодным. А проклятые снежинки забирались даже под шарф. В один момент, в какие-то доли секунды он вдруг понял, отчего утром, несколько раз были странные озарения. Когда проснулся… когда нарушил свой привычный распорядок и вместо ботинок надел варежки... когда сосед странно пялился… когда думал о Валерке, которого стоило бы натаскать… когда ехал в автобусе, электричке, маршрутке. Все утро его память пыталась вытолкнуть на поверхность нечто важное. И только теперь, взглянув на округленные и слегка испуганные глаза Витьки, ему стало ясно.

С пятницы он больше не работает. С пятницы он не числится в штате. С пятницы он уволен. Но как же все эти сорок с лишним лет, отданные предприятию? Как же жизнь проведенная здесь?

Виктор Федорович замер, продолжая смотреть на Витьку, чувствуя, что сейчас упадет. Как он мог забыть? Как?

Но ведь забыл. Забыл. А тело двигалось. По какой-то выработанной с годами привычке. На автомате, мозг работал и думал. На автомате, коих много на этом заводе, он продолжал идти, продолжал жить. Память или подсознание, или что там внутри, не раз пыталось ему сказать об увольнении, но Виктор Федорович был непреклонен. Он смело и упорно шел на работу. Он даже успел представить, как будет обучать Валерку. Представлял его выражение лица. Успел представить себе огромное будущее, которое перечеркнулось одним взглядом охранника.

А Витька продолжал сидеть в своей стеклянной будке и с открытым ртом смотреть на Виктора Федоровича, который жалостливо стоял перед ним. Держал свой тяжеленный портфель, ловил покатыми плечами снежинки и бессмысленно смотрел в ответ. Точнее смотрел мимо Витьки. И даже мимо проходной.

Наконец в мозгу Виктора Фёдоровича взорвалась идея надежды. И на миг, на жалкие секунды показалось, что не все потеряно. Жизнь вновь ворвалась в остывшее тело. Он подошел к входу и, делая вид, словно ничего и не случилось, достал карточку-пропуск и прислонил к валидатору.

- Здарова тезка.

Витька молчал. Смотрел и молчал.

- Чего-то у меня карточка не работает. Надо бы поменять. – Сказал Виктор Федорович, всеми силами пытаясь держать себя в руках. Выглядеть нормальным. Быть самим собой.

Несмотря на старания, выходило у него довольно плохо.

- Виктор Федорович, - прорезался голос у Витьки и он даже встал ради приличия. – Вам больше нельзя сюда приходить. Вы… как бы это сказать. – Он тщетно пытался подобрать безобидный синоним к слову «уволен», но противный мозг отказывался думать. – Вы как это… в общем, неработник больше.

Виктор Федорович молчал. Они оба молча смотрели друг на друга, боясь сказать хоть что-то. Витька начал переминаться на ногах, почесал щетину, затем закинул руку на голову и принялся скрести затылок. Он прятал глаза, слегка покачиваясь всем телом.

- Виктор Федорович, мне очень жаль, но я не могу вас пропустись. Сами знаете, что у нас тут творится. Если я вас пропущу, то меня тоже уволят. – Эх, черт. Зря использовал это поганое слово уволят. Да еще и «тоже» приплел туда. Срочно надо загладить. – Виктор Федорович, отойдите пожалуйста в сторонку. Дайте пройти людям на работу… - снова нехотя уколол, зачем-то уточнив, куда именно идет этот нескончаемый поток. – Дайте им пройти и поймите меня правильно.

Виктор Федорович отошел с прохода, и припал плечом к стене в узкой проходной.

- Понимаю, - только и сказал он, продолжая жалобным взглядом смотреть на Витьку, который из кожи вон лез, лишь бы не чувствовать на себе этот жалкий, гнетущий и самый тяжелый в мире взгляд.

«Так стыдно, - подумал Витька, - Так стыдно. Будто бы я его уволил».

Несколько минут Виктор Федорович пропускал мимо себя людей, некоторые из которых, недовольно бурчали, проходя мимо старика и невольно задевая его плечом.

Витька косо посматривал, понимая, что если кто-то из прохожих чуть сильнее толкнет, то Виктор Федорович рухнет. Не выставит перед собой руки. Не сделает шаг, чтобы удержать равновесие. Он просто упадет, в эту черную кашу из снега и грязи, что заносят на проходную тысячи ботинок.

- Понимаю, - не обращаясь ни к кому, сказал Виктор Федорович и резко отвернулся, боясь, что Витька увидит слезы.

Он сделал несколько резких шагов и снова замер. Как раз подъехала маршрутка и третья проходная вновь наполнилась шумом. Молодые ребята, хоть и заспанные. Хоть и недовольные из-за снега и холода. Недовольные из-за того, что в воскресенье хорошо погуляли, а сегодня уже надо быть на работе, все равно выглядели бодрыми и какими-то… какими-то живыми, - наконец-то Виктор Федорович смог подобрать эпитет. В этих людях кипит жизнь. И эта жизнь, внутри каждого из этих людей, движется на работу. Проходит мимо, совсем его не замечая.

Виктор Федорович почувствовал себя станком, который за ненадобностью выбросили на помойку. Станком, на котором сорок с лишним лет работали. Пахали на нем как на проклятом. Станком, с помощью которого были сделаны тысячи, миллионы деталей, но все-таки выбросили. Выбросили и не поморщились.

А что им, памятник этому станку ставить? – тут же опроверг он себя. – Нет, не ставить. Но и не выкидывать вот так, на обочину жизни.

Он продолжал стоять и смотреть. Долго стоял. Маршрутки приезжали все реже, а вскоре и вовсе перестали ездить. Значит уже десять.

Боль, обида, негодование и злость упорхнули вместе со снегом, который Виктор Федорович смахнул с плеч. В душе его воцарилось смирение. Точнее не смирение, а лишь легкий намек. Он продолжал кипеть, но в тоже время понимал, что ничего изменить не может. Уволен, брошен.

А когда все-таки решил ехать домой – не стоять же здесь до конца рабочего дня? – то снова не смог.

Ведь он никогда не ездил в это время обратно.

Вышел на дорогу. Машины несутся с бешеной скоростью, выплескивая на обочину серую массу из снега и грязи. Все куда-то едут. Все спешат. У всех дела.

А у меня дел нет, - подумало он, и снова тошно стало. Тошно и больно.

Он пожал плечами, чувствуя, как портфель оттягивает руку. Затем расстегнул молнию и вывалил на тротуар содержимое: художественная книга, ежедневник, файл с альбомными листами, футляр с очками и прочая мелочь. Вывалил, посмотрел как снег заносит вещи, затем опомнился. Совесть взъелась, что намусорил тут. Кое-как затолкал обратно и пошел пешком до ближайшей остановки.

Обратную дорогу не помнил. Сознание вернулось в тот момент, когда прокручивал ключ в дверном замке.

Вошел. Хотел было от злости зашвырнуть куртку в угол и ботинки бросить кое-как. Не смог. Сдержался. Куртку повесил. Ботинки пристроил на свое законное место.

Заварил крепкий чай, который так и не выпил.

Упал на кровать.

Уйма времени впереди. А ведь понедельник только начался.

Что делать?

Весь день он пробыл в квартире, изредка поглядывая на улицу. Когда видел знакомых, а знал он многих, то скрывался за шторой как детектив на задании. Он и сам не знал, отчего прячется. Но было чувство, что его застыдят. Стоит показаться на глаза, как с ним поздороваются, спросят банальное как дела? Как жизнь?

А что отвечать?

- Уволили. На пенсии.

- Ой, да не переживайте вы так, - ответят. - И на пенсии люди живут.

- Живут, - болезненно протянет Виктор Федорович, а про себя добавит: «Доживают».

А как только они разойдутся с этим знакомым, то тут же слух расползется по всем домам. И люди смотреть будут на него иначе. Презрительно, оттого что уволили. И жалостливо, оттого что на пенсии.

Нет. К черту такие разговоры за спиной! К черту и еще раз к черту. Надо что-то делать.

И тем единственным, что он сделал, было принятое решение о поездке на дачу. Там сейчас благодать. Соседей нет. Снегом все заметено. Чистым снегом, не этим городским. Холодно там правда будет, но ничего. Дровишки вроде бы оставались. Да и электричество придётся чутка пожечь, пока домик прогреется. Или хотя бы комнатка.

И пока Виктор Федорович думал об этом, он удивительно четко и ясно представил себе скованный морозом домик. Спокойное место и высокие, до колен сугробы. Клубы пара изо рта. Холодные комнаты и тишину. И пока представлял – на душе потеплело. Ему захотелось выбросить время ожидания и поскорее очутиться в этом богом забытом месте.

Снова он проснулся за минуту до будильника. Правда, в этот раз он помнил то, что к своему стыду забыл вчера.

Продолжение следует

- Ты зачем ему дверь подпер? – насел на Вадьку сторож. – Он ведь там чуть с ума не сошел. Ночь. Луна. Под его ответственностью целое стадо, а тут коровы как давай мычать. Он к двери, а там заперто. Зачем подпер, говори стервец?

- Не знаю. – Тридцатилетний Вадька как маленький ребенок боялся смотреть сторожу в глаза. Перебирал пальцами одежду и изредка почесывая щетину.

- Не знаю… - передразнил сторож – Высечь бы тебе по хорошему.

- Не надо сечь. Не надо, дядя Сережа. – Едва сдерживая слезы, умолял Вадька. Видимо затуманенная память, все еще хранила фрагменты его нелегкого детства, когда собственно, он и стал Вадькой. Простым, наивным, пугливым.

- Сечь значит тебя не надо, а дверь подпирать это нормально, по-твоему?

- Нет. – Коротко бросил Вадька. Он вообще был немногословен.

Дядя Сережа прошелся по тесному вагончику, заставленному хламом и инструментами. Сделал несколько кругов, стал над Вадькой, закурил, уткнул руки в бока и стал думать.

Крупная пыль вперемешку с сизым дымом от вонючих сигарет крутилась в лучах заходящего солнца. Вадька по-прежнему боялся поднять взгляд. Он часто моргал, теребил пальцами латку на штанах и при дыхании всегда высоко задирал плечи.

Не выдержав этого глупого молчания, дядя Сережа глубоко затянулся сигареткой, бросил ее тут же, растоптал.

- Ты хоть понимаешь своей головешкой, что у него трое детей. Трое здоровых лбов, которых надо кормить. Он же чуть инфаркт не получил. Это стадо вся его жизнь. Это ты понимаешь?

- Да. Понимаю. – И еще чаще заморгал.

- Тогда какой черт тебя дернул его закрыть?

Вадька вздрогнул. Осмотрелся по сторонам, будто бы увидел кого.

- Не скажу.

- Чего не скажешь?

- Не скажу, кто заставил.

- Ах вот оно что. Все-таки есть подстрекатели. Я так и думал. Так и думал. Не мог же ты своей головешкой допедрить и просто так закрыть его в вагончике. Не мог. А если кто-то сказал его там закрыть, значит, кому-то это понадобилось, хм… - дядя Сережа вновь пустился в свободное плавание по вагончику, продолжая набрасывать версии и раскручивать нить событий. – Получается, что кому-то понадобилось отрезать Митьку от стада, чтобы сделать что?.. украсть корову, увести стадо, стащить что-то ценное со стоянки, хотя там нет ничего ценного. Так-так, зачем же им или ему понадобился Митька в вагоне. Зачем? – дядя Сережа остановился, не глядя вынул из кармана очередную сигарету, закурил. – А ну колись паразит, кто тебя заставил!? – неожиданно прокричал он.

Вадька остолбенел от крика и сжался в плотный комок. Обвил себя длинными, как плети руками, словно замерз, поджал колени к груди и совсем отрешился от мира.

- Говори паскуда! Говори! – наседал дядя Сережа. И с каждым его криком Вадька все сильнее и сильнее сжимался, становясь меньше и меньше. Только глаза его моргали с той же периодичностью – быстро как крылья воробья. – У, черт бы тебя побрал. – Сжал дядя Сережа кулак и помахал над Вадькой. – Вот возьму и закрою тебя сейчас тут. И не отопру тебя. И будешь ты ту без воды и еды куковать неделю. Будешь, черт вшивый, будешь.

И вроде бы чего злиться на Вадьку. Зачем нервы тратить на человека у которого лет с десяти с головой не все в порядке. Зачем и его и себя мучить, однако злость кипела и застилала здравый смысл. Да и эти неизвестные, кто заставил Вадьку дверь-то подпереть. Не было бы их, так давно бы отпустил его. Пусть себе катится по селу. Пусть в другом месте ищет себе приключения. Хотя он малый тихий, если бы не «эти» то он бы и не подумал дверь подпирать. Нет, не подумал.

Отворилась дверь, впустив свежий воздух. Следом зашел сам Митька.

- Никак?

- Сам взгляни.

Митька посмотрел на Вадьку. И его злость, как-то быстро сменилась жалостью к этому забитому, дергающему человеку.

- Плюнь ты на него, - пробурчал Митька.

Дядя Сережа зыркнул в ответ, схватил его за рукав и вывел на улицу.

- Ты чего болтаешь такое при нем? Это же безнаказанность. Он сейчас тебя запер, потом что-нибудь стащит. Наказание должно следовать за преступлением.

- Да не слышит он ни хрена. И не понимает тоже. Посмотри на него. Трясется как мышь. Брось его.

Дядя Сережа заглянул в вагончик, словно бы напомнить себе, как же Вадька выглядит. Посмотрел, плюнул и согласился.

**

- Ты зачем курицу стащил?

- Бо надо было!

- Ты еще дерзить мне вздумал? – в этот раз дядя Сережа не удержался и дал подзатыльник Вадьке. – Зачем, спрашиваю, курицу уволок?

- Бо сказали!

- Кто сказал? Петька алкаш? Игорь? Хромой? Кто? Говори!

А Вадька, вместо того чтобы говорить, умолк, опустил моргающие глаза и снова начал медленно сжиматься калачиком: поджимая к груди колени, обвивая руками плечи.

- Э-э нет братец, не в этот раз. – Дядя Сережа схватил Вадьку за руку и так дернул, что тот брякнулся со стула. Распластался на полу. – Ты мне давай не включай дурачка. Я знаю, что ты умом не блещешь, но и не совсем ты тупой, так что давай, колись. Кто тебе сказал? Говори паскуда.

Вадька и на полу решил прибегнуть к своему приему. Снова начал притягивать конечности, стараясь собраться в нечто наподобие комка.

Не выдержав глупого молчания, дядя Сережа схватил, что попалось под руку, а под руку попался кусок толстого провода. Первый удар был хлестким и жгучим. Вадька мгновенно собрался в комок, пытаясь руками закрыть голову, затылок и бока.

Черный провод свистел в воздухе, а после следовал хлесткий удар. Футболка не выдержала и лопнула. Со следующим ударом лопнула кожа, брызнув капельками крови.

- Говори паскуда! Говори! – кричал раскрасневшийся дядя Сережа, продолжая хлестать. – Сейчас отхлестаю тебя как твои родители. Как твой батька с мамкой тебя хлестали.

Видимо, эта фраза подействовала на Вадьку сильнее, нежели черный провод.

Продолжая укрываться от ударов он начал истерически вопить:

- Скажу. Не бейте! Все скажу!

- Говори! Ну!? – и дядя Сережа остановился. Стал над ним как над поверженным врагом, тяжело вдыхая пыльный пропитанный запахами пота и крови воздух. – Говори, иначе опять начну сечь. – Сказал он, понимая, что врет. Злость как-то быстро прошла. И в какой-то момент даже жалко стало этого взрослого парнишку иссечённого и испуганного.

- Это они меня заставили. – Куда-то в пол сказал Вадька.

- Кто?

- Святые, - тихо произнес Вадька.

- Кто?

- Святые. – Уже громче.

- Какие еще святые?

- Наши святые. Тут их нет? – спросил Вадька, с испугом оглядывая стены.

- Ты чего несешь?

- Да иконы. Иконы мне сказали! – взорвался Вадька. Перевернулся кровавой спиной на пол и, смотря снизу, продолжил, - Чудотворец Николай сказал. Серафим сказал. Святая Ольга говорила. Марфа. Сам Иисус мне приказал курицу стащить и гвоздь кинуть на повороте. Как ему откажешь?

- Совсем парень мозгом тронулся. А если бы тебе твои святые сказали с нашего дома культуры прыгнуть, прыгнул бы? Прыгнул?

- Нет. Никогда. – Вадька так сильно замотал головой, что казалось, она сейчас отвалится.

- А курицу своровать, это значит можно, - бросил дядя Сережа провод и начал ходить по кругу, продолжая громко, с перерывами на отдышку твердить нравоучения. Остановился, закурил, снова посмотрел на свернувшегося калачиком Вадьку, понимая, что он может и не слушает его вовсе. Однако выговориться хотелось. Тело выплеснуло энергию тем, что отхлестал его проводом. Теперь настал черед души. – Ты, Вадька, пойми меня. Не больно ты мне и нужен-то. Скажу правильнее – ты мне совсем не нужен. Ты никому из нас не нужен. Избавились бы от тебя с удовольствием, да вот только ты нигде не нужен. Родители тебя бросили и на тот свет ушли, царство им небесное, олухам таким. Государству ты не нужен. Дает тебе пенсию, кстати, сколько у тебя пенсия? А, к черту пенсию. В психушку тебя тоже брать не хотят. Вот и получается, что тебе с нами надо как-то уживаться. Или же нам с тобой. Даже наш участковый давно плюнул на тебя, и сидит себе, попивает в своей хибарке. Не ровен час Вадька, доведут тебя твои святые до какого-то сильного дела. Я не говорю про всяких курей и про пакости вроде запертой двери у сторожа. Я говорю о стоящем деле. Сильном деле. Ломанешь магазин какой или голову кому-то проломишь. Ты вроде малый пуганый, а дури в тебе хватает. Вот тогда не получится тебе в свой комочек зажаться. Не выйдет. Скрутят тебе руки за спиной и повезут в кутузке до ближайшей тюрьмы. Так что смотри Вадька, будь аккуратнее со своими святыми. Будь аккуратнее.

Дядя Сережа в последний раз взглянул на моргающего Вадьку, что как улитка, которую долго не трогали, вынула свои рожки-глазки и смотрит. Стоит только дернуться, как Вадька тут же свернется в свой комочек.

- И жалко тебя, и зол я на тебя… - сказал дядя Сережа. Но сказала тихо, чтоб ни в коем случае Вадька не услышал про жалость.

***

Время шло своим чередом. Село жило своей спокойной и размеренной жизнью. Люди крутились вокруг своих проблем, наивно полагая, что чем быстрее они что-то решат, тем быстрее уйдут на отдых.

Все жили своими собственными жизнями. Ходили на работу, пасли скот. Корячились в огородах. Разговаривали. Что-то бурно обсуждали. И все время, посматривали на растущий дом культуры.

Новый. Обставлен лесами, по которым ходят рабочие. С высоким и острым шпилем, очень похожим на сторожевую башню. В этом году обещают открытие. Мало того, обещают уже этим летом. Вот закончится август и первое сентября проведут не как обычно перед школой, а именно здесь, в новом доме культуре. В этом сельском чуде света, почти районного значения.

Подготовка к празднику началась задолго до самого праздника. Когда в новом, пахнущем краской доме культуре, строители доделывали работу, учителя со старшеклассниками украшали залы. Это было поистине большое значение для села. Дом культуры, высотой почти что в пять этажей. Острый шпиль. Красивый зал с красными шторами и бардовой бархатной занавесью на сцене. Мягкие кресла. Фонари на стенах. Массивная золотая люстра под потолком.

Люди ждали этого дня слишком долго. Некоторые уже и школу закончить успели, прежде чем дом культуры закончили строить. Естественно, в такой большой стройке не обошлось без скандалов. Долгострой, который мозолил глаза и который давно начали растаскивать себе на кирпичи, наконец-то закончили. Наконец-то власть взялась за голову и достроила. Почти достроила…

Но это «почти» было сзади. Не с лицевой стороны. Главное, что дети, да и все село отпразднует первое сентября в роскошном зале.

До праздника оставалось еще два дня, как по селу прокатился слух, что Вадька опять чего-то учудил. Этим чем-то оказался кусок провода в трансформаторе. Естественно за этим последовало отключение света у половины села, в том числе и в новом доме культуры, где работы остановились.

Вадьку долго искать не пришлось.

Дядя Сережа просто пошел к нему домой и выволок того на улицу.

- Как же я устал от тебя, - гневался дядя Сережа, ухватив Вадьку за сальные волосы. – Как же мы все от тебя устали.

В этот раз Вадька был еще смелее. Он не только огрызался словесно, но и пару раз пытался вырваться:

- Меня мои святые спасут.

- Ага, спасут. Конечно, спасут…

- И вас они спасут.

- Спасут, обязательно спасут. Это они сказали тебе железяку в трансформатор засунуть.

- Да. Они.

- Ну, так надо было встать и сунуть. Чего же ты ее бросил и убежал.

- Потому что…

Договорить не успел. Дядя Сережа не сдержался и свободной рукой отвесил такой подзатыльник, что Вадька чуть голову не потерял. Но он не стал скрываться в свою раковину, как делала это раньше. Наоборот, он был полон сил и уверенности. Отчего вскочил на ноги, бросил на дядю Сережу взгляд полный ярости. Оценил силы и решил, что убежать будет намного выгоднее и полезнее. Сорвался с места.

Не вышло.

Дядя Сережа успел ухватить его за рукав и снова дернул с такой силой, что Вадька как ковер растелился на пыльной земле.

- Я тебе убегу. Я тебе убегу. Опять хочешь, чтобы я тебя проводом высек.

Пока дядя Сережа волок Вадьку к участковому, любопытные сельчане поглядывали за ними. Провожали недобрыми взглядами. Кто-то выкрикивал пару ласковых слов в адрес Вадьке.

- Так его, черта поганого. Так!.. – летели слова.

- Куда ты его тащишь?

- К Витьке. – отвечал дядя Сережа.

- Правильно. Пусть закон с ним разбирается. А то уже у всех в печенках сидит.

Дядя Сережа приволок Вадьку к участковому Виктору Павловичу. Одной рукой он держал задержанного, другой дотянулся до звонка. Вышла жена.

- Зови Витьку, пусть принимает преступника.

- Его недавно увезли, - слегка растеряно сказала жена.

- Куда увезли?

- В больницу. Домой ехал, и на перекрестке, колесо рвануло. Ну, он в кювет и нырнул.

- И чего с ним стало? – спросил дядя Сережа, не совсем понимая, что теперь делать.

- Вроде бы перелом ноги. Или ушиб. Сделают рентген, будет видно.

- А этого мне теперь куда?

Жена только плечами пожала. Затем повернулась и скрылась в доме.

На время, пока закон в селе отсутствовал, решил дядя Сережа закрыть Вадьку в вагончике, в котором он когда-то сторожа запер.

- Видишь, как символично выходит, - улыбался дядя Сережа, стоя у двери вагончика. – Когда-то ты закрыл дверь Митьке. Теперь я тебе ее закрою. Посидишь тут пару деньков, успокоишься. А там и видно будет.

Электрики починили трансформатор и дом культуры мгновенно ожил. Гирлянды, поздравления, лампы, музыка. Репетиция продолжилась с удвоенной силой.

**

Настало утро первого сентября. Ночью прошел небольшой дождь, но к утру уже было сухо. Бесконечным потоком люди шли к дому культуры. Мальчики в пиджаках и с букетами, девочки с бантиками и воздушными шарами шли навстречу знаниям.

Улыбки сверкали как и яркое, осеннее солнце.

Линейка началась ровно в девять. На сцену вышел директор школы с красной папкой. Откашлялся в сторону, придвинул микрофон и завел длинную торжественную речь о знаниях и их важной доле в жизни современного человека.

После директора, слово взял председатель, который вовсю расхваливал дом культуры и, казалось, совсем забыл, по какому поводу сюда набилось столько народа.

Затем кружок народных танцев под руководством учителя музыки, показывал свои достижения. После был местный оркестр. Читали стихи, ставили сценки, пели и снова танцевали. Зрители взглядом коршуна следили за своими детьми, хлопали, улыбались и иногда кричали от радости.

Очередной номер подошел к концу. На сцену вышел директор. Снова откашлялся в сторону, поправил микрофон и успел произнести только три слова:

- Спасибо нашим замечательным…

Высокое окно щелкнуло и рассыпалось блестящими искрами на пол. Кто-то вскрикнул от испуга. Все взгляды устремились на разбитое окно. В это время на сцену запрыгнул Вадька, легко отнял микрофон и так же произнес всего три слова:

- Бо надо было…

Затем наступила тишина. Казалось, она длилась невероятно долго. Только молчаливые взгляды бегали по лицам, в ожидании каких-либо действий. Даже директор стоял и смотрел на Вадьку как на тигра в клетке – насторожено и слегка с испугом.

Вадька часто моргал и словно ждал приказа, смотря куда-то в дальний угол.

Дождался.

Бросил микрофон, который с пронзительным скрипом динамиков рухнул на сцену. В два шага оказался возле пульта музыкального управления и одним рывком оборвал любую возможность включить музыку.

Это и было последней каплей...

В один миг, когда последний шнур упал на сцену, зрители взорвались. Они буквально осатанели и наполнились гневом. Они готовы были убить, порвать, растрепать, уничтожить и растереть в порошок этого нахального Вадьку, который вот уже пару месяцев вел себя довольно странно. Даже те, кто когда-то сочувствовал ему, растеряли сочувствие. Даже они готовы были вцепиться Вадьке в горло и сжимать, сжимать, сжимать… до тех пор, пока он не перестанет дышать.

Всех охватила какая-то истерия ненависти. Вскакивая с мест, они бросались на сцену, пытаясь дотянуться до Вадьки. Пытаясь ухватить его за ногу, за руку, за одежду… вырвать клок.

Директор и тот поддался этому помешательству. Только ему одному и удалось прикоснуться к Вадьке. Несмотря на преклонный возраст, он прыгнул на него и ухватил за рукав длинной рубашки.

Вадька не будь дураком, не стал наблюдать, как толпа разъяренных людей хочет прикончить его на месте. Он рванул руку, оставив в цепких ладонях директора, выскочившую пуговицу. Осмотрелся по сторонам и скрылся за сцену, зная, что там есть второй и третий выход. Он знал это, потому что не единожды лазил здесь, пока этот дом культуры был в заморозке. Единственное чего он не знал, так это был ли кто-то у этих выходов.

Нет. Ему снова повезло. Оглядывая ошалелую публику и зачем-то стараясь застегнуть порванный рукав, Вадька выскочил на улицу. Солнце ослепило привыкшие к темноте глаза.

Спустя несколько секунд на улицу, сквозь узкие двери, начал вываливаться народ. Первыми выскакивали дети и молодые парни, следом за ними, протискиваясь в узкие двери и работая локтями, появлялись мужики и женщины. Рыдающие школьники начальных классов, с растрепанными волосами и букетами, жались к бабушкам и дедушкам.

Бесконечная вереница людей, длинной гусеницей извивалась меж домов и пыталась догнать Вадьку. Пожилые люди в силу своего здоровья не смогли ни побежать, ни взобраться на сцену. Но и они покинули дом культуры, чтобы выйти и покричать на нерадивого односельчанина. Чтобы нагнать негатива. Чтобы выразить свой протест хотя бы словом. И, конечно, чтобы увидеть расправу.

Но, наверное, самым злым и самым бешенным в этой оголтелой толпе, был дядя Сережа. Раскрасневшийся, взбешенный, не чувствуя усталости – он бежал в первых рядах. Он пока еще не задавался вопросом, каким образом Вадьке удалось выбраться из вагончика. И он не понимал, зачем этот самый Вадька бежит в чистое поле. Почему бы ему не спрятаться где-то на ферме. Почему не уйти в лесополосу и спрятаться там. У него есть тысяча вариантов, а он бежит в поле.

**

Вадька уносил ноги как мог. В ушах стучало молотками. В груди колотило кувалдой. Он только и видел перед собой свежую полевую траву под солнечным светом. Он только и слышал пение степных птиц и далекие крики толпы.

На самом деле все было с точностью да наоборот – четкие крики толпы в нескольких десятках метров и легкие, едва заметный клекот птиц. Но Вадька слышал именно то, что он слышал.

Мало того, ему нравилось бежать. Да, было тяжело. Организм жалобно умолял его остановиться, но эмоции переполняли тело. Словно он выполнил лучшее и сделал то, что должен был сделать. Словно за всю свою жизнь он впервые стал действительно нужным человеком. Он принес пользу. Огромную пользу.

Долго бежать выдержали не все. Дети отстали еще на краю села. Старики и вовсе остались у дома культуры, греясь на солнце и наблюдая за разъяренной толпой.

В погоне за Вадькой осталось не так-то и много людей. Естественно, дядя Сережа был одним из них.

Поднялись на небольшой холм, с которого открывался замечательный вид, охватывающий все село. Вадька только и успел бросить короткий взгляд на село. Успел еще увидеть высокий шпиль дома культуры. Только и успел улыбнуться, как кто-то свалил его с ног и покатились они в овраг кубарем.

А следом и остальные сбежали.

Выместили свою злость. Вылили весь гнев, что копился в их душах. Кто лично бил лежащего Вадьку. А кто просто стоял рядом и материл его.

Уже никто и не вспомнит, кто первый оживился. Кто смог ясно посмотреть на ситуацию. И кто был тем, кто поднялся на вершину холма, глянул на село и не увидел высокого шпиля дома культуры.

**

Много после, люди часто говорили о чудесном спасении стольких жизней, благодаря странному стечению обстоятельств. Даже при тесном общении друг с другом, вместо имени всегда делали паузу:

- Если бы не …, глядишь и завалило бы там всех.

Не было желания вспоминать истинные причины и называть имена. Да и странная скорбь всплывала в таких разговорах. Никто не хотел вспоминать эти моменты, понимая, что и он принимал там не последнее участие. И он готов был убить и разорвать, если бы дотянулся.

Вадьку тогда спасти не удалось. Да и вычеркнули его из сельской памяти довольно быстро.

Бежал, споткнулся о корягу, полетел кубарем, неудачно приземлился. Вот и помер. Со всеми могло случиться. Кто же виноват, что случилось именно с ним.

Так и вычеркнули его из памяти, заменив истинное имя другим:

- А может он и вправду был этим… ну, как его, святым.

- Чего городишь, такого, - говорил дядя Сережа, а внутри соглашался.

И все внутри соглашались, делая вид, что это не так.

Егор Куликов ©