GubastiKudryash

Ну почему? Почему мне попался именно этот мертвый лист. Вон сколько живых, крепких и упругих. А мне достался этот.

- Давай на раз-два, - предложила бабочка.

Вторая тут же поддержала и начала отсчитывать:

- Раз, два… раз, два… раз, два…

Хлипкая ветка-прожилка начала ходить ходуном. И, хотя я достаточно крепко ухватился за листочек, уверенности, что не оторвется сам лист, у меня не было нисколько.

- Остановитесь. Вы меня убьете! – кричал я.

Они лишь переглянулись друг с другом и меня залило зловещим смехом этих страшных созданий.

- Пошли прочь, уродки! – услышал я голос гусеницы, а позже и увидел как она, верхом на сороконожке, бежит ко мне.

Бабочки, почуяв неладное, быстро взмыли в воздух и зависли над нами, продолжая оскорблять и меня, и гусеницу, и бедную молчаливую голодную сороконожку.

- Твари! Твари! – ругалась гусеница, сползая на ветку. – Держись друг, мы тебя вытащим. Вытащим.

- Вытащат они его, - смеялись бабочки, продолжая наблюдать.

- Пошли прочь! – не глядя выругалась гусеница и подползла к основанию ветки.

- Стой! нас двоих она не выдержит. – Опередил я гусеницу.

- Еще как выдержит, - не согласилась она и втянула бока, словно это хоть сколько уменьшит ее вес.

- Я вот тоже думаю, не стоит туда тебе лезть, - довольно спокойно и размерено сказала сороконожка.

- Тогда поступим так. – Снова ее инженерный мозг начал работать на полную катушку. – Я спущу тебе паутину. Ухватись за нее. Главное, ухватись.

Гусеница повернулась ко мне задом и я увидел спасительную нить. Она медленно опускалась все ниже и ниже… ниже и ниже.

Повезло, что не было ветра и конец паутинки должен был опуститься точно рядом со мной. Почему должен был? Да потому что это увидели и бабочки. Они подлетели и одним взмахом крыла сдули паутинку и она приклеилась к листочку.

- Эх… - недовольно вздохнула сороконожка, наблюдая за нами.

- Сволочи! – в очередной раз выругалась гусеница.

Она замерла на несколько мгновений. Затем уверенно двинулась к сороконожке, закрепив паутину, влезла ей на спину и тихо, на первой, начала двигаться.

- Мы все вместе рухнем. – Забеспокоился я.

- Ты не знаешь, насколько прочны эти нити, - уверенно сказала гусеница и я ей почему-то поверил.

Медленно, как в первый раз, они начали спускаться.

Я продолжал висеть на листике, понимая, что каждое движение легко может стать последним. Я старался не дышать, чтобы лишний раз не раскачивать и без того дряхлый листочек. Старался лишний раз и глазами не дергать, а то мало ли. Так и смотрел, как серьезная гусеница, сидя на совершенно отстранённой сороконожке, шаг за шагом спускались.

- Тише, тише… - сама собой командовала гусеница, прикасаясь палками к лапкам сороконожки. Ее длинные рыжие волосы топорщились, как иней по утрам.

Спустились на мою ветку. Чуть качнуло. Качнулось и сердце.

- Плавненько, тихонечко, - продолжала приговаривать гусеница.

Даже бабочки не комментировали. Настолько странная, и в то же время страшная, была ситуация. Я одиноко вишу на пожухлом листочке, буквально вонзив в него одну лапку. Гусеница, верхом на сороконожке, примотанная паутинкой к дереву, идут, почти стекают ко мне. И две бабочки, что замерли на месте и только смотрят.

Они вплотную подошли к моему листочку и замерли.

- Дальше так, - тихо сказала гусеница, словно и голос мог нарушить равновесие. – Я подползу к тебе, ты взберешься, и мы спокойно пойдем дальше.

Она перебралась ближе к голове сороконожки, затем тихо, как она это умеет, спустилась к основанию листочка. А затем… сердце мое замерло. Она ступила на черешок и ничего не произошло.

Как она это делает? С такой-то тушкой. Словно невесома. Продвинулась дальше и уже коснулась листовой пластины.

- Ну, как там у вас успехи, - очнулись бабочки.

- Что они там делают? – спросила гусеница, понимая, что ей нельзя оборачиваться.

- Не хочу тебя расстраивать, - начал я удивительно спокойно. – Но, по-моему, они сейчас оторвут паутину.

- Не смейте трогать!

Хоть я и понимал, что гусеница кричит на своих сородичей, но все равно было как-то не по себе. Смотрела-то она на меня.

- Какие же вы мерзкие твари! – продолжала она поливать их.

- И ты такой станешь.

- Никогда!

- Правильно, не станешь, - с явным превосходством сказала бабочка. – Не станешь, потому что не доживешь до этих дней.

Она оторвала паутину, и я почувствовал, как листок прогнулся.

- Сволочи, - процедила гусеница и бросилась ко мне.

Листок оторвался и полетел вниз. В какой-то момент мне было непонятно, почему я не делаю того же. Гусеница успела ухватить меня за лапку своими мощными челюстями. А ее, в свою очередь, ухватила сороконожка лапками-ручками. Такой вереницей мы и повисли.

И только бабочки, хохоча, летали.

Гусеница не могла говорить, но я и по глазам ее понял, что нельзя терять ни секунды. Я дотянулся лапками до ее тела, ухватился. Вырвал пару рыжих волосков, но все же смог по этому пухлому тельцу добраться до сороконожки, что и сама уже наполовину висела.

- Настырные! – крикнула бабочка и качнула ветку.

В этот раз нас ничто не держало.

Мы сорвались.

- Рычааааг! – в полете заорала гусеница. – Рычааааг!

Благо мне хватило ума сообразить, что она имела ввиду, и я дернул рычаг тормозного парашюта.

Купол вылетел, глотнул воздуха и с резким щелчком, как удар хлыста - раскрылся.

Падение наше замедлилось, но не сказать, чтобы стало совсем безопасным. Все-таки гусеница, когда создавала тормозную систему, рассчитывала на одно только торможение, а не свободное падение трех тел. В итоге скорость оказалась приличной.

Сцепившиеся в один плотный клубок, мы стремительно теряли высоту. Гусеница продолжала что-то кричать. Мало того, она, несмотря на обстоятельства, пыталась что-то делать. Успела выпустить еще паутины и старалась наладить управление.

Сороконожка все воспринимала так, будто это и должно было случиться. В глазах ее не было испуга. Скорее прослеживалось томительное ожидание, мол, когда это уже закончится. Словно она ждала завершения тяжелого рабочего дня. Вместо помощи она с нескрываемой улыбкой смотрела в сторону, наблюдая невиданные прежде виды.

Странно, но и я поддался ее спокойствию. Несмотря на опасность ситуации, я успел увидеть лес. Игру солнца и тени. Даже птиц сквозняком летающих в деревьях.

А потом, проорала гусеница и вырвала меня из созерцания:

- Приготовиться к столкновению! Посадка будет жесткой! Птичье гнездо внизу.

И в этот момент я посмотрел вниз. Открытые рты трех голодных птенцов, как жерла вулканов, зияли черной пропастью каждое. Казалось, они только и состоят, что из огромных ртов с ярко-желтой окаемкой клюва и круглого, шарообразного тела, едва обросшего мягкими серыми перьями.

Судя по траектории полета, угодить мы должны точно в гнездо.

«И произойдет это довольно скоро», - с горечью подумалось мне.

- Пытайтесь влезть между ними, - инструктировала гусеница. – Главное, это проскочить их большие рты, а дальше кто куда. Если останемся в живых, собираемся у основания этой ветки. Только приземлимся, сразу в рассыпную! Мгновенно.

Я почувствовал, как гусеница напряглась. Она изогнулась в дугу, готовая выпрямиться пружиной и взлететь. Пролезь. Растолкать. Протиснуться. Честно говоря, я думал, что из нас выживет только она. С ее инженерным умом. Ее решимостью. Ее умением принимать моментальные решения. Да, выживет только она.

А сороконожка, прекрасно зная, куда нас несете судьба, с не меньшим интересом перевела взгляд с пейзажа на открытые клювы птенцов. И снова эта флегматичность и уравновешенность.

- Держиись! – проорала гусеница.

И в этот момент наша странная конструкция начала плавно сходить с траектории смерти. Ветра не было совершенно. Но тогда почему? Что влечет нас в сторону?..

Птенцы медленно отдалялись от нас, уходя назад и немного левее. Мне хотелось узнать причину нашего сдвижения, но я просто не мог оторвать взгляд от ужасных желтых пастей.

- Она святая! – закричала гусеница глядя вверх. – Святая!

Я не выдержал и посмотрел.

Работая крыльями, как пропеллером, божья коровка вцепилась в купол и уносила нас от верной погибели. Казалось, ее тонкие, как пелена, крылья сейчас загорятся. Настолько резво они шуршали.

Птенцы заметили нас и крайний из них, умудрился дотянуться и щелкнуть клювом. Рядом. В паре миллиметров от меня желтый клюв с треском захлопнулся. Я остался невредим, а вот наша конструкция пострадала.

Барахтаясь и кувыркаясь в воздухе, мы спланировали на нижнюю ветку, над которой тормозная конструкция окончательно развалилась. Остаток пути мы просто падали, держась друг за друга.

Удар был сильным. Наш клубок рассыпался и разлетелся в разные стороны. Меня прибило к ветке. Сороконожку так шмякнуло, что она осталась лежать неподвижной. И только гусенице повезло, когда она отлетела на лист и спружинила на нем.

Несколько минут мы приходили в себя. Вначале я огляделся, пытаясь понять, все ли живы. Затем осмотрел себя. Восемь лап, восемь глаз. Все на месте. Разве что хелицером ударился. Как бы не выпал.

- Покушала яичек? – с нескрываемой злобой спросила гусеница. – А ты тоже, оболтус, - в этот раз она обращалась ко мне. – Раскрыл свою пасть, как дурак на базаре. Я же тебе говорила, что это противные существа.

- Но как, - спросил я, стыдясь своего поступка. – Как такие скверные характеры могут носить такую совершенную оболочку?

- Как-как!? А вот так.

- Надеюсь, ты такой никогда не станешь.

- Надеется он, - продолжала гусеница. – Лучше бы голову свою включал иногда. Мы из-за тебя два раза чуть не погибли. Два раза! Если бы не … - она запнулась. Обернулась, увидела уставшую божью коровку на скомканном куполе. – Если бы не она. Святая. Недаром говорят, что святая.

- Во… вообще-то. – Божья коровка пыталась отдышаться и сказать одновременно. Голос ее был хриплый скомканный, как моток паутины. – во… вообще-то я он. Я самец.

Гусеница замерла на пару секунд. Соображала.

- Это что же получается. Ты божий бык!? Или божий коров!?

Божий бык поднял лапу, дескать, подожди, дыхание надо в порядок привести. И, пока он хватал ртом воздух, гусеница продолжала удивляться:

- Будь ты хоть оно, я бы все равно назвала тебя святым. Это же надо было так появиться. В самый переломный момент. Я уже успела пожалеть о том, что бабочкой не хочу становиться. Думаю, плевать, что они уродки. Я тоже согласна быть уродкой, только бы выбраться из этой передряги живой. А тут ты брррр… своими крылышками. А потом еще эти, желтоклювые, цап-цап и ведь почти достали. Сороконожка вон, до сих пор прийти в себя не может. А ты вообще чего нас спасть-то решил?

Божий бык слегка приосанился, огляделся по сторонам и махнул лапой. Говорить он начал деловито и грубо:

- Нечего нам тут бадягу разводить. Если хотим побазарить нормально, надо хату искать. А то сидим, как блоха на белом листе. Пойдемте, там все расскажу.

Гусеница. Да что там гусеница, даже сороконожка удивилась от такой речи.

- Уходим, пока шакальё не налетело! Мне-то плевать, меня они не трогают. А вот вас… – торопил божий бык.

Мы с гусеницей покорно пошли за ним, а сороконожка… ну, это же сороконожка.

- А она чего? – махнул он на нее. – Две ноги перебила, тридцать восемь целые. Чего лежит?

Мы с гусеницей переглянулись, понимая, что совсем забыли.

- Вы чего творите? – смотрел на нас разбегающихся в разные стороны, божий бык. Я за палками, а гусеница помогать сороконожке встать и починить подлатать нашу конструкцию.

Соорудили быстро. Оседлали. Поинтересовались, может ли идти.

- Могу, - как всегда равнодушно ответила она.

Ну, мы и начали наше привычное движение под непонимающим взглядом божьего быка. Он следил за каждым шагом сороконожки, что сделать довольно сложно, учитывая, сколько у нее ног. Иногда смотрел на нас, не менее ошеломленный происходящим.

Мы расположились у самого основания ветки, в тени.

- Ну, рассказывайте, как вы до такого докатились? – хрипло спросил божий бык и привалился к стволу дерева.

Естественно, гусеница тут же начала тараторить. Во всех подробностях с придыханием, и немного даже привирая.

Даже я, зная всю историю нашего путешествия от самого ее начала, с интересом слушал о наших великих похождениях. И о том, насколько благородная у нас цель. Спасти. Сохранить дерево целиков, тем самым сохранив и всю его жизнь. Да нам каждое насекомое должно помогать. Каждая птичка должна кланяться при встрече. А всякие ящерки и прочие мерзкие лягушки должны на горбу своем катать. А нас пока что только и пытаются, что сожрать, да обмануть.

Божий бык слушал, хмуря брови и лапками почесывая подбородок:

- То есть ты, - он ткнул в меня, - не умеешь плести паутину. Ты не хочешь становиться бабочкой, а ты не умеешь ходить, несмотря на столько ног. Я все правильно понял или чего не уловил?

Гусеница кивнула.

- Будь я проклят! – воскликнул он. – Тысяча тлей! Это же надо!? Надо было нам… нам… - фразу закончить ему не удалось. Его скрипучий смех разразился по всей ветке. И был он таким противным, что казалось, будто он втыкается… хотя нет, не втыкается. Он скребет по ушам, по телу и даже по ветке. Так скребет, что кора с нее сыплется. Спустя минуту, отдышавшись, он хотел было продолжить, но оглядел нас и снова залился хохотом.

Мы стояли, не понимая причину его смеха.

- Ладно, ребята, - успокоился божий бык. – Просто вы очень странные фраера. Я за свою жизнь много чего и кого повидал. А мне уже второй год пошел, - с деловым достоинством подчеркнул он. – Но такого я еще не зырил. Вы же ограниченные в своей природе. Смелые и, наверное, слегка того… поехавшие. Я чо-т до сих пор не решил для себя. Вы мне горбатого лепите или реально решили в бучу к рыжакам забраться?

- В бучу… - сказала гусеница.

- К рыжакам. – боязливо добавил я.

- Похвально, похвально. Правда, у меня один вопросик назрел. Если ты, фраериха, умеешь паутинку драть, то почему бы вам сразу не спуститься вниз, к рыжакам.

Гусеница посмотрела на меня растерянными глазами. Я впервые видел ее такой. Чтобы она не знала, что ответить. А только стояла и бросала пугливые взгляды.

- Мы туда не очень-то и торопимся, - ответил я.

- Вот тля вшивая. Я так и знал, что вы не по масти скачете. По рассказу этой блудницы вы такие беленькие, за общую свору горло перегрызете и ноги отломите, а по факту так себе, шпана мелкая. А там вы решили кишку бить, да не вышло?

- Не вышло, - с опаской отвечала гусеница, продолжая размышлять, правильно ли она поняла.

- Ладно, - отмахнулся божий бык, - хоть вы и лепите мне чужую картину, но ребята вы балдежные. Похавать я вам могу организовать. Тлю будете?

- Тлю будем, - тихонечко ответил я и обратился к сороконожке, - а ты будешь тлю?

- Буду тлю.

- Тогда седлайте своего дикообраза и за мной. – Скомандовал божий бык. – Позже я вам нейтралку покажу.

- Откуда он знает наши термины? – шепнула гусеница. Я лишь головой покачал.

За божьим быком мы следовали шаг в шаг, боясь лишний раз его тревожить. Уж больно он дикий какой-то. Вроде бы не агрессивный, но разговаривает так странно, что половину слов самому додумывать приходится.

Идти оказалось недолго.

- Ох, представляю, как сейчас эти шавки в стороны шкериться будут, когда увидят такое. – Он обернулся, чтобы еще раз взглянуть на нас.

И он был абсолютно прав. Мелкая тля спокойно паслась на свежих сочных листочках, когда туда нагрянули мы.

Божий бык не первый раз встречал этих странных насекомых, оттого все движения его были отточены до мелочей. Ни одного лишнего взмаха – все в дело. Он прыгал от одной визжащей тли до другой. Визжали они, правда, недолго. Божий бык одним укусом перегрызал им шейные позвонки, а иногда и всю голову рубил, как гильотина. Не задерживаясь на трапезу, он прыгал ко второй, третье, пятой….

Мы так были заворожены этим зрелищем, что не смогли ни убить, ни даже догнать ни одной тли. Что же касается божьего быка, то в него будто демон вселился.

- О! шнырята! – не кричал, а скорее рычал он. – Всех порву, бесовское отродье! – челюсти клац. – Иди сюда, чертенок лупоглазенький! – Клац. – Сегодня вам не подфартило! – Клац. Клац. Клац. – Дай мне сюда свою голову, я из нее себе стаканчик сделаю! – Клац.

Когда к нему вернулся рассудок, тли рядом не было. Последние зеленые букашки с дикими воплями прыгали в бездонную пропасть, надеясь, что там они имеют шанс выжить. Потому что здесь они были обречены.

Божий бык и выглядел сейчас, как самый настоящий бык, который только что растоптал тореадора и поднял всех его помощников на рога. Он тяжело дышал. Весь его панцирь был залит гемолимфой. Вязкая жидкость бело-зелоного цвета стекала по черным точкам. Затекала в щель между пластинами и густыми каплями липла по краям. Он слизывал ее, закрывая глаза от блаженства.

Головы валялись у его ног. Продолговатые зеленые туловища продолжали дергаться. Последние предсмертные импульсы наполняли тела жизнью, которая вот-вот их покинет. Кровавое, мертвое месиво окружало божьего быка. В этой тишине раздавался только хрип его дыхания. Казалось, из его рта сейчас пойдет огонь.

Какой-то тле посчастливилось выжить. Точнее наоборот, ей крупно не повезло, что она оказалась живой среди трупов своих сородичей. Она одним глазом смотрела за божьим быком, выжидая, когда же он отвернется, чтобы дать деру и добежать хотя бы до обрыва.

Она рванула со всех ног, но божий бык оказался быстрее. Он пригвоздил ее лапой к дереву и челюстями начал выдирать одну ногу за другой. Визг стоял несусветный. Тля корчилась от боли и изгибалась туловищем. Гемолимфа хлестала из обрубков конечностей. Божий бык перевалил вес тела и лапой проткнул ее бьющуюся в конвульсиях тушку. Но и этого ему показалось мало. Когда туловище тли продолжало дрыгаться, божий бык склонился к ней, примерился челюстями и клац! Голова покатилась к нашим ногам. Он обернулся и посмотрел на нас.

- Заднюю давай. Заднюю... – Дрожащим голосом шептала гусеница.

Мы медленно попятились задком от поля боя. Точнее, поля избиения.

- Эй, мажоры, где ваш аппетит? Налетай, пока тушки свежие!

- Что-то уже не очень хочется, - сказал я, продолжая пятиться назад и стараясь не отрывать от божьего быка взгляд.

- Как хотите, - просто сказал божий бык и принялся есть.

Мы остановились. Долго смотрели на то, с каким удовольствием он уплетает тлю. Лакомится тушками, обгладывает до косточек, а потом швыряет их в обрыв, смачно отрыгивая.

- После таких событий, - с набитым ртом говорил он, - пожрать самое оно. Прям кайф… сейчас набью кишку, расслаблюсь кропаль и пойдёмте, я вам нейтралку покажу. – Сказал он и с диким чавканьем продолжил трапезу.

Я слез с сороконожки. И, как бы противно мне не было смотреть, как божий бык терзает беззащитную для него тлю, но природа - есть природа. Против нее, как говорится, не попрешь.

Когда страх и отвращение прошли, остался лишь зверский аппетит и желание поесть. Хорошо поесть. Не эти засушенные трупики, что попадались нам на пути. И уж точно не зелень, к которой меня пыталась приучить гусеница. Свежего хотелось. Питательного. Вкусного.

Мне кажется, что я даже немного сопротивлялся позывам своего организма. Дескать, это неправильно. Я видел, как их всех убили. Каким зверствам они подверглись и что пережили перед смертью. Однако двигался. Однако шел.

Мелкими шажками. Нехотя. Точно, как сороконожка, когда ее впервые оседала гусеница. Но все равно шел.

А когда вонзил хелицеры в тлю, то и вовсе забыл. Словно бы исчез из этого мира. Только слышал где-то на задворках сознания, как чавкает божий бык.

- Можно и мне, - тихонечко спросила сороконожка, наблюдая за нами.

- Чего? – не поняла гусеница.

- Тлю.

Гусеницу в очередной раз передернуло. Мол, как можно этим питаться, если можно спокойно поесть листочков. Свежих, мягких, нежных.

С явным чувством отвращения она направила сороконожку и завела ее в самый центр бойни. Оставив ее там, переползла по телу до сухого участка дерева и, продолжая вздрагивать, словно изнутри кто-то рвется, уползла к свежим листочкам.

Божий бык был прав. Наелись мы до того, что не могли двигаться. Зрелище, наверное, было отвратительное. Мы втроем, с ног до головы в гемолимфе, лежим и не можем даже лапкой шевельнуть.

Если бы не божий бык, никуда бы мы сегодня не пошли. Но он заставил. Он умеет заставлять.

- Подрывайтесь, фраера! – довольно бодро сказал он и сам встал. – Давай-давай, лындать пора.

- Чего пора?

- Идти пора. Ща я вам наш бардак покажу.

- Чего покажешь?

- Нейтралку. Нейтралку покажу.

- Ааа… - недовольно протянул я, выпрямляя затекшие лапки. Такая паршивая лень на меня насела, что даже глазами ворочать неприятно. А тут двигаться надо, сороконожку седлать, которой тоже, наверное, идти не хочется.

С горем пополам, едва передвигая ножками, мы пошли дальше. Точнее, ниже. Ствол дерева становился все толще. Да и ветки перестали быть такими, которые по кругу обойдешь за пару секунд. Нет. Здесь все по-другому.

- Нейтралка уже скоро, - с неким ожиданием сказал божий бык.

Мало того, что мы были объевшиеся и едва шли, так еще и ветер поднялся. Вначале слабый – только листья качал. А после сорвался такой дикий, что мы могли едва удержаться и не улететь. Да и потемнело все как-то быстро, словно дерево кто колпаком накрыл.

А после ударил дождь. Сильный и густой. Капли рвались рядом, как снаряды. Мы невольно ускорили шаг. Впереди бежал божий бык, мы же охотнее орудовали палками, дабы не отстать и не сгинуть.

- А еще говорят, что мы дожди чуем, - на ходу бубнила гусеница. – Ну, чего же никто из вас не сказал, что дождь пойдет. Ну?

Одна из капель ударила совсем близко и выбила у меня палку. Гусеница и в этот раз не растерялась. Быстро сообразив, что случилось, она переломила одну из своих пополам и дала мне. Орудовать стало не так удобно, но мы хотя бы продолжили движение.

- Нейтралка! Нейтралка! – прокричал божий бык.

Впереди, показалась черная дыра в стволе дерева. Видимо, божий бык туда нас и вел.

Продолжение завтра

Ветер свистел в ушах. Листья, ветки, кора, небо и дерево. Все смешалось в сплошную кашу. И из этой смазанной картины мира я все же успел разглядеть черный силуэт летучей мыши, что бесшумно плыла по воздуху. Только ветром обдало от ее крыльев. И тут я понял, что только что нам крупно повезло.

Я зажмурил глаза, стараясь не упасть. Не грохнуться – единственное, чего мне хотелось больше всего. Иначе полет будет долгим. До земли еще далеко. А на земле? А там рыжие муравьи, рыщущие в поисках съестного. Набросятся они на меня. Ну от одного я отобьюсь. Быть может, и от десятка. Но их ведь миллионы. Они обсыплют меня. Облепят, как кусок сахара, и удушат.

Нет! Туда я точно не хочу. Точнее хочу, но не таким образом. Уж лучше я сам. На своих восьми доберусь.

От таких мыслей я еще сильнее вцепился в брыкающуюся, как дикая лошадь, сороконожку и украдкой посмотрел на гусеницу. Неужели и я так выгляжу?

Ее волоски пригладились ветром. Глаза сузились. Да и вся она как будто стала меньше. Ухватившись лапками за спину, она взлетала и снова падала. В какой-то момент я понял, что ей не удержаться. Ее коротких лап не хватало (мне в этом плане было удобнее). Первыми соскользнула передняя пара и тело ее сразу вздыбилось от встречного ветра. Как будто она в этой непростой ситуации снова решила устроить танец кобры. Затем с каким-то щелкающим звуком начали отрываться и последующие пары: вторая, третья… она держалась на последних ножках, продолжая болтаться, как тряпка на ветру.

Я услышал последний щелчок и поднял передние лапки вверх, надеясь ухватить гусеницу. Она мелькнула мимо меня и исчезла. В какой-то момент я подумал, что мы больше никогда не увидимся. И именно в это мгновение, меня резко рвануло назад.

Оказывается, эта хитрая тварь успела выпустить паутину, которая и запуталась в моих лапках.

Тут едва и меня не сорвало с бешено несущейся сороконожки.

- Стой! – прокричал я, понимая, что долго так не выдержу. – Остановись же!

Ветер срывал слова и топил их в ночной тьме. Я еще раз увидел силуэт летучей мыши, что заходила на новый вираж.

«Сейчас точно всё» - вдруг понял я. Она больше нас, быстрее, проворнее. Она села нам на хвост и начала бесшумно снижаться. Сейчас будет атаковать.

Я не ошибся. Я чувствовал, что мышь готовится к последней атаке. И она ее совершила. Камнем пошла вниз, но сороконожка резко вильнула в сторону, укрывшись под листьями пышной ветки.

В ствол дерева мы врезались на полном ходу.

Точнее сказать, врезались только я и гусеница, и разлетелись, словно игральные кости на столе. Сороконожка же взбежала чуть выше и замерла, будто гвоздем прибитая.

Несколько минут мы лежали неподвижно, пытаясь сообразить, миновала ли опасность.

Летучая мышь исчезла так же бесшумно, как и появилась. Лапки и голова целы.

- Могла бы и предупредить, - прохрипела откуда-то из темноты гусеница.

- Я и сама не знала, - ответила сороконожка, понимая, что обращаются к ней. – Ноги сами вдруг побежали, а мне только и оставалось, что зажмурить глаза.

- Ты бежала с закрытыми глазами?! – не веря себе, спросил я и привстал на лапки.

- Ага. У меня ведь знаете, как бывает. Я опасность чувствую. Могу не видеть и не слышать, но ноги сами вдруг начинают передвигаться с невиданной скоростью. А я что? Я ничего не могу с этим поделать. Хоть вижу, куда бегу, хоть не вижу. Все равно не могу управлять. Но лучше такое не видеть. Вот и зажмуриваюсь.

- Повезло нам, - сказал я, отряхиваясь от древесной шелухи.

- Как же болит все, - простонала гусеница и бесшумно выползла из темноты. – Тебе не кажется, что я чуть длиннее стала, пока меня там вытягивало.

- Кажется или нет, - сказал я, - но этот день был слишком долгим. Нам всем надо поспасть. Место вроде бы удачное. – Я огляделся.

Ствол дерева. Ветка, на которой мы находились, росла чуть вверх, что создавало небольшую ложбинку, куда не каждый хищник сможет добраться. Да и над нами куполом свисали листья, что придавало защиту с воздуха.

- Мне вообще плевать. Я хоть на вершине, хоть в логове этих рыжих тварей смогу уснуть, - сказала гусеница, повалилась на бок и уснула.

Недолго думая, я прижался к теплому дереву, свернулся в комочек и уснул. Уснул, наверное, так же быстро, как и гусеница. Хотя, когда она повалилась, я удивился и не поверил, что можно так быстро отправиться в объятия морфея.

Проснулся от назойливого скрежета. Будто дерево о дерево трется. Ветра не было. Странно. Откуда тогда звук? В полудреме я не совсем понимал, что происходит. Однако скрежет и треск продирались сквозь шум ночного леса и проникали в уши. Будто бы кто нарочно зудит.

Собрать что-то цельное из этого скрежета получилось не сразу. Спустя минуту или две:

- Спусти… путси… пожалуйста, спусти, - хрипело сверху.

Сороконожка.

Это она!

Сбрасывая дрему, я выпрямился и осмотрелся.

Сороконожка зацепилась лапкой и висела на стволе, как мокрая тряпка. Она только жалобно поднимала и опускала передние лапки, как она их называла – ручки. Да еще пыталась что-то говорить. И вместо привычного голоса, звучал этот противный скрежет.

- Ты чего там?

- Я… я пыталась, - медленно, с большими перерывами говорила она. Скажет что-то, затем долго молчит, силы копит. А после, задрожав всем телом, продолжит, - пыталась разбудить вас… но вы… вы так крепко спите. А я… а я застряла и даже упасть не могу.

- Почему же ты нам не сказала до того, как мы уснули?

- Я не успела. – Раздраженно сказала она. – Я же не знала, что вы засыпаете, как только глаза закрываются.

- Ну что же ты? Бедная. Бедная сороконожка. – Приговаривал я, сонно спуская ее со ствола дерева.

Она как кусок веревки, повисла на мне и все ее сорок или сколько там у нее лап безжизненно болтались, как нити.

- Ложись, отдыхай.

- Спасибо… - прохрипела она и зашлась долгим кашлем. – Спасибо тебе… - не уверен, успела ли она закончить фразу, потому что в следующее мгновение челюсть ее отвалилась, и она поникла на моих лапах.

Вот так я и просидел полночи, боясь спугнуть сон измученной сороконожки. А она совсем как малое дитя: затрясется, заскулит, напряжется, будто во всю длину тела у нее штырь металлический образовался. А после скиснет, обмякнет и только ртом чмокает.

Завидно было смотреть, как она нежится во сне. Еще и гусеница, как мертвец. Ни разу не перевернулась. Даже почесаться не удосужилась. Как упала, так и лежит.

Она хоть жива там?

Благо, мучаться мне оставалось недолго. Лес начал оживать задолго до рассвета. Черные силуэты летучих мышей растворились в утренней серости. Их место заняли ранние пташки. Они еще не улетели из насиженных и теплых гнезд, а словно только перекрикивались, как соседи в солнечное деревенское утро. Словно бы здоровались, желали доброго утра и хорошей охоты. Спрашивали новости и делились планами на день. Бессистемный и такой многогранный клекот с каждой секундой нарастал над лесом. Вовлекал новых участников и превращался в один сплошной и очень монотонный шум. И в какой-то момент среди этого многообразия раздавался мощный, всезаглушающий вороний – Кар! Кар! но тут же тонул в общем гомоне, и мелкие пташки дальше продолжали свою бесконечную болтовню.

Под покров деревьев свет проникал медленно. Как бы боясь ночных обитателей, что возвращались в последние минуты ночи в свои жилища. Фыркающий ежик побегал по кругу, заметая следы, и исчез в норе под трухлявым пнем. Ночные грызуны короткими перебежками, минуя открытые участки, семенили лапками от дерева к дереву. Над ними бесшумно и вальяжно парили совы. Садились на ветви, цеплялись когтями и, оглядывая свои владения, угукали в чащу, до смерти пугая застигнутую врасплох мышь.

А после взошло солнце. И густым маслом стекло по листьям желтым дурманящим цветом. Листья, почувствовав тепло, проснулись после долгой ночи. Вытянулись в струнку, будто разминали застоявшиеся прожилки. Капли росы слезинками срывались вниз, прятались от солнца и исчезали. Одна из них повисла на листочке и долго висела неподвижно. Пока не подул утренний ветер и не шелохнул листочек.

- Точно в голову, - негодовала гусеница, вытираясь и слизывая воду. – А вы тут что устроили? – спросила она, посмотрев на нас с сороконожкой.

- Это… это…

- Он спас меня, - пришла на помощь сороконожка. – Вы вчера отключились как по команде, а я полночи провела вверх ногами эм… то есть головой вниз. Даже охрипла.

Я встал, расправил длинные лапки и до хруста вытянулся. Чувство нового дня почему-то придало мне сил и вселило какую-то глупую уверенность. Словно сегодня, впрочем, и каждый будущий день будет только приближать, и приближать меня к цели. А цель моя есть не бесполезный спуск вниз на съедение рыжим муравьям, а нечто великое и возвышенное. Но как бы там ни было, а хорошее настроение – это уже прекрасно.

- Так что, ты с нами? – спросила гусеница.

Сороконожка подняла свои лапки-ручки, дескать, а что мне остается делать. Конечно, с вами.

- Поесть бы, - жалостливо сказала она.

- По дороге поедим. – Резко ответила гусеница и начала суетиться, словно опаздывала.

Мы поддались ее волнению и тоже собрались в дорогу. Я раздобыл новые рулевые палки. Гусеница в это время под пристальным моим завистливым взором сплела из паутины купол.

- Его мы будем использовать, как тормозной парашют. Я больше не хочу втемяшиться в дерево со всей ее скорости. А скорость у нее будь здоров. Извини, сороконожка, - гусеница подползла к ней сзади и приделала тормозное устройство. – Инструктирую! – заявила она, привлекая мое внимание. – Сейчас он в собранном виде. Но если дернуть вот за этот конец, то скорость сороконожки упадет до тридцатиножки, двадцатиножки, а потом и вовсе до десятиножки. А теперь по местам.

Мы с некоторой опаской занимали места, пытаясь как можно крепче ухватиться за гладкую и плоскую спину сороконожки. А вдруг сейчас ее шестое чувство вновь ощутит угрозу и все сорок или сколько там у нее ног, придут в движение. Нет, мы, конечно, не против, если она еще раз спасет нас от гибели. Ведь мы предназначены рыжим муравьям, а не летучим мышам, крысам и другим желающим нами поживиться. Но пусть в следующий раз попытается предупредить и ни в коем случае не закрывает глаза.

- Доложить о готовности! – скомандовала гусеница, сидя на передней части сороконожки.

Опять этот ее командный тон. Стоит ей чуть-чуть почувствовать себя главной, так сразу и речь меняется и повадки. Она даже свое тело-гармошку втягивает, чтобы казаться стройнее.

- Готов, - без всякого энтузиазма ответил я.

- Не слышу.

- Готов. – Повторил я, слегка повысив тон.

- Громче.

Оглохла она за ночь что ли?

- Готов!

- Запускай попарно. Медленно! Не спеша! Разомнемся тут на равнине немного. Легкий поворот направо. Легче! – рявкнула она, что даже я вздрогнул. – Ускорься слегка. Еще немножко. Вот так! молодец! И ты молодец, - обратилась она к сороконожке.

- Я и сама в восторге, - отвечала та с глазами навыкате.

Несколько минут мы нарезали круги. А один раз даже обползли ветку по кругу. Это было неожиданное и довольно рискованное решение. Свесившись вверх ногами и вцепившись в спину сороконожки, мы едва не попадали. Да и лапки у сороконожки могли не выдержать нагрузки. И полетели бы мы в самый-самый низ. Сразу в пасть к рыжим муравьям.

Но гусеница заверила, что эта мера была необходима, как проверка. Мне же показалось, что она просто не справилась с управлением. Потому что говорила она так, будто только что побывала в лапах летучей мыши. Но, как бы там ни было, а теперь мы знали наверняка, что сможем удержаться даже вверх ногами. Это дорогого стоило.

После того, как отдышались и отошли от столь рискованного маневра, мы двинулись в путь. И почему-то совсем не подумали, что спуск по стволу дерева обернется для нас некоторыми неудобствами. Во-первых, конечно же, опасность. Открытое пространство. А древесный ствол это как широкополосная магистраль. Тут вам и мошка, и паук, и ящерицы с длинными языками. Во-вторых, при долгом спуске я начал потихонечку сползать, все больше и больше поджимая гусеницу. Которая в итоге оказалась на голове у сороконожки и ворчала на меня, как старушка.

- Опять жмешься ко мне, хищная твоя душа, - бубнила она.

Я как мог пытался отползти, но что тут поделаешь с гравитацией.

- Надо сделать привал и решить эту проблему.

Инженерный мозг гусеницы тут же придумал решение, и мы соорудили небольшую перегородку. И снова нам помогла гусеничная паутина.

Я поймал себя на мысли, что бесконечно ей завидую. А когда прикоснулся к паутине, меня как током шибануло. Какая же она нежная и мягкая. Податливая, как размокшая глина. Так бы и мял ее без конца. Гусеница заметила мое настроение и не упустила шанса кольнуть:

- Как-нибудь сплету тебе клубок, поиграешь. А сейчас пора ехать.

- Как я выгляжу? – спросила сороконожка.

- …отлично, превосходно, замечательно. Тебе очень идет.

Перебивая друг друга, начали мы нахваливать. И прееглянувшись, улыбнулись. Ну не говорить же ей правду, что вид сороконожки стал, как бы так выразиться, немного странным. Мало того, что она двигать своими лапками не умеет, так у нее на горбу теперь еще и это. Словно на вагоны ее поделили.

- Что ж, по местам. – Скомандовала гусеница. – Проверь тормозной парашют и спусковой механизм.

- В норме, - отрапортовал я.

- В путь! Давай помаленьку. Снимай с нейтралки. Плавно… плавнее. Втыкай вторую. Отлично! Давай третью… - сыпала гусеница новыми терминами, приобретенными во время сегодняшнего пути.

Ближе к обеду, всю дорогу молчавшая сороконожка, вдруг сказала:

- Я есть хочу.

- Потерпи, - тут же отрезала гусеница.

- Вам хорошо. Вы сидите на мне и сидите. А я вообще-то ножками двигаю. И долго я не протяну.

- Она права, - шепнул я гусенице.

- Знаю, - ответила она, - но где нам еду искать. Мы вообще-то на стволе. А заезжать на каждую ветку, не сможем. Представляешь, сколько времени потратим? Скорее эти рыжие паскуды быстрее поднимутся, чем мы спустимся.

- Надо на ветку, - сказала сороконожка. Оказывается слух у нее довольно острый. - Свернуть и там под листочкам поискать. Несколько раз я там находила чьи-то яйца. Не так их было и много. Но вкусные они… - мечтательно сказала сороконожка. Будь у нее свободные лапки, погладила бы живот.

От ее рассказа и у меня слюнки потекли.

- Согласен с ней.

Гусеница бросила недовольный взгляд. Вначале на меня, а потом и сороконожке досталось.

- Ладно, - сказала она после долгого молчания. – Вон, пышная есть, давай туда. Что-то мы там обязательно найдем. Заодно и я перекушу.

Свернули и остановились под пологом листвы. Слезли, размялись. Гусеница свернулась в клубок в одну сторону, затем в другую. Я, как мог, вытянулся на лапках. И только сороконожка устало наблюдала за нами.

- Где эти яйца? – недовольно сказала гусеница, разглядывая листья.

- Не знаю. Я тут вообще мало чего знаю. Я же с земли.

- С земли? – не поверила она. – А здесь как оказалась?

- Страх загнал. Я же не соображаю, куда мне двигаться. Бегут ноги и пусть себе бегут.

- Мда… - недовольно протянула гусеница.

Она отползла на открытое пространство. Сощурилась от солнца и начала медленно сканировать каждый листик. Взгляд ее был точен. Глаза ощупывали каждую прожилку, после чего она плавно переходила на другой лист. Потом на следующий.

Не зная, что мне делать, я подошел к ней и занялся тем же.

- Во все свои восемь смотри, - не отрываясь, сказала гусеница.

Я начал разглядывать листочки. Правда, ни один из них не мог приковать моего взгляда. Я пытался… честно, пытался сконцентрироваться и увидеть обещанные яйца. Я и сам был голоден. Так что смотрел я не только ради сороконожки. Имея восемь глаз, сложно их все удержать и не дать разбежаться. Вроде бы оглядываешь листок. Присматриваешься к нему. Видишь его прожилки. Еще внимательнее и становится различим легкий пушок, едва заметное напыление. Высматриваешь яйца, пытаясь сделать это качественно.

Хлоп! А остальные глаза как горох в банке. Кто куда смотрит.

Мне быстро наскучило это занятие. Особенно беря во внимание то, что пользы я принесу мало.

Прошелся вдоль ветки и дошёл до конца. Благо, не такая была большая как та, где ночевали. Уже возвращаясь к гусенице, что статуей стояла на месте, я заметил движение. Точнее тень. Она скользнула у самых ног и провалилась вниз – на землю. Первым делом я побежал и только потом попытался разглядеть, кто отбрасывает эту тень.

Две тонкие, как мыльные пузыри, бабочки летали надо мной. Они бесшумно и даже как-то вальяжно двигали крыльями. Словно совсем не заботясь о том, останутся ли они парить или упадут. А может, и вправду это их не заботило. Крылья их яркими кляксами переливались на солнце, как те самые мыльные пузыри. Желтая окантовка, а внутри… будто бензин в воде развели. Красный, темно-зеленый, черный, белый… кажется, названия цветов еще не придумали, какие имели честь носить на себе эти бабочки.

Я заворожено смотрел. И в этот раз все мои восемь глаз смотрели с таким вниманием и такой концентрацией, что даже у гусеницы она вряд ли была.

- Нравится? – спросила одна из бабочек, держась от меня на почтенном расстоянии. Голос ее был не менее красив, чем она сама. Нежный и какой-то волшебный. Словно не она говорила, а кто-то за ней. Невидимый.

Я не нашел, что ответить. Мне стыдно было открывать рот и своим грубым, некрасивым, хриплым голосом портить прекрасный мир, где существуют такие создания. Честно говоря, я бы и сам спрятался, но совершенно не мог двигаться. Я окаменел.

- Он глухой? – спросила вторая бабочка, будто меня не было рядом.

- Может, замер для прыжка. Чтобы съесть нас.

Съесть? Уничтожить такую красоту. Испортить эти шелковые крылья ради того, чтобы набить свое брюхо? Нет. Такого точно не произойдет.

- Эй! – окликнули меня. – Ты чего замер?

- Я… - какой же противный у меня голос. – Смотрю на листья. – Быстро выпалил я, стараясь, лишний раз не раскрывать рта.

- На листья? Зачем?

- Там это… яйца ищу. Есть. Есть буду.

- Он голоден, - сказала одна второй.

- Я же говорила, что он нас хочет слопать.

- Нет-нет. Я ни за что не буду вас есть, - тут же начал оправдываться я. – Вас не трону.

- Правда? – спросила одна из них.

- Абсолютная правда. Я ведь даже паутину плести не умею. Даже если захочу, все равно не смогу вас поймать. Но вы не думайте, я не хочу. Нисколечко не хочу.

Как же мне легко было говорить им о своих недостатках. Неловкости не было вовсе. Больше того, я начал гордиться. Ну конечно, куда мне до них. Если я совершенно несовершенен перед ними, то какое-то жалкое неумение плести паутину нисколько не качнет весы в их стороны. А не качнет потому, что дальше уже некуда. Все, стрелка добила своего пика. И что бы я тут не говорил, она не сдвинется.

Они продолжали кружить надо мной, выписывая немыслимые зигзаги и петли. Я пытался их хоть как-то различить, чтобы при обращении не спутать. Но как можно различить два совершенства. Два идеала.

Одна другой быстро шепнула что-то и меня тут же залило теплым звуком смеха.

- Яйца ищешь?

Я кивнул. Опять же, говорить совсем не хотелось.

- Мы сейчас тут видели несколько листьев с кладками. Если хочешь, можем показать.

«Святые, не иначе», - подумал я.

- Х… хочу. Очень хочу.

- Давай за нами.

И они полетели. Как же красив был их полет. А переливы крыльев… ух, так бы и смотрел во все свои восемь глаз. Во все!

Я брел за ними, пытаясь нагнать.

- Здесь! Вон в той пачке, - крикнула одна из них.

Подо мной, на ветке виднелись листья.

- На этих?

- Сейчас.

Бабочка быстро слетала вниз, оглядела и вернулась.

- Да.

- Спасибо вам огромное.

- Ну что ты.

- Нет-нет… вы и вправду нам очень помогли. Спасибо вам. – Я даже поклонился невольно. Как-то машинально это вышло.

Спустившись на короткий отросток с курчавыми листьями, я начал разглядывать их. Погода стояла безветренная и я совсем не боялся. Цепляясь лапками то там, то здесь, я чувствовал опору. Бабочки продолжали порхать надо мной. Иногда облетая всю ветку по кругу.

- Где?

- Ниже.

- Еще ниже?

- Да. Вон на той пачке. Тебе оттуда не видно.

- Спасибо.

В этот раз пришлось действовать аккуратнее. Веточки становились тоньше и превращались в ниточки, на концах которых были листики. Они шатались и дребезжали. Растопырив лапки, я пробирался к назначенным листьям.

- Видно? – спросила одна из бабочек.

«Переживают, - подумал я. – Заботятся».

- Еще нет.

- Чуть дальше.

И я карабкался дальше. Один раз едва не сорвался, когда листик под лапкой оторвался и полетел вниз.

- Нашел? – интересовались они.

- Нет.

- А так?

Одна из этих волшебных созданий присела на основании тонкой ветки, где я сидел, и начала ее трясти.

Кажется, что это невозможно. Чтобы невесомая бабочка смогла вот так, раскачать ветку, точнее не ветку, а так, прожилку. Да и я к этому совершенно не был готов. Я и без их помощи едва держался на листьях и ловил равновесие.

- Вы что делаете? – спросил я. В этот раз никакого стеснение не было. Был только страх.

- А ты разве не видишь? - раскачиваясь на прожилке, ответила бабочка.

Я попытался вернуться, но именно в этот момент прилетела вторая и присела рядом. Вдвоем они быстро раскачали прожилку и я, только и успел, что крикнуть и ухватиться за сухой листик одной лапкой.

Продолжение будет завтра

Как она так легко справляется? Я не мог представить, что и у меня это когда-то получится. Недаром я в это не верил. Потому что спустя несколько дней все мои братья и сестры, коих тысячи и тысячи (как вы помните), уже умели плести паутину. Не всегда у них получалось красиво и аккуратно, как у мамы, но все же… они плели. Они выстраивали квадратики. И совсем скоро они перейдут к настоящей паутине. Той, которая ровными углами будет закрывать прореху между листьев. В которой будет путаться мошкара, комары, бабочки и мухи. Той, которая спасет от неминуемой гибели.

С каждым днем я все дальше и дальше уходил от своих собратьев. Когда они наводили последние штрихи, я не мог извлечь и сантиметра паутины. Поначалу мама старалась помочь: обращала внимания, давала наставления. Но потом поняла, что тратит на меня слишком много времени. А нас, как вы помните, тысячи и тысячи и оберегать надо большинство. А меньшинство оно уж как-то само.

Обидно, знаете ли, быть в меньшинстве. А еще обиднее от того, что в меньшинстве был только я. У всех… буквально всех получалось плести паутину. Пусть криво. Пусть с разными клеточками и огрехами. Пусть так. Но они плели ее. Плели, как завещано нам было матерью природой. А я не мог. Не мог выудить и сантиметра этой злосчастной липкой смеси.

- Нам нельзя здесь находиться. – Ежедневно повторяла мать. - Рыжие муравьи рано или поздно доберутся и до нас. Против одного мы легко справимся. Справимся и против десятка. Но их миллионы. Пока мы здесь, на вершине дерева, у нас еще есть шанс выжить. Но нам надо торопиться. Еще недавно мы смело могли разгуливать по земле. А теперь уже не можем спуститься, потому что все под нами усеяно рыжими муравьями. Совсем скоро они поднимутся выше и погубят наше дерево. Так случилось вон с тем деревом! И с тем. – Мама протягивала лапки и все мы видели засохшие деревья с острыми, как пики, сучьями. С облезлыми ветками и дряхлыми стволами. Любой порыв ветра мог обломить все дерево. Повалить его на землю к тем самым рыжим муравьям. – Поэтому помните, что нам надо выживать. И единственное ваше спасение - это то, чем наградила нас мать природа – паутина.

После этих слов мне снова становилось не по себе. Все мои сестры и братья бросились к своим листочкам и веточкам. Все до единого выпустили едва заметные нити и начали плести. Начали тренироваться.

От стыда я забился в угол, накрылся листочком и наблюдал. Смотрел, с каким проворством они плетут сети. Как соединяют. Какие узлы вяжут. Как умудряются управляться всеми лапками и не путаться.

Обиженный и удрученный я только и делал, что представлял паутину и двигал лапками. Наверное, со стороны это выглядело глупо и странно, но только не для меня. В моем воображении на моих лапках была самая крепкая и самая красивая серебряная нить. Она искрилась на солнце. Она легко липла к дереву. И из нее получалась самая крепкая и самая аккуратная сеть. Клетки ровные. Нити прочные.

К сожалению, все это ограничивалось лишь моим воображением. На деле же я впустую перебирал лапками. Так сказать, тренировался до лучших времен. А вдруг наступит тот момент, когда и я смогу выпускать паутину. Надеюсь, наступит… очень надеюсь.

Уверен я был только в том, что настанет час, когда мать заставит сплести всех пышные коконы. И каждому там найдется место. И каждый займет это место. И они сорвутся под порывом ветра и улетят далеко-далеко. Туда, где нет рыжих муравьев. Где ничего не угрожает. Улетят они, но не я. Потому что кокон будет не для меня. А я буду скитаться до тех пор, пока муравьи не поднимутся по стволу дерева выше. Не съедят его изнутри и не доберутся до меня, такого беспомощного и, чего уж греха таить, немного ущербного паука. Хоть плачь.

День закончился плодотворно. Мои браться и сестры научились многому. Кто-то уже радовался первой добыче в своих сетях. Кто-то хвастался идеально ровными клеточками. А кто-то молча завидовал и думал, как бы скрыться от всего этого позора. Естественно этим кем-то – был я. В ту ночь я и решил окончательно попрощаться со своей огромной семьей. Мне с ними не по пути.

Под холодным светом луны я начал спускаться в нижнюю часть дерева. Я знал, что дорога будет долгой. Будет тяжелой и опасной. Кто я? Маленький ограниченный паучок. А что внизу? Подо мной дерево, набитое спасающимися от рыжих муравьев насекомыми и все они хотят кушать.

По идее, конечно, они должны бояться меня. Но с моим недугом, я разве что только видом своим могу кого-то напугать.

Я спускался всю ночь. Скрывался в расщелинах коры и прятался за листьями. Мимо на бешеных скоростях пролетали ночные мотыльки. Светлячки озаряли прожекторами тьму. Гусеницы, перебирая крохотными лапками, незаметно и бесшумно крались по своим делам. Некоторые готовились к перерождению и плели себе кокон… господи, даже гусеницы, эти странные непостоянные создания, и те могут производить паутину. А я, паук по природе и по призванию. Имею восемь лап и восемь глаз, а паутины не имею.

Тогда я понял, что отныне буду вести только ночной образ жизни. Я не готов показаться миру. Я сгорю со стыда. Пусть я лучше умру от голода. Зачахну под каким-нибудь листиком, но никто не должен увидеть моего увечья. Никто.

Я долго придерживался своего решения. Прятался, голодал и согласен был умереть, нежели показаться хоть кому-то на глаза.

Я ведь уже говорил, что эти странные гусеницы умеют совершенно бесшумно передвигаться. Нет, не упоминал. Ну, так знайте, они крайне осторожны и крайне тихи. Словно ветром их несет.

Когда очередной ночью я тщательно зарылся в ворох сухих листьев на толстой ветке и все мои восемь глаз благополучно закрылись для сна, кто-то вдруг ткнул меня в бок.

- Ой! – вскрикнул я и отпрыгнул, инстинктивно встав на задние лапы и задрав передние вверх. Так учила меня мама. Так велела мне мать природа.

- Ух ё! – отшатнулась гусеница и все ее рыжие волоски встали дыбом.

Несколько минут мы молча смотрели друг на друга.

- Медленно опусти лапы на дерево, - по слогам произнесла гусеница. А у самой волоски топорщились, будто кусочек кактуса со мной разговаривает. – Опусти лапки на дерево, - продолжила она дрожащим голоском.

Я огляделся по сторонам: нет ли кого рядом. Мало ли, может она не одна. Может, они решили меня убить и съесть, а хотя… если так, то оно и к лучшему.

Вместе с лапками я опустил и все свои глаза. От стыда или от покорности. Не знаю. Но на гусеницу я не смотрел. Только услышал, как она выдохнула и больше почувствовал, чем увидел, как опускаются и приглаживаются ее волоски.

- А теперь мы просто разойдемся! Ты меня не тронешь, и мы просто уйдем, - говорила она, бесшумно отползая назад.

- Я и не хотел тебя трогать.

- И правильно… правильно, - все еще соблюдая ровную и спокойную интонацию шептала гусеница.

- Пока ты не ушла, можно задать тебе вопрос? – немного осмелел я и даже поднял четыре глаза.

- Задавай, - волшебным голосом ответила гусеница, но не остановилась.

- Как быстрее добраться до земли?

- До земли!? – эта фраза нарушила ровный голос гусеницы.

- Да, до земли.

- Цепляйся паутиной и спускайся по веткам. Странно, что ты спрашиваешь.

Неприятно было это слушать. Словно в очередной раз назвали ущербным, да еще и палкой ткнули. Дескать, ты вот такой, не совсем нормальный.

- А другой способ есть?

- Конечно же, есть, - едва слышно сказала гусеница. – Кстати, зачем тебе на землю?

- Я хочу умереть.

Эти слова заставили гусеницу остановиться. Ее волоски вновь начали топорщиться, как на еловой ветке.

- Зачем тебе умирать? – она бесшумно подползла ближе.

- Дело в том… в том… - мне сложно давались эти слова. Ведь я никогда не произносил их вслух. Я даже про себя говорил их шепотом. – В общем, я не умею плести паутину…

Гусеница прыснула смехом.

- Не умеешь?

- Совсем.

- Совсем?

- Абсолютно. Ни капельки. Ни сантиметра. Вообще ни чуть-чуть.

- Шутишь?

- Если бы. Если бы это была шутка, я был бы самым счастливым пауком на свете.

- Это ведь так просто. – Гусеница отползла от своего места, и я увидел там блестящий след паутины. – Вот и все. Это просто.

Я как завороженный смотрел на паутину, что так легко появилась на дереве. Она, эта ползучая тварь, и та может плести паутину, а я… а вот я не могу.

Я чувствовал, что мне надо хоть как-то ответить на такую дерзость в мою паучью сторону. Судорожно перебирая мысли, я никак не мог придумать. Как бы в ответ уколоть эту пушистую гадину. А она тем временем ползала вокруг меня, оставляя серебристые нити, словно насмехаясь надо мной.

- Хех, недолго тебе осталось плести паутину, - наконец-то я нашел что искал. – Скоро обернешься в кокон и поминай, как звали. Очнешься уже бабочкой-красавицей.

Я заметил, как резко она изменилась. Волоски вздернулись. Она отвернулась и, отползая, начала бубнить.

Мне не составило труда ее догнать.

- …надеюсь, это никогда не произойдет.

- Что именно?

- Паутина, кокон, бабочка. Надеюсь, я всю свою жизнь буду ползать по деревьям и всю свою жизнь буду обтачивать вкусные листочки.

- Эм… а что не так с бабочками?

- Что не так!? Что с ними не так!? Да они же уродки.

- Уродки?

- Самые настоящие уродки. Разрисованные, с тонкими крыльями. Летают себе с ветки на ветку. Фу, думать об этом противно. Но самое страшное и самое обидное, - осмелев, она подползла ко мне вплотную. Я чувствовал телом ее волоски, что щекотали меня. – Самое обидное, что мне от этого никуда не деться. Так заведено в нашем мире и тут уже не попляшешь.

- В нашем мире заведено, чтобы у меня была паутина, но ее нет.

- Согласна. Это, наверное, даже хуже.

- И я о том же.

Мы расположились на самом краю, откуда открывался отличный вид. Лунный свет стекал по редким облакам, что скреблись по небу, как пушистые гусеницы ползут по дереву вверх ногами. Капли росы начали скапливаться на листочках. Иногда они срывались на далекую землю, усеянную многолетней листвой. И где-то там. Далеко внизу. Среди вороха листьев и сухих веток. Среди травы и земной влаги живут они. Те, из-за кого эти деревья перестали жить.

- А тебе зачем вниз-то? – неожиданно спросила гусеница.

- Я пока еще сам не решил. Просто наверху, со своими собратьями, мне делать нечего. Может быть, у них получится перебраться на другие деревья. Может быть, им повезет выжить. А я решил не ждать своего часа, когда рыжие муравьи доберутся до вершины нашего дерева.

- И ты решил отправиться к ним сам?

- Как будто да.

- Ты же знаешь, что они сожрут тебя? – в голосе гусеницы промелькнула нотка тревоги.

- Знаю. Но если наверху я не приношу никакой пользы, быть может, я их хоть немного задержу внизу.

- Смелый поступок. Даже для паука – смелый.

Умел бы я краснеть, покраснел бы. Честное слово.

- Ладно, не буду тебя задерживать. Пойду дальше, навстречу рыжим муравьям.

- Чудной ты.

- Какой есть, - сказал я, сбегая по ветке.

- Ты прямо сейчас пойдешь?

- Я только ночью и передвигаюсь.

- Опасно вообще-то, - задумчиво сказала гусеница. – Ночью всякие мыши летают, ящерицы ползают. И каждая тварь хочет полакомиться нами.

- Мне стыдно днем. – Стесненно произнес я.

- Хех… - она и вовсе осмелела. Подползла ко мне вплотную, пощекотала волосками. – Чего тут стыдного. Ну нет у тебя паутины и что с того? А я вот бабочкой не хочу становиться, так что ж мне теперь, вовсе не жить?

- Ты можешь прожить гусеницей лучшие свои годы, эм.. дни. Ну а дальше…

- …умереть?

- Либо умереть, либо помочь остальным насекомым.

- С собой зовешь?

- Вместе веселее.

Она задумалась. Вместе с мозгом зашевелились и волосики.

- Эх, была ни была. Все равно мне недолго осталось ползать. Как говорится, природа свое отожмет. Заставит меня свить кокон и сделаться этой уродкой с крыльями. Беее…

Дальнейший путь был не таким скучным. Мы с гусеницей довольно быстро нашли много общих тем. Она научила меня грызть листву.

- Какая отвратительная еда. – Плевался я.

- Ну, дык, поймай мошку в свои серебряные нити, - не упускала она возможности напомнить об увечье. Однако это больше не тревожило меня. Наоборот, я смеялся вместе с ней.

Иногда мне везло и на пути встречались высохшие трупы насекомых. Их я и обгладывал. Точнее то, что от них осталось. Это хотя бы не давало умереть мне с голоду.

На одной из веток, когда мы с гусеницей весело болтали и бежали вниз, то буквально столкнулись с сороконожкой.

Она стояла на месте и что-то бормотала. Увидев нас, все ее лапки пришли в движение и она одним рывком добралась до ствола. Полузалезла на него и остановилась. То есть задняя часть тела успела взобраться на ствол, а передняя так и осталась на месте. В этой позе она и замерла.

- Чего это с ней? – не понимая, спросила гусеница.

- Боится, наверное. Думает, я ее съем.

- Ага, превратишь в кокон.

- В кокон ты скоро сама превратишься.

- Эй! – прокричала гусеница.

- Чего? – Отозвалась сороконожка.

- Боишься нас? Бууу… - гусеница приподняла голову и встала, как кобра, ворочая лапками и мощными челюстями.

- Тебя не боюсь.

- Ну ладно. – Слегка обиженно сказала гусеница и заняла прежнее положение. – Его тоже не бойся. Он у нас этот, не совсем рабочий паук.

- Тихо ты… - ткнул я ее в бок.

- Как это не рабочий? – спросила сороконожка.

- Он не умеет…

Я не дал в очередной раз себя опозорить. С ее подколками я смирился давно, но зачем о моем недуге рассказывать первым встречным. Я прыгнул и заткнул ей лапой рот.

- Все я умею. – Сказал я, удерживая извивающуюся гусеницу.

- Не умеет… - удалось ей выкрикнуть.

- Умею.

- Не…

Завязалась борьба. И эта гадина, несмотря на ее пухлое тельце, оказалась довольно сильной. То и дело ей удавалось вырваться и крикнуть пару слов:

- Не умеет!.. Ущербный!.. Паутина!.. Самоубийца!..

- Совсем сумасшедшие, - сказала сороконожка, глядя на это безобразие.

- Он не умеет плести паутинуууууууууу! – во все свое горло, длиною в тело, прокричала гусеница.

Уставшие, мы расцепились. Гусеница победно смотрела на меня, слегка пританцовывая. Она вновь приняла позу кобры, приподняв половину тела. Правда, в этот раз она не пыталась выглядеть устрашающей. В такт собственному ритму она двигала лапками и поднятым телом. Еще и челюсти подключила – гадина.

- Выкусил? Восьмилапый.

- Иди ты. Лесом. – Задыхаясь, ответил я.

- Ей это скажи, - кивнула гусеница на сороконожку. – Она лучше может ходить. Вон сколько ног. Не сосчитать.

- И как тебе после этого доверять секреты? – обижено спросил я. – На всем дереве нашлась одна родная душа и та каждый раз пытается уколоть. Это же ненормально. Не-нор-маль-но! – я отвернулся от гусеницы, но вдруг понял, что не выговорился. – Я ж тебе открылся, как другу. Ты, можно сказать, единственное существо на этом дереве. Да каком дереве… во всем мире. Единственная, кто знает о моем недостатке. Но нет. Тебе обязательно надо рассказать всем встречным. Давай. Иди. Кричи об этом. Кричи!

- Ну, чего ты взъелся? - она перестала танцевать. – Ладно тебе. Хочешь, вон, скажи ей, что мне скоро предстоит стать самым отвратительным и уродливым существом, которого создала мать природа. И зачем ей вообще понадобилось так издеваться над нами? Яйцо, гусеница, куколка, бабочка и могила. Ну, скажи ей, скажи. А чего это с ней? – замерла гусеница, выпучив глаза на сороконожку.

Та, в свою очередь, стояла на месте и плакала. Половина ее ног вместе с половиной тела были в вертикальной позиции на стволе, а другая половина стояла горизонтально. Она совершенно не двигалась, если не считать пары ее лап у самого лица.

- Эй, ты чего? – спросил я.

Глазами, полными слез, она посмотрела на меня. Я сделал пару шагов и увидел, что она и вовсе зарыдала. Залилась слезами, едва не вопя о помощи.

- Не бойся. Я тебя не съем. А эта, - я взглянул на гусеницу. – А эта тебя не будет оскорблять. Она вон, сама думает, как бы протянуть время гусеницей и не перерождаться в бабочку. А я… я на самом деле не умею плести паутину. Знаешь, поначалу мне было очень тяжело это осознавать, - я медленно начал подходить к ней и почувствовал, именно почувствовал, а не услышал, что гусеница поползла следом. – Обидно, знаешь ли, когда вокруг много таких, как я. Одинаковые, как две капли. Восемь глазиков и лапок тоже восемь. И даже узор рисунка одинаковый. И возрастом мы равны. А из всех только я не могу создавать паутину.

- Ты…. Ты хотя бы ходить можешь! – Сквозь слезы выдавила сороконожка. – Давай, ешь меня! А ты можешь оскорблять. Мне уже все равно.

- Чего это с ней? – над самым ухом послышался голос гусеницы.

- Хватит подкрадываться, как вор.

- Я так хожу. Я что виновата, что я очень грациозна и мои шаги совершенно не слышны?

- Это ты грациозна? – сказал я, и смешок сам выпрыгнул из горла. – Ты же на гармошку похожа. Как перевязанная колбаса. Жирок так и прет.

- Я в меру упитанная.

- В чью меру? В слоновью?

- А так ты сможешь? – гусеница проползла, оставляя за собой паутину.

- Этим ты меня не пробьешь. Старая шутка.

- А так? – она начала ползать вокруг меня. Наворачивала круг за кругом в абсолютной тишине. Ни листочка, ни пылинки не двигалось, когда она перебирала ножками. – А!? Что!? Нечего сказать!? Ха… я вообще-то хожу. Тихонечко хожу. Хожу. Ползу. Двигаюсь!

- Заткнитесь вы! – заорала во всю глотку сороконожка. – Не хотите меня есть, тогда убирайтесь. Зачем душу травите? Ходит она. Ползает… только не летает…

- …упаси боже, - вставила гусеница.

- Пошли вон отсюда! Убирайтесь!

- А паутиной ты все равно пользоваться не умеешь, - тихонечко сказал я гусенице и тут же обратился к разъяренной сороконожке, чтобы она не успела опять завестись. – Скажи нам, что случилось?

- А то вы сами не видите.

Я демонстративно огляделся по сторонам, пошарил глазами, дескать, нет, не вижу.

- И не догадываетесь? – подозрительно спросила сороконожка.

- Нисколечко, - снова над самым ухом. Убил бы эту бесшумную гадину.

- Я ходить не умею.

- Ходить? Не умеешь? – несколько секунд я пытался понять смысл слов, пока не услышал, как спазмы проходят по всему телу гусеницы. Обернувшись, я только и успел увидеть ее вздувшееся лицо. Глаза навыкате и крепко сжатый рот. Секунду спустя она взорвалась диким хохотом. Упала на бок и начала кататься.

- Сороко…сорока… сороконожка не умеет ходить! А-ха-ха. Ты слышал. Не умеет ходить. Ты ж только что ломанулась, как бешеная, - чуть успокоившись, сказала гусеница. – Фух, давно я так не смеялась. Чего это давно. Я никогда так дико не ржала. Думала, что меня сейчас порвет от хохота.

- Ты совсем тупая? – не выдержал я, глядя с каким трудом сороконожка слушает насмешки. – Может, грации в тебе и достаточно, но чувства такта никакого.

Гусеница поняла, что действительно поступила не очень хорошо. Сдерживая позывы хохота, она поднялась на лапки, сжала челюсти, чтоб лишний раз не вырвался шальной смешок и в таком положении, сквозь зубы, процедила.

- Премного извиняюсь за свою бестактность, но сороконожка, которая не умеет ходить – это…

- Смолкни! – прервал я, заметив, что еще несколько слов, и она не сдержится.

- Премного, да. Прошу прощения...

- Извини нас, - тихонечко сказал я совсем поникшей сороконожке. – И ее извини. Она хорошая. Пусть и ядовитая немного.

- Смейтесь, - в пол сказала сороконожка. – Издевайтесь, мне уже все равно. Пусть меня птицы съедят. Или рыжие муравьи, когда доберутся до этого места. Пусть. Мне все равно. А вы идите, куда шли.

- Не говори так. Как видишь, мы и сами не совсем нормальные. Я вот паутину не плету, хотя паук. Она вон, - я посмотрел на гусеницу и незаметно покрутил лапкой у виска. Это развеселило сороконожку и она даже улыбнулась. Совсем чуть-чуть. Едва заметно. Однако, мне и этого хватило, чтобы поверить, что еще не все потеряно. – А мне ты можешь сказать, что случилось. Я не буду смеяться.

- Я уже сказала вам.

- И это правда?

- Чистая.

- А как же ты убежала от нас?

- Я не знаю. Понимаешь, я только и могу, что вот этими вот ножками управлять, - сороконожка начала двигать двумя лапками-ножками, что были ближе всего к голове. – И эти лапки я ручками называю. А остальные, - она отчаянно посмотрело на свое длинное тело. – Остальные как будто и не мои вовсе. Они как-то сами включаются, когда мне страшно. Будто бы кто-то их включает. Понимаешь? Вот так, по щелчку, бах и они начинают двигаться. И уносят меня, куда сами хотят. А потом, когда я отдышусь и первый страх пройдет – всё. Стою, как вкопанная, и сколько бы ни пыталась, ничего не выходит. Так и вышло, что от вас удрала, а потом встала и стою тут. Уже все тело затекло. Особенно, что наверху. – Она посмотрела на половину тела, что было задрано вверх.

- Я помогу, помогу. – Бросился я и аккуратно спустил половинку ее тела.

- Спасибо тебе. Ох, я прям, чувствую, как гемолимфа растекается. Ух, как же хорошо. Аж закололо все. Спасибо! А ты, действительно, странный. Вроде паук. Вроде страшный. С виду только. Конечно же, с виду. А голос у тебя приятный. Даже не верится, что я, вот так сейчас стою рядом с пауком и разговариваю. Своим рассказать, ни за что не поверят. Ткни меня! – неожиданно сказала сороконожка.

- Чего?

- Давай, ткни. Не бойся.

- Дай я ей ткну, - влезла гусеница и как смогла, пнула сороконожку.

- Ай! – вскрикнула та и пошатнулась. – Нет. Все же, это не сон.

- Давай еще раз проверим? – предложила гусеница.

- Эн, нет. Хватит. Я поняла, что это не сон. А вы чего это гуляете тут?

Я только успел открыть рот, чтобы начать рассказ, однако, гусеница опередила и выложила все без единой запинки.

- И теперь вы идете вниз? – не веря спросила сороконожка.

- Да. – Гордо ответила гусеница. – Идем приносить себя на жертвенный алтарь, дабы наше многочисленное семейство насекомых продолжало жить. И мои родичи и его, и твои, и совершенно нам незнакомые. Все!

Сороконожка даже прослезилась от такого пафоса. Она задумалась. Долго. Очень долго смотрела на нас, переводя взгляд на ветви, на листья и снова на нас.

- Я вам сочувствую и завидую одновременно. – Наконец, сказала она.

- Очень приятно это слышать от незнакомой сороконожки. Это большая честь - вот так, с открытой грудью, идти на рыжих муравьев. Это, можно сказать, верная погибель. Но мы не отступим. Если у тебя получится, расскажи о нас. Пусть и другие знают, сколь дерзкие и отважные были он – паук и я – самая красивая в мире гусеница. Разнеси эту весть по всему дереву. Разнеси. – Гусеница приятельски похлопала ее по спинке и покивала, дескать, сделай это ради нас.

Сороконожка укоризненно взглянула на гусеницу:

- Я ходить не умею, глупое ты создание! Ходить!

- Вот же ж, какая ситуация, - замялась гусеница.

- Честно говоря, я бы и с вами отправилась. Пусть другие разносят весть. А я… может я бы чем-то полезной вам оказалась. Твои слова. Они пронзили меня. И мне, маленькому насекомому, захотелось быть полезной. Я хочу… действительно хочу чего-то достойного в своей жизни. Пусть это и закончится гибелью, но я буду знать, что умру не просто так. Я принесу пользу. А то что это за жизнь у меня такая. От места к месту. От листочка, до ветки. И все от страху, от опасности. Я ведь даже не могу пойти, куда хочу. Эх, сожрал бы меня кто-то, чтоб не мучилась.

- Вон стоит кандидат, - гусеница кивнула на меня. – Пусть тебя сожрет. Он все равно никого поймать не может.

- Ну нее… - протянула сороконожка, - Пусть лучше птица съест. Или ящерица какая.

- Хех, видал? Она не хочет, чтоб ты ее съел. – Шепнула гусеница, снова пытаясь уязвить.

- Вообще-то, я и сам не хочу ее есть.

- Ну да, не хочет. – Гусеница оценивающе посмотрела на меня, - ты бы сейчас и меня с большим аппетитом слопал.

- Тебя точно нет. Может, только, когда ты летать научишься.

- А ты паутину плести. – Быстро парировала она. – Слушай, мы тут отойдем на минутку, обсудим дела. Туда-сюда, пятое-десятое. Ну, в общем, ты поняла. Только не подслушивай и не ходи за нами.

- Ты совсем дура? – тут же сказал я гусенице, наблюдая, как поникло лицо сороконожки.

- А что такого? – спросила гусеница и тут же поняла. – В этот раз вырвалось случайно. Извини, сороконожка.

Мы отошли.

- Как ты думаешь, она будет полезна в нашем путешествии?

- Чем?

- Не знаю. Мы можем тащить ее на своем горбу как… например, как отличный запас еды. Для тебя, разумеется.

- Совсем что ли?

- Вообще-то, я за тебя переживаю. Мне еды хватит. Вон сколько листьев вокруг. Это ты ходишь с синяками под глазами, - она присмотрелась, - причем под всеми восемью. Тебя от голода еще не шатает?

- Разве что немного.

- Ну вот! – обрадовалась гусеница. – Ты же понимаешь, что она здесь умрет. Да, будет тяжело тащить такую тушу, гляди, какая она здоровая. Но я все рассчитала. Я даже согласна помогать тебе, хоть и не буду есть ее вкусного ароматного и питательного тела. Эх, подлая твоя натура, - резко переключилась она. – Хоть и пытаешься казаться добрым, а глазки-то загорелись.

- Ничего они не загорелись.

- Еще как запылали. Ну что, ты согласен?

- Нет, - нарочно ответил я максимально быстро, чтоб эта гадина не прицепилась, будто бы я раздумывал. – Я не буду ее есть ни сейчас, ни потом. Лучше ее тут прихлопнуть, если уж она так хочет помереть.

- А потом, когда мы ее прихлопнем. Что потом?

- Пойдем дальше, - не понимал я, куда она клонит.

- Значит, других иссохших и пустых трупиков ты обгладываешь, а сочное мясо оставишь нетронутым?

- Да! Именно так! Нетронутым! – вышел я из себя. – Хватит меня донимать, что я хищник! Да я такой! Да, у меня восемь глаз. Я страшен, хоть и добр в душе. Таким я создан, дурная твоя башка. – Честно сказать, я сам от себя такого не ожидал. Что я привстану на задние лапы. Что поднимусь. И глаза мои заблестят гневом, а хелицеры начнут двигаться так, будто разрывают жертву на мелкие части. Я заметил, как обомлела гусеница. Волоски ее прижались к телу, словно она мчалась на скорости. Глазенки зажмурились и превратились в две черные точки. Да и вся она вжалась в кору так сильно, что того и гляди исчезнет вовсе. Плюс ко всему она так сильно дрожала, что я чувствовал эту вибрацию по дереву. Казалось, что огромное дерево – от корней до самых высоких листьев трясется из-за этой маленькой гусеницы.

- Извини, - сказал я чуть позже и опустился на все лапки. – Извини. Мне действительно стыдно, что я напугал тебя. Я не хотел.

Продолжение первой главы в комментариях

P.S.

Те, кто не может дождаться выхода следующих частей, можете прослушать аудиокнигу целиком. Заранее извиняюсь за поставленный голос и дикторскую дикцию. Все же, впервые записывал.

Кто выдержит и дослушает до конца, просьба не спойлерить!

Выйти из гибернации и тут же не выплюнуть содержимое желудка – невозможно. По крайней мере, так говорят работники космоса. Павел решил, что в его силах разрушить этот миф. Он и сам не знал, почему столь глупая мысль так сильно въелась в мозг. Звучит, конечно, по-идиотски – проснуться и всего лишь не блевануть. Понимая, что это не достижение как, к примеру, пробыть дольше всех в гибернации как Джеймс из соседнего модуля. Или пролететь на ранце в открытом космосе дальше всех, как покойный ныне Алферов. Это настоящие рекорды. В один ряд ставить героические поступки и эту глупость неправильно, но Павел именно это и сделал.

Он и засыпал с одной только мыслью: «Как проснешься, не шевелись. Не шевелись. Не шевелись. Не шеве… не…»

Открыв глаза, он сразу почувствовал импульс. Это мозг проверяет, доступно ли ему еще тело. Подобное можно испытать, когда проваливаешься в глубокую яму сна и вдруг какая-то мышца резко сокращается. Так случилось и сейчас. Павел дернул рукой и уже готов был перегнуться через край капсулы и сделать то, что делают все, после долгого сна. Но навязчивая мысль, за это время никуда не делась и дала о себе знать.

И была она такая же вялая и тяжелая, как и все тело.

«Не ше-ве-лись», - туманом расплывалось в голове.

Павел повиновался.

Несколько минут он лежал на спине, сопротивляясь желанию поскорее подвигать затекшими руками и ногами. Звуки корабля, которые в обычной жизни совершенно не заметны, сейчас кажутся особенно противными. Все эти

пи-пи-пи… да и светодиоды на капсуле. И ведь ясно же, что они на одном месте моргают, а ощущение складывается такое, будто это разноцветные светлячки ползают по холодному металлу.

- Выспался? – послышался голос капитана Мюррея.

- Нет. – Ответил Павел и…

…и тело само перегнуло его через борт капсулы и выдавило из себя всю слизь, что скопилась за время полета. Горький и вязкий комок выполз изо рта и повис в невесомости. Несколько секунд Павел ждал очередного толчка из желудка. Не дождавшись, вытер рот рукой. Выругался и приподнялся.

- Когда-нибудь у меня получится, - сказал он сам себе.

- На обратном пути попробуешь. Будет еще шанс не блевануть, - довольно серьезно сказал Мюррей. – Убери эту жижу, приходи в себя и за работу. Тебе еще повезло, что вообще проснулся. В соседнем блоке обшивку мусором пробило. Троих потеряли.

- Кто? – спросил Павел, повиснув на борту капсулы.

- Томасон, Пыльнова и Чжан. Знал их?

- Не особо.

- Тогда тебе будет легче перенести утрату. В любом случае, времени на скорбь у нас нет. Иначе будем скорбеть по всем людям земли.

- Кстати, какие вести?

Мюррей оттолкнулся от капсулы и подлетел к пульту управления.

- Человечество, оказавшись на краю гибели, прибегает к совершенно идиотским решениям, лишь бы сохранить себя как вид. – Начал он монотонно бубнить. – Мировое кризисное правительство взяло под контроль все источники энергии и перенаправляет их на нужды населения…

- Так это ведь еще при нас было.

- Да? За пять лет сна, все в голове перемешалось. В таком случае на земле опять зреют какие-то реформы. Ты же понимаешь, нам не все докладывают. А только то, что нам надо знать. А теперь хватит болтать. Работать пора.

Работы действительно предстояло много. Из-за аварии в третьем блоке, корабль потерял значительную часть энергии и вынужден был постоянно корректировать курс, расходуя и без того ценное топливо. Еще необходимо было избавиться от повреждённого модуля, предварительно перетащив оттуда груз в отсеки. Провизия и кислород, единственное, что осталось целым.

Трое земных суток потребовалось на эту работу.

Перед прощанием с коллегами, Мюррей собрал всех в рубке.

- В связи с аварией в третьем модуле мы потеряли часть топлива. По расчетам Фаруша у нас есть два пути. Первый. – Мюррей поднял указательный палец. – Мы сворачиваем миссию и благополучно возвращаемся домой. На это нам хватает ресурсов. Естественно обратный путь мы будем делать пустыми. И второй, - Мюррей разжал средний палец. – Мы грузим транспортники и отправляемся домой, насколько хватит энергии. Будем надеяться, что нам навстречу отправят помощь. У нас нет времени ждать ответа с земли, так как сообщение мы получим только через двое суток. За это время орбита Xion-19 сместится и у нас уже не будет шанса забрать Салутарий. Данное решение мы должны принять самостоятельно.

Экипаж единогласно проголосовал продолжить миссию.

- Спасибо, - сказал Мюррей. – Я знал, что вы поступите именно так. А теперь, почтим минутой молчания наших коллег.

В рубке собрался весь экипаж. Шесть человек молча парили в невесомости. За стеклами широкого иллюминатора виднелась, словно подглядывала, черная планета Xion-19 с метеоритным поясом.

- Кто-то хочет сказать пару слов, прежде чем…

- Разрешите? – выступил Тэльман.

Мюррей кивнул.

- Коллеги, - стеснительно начал он. – Все мы знали цель нашей экспедиции. И оказались мы здесь не по воле случая. Нас отбирали из тысячи кандидатов. Мы лучшие в своем деле. Давайте простимся с лучшими из людей. Пыльнова, Томасон, Чжан… надеюсь, их имена не будут подвластны времени. Надеюсь, их имена будет знать каждый житель земли. Надеюсь, их смерти будут оправданы тем, что мы спасем землю. Надеюсь.

Тэльман шагнул в строй.

- Кто-нибудь еще?

- Можно я, коротко? – Спросила Лиза. – Может быть, здесь мы оказались не по воле случая, - аккуратно начала Лиза и посмотрела на Тельмана. – Но именно случай решил пробить третий модуль. На их месте мог оказаться каждый из нас. В их смерти нет ни нашей, ни чьей-либо еще вины. Но у нас есть цель. И наша цель это все жители земли. Без Салутария человечество не выживет. И мы единственный шанс на спасение. Помните об этом. Каждый день и каждую секунду помните. Спасибо.

Лиза вернулась в строй.

Мюррей обвел взглядом экипаж. Выждал некоторое время. Он не любил говорить речи, но случай обязывал.

- Несмотря на все достижения науки, - начал он. – Мы все равно не знаем, что нас ждет после смерти. Может быть пресловутый рай. Может быть кромешное ничто. В добрый путь.

Мюррей подлетел к рубке и осторожно передвинул рычаг. Стальная капсула с тремя телами на борту отсоединилась от корабля и медленно поплыла в космическом пространстве. Совсем скоро она сместится на орбиту Xion-19 и, если повезет пройти сквозь метеоритный пояс, то спустя несколько лет или даже раньше – упадет на черную скалистую почву. И останется там, среди самого дорогого по земным меркам материала – Салутария.

***

- Мюррей сегодня не в духе, - заметил Павел.

- С чего ты взял? – спросила Лиза и посмотрела на Мюррея. Ей он показался обычным. – По-моему ничего странного.

- Мало ты его знаешь. Смотри, как он пальцем по панели настукивает? Видишь? И куда бы он ни полетел, что бы ни делал, все равно его палец будто азбуку Морзе выбивает. Вот, смотри.

Мюррей в это время схватился за рацию.

- Чего вы там телитесь!? – прокричал он.

- Видишь? – продолжал Павел. – Он всегда так делает, когда нервничает.

- А давно ты его знаешь?

- Отправляйте транспортник! – скомандовал Мюррей. – На этой стороне меньше всего гравитация. Легче будет взлететь и можно взять больше груза. – Он припал ухом к наушнику. Выслушал. – Вы знаете, зачем мы здесь. И знаете, что земля ждет нашего возвращения. Мне плевать! Это приказ!

Павел дождался пока Мюррей уткнется в монитор и отложит рацию:

- До энергетического коллапса мы с ним в доставке работали. – Продолжил Павел, когда Мюррей замолчал. – По программе «Спасения», когда люди думали, что найдут энергию на ближайших планетах. А потом, как известно все это прикрыли и мы на несколько лет разбежались. И вот опять встретились, когда метеорит с куском Салутария приземлился в Сибири.

- Это я помню. – Улыбнулась Лиза. – Этот метеорит был для нас как глоток воздуха. Отчаявшееся человечество уже смирилось с тем, что скоро больше половины погибнет и тут на тебе… падает метеорит с неизвестным материалом. Странно все же получается. Как будто опять всё по воле случая произошло. Летел этот камень в космосе не одну тысячу лет и упал на землю именно тогда, когда мы в нем больше всего нуждались. Тут хочешь, не хочешь, а подумаешь о том, что кто-то заботится о нас.

- Бог?

- Бог или не бог. Не знаю. Но это чувство греет. От него как-то уютно на душе. Будто бы мы не одни. Будто бы есть что-то больше, сильнее и умнее нас. Это придает сил. И веру.

- Тишина в эфире! – раздался голос Мюррея.

- Он нас слышал? – виновато улыбнулась Лиза.

- Какая теперь разница.

- Оставить болтовню. Тельман, как там дела?

- Секунду капитан. Есть посадка! – радостно завопил он. – Посадили капитан.

- Молодцы ребята. Итак, Павел, Лиза. Помните, каждая крошка Салутария это год обеспечения энергией всей земли. У вас десять часов чтобы набить транспортники.

- Есть десять часов, - продублировал Павел.

- Следите за весом и отчитывайтесь каждые полчаса.

- Есть полчаса. – Сказала Лиза.

- Что там у нас? – Павел ткнул пальцем в монитор и вывел картинку с транспортника. – Ага… целое плато Салутария с редкими вкраплениями металлов. Ну что ж, времени отделять зерна от плевел у нас нет, значит, будем грести без разбора. Ребята, спасибо за прекрасное место. Вид превосходный.

- Наслаждайся, бульдозер! – пошутил кто-то в эфире.

- Ну, понеслась… Где там мои ручки? Вот они родненькие. - Павел схватился за манипуляторы.

Спустя пару часов, уже изрядно вымотанные, Павел и Лиза наполняли транспортники драгоценным веществом.

- Как хорошо, что этот Салутарий податливый как пластилин. Иначе нам бы самим пришлось спускаться.

- Исключено. – Отрезала Лиза. – Там ни один скафандр не выдержит такого излучения. А за пару минут ты, вряд ли много наполнишь.

- Спорим, я быстрее набью трюм. – Сказал Павел, скорее чтоб подстегнуть себя.

- Набивай, - равнодушно ответила Лиза, не отрываясь от монитора. – Все равно раньше чем через десять часов взлета не будет. Окно в метеоритном поясе не появится.

- Скучная ты…

***

- Как успехи? – спросил Мюррей.

- Больше половины, - отчитался Павел.

- Лиза?

- Идем ноздря в ноздрю.

***

- Сигнал потерян! – закричала в передатчик Лиза.

- Запасной?

- Не хватает.

- Да чтоб вас! - выругался Мюррей.

- Тельман! Джеймс! На выход. Найти и устранить поломку. Павел, как у тебя?

- Все в порядке капитан. Гружусь. – Изрядно уставший, ответил Павел.

На борту началась суета. Экипаж спешно собирался к выходу в открытый космос.

Джеймс и Тельман, как и положено техникам, все это время просидели в скафандрах, чтобы в случае поломки, не тратить драгоценное время.

- Капитан. Я догадываюсь, где сбой. – Оторвавшись от экрана, сказала Лиза.

- Надеюсь это не сам транспортник?

- Нет. Сигнал отлично доходит до передаточного спутника, а дальше теряется.

- Проклятье! Феруш, ближайшая дыра в метеоритном поясе?

- Через пятнадцать минут. Через два часа и… и самое большое окно для взлета транспортников.

- Живее!

Мюррей сам бросился к техникам и буквально вытолкнул их.

- Феруш, сколько у нас времени?

- Минут пятнадцать, не больше.

- Успеем. Должны успеть! – сказал Мюррей, отстукивая пальцем дробь по столу. – Павел, продолжай погрузку. Не останавливайся. Лиза, сколько заполнила?

- Сорок пять процентов.

- Хоть так… хоть так. Ну, где же вы? Где?

- Они вышли, - доложил Феруш. – Вывожу картинку.

На большом мониторе, в черном пространстве заблестели два силуэта. Тельман и Джеймс подлетели к метеоритному поясу.

- Феруш. – прорвался в эфир Джеймс. – Дай знать, когда нам начинать.

- Через полторы минуты. У вас есть пятнадцать минут, чтобы пройти пояс. Иначе метеориты размажут вас по всему космосу.

- Обнадежил, - сказал Джеймс.

Казалось, за полторы минуты на корабле не было ни одного вздоха. Все с замиранием сердца следили за крохотными блестящими точками на мониторах.

- Будьте аккуратны. Удачи! – сказал Мюррей.

- Спасибо капитан!

Семь минут… восемь… девять… десять…

На одиннадцатой минуте раздался короткий крик Тельмана.

- Тельман! Джеймс! – заорал в микрофон Мюррей.

- Тельмана больше нет. – Доложил Феруш.

- Джеймс?

- Он прошел.

***

- Капитан, разрешите отправиться на спутник. Я уверена, что смогу починить. Я раньше работала с подобной системой.

- А кто будет грузить? У нас больше нет манипуляторов. Как же не хватает нам рук. – Сказал Мюррей, вспоминая погибших коллег.

- Павел сможет меня подменить. Он как раз скоро закончит со своим. Капитан, я вас умоляю, разрешите. – Просила Лиза и заворожено смотрела на палец Мюррея.

- Феруш, сколько у нас до следующего окна? – сдался Мюррей.

- Чуть больше получаса.

- Готовься к выходу.

***

- Готово, капитан! – доложила Лиза. – Я же говорила, что справлюсь. – Радостно закончила она.

- Павел, грузи второй. – Мюррей оттолкнулся от стены и прилип к панели управления.

- Уже приступил, - сказал Павел, развернув мониторы.

- Феруш, сколько у нас времени?

- Чуть больше часа.

- Успеешь?

- Должен успеть, капитан. Просто обязан. – Сквозь зубы сказал Павел.

- Давай сынок. За тобой весь мир наблюдал бы, если б мог.

- Если бы у нас задержки такой не было, - попытался пошутить в эфире Феруш.

- Джеймс, Лиза… - Мюррей губами припал к микрофону. – Дожидайтесь взлета транспортников и следуйте за ними. Там будет самое большое окно в поясе. Вам надо успеть, слышите? Вы должны. Иначе…

- Иначе будет то, что случилось с Тельманом, - продолжил Джеймс. – Спасибо капитан, мы знаем.

***

Напряжение росло. С каждой минутой в рубке становилось жарче, хотя градусник показывал привычные 22 по Цельсию. Мюррей летал от монитора к иллюминатору, пытаясь то здесь, то там увидеть два транспортника и двух космонавтов летящих следом.

- Скоро капитан, скоро… - доложил Феруш. – Прошли слои атмосферы, сейчас должны будут показаться.

- Тишина в эфире гнетет! – раздраженно сказал Павел и тоже прилип к иллюминатору. В монитор смотреть не хотелось. Глаза жгло после десяти часов работы.

Мюррей полетел к панели управления.

- Капитан, вижу! – прокричал Павел, пытаясь заглянуть за угол иллюминатора.

- Давайте! Давайте! – нервничал Мюррей, отстукивая пальцем. – Феруш, доклад в реальном времени.

- Есть капитан. Транспортники входят в окно… Джеймс и Лиза готовы следовать... Есть попадания в окно! Отстыковка прошла успешно.

Павел висел у иллюминатора, наблюдая как два транспортника медленно движутся им на встречу. Блестящие и ровные, они бесшумно плыли в космическом пространстве, чуть заметно увеличиваясь в размерах.

- Капитан! – раздался в динамиках испуганный голос Лизы. – Капитан! Ранец Джеймса вышел из строя. Метеорит или мусор, пока непонятно… Беру его на буксир.

- Отставить буксир!

- Но капитан!

- У тебя не хватит энергии, и вы вместе останетесь в поясе.

- Капитан! – почти плача, кричала Лиза.

- Он прав, Лиза. – Обреченно сказал Джеймс. – Мы можем остаться тут вдвоем.

- Но ведь у нас может получиться!

- Шансы слишком малы.

Павел оттолкнулся от иллюминатора.

- Капитан, разрешите надеть ранец.

- Ты еще куда!? – выругался Мюррей.

- Капитан! – опасливо начал Феруш. – Лиза меняет курс.

- Лиза, это приказ! – плюясь в микрофон, кричал Мюррей. – У нас не хватит энергии делать еще один виток и спасать вас. Бросай Джеймса! Это приказ!

- Это человеческая жизнь! – ответила Лиза и покинула эфир.

- Лиза! Лиза! Это приказ! – продолжал кричать Мюррей понимая, что его уже не слышат. Микрофон полетел в панель управления. А спустя секунду, пластиковые щепки начали летать и кувыркаться в рубке корабля. – Феруш, продолжай доклад!

- Транспортники идут по курсу. Через пятнадцать минут будет стыковка.

- А… - не решился продолжить Мюррей.

- Пока нет информации. Если им удалось набрать предельную скорость, то они прибудут вместе с транспортниками.

***

Лиза вернулась в эфир спустя двадцать минут, когда транспортники успешно пристыковались к основному модулю.

- Капитан Мюррей, - голос ее был тревожный. – Извините, капитан. Мы не успели.

- Я же тебе говорил! Говорил! – кричал Мюррей. Он посмотрел на Феруша и выключил микрофон. – Господа. На этот счет у меня есть инструкции. Я не могу подвергать опасности всю миссию ради спасения жизней экипажа.

- Но… - начал было Павел.

- Никаких но! Две жизни в обмен на жизни миллиардов. Не надо быть математиком, чтобы ощутить разницу.

- Теоретически… - аккуратно начал Феруш. – У нас в любом случае не хватит энергии на возвращение и нам придется ждать помощь с земли. Если мы совершим еще один виток по орбите, то сможем забрать их спустя… примерно четыре часа. При условии, конечно, что ни нас, ни их не изрешетит метеоритный пояс.

- За это время может случиться что угодно!

- Может, - тихо добавил Павел. – Но шансы на нашей орбите встретить метеорит, крайне малы. Вы же сами знаете.

- Я действую по инструкции. Это единственное рациональное решение.

- Да. Рациональное.

Мюррей отвернулся.

Павел оттолкнулся от стенки и через секунду оказался возле капитана. Он обнял его.

- Конол, я понимаю, насколько сложно сейчас принимать решения. Знаю, что перед полетом нас всех снабдили инструкциями. Но на то мы и люди, чтобы совершать поступки, которых нет в инструкциях. Если бы все было рассчитано, то вместо нас полетели бы роботы. Но космос слишком огромен, чтобы знать всё. Слишком огромен. Феруш прав. У нас все равно нет достаточной энергии на обратный путь. Мы в любом случае будем ждать помощи с земли. Подумай, Конол. И помни, любое твое решение я приму как правильное. – Павел похлопал его по плечу и улетел, оставив Мюррея в одиночестве.

***

Павел стоял в отсеке перед плотно закрытым люком. Спустя секунду, механизмы щелкнут, замки разомкнутся и перед ним откроется бескрайний космос. Черная планета. Метеоритный пояс. Серый угловатый корабль. А если отвернуться и посмотреть в пустоту, то глазу не за что будет зацепиться. Да и не хочется ему ни за что цепляться, когда перед ним, бесконечная черная даль. И тихо станет, как нигде и как никогда на земле. Только собственное дыхание. Только удары пульса.

Сотню раз уже покидал отсек космического корабля, а все равно волнительно.

- Готов!? – спросил Феруш.

Павел кивнул и, вспомнив, что его не видят, тут же ответил:

- Да.

- Открываю.

Космос поглотил его.

***

Мюррей радостно встречал Павла и Джеймса. На Лизу же он бросил косой взгляд. Несколько секунд он строго смотрел на нее. Но сердце капитана не могло вечно пребывать в камне. Он улыбнулся и обнял ее.

- Капитан, - доложил Феруш. – Маршрут до земли, по крайней мере, насколько у нас хватит энергии, построен. Разрешите отправить отчет о выполненной миссии.

- Разрешаю Феруш. А вы, - обратился он к Павлу, Лизе и Джеймсу, - приводите себя в порядок и готовьте к гибернации. Обратный путь будет долог и…

- Сообщение с земли! – вклинился Феруш.

- Подожди ты с сообщениями.

Мюррей лично помог снять скафандры и разместить ранцы.

- Выпить бы чего-то! Отпраздновать! – сказал Мюррей и посмотрел на экипаж, словно у них есть то, что он ищет. – Ладно, достану свою заначку.

Экипаж переглянулся.

Мюррей слетал в каюту и вернулся с тонкой флягой.

- Феруш, давай к нам. Не больше одного глотка, - приказал капитан. – Мне ради этой фляги знаете, через что пришлось пройти. И это вам не какое-то пойло. Это настоящий ирландский односолодовый. Не больше одного глотка! Держи!

Экипаж по очереди обжег горло крепким напитком.

- За успешный путь домой! – сказал Мюррей и глотнул виски. Он некоторое время не решался глотать обжигающей жидкости и даже глаза закрыл, наслаждаясь вкусом. – А теперь за работу. Феруш, выведи мне сообщение с земли!

***

- Я вас собрал… – сбивчиво начале Мюррей. Лиза с Павлом тут же заметили, как дрожит его палец. – У нас дома в очередной раз сменилось мировое кризисное правительство. И у меня… У меня для вас плохие новости. За время нашего полета химики синтезировали какой-то альтернативный вид энергии, и нашу миссию решено было свернуть. Я еще сам не до конца понимаю, что там происходит. Надо будет дождаться дополнительных разъяснений с земли, но пока что…

- То есть, они не вышлют за нами помощь? – перебила Лиза.

- Нет. – Ответил Мюррей. – На земле посчитали, что это нерациональное использование энергии.

- Но ведь у нас на борту…

- Они уже в этом не нуждаются.

- И что нам делать? – спросил Феруш.

- Я… я не знаю. В сообщении говорится, что этот вид топлива невозможно использовать для космических полетов, но он отлично подходит для использования в земных условиях. Я не знаю, что это такое. Может они нам врут.

- Они ведь могут снарядить новую миссию. За нами! - сказал Павел. – У них хватит энергии.

- И снарядить могут. И энергии хватит. – Поддержал Мюррей. - Это решение не одного правительства, но и воля всего населения земли. По крайней мере, так говорится в сообщении.

***

Капсула закрылась, отрезав звуки корабля. Павел закрыл глаза. Совсем скоро он, как и вся команда, погрузится в гибернацию. Вышлют им помощь при очередной смене кризисного правительства или же они бесконечно долго будут блуждать по космическому пространству – неизвестно.

Мыслей в этот момент было много. Но одна из них забивала все остальные:

«Как проснешься, не шевелись. Не шевелись. Не шевелись. Не шеве… не…»

Игорь вернулся после обеда. Нарочно не спешил, потому как не хотелось домой. Однако никакого другого места у него не было. Странная мысль посетила – хоть бы в маршрут какой пойти. Хоть легальный, хоть нелегальный. Лишь бы не домой.

Он давно перестал чувствовать домашний уют. И не было больше трепета по возвращению. Не ждал этого часа. Наоборот… каждый раз возвращался с тяжелым сердцем. Будто тянут.

Уже на подъезде Игорь позвонил Илье:

- Я вас приветствую, - радостным голосом сказал Илья.

- И я. Вопрос. Маршрут там никакой не наклевывается?

- Ого… чего это ты?

- Деньги нужны. Решили с женой технику обновить. Так что вот так.

- Вот это я понимаю правильный подход. Рациональный. Вообще я даже не спрашивал, но раз такое дело. Чего бы другу не помочь. Я тебе позже наберу. Спать не будешь?

- Дождусь.

- И это правильно.

Игорь вошел домой:

- А где малые? – спросил он.

- В школе вообще-то, - бросила Света. – Это ведь твои дети.

- Да.

- А ты даже не знаешь, что они в школе.

- Я… эм… просто отлучился рано. Да и дни все спутались с этой работой.

- Куда ездил?

- Было одно важное дельце. Теперь его нет. Я все решил.

- А со мной не хочешь поделиться этим делом. – Света отложила овощи в сторону, однако нож держала, когда повернулась к мужу.

- Не такое оно и важное, если по-честному, - начала юлить Игорь.

- Ты можешь мне и неважное рассказать. Я ведь твоя жена.

- К старушке одной ездил, - сознался Игорь. – Деревню знаешь такую Нижние Боровки.

- Не слышала.

- Про нее мало кто слышал. Она почти умерла. По сути, там три жителя осталось. Так что, можно считать, что уже умерла.

- И какой черт тебя туда понес?

- Совесть.

- Совесть? – Света явно не ожидала такого ответа. Она отложила нож, придвинулась к Игорю и незаметно принюхалась – не пил ли. За столько лет она легко могла по одному слову определить, выпил ли муж, но в этот момент засомневалась. Не унюхав спиртного, Света отошла к столу, зачем-то выдерживая дистанцию. – Чья совесть? Какая совесть? Ты о чем?

Игорь подошел к жене, присел на стул и как куклу, усадил ее на колени:

- Моя совесть заставила туда поехать. Света, ты меня знаешь. Мы тысячу лет женаты и прошли через многое. Но теперь у меня к тебе есть вопрос. Позаботишься ли ты об одном человеке? Не спрашивай имя этого человека и кто он. Просто скажи, позаботишься или нет. Мне надо знать. Очень надо. Ты знаешь, как я тебя люблю. – Игорь обнял ее. – Знаешь что я без тебя, без вас жизни своей не вижу. Да, я не всегда говорю тебе это и надо бы мне почаще такое говорить. Но ты же знаешь? Ты ведь знаешь это? – Игорь зажмурился.

Слезы появились и на лице Светы. Она погладила жесткую щеку Игоря, поцеловала его:

- Что с тобой случилось? Скажи мне.

- Извини. Пока что не могу в этом признаться. Но ты скоро все узнаешь. Прошу тебя понять меня правильно. Прошу принять мое решение. Осуждай, злись, но прими. Пожалуйста.

- Игорь, я не понимаю тебя.

- Придет время, и ты все поймешь.

- Игорь…

Зазвонил телефон.

Игорь полез в карман. На дисплее высветилось имя: «Илья».

- Света, ты позаботишься?

- Опять он звонит? – голос ее стал серьезным.

- Это в последний раз. Позаботишься?

- Ответь ему.

- Нет. Вначале ответь ты. Позаботишься?

- Да, позабочусь. А теперь возьми трубку. – Света спрыгнула с колен.

- Ало.

- Мне уж померещилось, что ты передумал.

- Нет, не передумал. Есть чего?

- Для тебя, что угодно найду. Сегодня в ночь выезжаем. Только предупреждаю сразу, заказ крайне важен и он нелегальный. Но тебя, видимо, это уже не смущает.

- Правильно думаешь. Во сколько?

- После девяти подтягивайся, когда с офиса все уйдут. Ехать придется долго. Но оно того стоит.

- Хорошо. Я буду.

Игорь засунул телефон в карман.

- Ты снова уезжаешь?

- Это в последний раз.

- Больно много у тебя последних разов.

- Этот точно последний.

- Детей хоть дождешься?

- Обязательно.

Остаток дня Игорь провел в постели. Он пытался уснуть перед рейсом, понимая, что силы, даже в его огромном теле, не бесконечны. Назойливые мысли прогнали сон и спокойствие. Позже, он услышал, как пришли дети. Не в силах больше лежать, вышел.

Потрепал малых по головам и позвал их на улицу. Он много чего хотел сказать, но слова застревали в горле. И вместо длинного монолога, который он так долго планировал, сказал лишь:

- Верьте своему папке и знайте, что я вас люблю. Больше жизни своей люблю. Главное верьте мне и маме. А остальным верить необязательно.

- Даже Наталье Петровне? – вставил Лешка.

- Ей ты можешь верить в школе. Главное не верь, что другие говорят о твоем отце. Хочешь правды, спроси у меня или у матери. Ты понял?

- Ага. – Ответил сын.

- Я сегодня в рейс пойду, будьте вечером дома.

- Опять, - промямлил Петька и подвернул губу, сдерживая слезы.

- Да, опять. Правда это долгий будет рейс. Но ты дождешься меня? Дождешься?

- Дождущь.

- Не плач. Не надо плакать, - а сам едва сдерживался. – Лучше идите, я вас обниму.

Игорь присел и сыновья прильнули к его могучим плечам. Обняв их, он не выдержал и прослезился. Поцеловал сначала одного в макушку, затем другого. И так сильно вдохнул запах их волос, что голова закружилась.

- А теперь бегите к мамке. Мне надо побыть одному.

Он легко развернул их и подтолкнул, чтоб они не оборачивались и не видели слез.

***

Илья стоял у ворот, в тени. Он с кем-то бурно общался по телефону и так же рьяно курил. Дым выходил вместе с паром. Ночью обещали заморозки.

Когда Илья заметил Игоря, то выключил телефон и выбросил окурок.

- Готов стричь денежку, бизнесмен ты мой?

- Готов.

- Так, я сейчас в офис загляну. Там Артемка меня поджидает, а ты дуй в бокс и выгоняй нашу ласточку. Да не боись ты. Все схвачено. Я обо всем договорился.

Игорь послушно пошел в гараж, выгнал грузовик, отъехал подальше от базы, чтоб не привлекать внимание и там заглушил. Выпрыгнув из кабины по привычке начал осматривать машину.

Проверил датчики. Посмотрел запаску и набор основных ключей. Хотел подлезть под грузовик, но тут уже и Илья появился, сдернул его.

- Она только с обслуживания. Хватит копаться. Нам всю ночь пилить.

- Ага, знаю я наших техников. Воздух два месяца травил, пока я сам не починил.

- Давай-давай… - подгонял Илья.

Тронулись.

- Чего покупать собрались? – развалившись на подушке, спросил Илья.

- Технику обновить надо. Машинке стиральной скоро каюк придет. Малые пристали со своим ноутбуком, будто им компьютера не хватает. Да и так, по мелочи.

- Да-а… - понимающе протянул Илья. – Семья всегда денег требует. Я вот один живу, а мне все равно не хватает. Честно сказать, я понятия не имею, как все выживаете на эти копейки.

- Света работает.

- Ой, да сколько она там на почте имеет. Думаю, без этих наших шабашей, загнулся бы ты вовсе.

- Другие же как-то живут

- Вы-жи-ва-ют. Разве это можно назвать жизнью, когда заходишь в магазин и пялишься на самое дешевое. Нет, это не жизнь. По крайней мере, не для меня.

- Видимо и не для меня.

- Вот! Вот! – вспыхнул Илья. – Слышу нотки разума. Наконец-то ты правильно заговорил. А то все честность, совесть, правильность. На твоей честности далеко не уедешь. Надо выгоду искать. Во всем выгоду. Я тебе уже говорил, но повторюсь, что выгода это главный стимул для нас для всех. Если тебе хорошо, продолжай так делать и плюй на остальных. Думаю, ты и сам уже это понял.

- Не до конца.

- Ну, потихонечку, помаленечку и ты к этому придешь. Дай лишь время. А если что, спроси у меня совет. В этих делах я мастер. Помогу тебе. Кстати, давай сделаем так. Сегодня ты будешь договариваться со всеми.

- Я?

- Ага. Надо же когда-то учиться. Будешь моим стажером в делах договорных и обманных, - улыбнулся Илья собственной шутке. – Под моим началом ты далеко пойдешь. Не пройдет и полгода, как ты сам сможешь и авансы возвращать и с людьми ладить.

- Мне кажется, я не заточен под это.

- Ничего страшного. Заточу. Ты же помнишь, что должен слушаться меня. Не только из-за моего большого опыта в этих делах, но и потому…

- Потому что ты знаешь то, что не должны знать другие.

- Все верно. Видишь. На глазах учишься. Оказывается с тобой интересно разговаривать. А то все молчишь да молчишь. Давай поговорим и отточим твои навыки коммуникабельности…

После этой фразы Илья надолго загнул лекцию про правильность и ценность разговора, опровергая знаменитую цитату Энгельса, что труд сделал из обезьян человека. Илья утверждал, что обезьяна смогла превратиться в человека, только благодаря общению и коммуникации. Смогла эволюционировать только из-за умения общаться, налаживать контакты и вести социальный образ жизни. В этой лекции Илья пестрил научными терминами и довольно сильно жестикулировал.

Однако Игорю он так и не дал слово, чтобы послушать его навыки «коммуникабельности».

После долгого и утомительного рассказа Илья развалился на подушке и уснул.

Игорь только хмыкнул глядя на своего учителя, покачал головой и продолжил путь.

Черное небо, проколотое звездами было высоким и чистым. Так и хотелось заглянуть туда. Остановиться, задрать голову и утонуть в этой бездне. Желтый свет стелился на сверкающий асфальт и цеплял блестящую от инея траву на обочине. Тихая ночь будет. Спокойная.

Игорь был рад тому, что Илья уморился и спит. Так спокойнее. Крути себе руль. Веди машину и никаких лишних шумов.

Ближе к утру, когда рассвет только засеребрил на горизонте, Игорь подозрительно посмотрел на Илью. Он глубоко вздохнул, выждал несколько секунд и громко сказал:

- Вставай! Подъем! У нас проблема.

- Чего? Что случилось? – встрепенулся Илья, оглядываясь по сторонам и протирая глаза.

- Походу воздушка лопнула! Тормоза отказали! Видишь! – Игорь несколько раз упер ногу. – Видишь! Говорил тебе, надо было проверить нормально. Техникам нашим по шее надаю.

- Чего делать? Надо остановиться. Мы сможем? Сможем?

- Да! – уверенно ответил Игорь. Движения его были резкими и короткими. Он крутил руль из стороны в сторону, плавно раскачивая грузовик. – Хорошо хоть на дороге нет никого. Так, я сейчас немного повиляю, а ты держись. Так быстрее остановимся. Фух, хорошо хоть горка впереди.

Игорь сбросил кепку и начал вилять по дороге. КАМАЗ резво поднимался в горку, но чем дальше, тем медленнее.

- Когда заберемся на вершину и будем уже катиться, выпрыгни и засунь под колесо башмак.

- Сдурел что ли!?

- Да не свой башмак, дубина. Сзади прицеплен. Желтый такой. Нам главное дальше не скатиться. Или кувалду сунь. Или пень. Что-нибудь. Готов?

- Нет!

- Давай.

Грузовик взобрался на вершину и едва-едва катился по накатанной. Если не остановить сейчас, то впереди их ждет долгая карусель из длинного спуска.

- Прыгай, пока не начали скатываться!

Илья открыл дверь. Испуганно взглянул на Игоря и выпрыгнул.

- Давай! Сзади! Желтый! – орал Игорь в открытое окно.

КАМАЗ катился не быстрее пешехода. Игорь слышал, как Илья пытается стянуть башмак и ничего у него не выходит. Тогда он сам выпрыгнул из-за руля, прихватив с собой кувалду. Сунул под колесо. Грузовик легко перепрыгнул. Игорь вытащил и снова подсунул. Опять перепрыгнул.

С пятой попытки удалось остановить.

Мокрый, тяжело дыша, он смахнул пот со лба и пошел на подмогу к Илье.

- Всё, можешь не рыпаться. Стоит наша ласточка. Но башмаки все равно лучше подложить.

- Чего делать будем?

- Я так понимаю, вызывать нам никого нельзя?

- Верно мыслишь.

- Тогда сами попробуем. Правда, это надолго.

- Нам до вечера надо успеть вернуться, иначе все, труба нашей шарашке. Заметут.

- Управимся. Правда помощь твоя понадобится. Надо будет сейчас прокол найти. Потом прокачать. Заглуши пока что. А я башмаки расставлю.

Илья побежал в кабину.

Игорь подставил под колеса башмаки. Подбил их ногой, чтоб не убежали. Затем достал ящик с инструментами.

- Приберись в кабине, сейчас задирать ее будем.

- Все так серьезно?

- Честно говоря, да. Давай-давай, надо быстро управиться. Время не ждет.

Пока Илья прибирался, Игорь разложил инструменты на асфальте, выставил аварийный знак на дороге.

- Отойди.

Игорь засучил рукава, подлез за кабину.

- Давай вместе. С той стороны обойди! Вот они наши механики. Ни воздушку не починили, ни кабину. Давай. – Они напряглись, и КАМАЗ склонил морду к асфальту. – Иди ко мне, сейчас подавать инструмент будешь.

Илья оббежал и стал рядом как оруженосец, готовый подавать все что попросят.

Игорь залез под кабину и долго ковырялся с одним ключом в руках.

- На двадцать семь.

Нервно перебирая одинаковые ключи, Илья нашел нужный и протянул.

- Возьми такой же и обойди с той стороны. Придержать надо будет. Вот эту гайку видишь? Вцепись в нее и держи насколько можешь. Понял?

- Ага.

Илья двумя руками схватился за ключ.

Игорь выпрыгнул, подлез под машину и долго там стучал.

- Не двигается? – прокричал он.

- Нет. Как мертвая стоит.

- Тварь! – выругался Игорь и выполз.

Солнце начало подглядывать из-за горизонта, освещая сломанную машину. Внизу, было еще темно. Они стояли на пригорке, залитые холодным светом.

- Так. Давай с моей стороны теперь. С тем же ключом. Сейчас по-другому попробуем.

Илья занял место Игоря.

- Тот болт видишь. Его надо открутить. Должно зашипеть. Это нормально. Немного открутишь и подожди чутка. Потом еще немного. Понял?

- Ага. – Илья полез, а спустя минуту промычал, - я не достаю.

- Надо достать. Надо.

- Сейчас!

Илья с головой погрузился в нутро КАМАЗА. Одни ноги торчали.

Игорь стал рядом. Он оглянулся по сторонам – дорога пуста. Вздохнул и одним быстрым движением опустил кабину.

КАМАЗ задрал морду и только едва слышное:

- Гхр… - прозвучало из-под кабины.

- Вот и всё, - только и сказал Игорь.

Он достал из кабины белую кепку, надел. Затем подстелил старый бушлат перед грузовиком, сел и посмотрел вдаль.

А вдали, восходило солнце. Его длинные желтые лучи блестели в утреннем инее. И как же красиво было смотреть на дорогу, что уходила прямиком вдаль…

Как же легко дышалось морозным воздухом. И как же красиво пестрели желтые кляксы берез на хвойном ковре зелени. Давно он не испытывал это чувство. Давно его душа не была так счастлива, наблюдая за всем этим многообразием красок.

Легко стало на душе. Свободно. И плечи выпрямились.

- Это правильное решение, - сам себе говорил Игорь. – Рациональное. Вот, полюбуюсь всей этой красотой. Природой полюбуюсь и пойду, куда меня совесть кличет.

А солнце жгло, съедая кристаллы инея. А вместе с инеем таяла и ноша Игоря.

Конец

P.S.

Спасибо, что читали, комментировали, переживали, сопереживали и ненавидели.

Оставьте, пожалуйста, в комментариях ваши впечатления (желательно в нескольких предложениях, не меньше) что понравилось! что не понравилось!

Не скупитесь на слова. Я вон, целых восемь глав написал :)