Здравствуйте!
Я студент магистерской программы «Психология развития» в МГППУ. Публикую здесь своё эссе по дисциплине «Нейробиологические основы психологии развития», которое написал после прохождения практики в Федеральном ресурсном центре по организации комплексного сопровождения детей с расстройствами аутистического спектра. Привожу также обратную связь от преподавателя дисциплины – доктора биологических наук, профессора Горбачевской Натальи Леонидовны на публикуемую работу:
«Добрый день, Альберт! Мне очень понравилось Ваше эссе. Главное, что Вы анализируете ситуацию, выдвигаете гипотезы и обосновываете их. То, что люди с аутизмом вынуждены включать средства защиты от чрезмерно агрессивной для них внешней среды Вы очень точно отметили. У всех людей с РАС есть сенсорные нарушения, которые мешают им адекватно действовать в нашем мире. Однако, в основе поведенческих нарушений лежит неправильное функционирование их нервной системы, в первую очередь, из за неадекватной работы генов, дефект которых не позволяет построить правильные нейронные сети и настроить их работу.
Вы получаете зачет, мне нужно только получить ведомость, чтобы выставлять зачеты. Скажу, что осталась очень довольна общением с вашей группой.
С уважением.
Наталья Леонидовна».
* * *
Героиня автобиографической книги «Особое детство» Ирис Юханссон родилась на свет в крайне непростых биологических, психологических и социальных условиях — вот как она описывает первые недели своей жизни:
«Я родилась через пятнадцать месяцев после брата — я не была желанным ребенком. И мать, и отец опасались, что я буду точно так же безутешно кричать каждую ночь, и поэтому с тяжелым сердцем ожидали моего появления на свет. Отец все же надеялся, что родится девочка, и думал, что, может быть, это перевесит все прошлые трудности.
Когда мать разрешилась от бремени, ее поразила новая вспышка туберкулеза. Раньше ее периодически забирали в инфекционную клинику, и она не переносила этих больниц. К тому же теперь ее разлучили с отцом, и она до смерти боялась больничного персонала. Она чувствовала себя совершенно подавленной, когда они говорили ей хоть слово. Доктор сказал матери, что ребенка придется забрать у нее сразу после рождения, перевезти его в местную больницу и сделать ему прививку, чтобы он не заразился. Ей запретили видеться с моим братом, чтобы не заразить его, а отец ездил в местную больницу и сделал прививку себе и сыну. На папу снова обрушились критические высказывания. Мол, выбрал жену болящую, от которой в семье одни несчастья, но он не слушал. Он понимал, что их одолевает страх, страх перед опасной болезнью. Со временем страхи улеглись.
Я родилась в стерильной обстановке, и меня на такси отвезли в местную больницу, которая находилась в тринадцати милях от роддома. Там меня держали три дня после вакцинации, чтобы она наверняка подействовала. Потом меня отвезли обратно, и, по словам мамы, я «кричала как резаная». Ей это ужасно не нравилось, но совсем скоро я утихла, и все стало хорошо. С тех пор я стала паинькой, как она говорила. Это значило, что я вообще не кричала и не обнаруживала никаких признаков того, что хоть сколько-нибудь нуждаюсь в ней.
Через несколько дней она вернулась домой, и все напряженно ждали, что я буду кричать по ночам. Я не кричала, но и не спала. Я лежала в своей люльке и казалась довольной всем на свете. Мой брат ужасно отреагировал на мамино возвращение домой. Он взял половую щетку и ударил меня по спине, а по отношению к матери повел себя еще хуже. Он лягался, кричал, кусался и вис на ней. Мама и папа всецело занялись им и были от всего сердца благодарны мне за то, что я была невероятно послушным и молчаливым ребенком, никогда не кричала, даже если у меня были мокрые пеленки или я хотела есть, долго лежала в одиночестве и бодрствовала ночью.
В первые три месяца жизни я ничем не отличалась от других детей. Мать кормила меня и меняла пеленки через каждые четыре часа, и все было спокойно вокруг меня. Однажды мой брат случайно схватился за край моей люльки и стал трясти меня. Моя рука угодила в ручку люльки, и пальцы застряли между стеной и краем люльки. Ногти посинели, но я не кричала. Это насторожило отца. Он сомневался, все ли в порядке с ребенком, который не кричит, когда ему делают больно.».
Как произошло, что малышка перестала реагировать на физическую (телесную) боль? Можем ли мы предположить, что интенсивные сигналы, поступающие в мозг от её тела, превышали болевой порог (т.е. верхний порог чувствительности) в силу индивидуальной относительно высокой чувствительности её мозга, и поэтому ощущались девочкой как нестерпимая боль, для существенного ослабления которой последний вынужден был применить диссоциацию (в случае Ирис Юханссон – практически «отключение») от остального тела?
И в самом деле, Крис Фрит – автор книги «Мозг и душа: Как нервная деятельность формирует наш внутренний мир» – в главе 3 «Что наш мозг говорит нам о нашем теле» пишет: «Мои знания о собственном теле и о том, как оно взаимодействует с окружающим миром, получены не напрямую и недостоверны. Многие из таких сведений мозг от меня скрывает, а многие придумывает. … У нас нет прямой связи ни с окружающим миром, ни даже с собственным телом. Наш мозг создает эти иллюзии, скрывая от нас все сложные процессы, задействованные в получении сведений о мире. Мы совершенно не в курсе множества умозаключений и решений, которые постоянно принимает наш мозг. Когда с нами что-то не в порядке, наше восприятие мира может и вовсе не соответствовать действительности.» (с. 130–131).
Дальнейшее жизнеописание «бестелесной» девочки-аутистки Ирис Юханссон хорошо объясняется данной концепцией: полная неспособность добиться ощущения безопасности и, как следствие, постоянно сопровождавшие её чувства страха и тревоги — результат нарушенной связи с материальным миром, который у человека осуществляется, очевидно, не иначе как через собственное тело.
Совершенно нарушенные механизмы получения боли, удовольствия и радости, проявляющиеся как невозможность поддерживать зрительный контакт, однообразное повторяющееся поведение и др. — тоже следствие нарушение связи с собственным телом. Если у здорового ребёнка: боль – от тела, удовольствие – от тела, а радость – от социального взаимодействия, то у ребёнка-аутиста: боли от тела нет (если, конечно, до него не дотрагиваются другие), удовольствие – от мозга (например, при играх со словами, звуками и с моделью реальности), радости нет почти никогда, а вся боль – от социального взаимодействия.
Что интересно, высокая корреляция между нехваткой зеркальных нейронов и постановкой диагноза детский аутизм, замеченная В. Рамачандраном и другими ведущими исследователями в этой области, безусловно, объясняющая неспособность детей оперировать личными местоимениями, узнавать своё отражение в зеркале, коммуницировать и социально взаимодействовать с окружающими людьми, правильно определяя их намерения, и быстро адаптироваться в изменяющихся условиях среды, всё же неверно подаётся как одна из возможных генетических «причин» аутизма, потому что, на наш взгляд, является не причиной, а скорее следствием той концепции, что была изложена выше: как известно, мозг обладает высокой нейропластичностью, поэтому более вероятным кажется предположить недоразвитие зеркальных нейронов в онтогенезе по причине опять же нарушенной связи мозга с остальным телом, а не вследствие неких хромосомных «поломок», или же наличии у ребёнка «плохих» генов аутизма (и их сочетаний), кандидатов на роль которых уже сейчас насчитывается от 200 до 1000.
Таким образом, множество степеней тяжести проявления РАС можно попробовать объяснить в том числе (наряду с наличием/отсутствием эпилепсии, слабоумия и др.) сопоставлением их той степени, в которой мозг конкретного аутиста-ребёнка ослабляет сигналы от тела, что в свою очередь зависит от величины верхнего порога чувствительности его мозга, при превышении которой поступающие от тела сигналы ощущаются как болевые. Зависимость, соответственно, следующая: чем чувствительнее мозг ребёнка, тем сильнее он вынужден ослаблять сигналы от тела, и тем хуже его связь с ним — как следствие, тяжелее проявление (симптоматика протекания) данного конкретного случая аутизма у ребёнка.
