GetJinxed

Я тут искал работу. Ходил по разным собеседованиям, соблюдал формальности, надевал белую рубашку, чтобы выглядеть учтиво, но сверху натягивал свитер, чтобы не показаться подхалимом. Работу искал в сфере копирайтинга, поэтому бывал на интервью в самых различных компаниях — ведь сегодня все хотят выглядеть хорошо хотя бы на словах. Были и энергетики, и сталелитейщики, и брэндинговые агентства, и туристические фирмы, но больше всего мне запомнилось собеседование в компании «Голытьба МСР».

«Голытьба МСР» — это сеть одежных магазинов, торгующих стоком из Европы. Сами магазины, естественно, называются иначе, но по документам компания числится именно под таким названием с подачи юморного гендиректора Степана. Впрочем, главный офис фирмы сразу же дал понять, по какую именно сторону прилавка находится в данном случае голытьба. Собеседование проходило в бывшем доходном доме на берегу Фонтанки, переквалифицировавшемся со временем в еще более доходный дом — бизнес-центр. «Голытьба МСР» сегодня занимает весь его четвертый этаж, отделанный позолотой, мрамором и лепниной еще интенсивнее, чем первые три. Примечательно, что подобно Эрмитажу, этот бизнес-центр оснащен несколькими породистыми котами, презрительно измеряющими взглядами всех прибывших на собеседование.

В приемной компании милая секретарь Алена в юбке с поясом до груди встретила меня со всеми подобающими почестями, предложила чай, кофе и заполнение вороха анкет и тестов на профпригодность.

В анкете как всегда пришлось отвечать на ряд странных вопросов:

"Как Вы узнали о нашей вакансии?"

Видел вещий сон, русалка выкладывала имя вашей компании телами буревестников на скалах.

"Почему Вы хотите работать именно у нас?"

Потому что зарплаты, которую вы предлагаете, хватит, чтобы выкупить часы вместе с ломбардом.

"Какую задачу Вы бы отказались выполнять?"

Я готов воровать и убивать, если это необходимо, я готов похитить младенца из колыбели или спровоцировать государственный переворот в небольшой стране, но умоляю, не заставляйте меня что-либо продавать.

"По каким качествам, прежде всего, Вы оцениваете ваших коллег?"

Пол, юбка с высоким поясом, способность понять шутку про электрика-буддиста.

"Как Вы справляетесь со стрессовыми ситуациями?"

Говорю, что мы оставим этого ребенка, а следующим утром переезжаю в другой город.

"Что, по Вашему мнению, отличает Вас от других кандидатов?"

Доказано, что моя ДНК не имеет аналогов в мире и уж точно не повторяется в клетках других кандидатов.

Возможно, вам кажется, что я слишком резко отвечаю на вопросы в анкете. Возможно, вы даже предположите, что именно поэтому я так долго ищу работу. Возможно, будете правы. Но важно другое — отвечая на вопросы подобным образом, я сам анкетирую своего потенциального работодателя. Долго ли я выдержу на творческой должности, если у моего начальника будет отсутствовать абстрактное чувство юмора? Недолго. Поэтому лучше такие вещи выяснять первым делом.

С профтестами все еще проще: там не нужно никакой смекалки, достаточно отвечать на близкие по смыслу вопросы совершенно противоречиво. Неважно, какие абсурдные профессиональные и психологические качества тесты выявят таким образом — важно то, что это тестирование не сможет влезть вам в душу, а значит не лишит парочки козырей в рукаве. Пусть аудиторы поломают голову, если им так хочется, но им не просветить мое сознание рентгеном странных цикличных вопросов.

Секретарь Алена куда-то унеслась с результатами моих стараний, а через несколько минут вернулась и пригласила в переговорную. Там меня поджидало начальство «Голытьбы МСР»: Степан, сразу напомнивший типажом Дэнни Де Вито, и Бронислава, чей один лишь взгляд обдал меня таким холодом, что мне показалось, будто я стою в карауле в Чите январской ночью, а собеседование — это всего лишь мой сон на посту. Очнувшись от видения, я с ужасом заметил, что мои профтесты, анкета и, надо полагать, карьера в «Голытьбе МСР», находились в длинных тонких белых пальцах Брониславы.

Поздоровавшись, представившись друг другу и соблюдя все необходимые «очень приятно», мы сели во вращающиеся кресла и приступили к собеседованию. Первые три минуты Степан, добро улыбаясь, задавал мне общие вопросы, а я честно на них отвечал, косясь на Брониславу, изучавшую мою анкету. По мере прочтения ее худое лицо приобретало все более отсутствующее выражение. Наконец она не выдержала и, перебив Степана, произнесла:

— Сергей. У меня есть несколько вопросов по вашей анкете.
— Я здесь, чтобы ответить на них.

В общем-то я уже понял, что работа в «Голытьбе МСР» мне не светит, но если уж надел свитер на рубашку, то нужно играть до конца. Бронислава очень серьезно сказала:

— На вопрос «Откуда Вы узнали о нашей вакансии» вы ответили: «Видел вещий сон, русалка выкладывала имя вашей компании телами буревестников на скалах»

Степан оживился и хотел было засмеяться, но не успел, поскольку Бронислава продолжила:

— Вы действительно верите в вещие сны?
— Разумеется, — оскорбился я. — Русалка, выкладывающая морскими птицами «Голытьба МСР», не может быть просто совпадением. Проснувшись, я немедленно загуглил эти слова, и сразу же обнаружил вашу вакансию. Кстати, согласно соннику майя, буревестник снится к собеседованию.

Степан что-то соизмерил в уме и с улыбкой посмотрел на Брониславу. Та холоднее прежнего сказала:

— Хорошо, Сергей. Далее… насколько я поняла, ваши часы сейчас в ломбарде. У вас финансовые проблемы?

И тут я начал понимать, что она не издевается. Черт возьми, она действительно приняла за чистую монету всю ересь, что я нес в анкете, стараясь казаться оригинальным, и теперь, согласно своим стальным принципам, задавала дополнительные вопросы по каждому пункту. Степан посмеивался над репликами Брониславы, но она, очевидно, привыкла, что он смеется всегда. Я радуюсь за людей вроде Степана. Хотел бы я постоянно быть таким же беззаботным.

— Тут дело в другом, — напуская серьезность, сказал я. — Мои часы оказались в ломбарде по ошибке. Мой сосед по квартире принял их за свои в тот самый день, когда мы разъезжались. К счастью, позже в тот же день он понял, что совершил оплошность, и бросил мне в почтовый ящик квитанцию из ломбарда, чтобы я мог их выкупить.

Степан засмеялся сильнее прежнего, а Бронислава бровью немного приподняла свое каштановое каре.

— Но… вы уверены, что сможете выкупить их вместе с ломбардом, если мы примем вас на работу? Ведь не факт, что этот ломбард продается и вообще…
— Ну бросьте, Бронислава, это уже не наше дело, — сказал Степан, подмигнув мне.

Ему явно не терпелось узнать, что будет дальше. Оставалось надеяться, что решение о приеме на работу будет в большей степени зависеть от него. Я даже начал думать, что у меня появился шанс. Бронислава поправила очки и продолжила:

— Далее, Сергей, вы написали: «Я готов воровать и убивать, если это необходимо, я готов похитить младенца из колыбели или спровоцировать государственный переворот в небольшой стране, но умоляю, не заставляйте меня продавать что-либо»

Степан потерял способность говорить от смеха. Бронислава сурово посмотрела на него, но промолчала и снова вопросительно выстрелила глазами в меня. Запахло хвоей, опять подступала Сибирь. Я понял, что с этим ответом и впрямь переборщил, но делать было нечего.

— Послушайте, — решительно сказал я. — Все мы не без греха и…

Я почувствовал, как мои ногти покрываются инеем. Степану едва удавалось дышать между приступами хохота.

— …Я не это хотел сказать. Я имею в виду, что я могу убить словом. Могу украсть словом или сделать чего похуже — все что угодно. Я, как это ни грустно произносить, копирайтер, слова — это моя профессия. Я должен уметь делать ими все, что угодно, вы понимаете, о чем я говорю?
— Нет, Сергей, боюсь, что я не совсем вас понимаю, — прошипела Бронислава. — Объяснитесь.
— Хорошо, — сказал я, напрягая воображение. — Приведу конкретный пример. Однажды я писал контент для сайта компании, которая устраивает вертолетные экскурсии. На главную страницу я поместил статью под названием «С нами вы улетите».

Степан немного успокоился, ослабил галстук и, посмеиваясь, налил себе нарзану.

— Хорошо, — недоверчиво сказала Бронислава. — Что дальше?
— Дальше конверсия клиентов компании за месяц увеличилась на 216%. Эти люди улетели, Бронислава, и во многом благодаря мне. Это я отправил их в полет словом. Поэтому если вы хотите, чтобы голытьба наконец была одета, вам не нужно акцентировать внимание на таких мелочах как убийство или киднеппинг. Вам нужен человек, который умеет обращаться со словом, как ниндзя с револьвером. Ваши клиенты улетят без вертолета, когда почитают мои тексты. Они будут драться на кошельках за ваши джинсовые комбинезоны. Они будут проникать в магазины вентиляционными шахтами после закрытия, чтобы получить чертов пуловер. Они сдерут последние корпоративные рубашки с продавцов, когда кончится товар на складах…

Я понял, что меня понесло слишком сильно, поскольку теперь у Степана и Брониславы были уже одинаковые лица. Понял, но остановиться уже не мог. Плохо помню, что нес дальше, помню только, что когда закончил, Степан залпом ликвидировал стакан нарзана и выдохнул:

— Мы вам перезвоним.

А Бронислава ничего не сказала, просто покосилась одним глазом на дверь, не спуская второй с меня. Я вышел в приемную, обнял секретаря Алену на прощание и покинул здание. На набережной Фонтанки по голень в грязном снегу фотографировались жених и невеста. В небе таял след самолета, проводя недвусмысленную параллель с моими надеждами на работу в «Голытьбе МСР».

— Что ж, — подумал я. — Хорошо, что до шутки про электрика-буддиста не дошли.

Вот посмотрел я «Левиафана» Звягинцева (осторожно, спойлер). Было довольно поздно, и я вскоре лег спать. Утром выхожу из квартиры и вижу: на лестничной клетке моя соседка курит в великой задумчивости. Я даже «здравствуйте» не успел сказать, а она мне:

— Знаешь, Сережа, какой вопрос я бы задала господину Звягинцеву?
— Нет, — говорю, — Галина Олеговна. Не знаю.

Она молча смотрит в окно на мусорные баки. Я думаю, что разговор окончен, и уже прохожу мимо, но тут соседка резко поворачивается ко мне и с жаром выпаливает:

— А такой! За что ты, господин Звягинцев, так Россию не любишь? Или не родина она тебе, как и исполнителю заглавной роли, теперь уже канадскому гражданину Серебрякову? Как же ты родную свою мать в голом неприглядном виде на показ, на посмеяние?! А запад ликует, номинирует — вот успех-то!

Я, признаться, немного опешил. Но улыбаюсь.

— Интересный вопрос, — говорю. — Даже не представляю, что Звягинцев бы вам ответил.
— То-то же, — снисходительно ухмыляется соседка.
— Хорошего дня, — говорю. — Пойду.

Думаю, что за ерунда. Выхожу из подъезда. Через дорогу вижу (как и каждый день) огромный собор с золотыми крестами на черных куполах. На его ограде рассажены двуглавые орлы. А возле подъезда у нас дворник снег чистит.

— Доброе утро, — говорю, — дядя Коля!

Он своей лопатой везет прямо на меня целый сугроб и рычит:

— Добрей видали! Я тут вчера решил посмотреть фильм, который, судя по сообщениям российских СМИ, получает какие-то европейские награды и даже претендует — подумать страшно — на «Оскар»! Захотелось, видишь, порадоваться за наше российское кино!

Я едва успеваю отскочить в сторону, но улыбаюсь. Всегда улыбаюсь, когда дядя Коля так мудро говорит.

— Ну дядя Коля! — говорю. — Вы чего? Я же не против совершенно.

Дядя Коля сбрасывает снег на газон и говорит мне с глубоким пониманием вопроса:

— Режиссер повествует об ущербной вымирающей глубинке с живущими там дегенератами! Дегенераты — абсолютно все герои всех слоев общества, постоянно употребляющие водку неограниченно…
— Да уж, — говорю. — Где же это видано?
— Даже нет, — осеняет дядю Колю. — Они ее не пьют! Они ее жрут! Без закуски, чисто по-русски! А от мэра этой несчастной местности разит трупами — судя по его фактуре. Но он верующий, да. Ходит… нет, не в церковь… к священнику! Исповедуется, делает пожертвования и, наверное, кается. За это ему поп отпускает грехи и повторяет золотые слова: «Вся власть от Бога». А тем самым он, Сережа, что?
— Что, дядя Коля?
— Что, что?.. — кривляет меня дворник. — Тем самым он очищает эту самую власть — аморальную и преступную! Ясно тебе?
— Ясно, — говорю. — А почему вы мне это рассказываете?

Все еще улыбаюсь. Дядя Коля шикает на меня, оглядывается по сторонам, прислоняет лопату к стене и подходит ближе, заговорщицки шепча перегаром:

— В конце фильма мэр (ну помнишь, который зло, но вся власть от Бога?) побеждает алкоголиков — стало быть, атеистов! Счастливого конца нет! Да этот шедевр, наверное, снят по заказу западного либерального фонда, а режиссер, наверное — Иуда!..
— Подождите, — говорю я серьезно. — Иуда Искариот?
— *уяриот! — обиженно восклицает дядя Коля. — Ты дослушай сперва, а потом уже будешь перебивать.
— Как скажете.

Дядя Коля, найдя потерянную мысль, продолжает:

— Вывод напрашивается следующий: православие — самая небожеская разновидность христианства и самая лживая. Ничего странного нет в том, что эту бесовщину тянут на «Оскар»! А потом русские либералы будут режиссера поздравлять, и мы будем гордится подъемом русской культуры!
— Дядя Коля, — говорю я. — Я не очень образованный и так ничего и не понял. Вам фильм-то Иудин понравился или нет?
— Да Господь с тобой! — округляет глаза дядя Коля. — Он еще спрашивает!

Дядя Коля вроде бы собирается плюнуть мне под ноги, но вовремя вспоминает, что он дворник, и возвращается к работе. Иду дальше. Заглянул в аптеку купить сироп от кашля. Говорю в маленькое-маленькое окошко:

— Будьте добры, «Лазолван».
— Смотрела, как же, — авторитетно усмехается аптекарша. — Чернуха, возведенная в степень. Бред больного человека. И это везут на кинофестивали! Хотя оно и понятно: там ведь любят, когда про русских такое снимают… Одни маты, пьянство и безысходность!

Вот тут-то я улыбаться перестал.

— Простите, — говорю, наклонившись ближе к окошку. — Вы меня точно верно поняли?
— Вот именно! — всплескивает руками она. — Никакой он не верноподданный! Обидно, что государство потратило деньги на обучение сего режиссерского «таланта»! Если увидите фамилию «Звягинцев» — бегите из кинотеатра!

Бегу прочь из аптеки. Пробегая по мосту над Фонтанкой, гляжу вниз. Утки вмерзли в лед. Перехожу на шаг.

Может быть, в метро удастся скрыться от этого безумия. Только вот у меня за плечом сумка, а на лице — борода. А с сумкой и бородой в метро ты обречен пройти сквозь магнитную рамку, ибо представления об опасности идентичны абсолютно у всех сотрудников метрополитена на всех его станциях. Вот и в этот раз большой сутулый мрачный человек в свитере с погонами указывает мне в сторону рамки. Прохожу через нее. Взрывчатки не обнаружено. Но он снова преграждает мне дорогу к турникету и суровым басом сквозь моржовые усы молвит:

— С первых же минут, после этой активно-рекламной вирусной шумихи вокруг этого шедевра в кавычках, я бы даже сказал, в кавычищах, я разочарован на миллион процентов.
— Мне жаль, — говорю. — Можно я пойду?
— Что? — удивляется он. — Нет! Ну-ка пройдите еще раз через рамку!

Я иду через рамку в обратную сторону. А он меня там уже поджидает со словами:

— Сидишь, значит, и все долгие два с половиной часа ждёшь окончания бесконечного мата, пьянки и траха. Ждешь появления какого-то смысла… Так вот, смысла не ждите! Его там не будет!
— Ясно, — говорю. — Это все?

Тут сотрудник метро вдруг сдержанно улыбается:

— Единственное, что не вызвало отвращения — причёска на лобке главной героини…

Я понимающе киваю, а сам ищу путь отхода. Он снова мрачнеет и говорит:

— Моя оценка: фильм — шлак с разворованным бюджетом! Жаль потерянного времени!
— Мне тоже, — говорю.

Усач погружается в свои думы. Пользуясь случаем, бочком проскальзываю мимо него.

Иду через турникет, становлюсь на эскалатор. Ступенькой ниже — молодая женщина с дочкой-школьницей. И вот, пока мама залипает в смартфон, чадо поворачивается ко мне и очень внимательно смотрит снизу вверх, но так, как будто бы сверху вниз.

— Это вы называете высоким искусством? — неожиданно порицающе изрекает она.
— Да ё… — едва сдерживаюсь я. — Ничего я ничем не называю. Просто еду в метро.

Девочка непоколебима. Она хочет светить мне в лицо настольной лампой.

— За это вы даете премии?
— Дитя мое, какие премии? Я даже нищим редко подаю.

Она не унимается.

— Это вы считаете основной заслугой хваленой западной демократии? Бред! — вскрикивает она так, что оборачиваются все вокруг, кроме ее мамы.
— Тише, милая, — говорю я. — Пусть бред, пусть. Ты только не кричи и не переживай.

Но в школьницу будто Сатана вселился. Она вопит, схватив меня за пуговицу пальто:

— Бред! Бред! Бред, направленный на очернение российского общества! А вы говорите, свобода слова! Цензуру надо вводить, чтобы таким бредом не портить мозг нормального человека! Если так дальше пойдет, то наши киношники скоро будут снимать продолжение «Тупой и еще тупее»!

Я вырываюсь и бегу по эскалатору вниз. Смотрительница из будки тут же обращается ко мне со всех сторон через динамики:

— Молодой человек! Не бегите по эскалатору! Я не люблю, когда мне рассказывают про вкус лангусты и показывают то, что я сама могу, если захочу, увидеть! Трепещущую травинку в расщелине северного базальта три минуты! Звягинцев навязывает мне, что я должна ощутить, а у меня нет силы перемотать в кинозале Канн. Слава Богу, на компьютере есть, чем и грешила. Он останавливается — вот что вызывает мое раздражение. Как если бы тот, с кем мы слились в сладострастных объятиях, замер бы на секунду и сказал: «А оцени это. Прекрасно, да?» Я бы оценила, но не по его инициативе, а когда самой захочется! Это мое право клиента, потребляющего кино-продукт…

Я бегу вниз уже через три ступеньки. Теперь моя очередь кричать:

— Бред! Бред! Бред!..

В самом низу эскалатора меня ожидают двое полицейских. Козыряют, отводят в сторонку. Документы, говорят, предъявите. И пока старший сержант тоскливо вглядывается в мой паспорт, младший говорит:

— Порядок, значит, нарушаем?
— Знаете, — говорю я, — бывают такие дни, когда все на свете против тебя. Знаете, как это раздражает?

Младший сержант переглядывается с бессловесным старшим.

— Раздражает, значит? — говорит он. — Меня вот тоже много чего раздражает, но я же по эскалатору не бегаю. Раздражает, например, абсолютная невыводимость линий в «Левиафане». Отсутствие в нем школьно-мастеровитого проброса в прошлое раздражает. Вот скажи мне, почему любимая жена главного героя внезапно предлагает себя его другу? Ну ни из чего ведь это не следует! Любовь как вспышка? Ха! Так поехала бы с ним, что ей и предложено было. И из-за этого с собой не кончают!

Тут я даже хотел возразить, но младшого было не удержать. Он планомерно запутывался в собственных показаниях:

— И вообще, откуда берется умышленный перелом черепа, из-за которого героя Серебрякова (да, он сыграл красиво, но что дали, то и сыграл) таки надолго сажают? И куда девается его согрешивший дружок? И почему напуганный мэр таки бьет его нещадно?

Проходящая мимо бабуля с фиолетовыми волосами обращается к полиции:

— Не надо его щадить! На 15 суток его! Нечего тут по нашему метро бегать!

Тут она останавливается, презрительно смеряет меня взглядом и с глубокой укоризной произносит:

— А больше всего печалит знаешь что? Знаешь?

Кажется, знаю. Неужели конец фильма?

— Завершение! — восклицает бабуля. — Вопросы остаются без ответов. Классическая схема любого художественного произведения подразумевает итог. Развязку. Смыслообразование. Устаканивание. Вывод. И направление. У

Да жив я, жив, отставить панику. Тот самолет, что упал у вас в новостях, даже не похож на тот, в котором летел я. Однако замечу, что и мой полет состоялся на горизонте жизни и смерти.

Странный был день. Вхожу в зал ожидания и сразу же встречаюсь глазами с девушкой, которую уже видел на регистрации. Атлетичные ноги в джинсе, пиджак цвета белый навахо с единственной серебряной пуговицей в виде Медузы Горгоны. Волосы-осциллограммы зачесаны влево, скулы опасно остры, золота на теле нет. Сидит, щурится египетской кошкой, имитирует разговор по телефону. А может, и правда, разговаривает, кто ее разберет.

Сажусь рядом с ней, достаю «Гаргантюа и Пантагрюэля», читаю. Краем уха слышу, как она с улыбкой говорит в трубку:

— …У меня ничего срочного. Просто хотела сказать, что порядок и хаос связаны гораздо сильнее, чем люди могут себе представить.

Читаю дальше, веду себя естественно. После небольшой паузы она восклицает восхищенно-сексуально:

— Ты меня не слушаешь! Вся реальность — абсолютно математичная система. Изящнейший рандом, безусловно, созданный технически! Уравнение с двумя переменными, управляющее абсолютно всеми процессами в природе!

Вот зараза, думаю. Вот дрянь. Красивейшая в этом терминале дрянь.

А она в трубку:

— Увы.

А потом со страстью так:

— Все, что фрактально — нормально!

Думаю, ну к черту. Меня не колышет. Буду сидеть и читать, с ней говорить не буду. Тут она дает собеседнику отбой, поворачивается ко мне и говорит:

— Мне нужно срочно отойти. Не присмотришь за моими вещами?
— А надолго нужно отойти? — говорю.
— На 5 минут.
— Почему ты думаешь, что со мной твои вещи будут в безопасности?
— Потому что ты бородат. Гладковыбритому бы не доверила.
— Ладно, — говорю. — Пять минут.

Вернулась через две.

— Спасибо большое.
— Ну что ж, — отвечаю, — мягкой посадки.

Встаю и собираюсь к выходу — как раз на подходе мой рейс.

— Тебе тоже, — говорит она, — пусть земля будет пухом.

Вот дрянь. Я уже на регистрации приметил, что летит Медуза Горгона не в Питер, а, кажется, в Волгоград. Ну вот и пусть летит, думаю. Мне-то что?

Входим в автобус с другими пассажирами. Толпясь, катимся 100 метров до трапа.

От одного вида лайнера компании Sizif Airlines бросает в холодный пот. О зловещая крылатая машина смерти, чьи двигатели обагрены кровью сотен ласточек и стрижей. О механизм, дающий возможность покинуть Землю либо совсем ненадолго, либо навсегда — как карты лягут. Кто-то считает, что за авиакатастрофы ответственны теории хаоса и вероятности. Кто-то придерживается мнения, что на все воля Всевышнего. Мне сдается, что может оказаться и так, что они говорят ровно об одном и том же, хотя и каждые сами с собой.

Нам навстречу по трапу вышагивает непомерно крутая особа: фигура девушки-бойца из Mortal Combat, черный хвост вьется на ветру, китель с погонами, кожаные перчатки, зеркальные очки-авиаторы. Она останавливает толпу властным жестом, шипит что-то в рацию и, дождавшись ответа, начинает порционно запускать нас в утробу летального аппарата.

— Крутые очки, — говорю ей, проходя мимо.
— Если выживешь, сможешь купить себе такие же, — мне в ответ. — Не задерживай посадку.

Да уж, странный день. Зато стюардессы меня гораздо тепелее приветствуют. Они, конечно, не такие развратные, как на рекламах авиакомпаний, но тоже вполне могли бы стать секс-символами какого-нибудь провинциального государства. Одну природа снабдила роскошнейшими губами, вторую — веснушчатым носом.

Теперь нужно пройти сквозь гортань, отделяющую тех, кто летит бизнес-классом, от тебя, дружок. Передвижная шторка — ярчайший символ остроты социальных границ, верх практичного лицемерия и приспособленчества.

Твое место 12F, сидишь у иллюминатора. Видишь: крыло дрожжит на ветру, а на нем болтается двигатель. Чтобы отвлечься от мыслей о смерти, начинаешь гадать: кто сейчас сядет рядом? Может, вон та юная Девушка-Весна, чьи плечики покрыты мурашками, потому что одеться ей стоило бы в осень? Бусинки в волосах, цветные фенечки на запястьях, узорные татуировки хной. Пламя индейских костров в волосах. Глаза-Байкалы. Все еще думаешь, что она сядет на 12E? Даже не надейся. Сейчас пространство между ней и тобой закупорит необъятный гражданин, у которого ремень безопасности застегивается только за спиной. А Девушка-Весна сядет с другой стороны от него. Твой сосед — гора, но не человек. Весна даже не увидит тебя за его массивом — так он велик.

Думаешь, это все?

Следом на борт врывается неконтролируемая толпа школьников, неся где-то в себе учителя правоведения. Орущая, хрустящая чипсами, мыслящая мемами пубертатная масса заполняет собой весь хвост самолета, а также весь спектр звуковых частот, подвластных твоему, читатель, тончайшему слуху.

Вместо «Взлетной» карамели недотроги-стюардессы с опаской раздают «Барбарисовый вкус». Командир экипажа вещает сквозь динамики:

— Бр-бр-бр, уважаемые пассажиры, бззз-бкха-ча-ча-ча Вырыпаев. Мы желаем вам приятного полета и напоминаем: кххх-кочубей-тыкы-чу во время полета строго запрещено. Туалетные кабины оборудованы бфооо-хмд-хмд-уау-гбфщ датчиками.

Выключаем электронные приборы, переводим телефоны в авиарежим, ну вы понимаете.

И вот эта штука начинает разгоняться. Трясется, скрипит, дребезжит — поезд РЖД с крыльями. В руках женщин и детей хрустят подлокотники. Великан по соседству опускает веки и вдруг одновременно всей поверхностью своей кожи выделяет пот. Нескольких пассажиров атакуют лицехваты Ханса Руди Гигера. А, нет, минуту… Это просто по ошибке выпали кислородные маски в восьмом ряду. Стюардессы непринужденно запихивают их обратно. Наконец самолет отрывается от земли, не падает, набирает высоту. Пассажиры обретают надежду. Уже скоро остатки их страхов усыпит обед или, как его называет командир Вырыпаев, ланч.

Из-за глыбы соседа показывается Девушка-Весна. Она пытается заглянуть в иллюминатор, кутая плечики в тончайший шарф. Все никак не согреется, бедная. Обнял бы, не случись меж нами якодзуну.

Ростов удаляется вниз и назад. Сверху наша страна — гигантское лоскутное одеяло. Поля, поля, поля — одно к одному, всех форм и окрасов. Лишь кое-где на этом одеяле пятнами семени виднеются города и села, а в остальном — одни лишь поля. А вот одно поле горит — вероятно, курил в постели спящий под одеялом великан. Вся страна перепахана и засеяна, откуда такие цены на хлеб — сразу и не поймешь…

— Вам курицу с макаронами или рыбу с рисом? — отвлекает стюардесса с веснушками.
— А курицу с рисом можно?
— У нас уже расфасовано.
— Тогда курицу с макаронами.

Забираю последнюю курицу с макаронами. Теперь все, кто сидит за моей спиной, включая полчище детей, будут есть рыбу с рисом — какое счастье. Предпоследнюю курицу с макаронами поглощает мой сосед. Теперь мне точно отсюда не выбраться.

Кстати сказать, кормят на рейсах Sizif Airlines как на убой. После того обеда даже буйные цветы жизни в хвосте немного поутихли. Вот тогда и началось самое интересное: командир Вырыпаев задумал нас всех убить.

Мы снижаемся и пролетаем над Петербургом на такой высоте, что виден весь город сразу. Я соединяю воображаемой линией все дома, где жил за последние 5 лет — немного похоже на знак радиации. Воспоминания о былом влекут в состояние легкой ностальгии. Самолет, не сбавляя скорость, влечет полторы сотни пассажиров куда-то в Финский залив.

Люди справедливо негодуют. Стюардессы шепчутся, видно, тоже почуяли неладное. В конце концов пилота кто-то будит, и лайнер настолько резко накреняется влево, что это больше похоже не на крутой поворот, а на мертвый штопор. Треть школьников кричит дурным голосом: «Мы падаем! Мы падаем!..»

Девушка-Весна снова пытается выглянуть в иллюминатор, и наши взгляды впервые встречаются. Как бы не в последний раз. Уже в следующую секунду самолет начинает трясти так, что теперь уже две трети школьников орут: «Мы падаем! Мы падаем!..»

Теперь уж нервничают все. Ну, кроме стюардесс, разумеется. Их тренируют так, что даже когда за окном взрывается один из двигателей, они продолжают спрашивать: кофейку вам или, может быть, наглазники? Впрочем, двигатель пока не взрывается, к моему большому удивлению.

Под нами шоссе. Кажется, безудержный Вырыпаев решил садиться прямо на него. К счастью, вскоре показывается аэродром. Снова начинает трясти — еще сильнее, чем раньше. Швыряет то вверх, то вниз, как курс рубля. Мотает из стороны в сторону, как электрон в магнитном поле. Все до одного школьники вместе с очнувшимся правоведом вопят, срывая юные глотки: «Мы падаем, ёпта! Падаееем!..»

Тут мужественный командир Вырыпаев рывком извлекает самолет из воздушной ямы, словно барон Мюнхазен, вытаскивающий себя из болота за волосы. Полет выравнивается, но приходится делать еще один заход на посадку. За длительное время разворота паника нарастает. Нас снова трясет, но мастодонт Вырыпаев уже настроен идти до конца. Причем, судя по всему, его не сильно заботит, счастливым будет этот конец или легендарным. Мой титанический сосед складывает ручищи и начинает вслух молиться. С других кресел раздаются еще две молитвы на разных языках. Я молитв не знаю, поэтому погружаюсь в свои мысли.

Неужели конец? Ну, когда там уже вся жизнь начнет мелькать перед глазами? Что в ней было-то? Мама, друзья да женщины с обостренным чувством вкуса. Книги покойников да мертвый рок-н-ролл в живом исполнении. Запретные плоды, сочащиеся истиной, да бесплатный мармелад, инъецированный цианидом. То овердрайв, то овердрафт, а вместо финального овердоза — авиакатастрофа. Не так уж и плохо. Люди умирают куда худшими способами. Один швед в 16-м веке отпустил такую длинную бороду, что наступил на нее, спасаясь от пожара, и свернул себе шею. Умницу Смерть не обманешь, даже из мыслей ее не прогонишь. Вспоминаю, что друзья, когда провожали, предлагали выпить за мой отлёт. А я говорю, мол, что там за отлёт, давайте лучше за улёт…

Посадочная полоса близится. Под полом слышен звук выдвигающегося шасси. Щелчок — и шасси задвигается назад. Снова выдвигается. И снова задвиг

В парикмахерских всегда смеюсь

Я стригусь рекордно редко, но как только сажусь в парикмахерское кресло, сразу что-то происходит. Любая парикмахерша знает, что если мужчина идет стричься, то он уже сожалеет о потерянном времени. Если хотя бы не развлекать его во время стрижки, то он больше в жизни не придет. Лучшую парикмахершу из всех, каких я знал, звали Виктория, и мне нравилось называть ее полным именем. Минимум макияжа, джинсовые шорты, талия и бедра в точности как у жены кролика Роджера. Мощные желваки, скулы в нужной диагонали, умеренно широкие зубы — все в ней было как нужно. Виктория работала в парикмахерской на Васильевском острове, недалеко от бистро «Алиса», над которым я снимал комнату в коммуналке.

Чтобы я всегда приходил только в ее смену, Виктории было бы достаточно просто стричь меня. Впрочем, при определенных обстоятельствах можно было обойтись и без этого.

Когда я в один из первых раз сел в ее кресло, и она взяла в руки опасную бритву, и посмотрела из-за моей спины через зеркало, и сверкнула лезвием у моего горла, и спросила на кого я работаю, у меня просто не мог не встать.

— Это ты работаешь, — сказал я. — Я плачу.

Тогда она приступила к делу, попутно расспрашивая меня о вибрациях.

— Не правда ли интересно, — говорила Виктория. — Что во всем, что любит человек, присутствуют вибрации.
— Вибрации?
— Да, вибрации. Мы любим все ритмичное, размеренное. Музыка, океаны, секс, рев мотора любимой машины. Вибрации.
— Это из-за биоритмов. Мы живем в очень ритмичной среде: сутки, месяцы, времена года, эпохи. Все повторяется.
— Кто-то меряет время годами, а кто-то — музыкальными альбомами, — сказала Виктория, включив радио, какую-то регги-радиостанцию.
— А кто-то походами в парикмахерскую, — сказал я.

И вот Виктория берет машинку для стрижки и вибрации наполняют мою черепную коробку. Когда машинка сменяется ножницами, я спрашиваю:

— Помнишь, что ты делала ровно год назад в этот же самый день?
— Вероятнее всего, мчалась с горнолыжного склона в Швейцарских Альпах вблизи Монтрё.
— Серьезно?
— Конечно, нет. Я парикмахер. Так что либо я работала здесь, либо подрабатывала по вызову.
— Парикмахером?
— Разумеется.

Кончик моего правого уха летит на пол.

— А я всегда запоминаю, что делал в этот же день год назад. Это очень важно, чтобы понять, не стало ли хуже.
— И что ты делал год назад?
— Год назад я пришел к своему товарищу, знаменитому кручёными усами, и сказал, что в будущем ему стоит позаботиться о том, чтобы стать министром культуры.
— А он что?
— Сказал, что скорее трахнется со слоном, чем свяжет свою жизнь с политикой. Сказал, скорее переедет из центра в Автово, чем станет министром культуры.
— Вот сноб.
— Ужасный сноб. Недавно не поздоровался со мной. Потом сказал, что я в тот момент был не в трэнде, поскольку ел шаверму, представляешь?
— Дичь, — улыбается Виктория.
— Он сейчас ведет литературные вечера, где современные поэты читают Маяковского. Называются «iCloud в слаксах».
— Никогда не слышала. Поэзия мне нравилась только в юности, когда я была сатанисткой.

Я вслушиваюсь в щелчки ножниц.

— Забавно.
— Что?
— Мне послышалось, будто ты сказала, что была сатанисткой.
— Когда мне было шестнадцать, разумеется, была.
— Ты хочешь сказать, что ходила на кладбище с подружками, вы там чертили пентаграммы, пили вино, менялись трусиками, воскрешали мертвых?
— Мы уже тогда знали, что пентаграммы — это ерунда. Все остальное верно.
— Хорошо. А то я уж было решил, что мои волосы пойдут на ритуальные цели.
— Нет, отдам их таксидермисту, как обычно. Подправит ими какого-нибудь сурка или лося.
— Большая честь для меня. А ты в юности и в гороскопы верила?
— Конечно. Пока однажды не прочитала, что овнов ждет открытие многообещающих финансовых перспектив.
— И как прошло открытие?
— Я задумалась об этом предсказании при сходе с эскалатора, и он зажевал мою подошву. Пришлось бежать до института босиком. А позже в тот же день я потеряла девственность. Этот случай научил меня не забивать голову всякой ерундой, тем более я даже не овен, а скорпион.
— Я недавно увидел вакансию редактора в журнал о зодиаке и эзотерике. Главным требованием было «Верить в сверхъестественные явления и магию» Позвонил им, спросил, можно ли записаться на собеседование, а они ответили, что собеседования у них проводятся удаленно, в астрале.
— А ты что? — серьезно спрашивает Виктория.
— Я попросил уточнить время связи и на какой частоте работает их хрустальный шар. В итоге они сказали, что свяжутся со мной во сне, до сих пор жду.
— Обидно, возможно, это была работа твоей мечты. А сейчас ты где работаешь?
— У меня игрушечная фабрика.
— Своя фабрика игрушек?
— Своя игрушечная фабрика. Бывшая жена забрала еще не все вещи, осталась сынишкина игрушечная фабрика.
— Ты ведь не только что это выдумал?
— Нет, гораздо раньше.
— Ты из тех людей, которые никогда ничего не говорят серьезно? — спрашивает она.
— Я из тех людей, для которых есть вещи серьезнее реальности.

В зеркале отражается один из плакатов с жеманными самцами-моделями. Я спрашиваю:

— Что ты думаешь о запрете пропаганды гомосексуализма?
— Думаю, что мы испытываем слишком много ненависти к людям, отличающимся от нас, хотя ее стоило бы поберечь для тех, кто на нас похож.
— Ты бы понравилась Буковски.
— Откуда тебе знать?
— Я прочитал все его книги.
— Даже стихи?
— Стихи — нет. Нельзя быть мастером прозы и при этом писать хорошие стихи. Он сам говорил, что стихи — это пустой жанр.
— Зачем тогда он их писал?
— Ему нравились чтения. Он обкуривался, напивался, читал свои отвратные стихи, люди ему аплодировали, просили автографы, потом он получал деньги, и вот — новый рассказ готов. Ну и еще он всегда охмурял пару слушательниц, чтобы рассказ был не без сальностей.
— Ты бы Буковскому не понравился.
— «Буковски» не склоняется.
— Ты бы Буковски не понравился.
— Почему?
— Потому что этому сукиному сыну нравились только бухло, бабы и Хемингуэй, — сказала парикмахерша, и у меня снова встал.
— Тебе нравится Хемингуэй? — спросил я.
— Мне нравится, как он пишет про войну, но не про мирное время. Как только у него над головой не свистят пули, как в «По ком звонит колокол», он сразу становится невыносимым занудой, который шляется по ресторанам, выкаблучивается при выборе вина и злоупотребляет формулировкой «Любили друг друга всю ночь», — Виктория театрально закатила глаза. — Как, например, в «Празднике, который всегда с тобой».
— Точно. Начинал читать «Прощай, оружие» с надеждой, что прощание состоится в финале. А tenente на первых двадцати страницах поймал коленями вражеский снаряд и лег в госпиталь. Чуть поправился и начал выкаблучиваться при выборе вина, соблазнять медсестер, хамить на ипподромах…
— Я все равно считаю, что это хорошая книга.
— Спереди не убирай длину, просто подравняй.

Однажды я спросил у Виктории, почему она работает парикмахером.

— Коплю деньги, чтобы открыть школу танцев на пилоне, — было ее ответом. — Не хочу брать кредит, лучше воспользуюсь правилом трех пи: потерпи, накопи и купи.
— Выходи за меня, — должен был сказать я.

Вместо этого я рассказал ей, как южные корейцы пересылают северным флешки со статьями из Википедии посредством воздушных шаров. А она сказала, что раньше думала, будто фундаменталисты — это те, кто заливает бетон в котлован. А я сказал, что идиома «Много будешь знать — скоро состаришься» — это не просто фигуральное выражение или шутка, а самый настоящий факт, и Виктория со мной согласилась, открывая горячую воду, чтобы вымыть мне волосы.

Я вышел из парикмахерской и понял, что голоден. Зашел в KFC на Среднем проспекте, заказал боксмастер и чай. Кассирша была недурна собой, но к сравнению с парикмахершей допущена не была. Она извинилась передо мной, поскольку заказ готовили долго, а я сказал:

— Ничего страшного. Сократ говорил, что лучшая приправа к пище — это голод.

Она сказала:

— Что Сократ?

Я повторил. Она сказала:

— Что вы имеете в виду?
— Забудьте.

Когда бутерброд приготовили, чай остыл. А через пару недель помещение парикмахерской выкупили, сделали там ремонт и открыли филиал какого-то оранжевого банка. Больше я никогда не встречался с Викторией. Возможно, мне стоило бы стричься почаще.

Комменты для минусов внутри.

Однажды я попытался купить пива.

Если быть точным, то я попытался купить пива в прошлую субботу вечером, страдая в равной степени от физической и духовной жажд.

Явился в специализированный магазин «Легенда». Вошел в нее, проследовал по стеклянным лабиринтам, взял с собой три литра незаменимого живого «Василеостровского домашнего». Постоял в очереди, предъявил пиво минотавру, а он мне человеческим языком и говорит:

– Есть ли у вас наша дисконтная карта?
– Не обзавелся, – отвечаю.
– Хотите оформить?
– Нет, хочу только пива.

Минуточку, это же не минотавр, это кассирша, исполняющая его обязанности. На ее бэйдже имя «Нина», и мою покупку она проводить не торопится. Вот Нина внимательно смотрит на меня, что-то прикидывает в уме, поправляет строгие очки, постукивает по кассе набором ярко-красных ногтей.

– А есть у вас, – наконец говорит она. – удостоверение личности?
– С собой нет, – отвечаю. – С собой у меня сегодня только борода и усы.

Обычно после этого ответа кассирши улыбаются, визуально оценивают мой возраст и приходят к выводу, что едва ли за этой непроходимой растительностью может скрываться лицо несовершеннолетнего, а значит, продажа мне алкогольных напитков полностью легитимна. Тут я должен упомянуть, что в данный период своей жизни весьма бородат, хотя это и не отображено на моей аватаре. Вы даже можете сейчас взять черный маркер и нарисовать у себя на мониторе поверх моего лица добротные бороду и усы, если вдруг захотите, чтобы мой облик больше соответствовал действительности. Но давайте лучше вернемся к покупке пива.

– Раз только усы, – сказала мне кассирша Нина. – То увы.

И с вот этим своим «увы» она взяла три моих сияющих «Василеостровских домашних» и демонстративно убрала их за прилавок. Я даже не сразу поверил своим глазам. Можете называть меня старомодным, но как по мне, если вы в столь жаркий день лишаете человека прекрасного холодного пива, то вы лишаете его чего-то большего, чем просто животворящего эликсира богов – вы отбираете у него надежду и веру во что-то лучшее. Тем более, если вы делаете это просто по собственной прихоти или из-за того, что у вас не выполняется план по дисконтным картам. Как-то это не по-человечески, согласитесь. Поэтому я, не ради себя, но ради всего человечества, сказал:

– Постойте. Не уверен, что понимаю. Почему, собственно, увы?
– Закон запрещает продавать алкоголь лицам младше 18 лет, – сказала Нина, переглянувшись с охранником.

Он был кавказцем и скучал у витрины с текилой.

– Весьма польщен, что вы записали меня в старшеклассники, – сказал я. – Вы тоже очень молодо выглядите. Но давайте перенесем этот флирт на следующий раз, поскольку сейчас мне просто необходимо утолить физическую и духовную жажду, вы понимаете?
– Молодой человек, – строго сказала она, сделав акцент на слове «молодой». – Если у вас нет документа, подтверждающего, что вам исполнилось 18 лет, то вам придется утолять свою духовную жажду где-нибудь в другом месте.
– Но почему? Где написано, что человек без документов должен страдать?
– Вот здесь, – сказала Нина и указала мне на желтый лист формата А4, висевший у кассы.

Там было напечатано:

«Кассир может отказать Вам в обслуживании, если у Вас при себе нет документа, удостоверяющего личность.
Администрация».

Вот она сила слова. «Может» – это, конечно, не то же самое, что «обязан», однако оговорки про личную неприязнь на желтой бумаге я не нашел, да и в конституции, полагаю, ее тоже нет. И я подумал, что все же живу в стране, где все, что не запрещено, разрешено, а никак не наоборот. Например, издеваться над клиентом, если он тебе не нравится – не запрещено, а значит, разрешено. Жаль только, что пиво хоть и не запрещено покупать без документов, но и не разрешено, сколько бы тебе ни было лет – в конце концов, вдруг у тебя накладная борода или синдром Бенджамина Баттона. В общем, есть тут некоторые исключения из правил.

– Ладно же, – сказал я. – Вот моя банковская карта, которой я собирался и все еще собираюсь расплатиться за покупку. Известны ли вам банки, которые оформляют такие штуки несовершеннолетним?
– А вдруг она не ваша? – пожала плечами кассирша.

Затем, глядя на охранника, она громко сказала мне:

– Не задерживайте, пожалуйста, очередь, всего доброго.
– Послушайте, – сказал я. – Послушайте. Я не хотел бы показаться грубым, но я все еще не могу понять. Как именно желание действовать в рамках закона мешает вам действовать в рамках адеквата?
– Что? – спросила Нина.
– Я знаю, что неплохо сохранился для своих лет, даже несмотря на то, что иногда пью пиво. Допускаю, что вы устали за день и можете ошибиться, давая оценку моему возрасту. Но что наталкивает вас на мысль, что я хочу расплатиться чужой картой? Вы хотите сказать, что я ее украл? Или вытащил у отца из кармана? Или нашел по пути из школы и теперь хочу устроить за гаражами попойку с мальчишками?
– Я ничего не хочу сказать, – сказала она. – Но почему бы вам не сходить домой за документами?

Надо заметить, что я уже немало задержал очередь и предчувствовал, что вот-вот кто-нибудь не выдержит. Это оказалась девушка с корзиной «Балтики №3». Ей на месте кассира я бы легко отпустил без документов даже чистый спирт.

– Молодой человек, – сказала она. – да что вы в самом деле? Неправы, а спорите еще. Мне вот сказали один раз приходить с документами, и с тех пор нет проблем.

Она достала из сумочки и продемонстрировала всем свой паспорт.

– А что если вам скажут, что Солнце вращается вокруг Земли?
– Я слышала такую теорию, – не без гордости отвечала она. – Но это здесь ни при чем.

Я понял, что дела плохи.

– Хорошо же, – сказал я и обратился к очереди. – Я прошу минуту вашего внимания. Есть здесь кто-нибудь, кто считает, что мне на вид можно дать меньше 18 лет?
– По шее тебе можно дать, – проворчала бабуля со значком «Крым наш!» и парой «Охот Крепких».

Я втайне понадеялся, что у нее тоже нет с собой документов.

Больше никто не отреагировал. Кассирша прошипела:

– Что за балаган вы тут устроили? Хотите, чтобы я охрану позвала?

Охранник текилы вздохнул – видно, слышал это не первый раз за день. А я ответил кассирше Нине:

– Я хочу лишь выпить немного пива, клянусь, это – все!
– Знаете что? – сказал вдруг интеллигентного вида мужчина с бутылкой каберне. – А давайте я куплю вам пива. У меня есть документы.
– Буду весьма признателен, – сказал я.

К нам неожиданно подошел охранник и назидательно произнес:

– Только вы деньги передавайте на улице. У нас тут камеры.

И тут я вспомнил, что у меня с собой нет наличных. Ну а надеяться, что Нина проведет мужчине с каберне покупку по моей карте (которая, может быть, еще и не моя) было бы совсем нелепо. Пришлось отказаться. Кассирша вновь стала грудью на защиту моего здоровья. Охранник был куда более миролюбив и все пытался предложить мне какое-нибудь решение:

– А вы дойдите до банкомата и снимите деньги.
– И точно, – говорю. – Я сейчас поищу банкомат, сниму наличные с комиссией, потом начну подходить к разным людям на улице и просить купить мне пива. Большинство будет отказываться, а другие начнут спрашивать, почему мне его не продают. И я буду рассказывать им всю эту невероятную историю снова и снова, и тогда, может быть, кто-нибудь из них поверит и согласится мне помочь. Вот тогда-то я наконец и промочу глотку.

Охранник закивал, давая понять, что такой вариант ему кажется вполне приемлемым. Я услышал, что кассирша говорит подошедшей администраторше что-то начинающееся со слов «Вот из-за таких молодых людей...»

– Но если исход будет тот же самый, – спросил я их всех. – то где логика? Почему вы просто не можете сделать свою работу и продать мне пиво? Думаете, это проверка? Так знайте, что бородачи не служат в полиции, а для ФСБ я и впрямь слишком молод. Давайте в самом деле закончим с этим, ну вот просто по-человечески. Никому ведь хуже не станет, если я выпью пива. А люди вон ждут, нервничают. Ну давайте по-человечески, а? Ну хоть раз?

Кто-то в очереди закивал, кому-то было все равно, но большинство уже уходило из «Легенды», обкладывая охранника корзинами с покупками.

Администраторша и кассирша переглянулись. Нина поглядела в сторону входа, достала из-под прилавка мои нагревающиеся «Васьки Домашние» и хмуро сказала:

– Ну давайте уже вашу карту.

Она пробила мне чек, и в ту же секунду в магазин ворвался ОМОН и положил всех на пол.

– Черт подери, – думал я, лежа на теплом пыльном кафеле. – Опять я всех подвел со своим «по-человечески». А мог ведь просто съездить за документами домой, потратил бы минут 40, не больше…

Разумеется, захват магазина производился только в пределах мыслей Нины, когда она пробивала чек. Я даже увидел сквозь ее очки, как один из ОМОНовцев ломает мне ключицу.

Такой ценой я могу поднять этот бокал ледяного пива за нас с вами: за поколение, вечно переминающееся с ноги на ногу в очереди за личной свободой и равноправием, в то время как на кассе обслуживают каких-то нудных долгоиграющих бородачей с гладковыбритыми аватарами.