Dumas

Двухэтажка.


Плеер в ушах, прочь тоска. Снег еще не морозит, душа еще поет. Вот только участился кашель, наверное простудился. От метро меня увозил старый рейсовый ПАЗик, водитель пытался разогнать это ведро с болтами по заполненной трассе. Один из пассажиров обратился к водитель

-Можно ехать потише, мы куда-то спешим?

Водитель ничего не ответил, но скорость сбросил. Мимо мелькали серые пятна высотных зданий и черные точки людей, спешащим с работы домой. Мне даже жаль их - с неохотой идут на работу, но задерживаются на ней, потому что дома их ждет ворчливая жена, пустой холодильник, ребенок с двойкой в дневнике... покосившийся карниз и обещание сегодня же починить капающий кран на кухне. А вместо этого белый монитор в который затягивает электронная всемирная паутина. Как же я не хочу себе такое будущее... Я стараюсь вырваться из клетки дома на улицу и проводить время на ней.

Автобус остановился у светофора. Следующей была моя остановка. Повинуясь наитию, я попросил водителя открыть дверь и выскочил на тротуар. Ничего, всего десять минут идти, прогуляюсь. На улице уже достаточно темно, но фонари еще не зажгли, как и всегда.

Опять кашель, засаднили легкие. Во рту появился соленый привкус... я сплюнул на снег, тот окрасился красным. Похоже опять кровоточат десны, нужно с этим что-то делать. Вот и мой дом - деревянная двухэтажка барачного типа. В ней жили пять семей, у каждой семьи по две комнаты. Темный подъезд, отсыревшие деревянные ступеньки. Я обитал на втором этаже... своих соседей я почти не видел, лишь иногда мог различить их силуэты сквозь зашторенные окна. Хотя нет, иногда я заходил в гости к Анюте, девушке, чья семья жила на первом этаже. Мне она казалась очень милой. Чуть полноватое лицо... чем-то она была похожа на милого, доброго хомячка. От этих мыслей я даже рассмеялся. С ней мне было легко - за кружкой чая у нее на кухне мы могли болтать обо всем. Я рассказывал ей о своих мечтах стать писателем, она говорила о своих подружках, новинках кино и прочей, не очень важной, но забавной ерунде...

Сегодня я решил заскочить к ней на минутку, взять у нее старый кассетный плеер её отца. Я испытывал к этому агрегату теплые чувства, напоминавшие мне детство, когда я еще беззаботный мальчик шлялся без дела по городу слушая Цоя или Кинчева... Я постучал в дверь, Аня уже ждала меня.
-Привет, что-то ты сегодня поздно.
-Так вышло... Дела.
-Я уже заждалась, зайдешь на чай?
-А твои родители дома?
-Мама ушла к Зинаиде Михайловне за солью, а папа читает газету в гостиной.
-Нет, извини, но я умаялся, да и не в духе. Сегодня какой-то псих ко мне прикапался в метро. Бубнил что-то про соль и серебро, может мелочи хотел?
-Не знаю... а что дальше было?
-Ничего, я сразу же вышел из вагона.
-Как сразу?
-В смысле, на ближайшей станции.

Аня рассмеялась. Мне нравился её смех... Мы смотрели друг на друга и молчали. Впрочем, молчание было каким-то неловким. Я зашевелился, нарушив тишину:

-Ладно, пойду я, может высплюсь.
-Хорошо... ты завтра зайдешь?
-Да, наверное... ах да, я хотел взять плеер.

Анька ушла за кассетником, а я стоял на пороге. Честно сказать, я стеснялся её отца. Хотя, я понимал как это глупо, но в его присутствии я тихонько стоял в сторонке и пытался под любым предлогом уйти из комнаты. Аня вернулась с коробкой передала её мне. Я уже собирался уходить, как она шагнула ко мне... но потом покраснела и хлопнула дверью.

Я поднялся к себе. Поставил плеер на край стола, после достал из коробки пару кассет. Ого, старые записи Цоя. Я перемотал кассету на начало и вставил в проигрыватель. Динамик захрипел гитарной мелодией. Опять кашель, теперь вся рука была в липкой сукровице. Я пошел в ванную комнату, умыться. Над раковиной висело большое зеркало в деревянной раме.
 


***

"Опять зима, короче дни.
Остался лед, здесь нет воды..."

Мне вспомнились слова психа из метро:

-Сегодня в полночь он придет к тебе, не дай ему прикоснуться к тебе, слышишь? Ни в коем случае! Иначе - смерть! Все жуткие истории про демонов... это правда, ты понимаешь?! Правда!

Старый кассетник хрипел динамиком на столе. Я же стоял напротив зеркала. Темные мешки под глазами, не помню уже когда последний раз нормально спал. Грудь ввалилась, одно плечо выше другого... тощий как сама смерть. Неужели я всегда был такой? Серые, тусклые глаза закрывала копна каштановых волос... Я лохматый сколько себя помню. Но раньше на лице была улыбка, и не было морщин в уголках глаз и на лбу.
Я ждал. Ждал уже несколько дней. Уже скоро. Теперь я понимаю того паралитика, что привязался ко мне в метро. Я ведь его тогда чуть было не ударил. Нет, обычно я спокойный и даже вежливый, но тогда... тогда я испугался. Испугался до замирания сердца. Я видел его тусклые глаза, как сейчас свои в зеркале. А ведь он тоже не всегда был безумцем. Она пришла за ним.

"здесь можно биться кулаком в закрытую дверь..."
У меня есть еще пара часов. Нужно встречать "гостей". Когда-то книга Булгакова "Мастер и Маргарита" меня смешила. Как же, такие чудеса в наше советское время... но сейчас...

"Уже все спят, а мы сидим. Утро, взгляни на нас..."
На кухне была соль, это хорошо. Откуда-то из детства я помнил, что круг из соли.. или из мела, не важно, защищает от них. А еще серебро. Вот только где его взять?! У меня никогда не было нательного крестика. Бабушка хотела крестить тайком от матери, но она узнала и закатила скандал. Тогда она работала в доме культуры и за такое, если узнает начальство, могли исключить из партии, а потом уже и с работы. Исключить.

"Но в зимнем небе нет звезды, лучше нам не верить снам..."
Осина, осиновый кол. На улице уже темно, да и не найду я её посреди бетонных коробок города. Я как выросший в городе не отличил бы и тополь от ясеня. Не долго думая я отвинтил ножку от табурета. Увесистая, особенно из-за металлической шпильки на конце. Уже лучше. Сейчас наверное нужно молиться, но молитв я не знал. Не довелось. В голове вертелась песня.

"Ну а если ты слаб, твоя родина тыл, я прошу об одном - дай мне сил..."
Кассетник затянул слова, батарейки сели. А где их сейчас взять? Надо же, я еще думаю о батарейках. Я открыл верхний ящик стола, там накопилось порядочно хлама. А вот и она, батарейка. Я как и всегда немного надавил на неё зубами, открыл крышку проигрывателя, вытряхнул старые и вставил одну, почти новую. Где-то была еще, наверное... я заглянул под кровать. Пыль, паутина, несколько разных носков... нет. Тогда я взял одну из "опустевших" батареек, достал спички и немного её нагрел. На пару минут мне хватит, а там уже...

"здесь можно биться кулаком в закрытую дверь..."
Полночь. Пора. Я стоял напротив зеркала, я был уже готов. Готов биться в закрытую дверь, уже не от страха, а от тоски. На меня смотрели мои же серые глаза из под каштановой челки. Вдруг щека у моего отражения беззвучно лопнула и из нее выползли опарыши. Глаза налились чернотой...

"Мы хотим видеть дальше чем окна дома напротив,
Мы хотим жить, мы живучи как кошки..."

Я сделал шаг назад, отражение не сдвинулось, лишь гадко ухмыльнулось. Я рассыпал соль почти ровным кругом. К удивлению, руки уже не тряслись, была только злоба. Мы еще побарахтаемся в этой холодной полынье. Улыбка ушла с лица отражения, превратившись в злую гримасу. Ну что, выходи, я жду тебя.
Плеер опять начал тянуть слова, и похоже зажевал пленку. Плевать. Лампочка под потолком моргнула и погасла. Комната погрузилась в темноту. Шаги, скрипят деревянные половицы. За годы в этом доме я научился ходить бесшумно, я знал куда наступать. А вот он нет. Я махнул ножкой табурета на звук, раздался смачный удар и злой вскрик.
-Ты еще пожалеешь тварь...
Шепелявый голос бубнил проклятия, а потом начал нести какую-то бессмыслицу. Ну и пусть. Вдруг пол дрогнул, с потолка посыпалась пыль... странная чуть светящаяся багровым пыль. Везде кроме моего круга. Незнакомцу начали вторить голоса, я запомнил их на всю жизнь. Голоса звучали так, будто человечьи слова пытались произнести лягушки и крысы.
Незнакомец завыл, а потом затих. Затихли и голоса. А в голове звучали слова:

"Волчий вой, да лай собак, крепко до боли сжатый кулак..."
Из темноты начали выскакивать какие-то зверьки, что-то среднее между крысой и собакой. Их глаза светились красным, будто внутри маленьких уродливых черепушек сияло адское пламя. Одна прыгнула, но отлетела от невидимой стены над соляным кругом. Зашипела, расплевалась кровью и издохла. Но тут же к ней кинулись её сородичи и на моих глазах начали рвать. Я понял, что это крысиные волки. Хуже, это души крысиных волков, хотя в существование души я до сих пор не верил. А потом они опять кинулись на меня. Все они отскочили и издохли. Весь пол вокруг был завален их маленькими уродливыми телами. Отраженный захохотал. В темноте я не видел его лица... но я слишком хорошо знал свое лицо, я знал как он сейчас ухмыляется. Кровь, вокруг её было полно. Зверьки, умирая, сумели загадить весь пол и старые полосатые половики.

"Я не знаю за что, но я люблю эти темные ночи..."
Дом задрожал, сначала еле слышно, а потом заходил ходуном. За окном прогремела гроза и рухнул тяжелый ливень. Серый полог укутал дорогу и такие далекие дома... Гроза зимой, ирония природы, или прихоть моего отражения? Теперь он стоял в двух шагах от меня. И вдруг я понял, что напротив меня стоит не мой двойник а... Я знал это лицо, я когда-то любил эту улыбку. Я уже забыл её имя, хотя теперь это было не важно, но я помню её взгляд, еще когда он не стал холодным как речной лед. Она протянула руку... Я хотел протянуть свою и прикоснуться к ней в последний раз.
Призрак исчез, а я оказался вне круга. За спиной раздался хохот. Отраженный стоял между мной и спасительно чертой.

"В наших глазах крики вперед, в наших глазах окрики стой..."
Память загорелась чернобыльской вспышкой. Я знал где есть серебряный крест. Бабушка Хранила старую икону а с ней и крест моего прапрадеда, он был свяще